Текст книги "Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II"

Часть вторая
Ложный рассвет

Глава XIV
Рождение «Китмира»

В 1921 году окончился первый, до некоторой степени романтический, период нашего изгнания, и интерес, который мы привлекали к себе вначале, начал увядать. Нас, русских беженцев, стало слишком много, и нас начали воспринимать как данность. Хотя сами мы того не сознавали, жизнь предъявляла свои права.

Мой брат, который следом за нами переехал в Париж из Лондона, вначале обосновался в маленькой двухкомнатной квартирке недалеко от моей. Он вынужден был искать работу, ибо его средства подходили к концу. В денежных делах он столкнулся с теми же трудностями, что и я. Он тоже не жалел денег на благотворительность; его тоже эксплуатировали и убеждали инвестировать в безнадежные предприятия. Но то, что происходило с ним, я всегда принимала ближе к сердцу, чем мой собственный неприятный опыт, и я так волновалась за него, что он начал скрывать от меня свое подлинное финансовое положение. В первые годы в Париже мы с ним виделись нечасто. Наши интересы в то время очень различались, и он держался в стороне еще и потому, что ему не нравилось наше окружение. Если мне хотелось его повидать, по утрам я шла к нему пешком, и мы вместе завтракали. Нет, мы не стали чужими; мы понимали друг друга лучше, чем кто бы то ни было; и именно потому, что наше взаимопонимание было настолько идеальным, мы избегали заговаривать на определенные темы, особенно на те, которые мы принимали ближе всего к сердцу и которые больше всего нас беспокоили. Я столкнулась с трудностями в личной жизни, чего меньше всего ожидала; из-за них будущее виделось еще более неопределенным и доставляло еще больше тревог. Но я всегда считала, что обсуждать сложности семейной жизни – все равно что бередить рану, ничего хорошего из этого не выйдет. Жалобы третьей стороне, пусть и человеку близкому, лишь делали положение невыносимым. Поэтому я старалась держать свои трудности при себе.

Дмитрий тоже переживал весьма болезненный, переломный период; он так же неохотно говорил о своих трудностях, как я – о своих. Поэтому мы в основном говорили об общих знакомых и повседневных мелочах.

Наконец, Дмитрий поступил на место, которое ему предложили – в крупной фирме по производству шампанского в Реймсе. Со временем его услуги стали настолько ценными, что его приняли в совет директоров. На время, пока мой деверь Алек подыскивал себе постоянное занятие, Дмитрий взял его к себе секретарем.

Я же все время думала лишь о платной работе, ведь с каждым месяцем делалось все очевиднее, что мы не может продолжать жить «на авось». Но мои весьма ограниченные способности исключали многие виды деятельности, а те, которые были доступны для меня, либо не нравились мне, либо не стоили усилий с финансовой точки зрения.

Осенью 1921 года я познакомилась с мадемуазель Шанель, которая после войны считалась самой преуспевающей парижской модисткой; помимо того, она добилась выдающегося успеха в делах. В Европе женщин, обладающих хваткой, отказывались воспринимать всерьез, но блестящие таланты Шанель выделяли ее из толпы. Шанель не была ни профессиональным дизайнером, ни профессиональной закройщицей; однако у нее была ясная голова и она обладала деловым чутьем. Рожденная в провинции, в скромной семье, она пробовала себя в разных профессиях; среди прочего, она тренировала лошадей в скаковых конюшнях. Наконец, она открыла в Париже небольшую шляпную лавку; ее финансировал один очень умный друг. Сам будучи деловым человеком, он дал ей хороший старт.

Во время войны Шанель стала шить дамское платье, причем совершенно случайно; она выбрала себе род занятий не потому, что испытывала к нему особое призвание, а потому, что в этой сфере могла в доступных ей пределах воспользоваться всеми предлагаемыми возможностями. Живи она в других условиях и получи необходимую подготовку, она стала бы крупным руководителем в любой области, какую бы ни выбрала.

В то время, когда мы познакомились, она была ненамного старше меня, но о ее возрасте я как-то не задумывалась и не обращала особого внимания на ее внешность. Решительный подбородок и уверенная посадка головы – вот что поражало в ней с первого взгляда. Она буквально сбивала с ног своей мощной жизненной силой, которая оказывалась вдохновляющей и заразительной. Мадемуазель Шанель была новатором и революционером в своей области. До нее шитье дамского платья в Париже было искусством, которым занимались немногие посвященные; они ревностно охраняли свои секреты. Они изучали вкусы сравнительно небольшой группы придирчивых и умных клиенток; поэтому мода нескоро доходила до большинства, а когда доходила, обычно изменялась и обезображивалась до неузнаваемости. Не существовало ни сезонной моды, ни моды на определенный фасон. Платья создавали для прелестной графини Такой-то или принцессы Такой-то, и пошитые для них платья превосходно на них сидели. Превыше всего ценилась индивидуальность – в ущерб бизнесу. Мадемуазель Шанель первой стала удовлетворять запросы публики в широком смысле слова и выработала стандарт, соответствующий любому вкусу. Она первая упростила моду, сделала ее демократичной по чисто экономическим причинам. После войны все стремились к простоте и естественности. Шанель применила эти принципы к одежде и попала в яблочко. Она олицетворяла свое время и, хотя с презрением относилась к массовому вкусу, прилежно угождала ему.

Эта необычная женщина встретилась на моем пути в нужное время. Я познакомилась с ней, надеясь, что она поможет мне полезными советами; но, хотя мы часто беседовали, обсуждая различные перспективы для меня, прошло много времени, прежде чем мы пришли к какому-то результату. Моя проблема решилась случайно и довольно неожиданным образом.

Меня очень привлекали и характер мадемуазель Шанель, и ее предпринимательский дух, и фантазия; я часто заходила к ней в студию, расположенную на третьем этаже здания на улице Камбон, где разместилось ее коммерческое предприятие. Тогда она достигла вершины своих творческих способностей. Каждый день в голову ей приходила новая оригинальная мысль, которую тут же воплощали в жизнь; ее с жадностью подхватывали и те, кому были по карману дорогие оригиналы, и другие, которым приходилось довольствоваться копиями. Большей частью своей популярностью она обязана тому, что создаваемые ею платья было очень легко шить; их копировали и воспроизводили, едва они выходили от ее портних. В то время Шанель привезла с Фарерских островов разноцветные свитеры и решила повторить их узор для вышивки на шелковых блузках. Однажды, зайдя к ней, я застала мадемуазель Шанель за спором с мадам Батай, которая делала вышивки для ее модного дома. Обе рассматривали готовые образцы алой крепдешиновой блузы. Шанель, стремясь сбить цену, говорила так быстро и плавно, приводила столько доводов в свою пользу, что мадам Батай дрогнула. Я запомнила конец их разговора, больше похожего на монолог:

– Говорю вам, мадам Батай, я не могу платить шестьсот франков за эту работу! – сказала мадемуазель Шанель.

Лоб мадам Батай, плотной особы в облегающем черном платье, покрылся испариной; она тщетно пыталась вставить хоть слово в поток доводов своей собеседницы.

– Мадемуазель, но позвольте привлечь ваше внимание… – тяжело дыша, начала мадам Батай.

– К чему, мадам Батай? – тут же перебила ее Шанель. – Жаль, что вы не можете объяснить, почему назначили такую нелепо высокую цену! Повторяю, я не могу с ней согласиться.

– Вышивка выполнена нитями из настоящего китайского шелка! Вы знаете, сколько сейчас стоит килограмм…

– Мне все равно, каким шелком вы вышиваете – настоящим или искусственным, – возразила мадемуазель Шанель, – и меня это не касается. У меня одна цель: продать блузку. Сейчас она слишком дорого стоит; следовательно, вы должны снизить цену. Вот и все.

Мадемуазель Шанель одним проницательным взглядом уже сумела оценить стоимость собственного изобретения и того успеха, какой оно будет иметь.

– Но, мадемуазель, – запинаясь, сказала мадам Батай, и лицо у нее пошло красными пятнами.

– Ma chere, – снова решительно перебила ее Шанель, – по-моему, вы не меньше меня заинтересованы в том, чтобы продать как можно больше таких блузок! Поймите это и проявите благоразумие. Снизьте цену. Не только вы занимаетесь вышивкой в Париже, и все будут только рады поработать на меня. Можете принять мое предложение или не принимать – как вам угодно.

Шанель махнула рукой, в которой по-прежнему сжимала куски вышивки, давая понять, что беседа окончена. Мадам Батай скрылась за дверью.

– Мадемуазель Шанель, – услышала я неожиданно для себя свой голос, – если я сделаю вышивку на этой блузке дешевле на 150 франков, вы отдадите заказ мне? – Я не знала тогда и не представляю сейчас, что подтолкнуло меня сделать такое предложение.

Шанель круто развернулась ко мне.

– Ну конечно, – сказала она, – но вышивка на блузке сделана на машинке! Вы умеете вышивать на машинке?

– Совсем не умею, – призналась я. Шанель была озадачена. – Но, раз можно вышивать на машинке, я куплю такую машинку и научусь на ней работать, – быстро добавила я.

– Что ж, попробовать всегда можно, – с сомнением проговорила мадемуазель Шанель.

Меньше чем через три месяца я принесла ей блузку, вышитую на машинке, и назначила цену в 450 франков. Более того, я была готова принимать дальнейшие и регулярные заказы. Мне повезло, что такие блузки по-прежнему были в моде. Рассказ о том, как все получилось, достоин того, чтобы передать его в подробностях.

В тот день, выйдя от Шанель после нашего разговора, я словно летела по воздуху. Мысль, которая так неожиданно пришла мне в голову, подействовала на меня, как бокал шампанского. Меня настолько захватило вдохновение, что я словно опьянела. Почему я раньше об этом не подумала? Ведь вышивание – почти единственное, что я умею делать! Меня этому учили; я воспользуюсь навыками, приобретенными много лет назад в Стокгольмской школе искусств. Я выбежала на улицу, поймала такси и поехала в компанию «Зингер», где производили швейные машины. По пути я восстанавливала в памяти принципы композиции применительно к текстильным изделиям. Я живо вспоминала свою учебу; кончики пальцев словно гладили плотную бумагу для рисования; я слышала тихое поскрипывание угольного карандаша. Пальцам не терпелось приобщиться к работе. Мне казалось, что вот-вот ко мне вернутся давно забытые муки и радости творчества.

Но, попав в «Зингер», я столкнулась с разочарованием: у них не было машинки, которая делала бы требуемые стежки. Мне пришлось искать ее в других местах. Так или иначе, было уже поздно делать что-то в тот же день, и я вынуждена была вернуться домой, где для того, чтобы помочь своим замыслам, мне оставалось лишь изучать телефонный справочник и выписывать адреса фабрик, где производили вышивальные машины. Успеха я добилась не сразу, а нужное место нашла лишь через несколько дней благодаря знаменитому торговому справочнику «Боттэн». Я сразу же помчалась туда. Нужная мне фабрика находилась в тесном переулке, в одном из беднейших округов Парижа. Там, к моей радости, мне показали множество вышивальных машин – от простейших, которые отвечали моим требованиям, до самых усовершенствованных и сложных. Еще до приезда туда я решила, что буду работать по-американски, то есть начну с самых низов. Чтобы понять, чего требовать от моих будущих служащих, я считала себя обязанной подробно изучить машину, которую намеревалась купить, и научиться на ней работать. Управляющий сообщил, что всем, кто покупает машину, полагается курс обучения при фабрике. Я тут же купила машину и договорилась насчет уроков. Я записалась под вымышленным именем и на следующее утро приехала на урок в старом платье и новеньком фартуке, предварительно сняв все украшения, которые я обычно носила. Управляющий повел меня в мастерскую и поручил заботам начальницы цеха, плотной блондинки в фартуке, покрытом масляными пятнами. Она презрительно оглядела меня, не говоря ни слова. За машинками работали примерно двадцать девушек; все они на какое-то время перестали работать и посмотрели на меня. Мне выделили место, и начальница цеха нехотя и косноязычно объяснила, что мне нужно делать. Главная трудность для начинающих заключалась в том, что нужно было выполнять узор маленьким крючком, который в вышивальной машине занимает место иглы. Крючок приводился в действие рукояткой под машинным столом; ею нужно было управлять правой рукой, а левой удерживать работу на месте. Мне дали лист бумаги с карандашным узором, чтобы я упражняла руку и глаз. Это было похоже на то, как учишься водить машину; приходилось думать о нескольких вещах одновременно. Как только появлялась сноровка, все становилось легко, но вначале маленький крючок не желал повторять узор. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы крючок шел как надо.

Я упражнялась много дней, согнувшись над машиной и надавливая ногами на педаль, так как мотора не было. В цеху без окон было очень мало света, пахло пылью и машинным маслом. Девушки, почуяв во мне дилетантку со стороны, хотя они и не подозревали, кто я такая, отнеслись ко мне враждебно. Когда я справилась с предварительной подготовкой и мне выдали куски материи и нити, начальница цеха упорно не подходила ко мне, чтобы оценить мою работу или дать мне совет, если он был мне нужен. Приходилось доставать работу из машины, то есть обрезать нить, и нести кусок к ее месту; кроме того, она постоянно роняла мой образец на пол, чтобы я его поднимала. Позже, когда я начала покупать одну машину за другой, в мастерской наконец поняли, кто я такая, и мы с работницами не раз смеялись над их прежним отношением ко мне.

Вечерами мой муж и его родители обсуждали будущее устройство вышивальной мастерской; вначале она, конечно, должна была быть совсем небольшой. Свекровь вызвалась мне помогать. Придумали и название нового предприятия; мы решили назвать его «Китмир», в честь легендарного пса из иранской мифологии. Еще одна встреча с этим именем была довольно любопытной. Тогда мы дружили с Г.П. Бахметевым, бывшим до революции послом России в Вашингтоне, и его женой, урожденной американкой. Два старика жили в уютном доме на улице Университе, на левом берегу Сены. Бахметев был человеком старой школы и отказывался идти на компромиссы с новым миром. Его верность прежним традициям поднималась до высот религии. Перед отъездом из Вашингтона Бахметев упаковал в чемоданы официальные портреты своих правителей, которые прежде украшали стены посольства, и увез их с собой. Он боялся, что к ним отнесутся без должного почтения, если оставит их. Конечно, портреты нельзя было считать произведениями искусства; тем не менее они висели на стенах его парижской гостиной, откуда сурово взирали на всех из своих резных позолоченных рам.

Мадам Бахметева разделяла все убеждения мужа; они так долго жили вместе, что стали похожи даже внешне. В Париже супруга бывшего посла старалась помочь изгнанникам. Вместо детей, которых у нее не было, мадам Бахметева изливала свою любовь на животных, которых у них было много. Среди них было три пекинеса, и одного из них, черного песика, звали Китмиром.

Мы начали подыскивать подходящее помещение. Мне казалось, что все делается слишком медленно. Я горела воодушевлением, и меня охватило желание поскорее приступить к делу! В своем воображении я уже видела себя во главе важного концерна; я диктовала письма, отвечала на телефонные звонки, раздавала приказания и сидела в кабинете за ореховым письменным столом, окруженная образцами, штуками шелка и альбомами с узорами. Я всегда стремилась иметь больше работы, чем можно было выполнить. Все мои желания наконец исполнились; у меня появилось все, кроме орехового стола, хотя я злилась из-за того, что приходилось проявлять терпение.

Глава XV
Шанель как она есть

Казалось, что работа, которая позволяла мне вести активный образ жизни и к которой я могла применить свои инициативу и фантазию, появилась в нужный момент, когда мне требовалось найти достаточно интересное занятие, чтобы мои мысли отвлеклись от меня самой. Я слишком долго размышляла, пришло время действовать. Мне нужно было доказать себе, что я умею действовать, нужно было приобрести уверенность и оценить свои силы; кроме того, мне нужно было заново обрести независимость и свободу действий, которых я достигла во время войны и в значительной степени утратила потом.

Чем дальше шло дело, тем больше я убеждалась, что не могла бы и придумать ничего лучше выбранной мною работы. Во-первых, моя мастерская задумывалась как оптовое предприятие, поэтому она не должна была конкурировать с многочисленными швейными и другими небольшими мастерскими, которые открывали многие русские женщины, по необходимости начавшие работать в Париже; во-вторых, я собиралась продавать свои изделия модным домам, а не частным клиентам, что поставит меня в гораздо более независимое положение по отношению к друзьям и знакомым, у которых уже не придется выпрашивать заказы. В-третьих, у меня уже была гарантированная клиентка, мадемуазель Шанель, и поэтому, думала я, мое предприятие едва ли чем-то рисковало. И наконец, наняв на работу русских девушек, я надеялась, что сделаю доброе дело.

Я крайне наивно верила в светлое будущее. Из-за своей глубокой неопытности я ни на миг не задумывалась обо всех трудностях, которые меня поджидали; подозревай я о них, несмотря на все мое желание действовать, возможно, мне не хватило бы смелости приступить к делу. Я же приступила к работе с воодушевлением и отвагой, словно молодой полководец перед первым боем!

У меня ушло около месяца, чтобы освоить вышивальную машину, приобрести некоторую техническую сноровку и скорость. Затем я велела прислать машину ко мне на квартиру. Когда ее привезли и поставили посреди гостиной, я, усевшись на диван, посмотрела на нее издалека. Она стояла на ковре между двумя креслами и столом, заваленным безделушками и фотографиями, – тяжелая, приземистая и чужая; стальные части ее тускло и холодно поблескивали… Лишь один или два раза в жизни мое прошлое со всеми его предшествующими отношениями предстало передо мною не в виде отдельных сцен, но как одно целое, в виде карты со всеми событиями, которые складывались в одну огромную картину, хотя и рассматриваемые под новым углом. Примерно то же чувство возникает, если смотреть на знакомый пейзаж с самолета. Тогда наступил именно такой миг, отчего я почувствовала себя маленькой и беспомощной. Я собиралась выйти из знакомого пейзажа и построить совершенно новый образ жизни. У меня закружилась голова, как будто я вот-вот упаду с большой высоты. Вышивальная машина символизировала для меня новую жизнь. Если старый уклад позовет меня, если прежние связи окажутся слишком прочными, если силы изменят, – мне конец. Но если я сумею преодолеть первые трудности и собственные недостатки, тогда мир будет принадлежать мне! Попытаться стоило. Следующие несколько дней, когда я входила в свою гостиную, мне казалось, будто машина по-прежнему молча отталкивает меня, но ко мне вернулась смелость.

Тем временем я наняла двух или трех русских девушек и отправила их на фабрику, чтобы они обучились управляться с машинами. Вскоре нашлось подходящее помещение для мастерской; оно находилось на задах роскошного частного дома на улице Франциска I; попасть в мастерскую можно было через отдельную калитку с улицы. Позже я узнала, что дом занимала дама, которая пользовалась дурной славой; о ней в Париже ходило много слухов. Однажды знакомый, который первый раз пришел навестить меня в мастерской, по ошибке позвонил у главного входа. Когда он спросил меня, слуга, открывший дверь, сухо ответил, ткнув пальцем через плечо:

– Если вы пришли к великой княжне, обойдите сзади!

Соседка не раз заставляла нас поволноваться. Однажды она вышла на балкон своего дома и выстрелила в себя. Выстрел услышали на улице, и прислуга немедленно бросилась наверх. Однако оказалось, что она лишь легко ранена; она быстро поправилась.

Помещение, в котором мне предстояло устроить мастерскую, было довольно необычным, но поначалу оно идеально отвечало нашим требованиям. К тому времени как мы подписали договор аренды, девушки окончили курсы при фабрике. Я перевезла в мастерскую машину из своей квартиры и купила еще две, вместе со всем необходимым оборудованием. Мы могли приступать к работе.

Было начало января. Мадемуазель Шанель готовила весеннюю коллекцию моделей, которую она обычно показывала пятого февраля, поэтому нельзя было терять времени. Все обдумав, я подготовила узоры и выполнила образцы. Кроме того, много драгоценного времени ушло на покупку материалов, так как оптовые магазины находились в центральных округах Парижа. Я часами советовалась с мадемуазель Шанель, которая объясняла, что она хочет, и давала указания. Вначале я привезла ей кальки с узорами, затем узоры перевели на ткань и снова представили ей. Помимо собственно работы, приходилось уделять время бесконечным техническим подробностям. Я буквально утопала в мелочах, потому что поначалу еще не умела отделять главное от второстепенного. Только моя свекровь, старая княгиня Путятина, помогала мне самозабвенно, не жалея сил. Но она, как и я, была новичком. Оглядываясь назад, я понимаю, что Шанель не помогала мне с техническими подробностями ни вначале, ни позже; она заказывала товар, ожидала, что он будет готов в срок, но не беспокоилась из-за организации. Я, со своей стороны, не разбиралась в производственных процессах и даже не подозревала, что успех моего предприятия в большой степени зависит от организации.

Однако первые образцы были сделаны, шелка подобраны, образцы получили одобрение. Мы приступили к последним, самым важным этапам работы. Материю нужно было раскроить, нанести на нее узоры по трафарету, а затем сделать вышивку. Первую часть, раскрой, делали у Шанель; остальное приходилось выполнять нам самим. Самым трудным из всего была подготовка узоров на больших листах бумаги для последующего изготовления трафаретов. Все мои помощницы были самоучками; никто не подсказал мне, что для подобных задач уместнее нанимать профессионалов, которые справятся гораздо быстрее и лучше нас.

Дрожа от волнения, мы проделывали все необходимые операции. Не удался лишь один кусок. Лист выскользнул, и полочки бежевого жакета оказались безнадежно вымазаны краской, которой наносили узоры на трафарет. Удалить пятно оказалось невозможно, что очень нас огорчило, поскольку пришлось просить у Шанель новый кусок материи.

Наконец вышивки были выполнены и отправлены Шанель; наш заказ состоял из нескольких коротких и длинных блузок и жакетов. Некоторые из них я делала собственными руками. Особенно мне запомнилась светло-серая блуза с вышивкой разными оттенками того же цвета с вкраплениями красного. Эта блуза пользовалась спросом; когда ее заказывали, вышивку я предпочитала делать сама, поскольку узор на ней считался одним из самых трудных. Однажды я увидела свое произведение на даме из высшего общества; она обедала в «Ритце» за соседним со мной столиком. Должна признаться, что мне было очень трудно не глазеть на нее; я с трудом удержалась от того, чтобы не провести пальцем по знакомому узору.

Шанель сама «ставила» наши вышивки на готовые изделия. Я с большим интересом следила за каждым этапом в изготовлении наших творений; ничто не заставило бы меня пропустить те минуты, когда готовые блузки примеряли на моделях. У меня на глазах они оживали.

Почти каждый вечер я приходила в студию к Шанель и сидела у нее, пока она работала. С вышивкой всегда нужно было что-то доделывать, и я предпочитала находиться поблизости на какой-то срочный случай.

Следующие несколько лет я наблюдала за тем, как творческий гений Шанель находит свое воплощение через ее пальцы. Она никогда ничего не рисовала на бумаге и делала платье либо в соответствии с замыслом, который уже созревал у нее в голове, либо по мере подготовки. Живо вспоминаю, как она сидит на табурете, обычно рядом с каминной полкой, а в камине пылает огонь. У нее всегда было жарко натоплено. На ней простой спортивный костюм – темная юбка и свитер; рукава закатаны до локтей. Она часто носила одно и то же платье по нескольку дней кряду. Подобно пресловутому ученику кондитера, которого тошнит от сладкого, Шанель терпеть не могла одежду и не заботилась о том, чтобы шить ее для себя. Даже вечером, на выход она могла накинуть бесценную меховую шубу на платье, которое больше напоминало лохмотья, чем творение знаменитого модного дома. Даже стремление все время быть на виду не могло ее заставить одеваться красиво.

В первые годы ей нравилось работать только с одной закройщицей, сварливой старой седовласой женщиной в очках, которая питала собачью преданность хозяйке, но иногда упрямо ей противоречила, хотя на словах соглашалась. Манекенщицы, которые примеряли полуготовые платья, ждали на площадке перед дверью в студию. Их вызывали по одной. Иногда они стояли на площадке часами, раздетые или полуодетые, в халатах или просто простынях, наброшенных на голые плечи. Девушка входила в комнату и приближалась к мадемуазель Шанель, которая сидела на табурете с ножницами в руке.

– Bonjour, mademoiselle.

– Bonjour, Jeanne. – Только в тот миг Шанель поднимала голову и смотрела в лицо модели; остальное время она была сосредоточена только на ее фигуре.

Когда девушка приближалась, Шанель, слегка склонив голову набок, получала первое впечатление. Потом начиналась примерка, медленная и тщательная процедура. Закройщица стояла у нее за спиной и подавала ей булавки. Все молчали, кроме самой Шанель, которая вела непрерывный монолог. Иногда она давала распоряжения или объясняла новую деталь, иногда критиковала и распарывала уже готовую вещь. Старая закройщица молча выслушивала все; ее лицо оставалось непроницаемым, кроме, может быть, глаз, которые то смягчались, то метали молнии. Ясно было одно: все свои огорчения старуха потом выместит на манекенщицах. Шанель, сосредоточенная на работе, здесь что-то отрезала, там подкалывала, запрокидывала голову, чтобы лучше видеть, и говорила, говорила, никого не замечая. Я сидела в углу и жадно наблюдала за происходящим.

У меня на глазах важные сановники сидели молча, когда обсуждались вопросы большой важности, и выслушивали приказы, отданные людьми, которые по праву рождения или положения имели право командовать. Но никогда прежде я не была знакома с человеком, каждому слову которого повиновались. Авторитет Шанель объяснялся ее сильным характером; она выковала его сама, выйдя из низов. Тогда я впервые подумала о том, какое большое значение имеет характер.

В пять часов или немного позже приносили поднос с кофейником и несколькими чашками. Его ставили на табурет для ног, поскольку остальные поверхности были завалены самыми разными предметами. Иногда на подносе лежали сэндвичи с ветчиной на разрезанных пополам кусках черного хлеба. К тому времени большая часть работы обычно бывала уже сделана; Шанель откладывала ножницы и, встав с табурета, потягивалась. Если особой спешки не было, манекенщиц, стоящих на площадке, отпускали домой. Дневная работа заканчивалась. Но часто кофе поглощался в спешке, а потом работа возобновлялась. Во время «кофейной паузы» можно было расслабиться; на ковре вокруг подноса рассаживались сама Шанель и несколько ее подобострастных подчиненных, иногда и зашедший к ней приятель. Шанель по-прежнему неустанно разглагольствовала. Она обсуждала все и всех с большой уверенностью; иногда она впадала в раж и судила о людях или событиях не думая. Шанель не стеснялась в выражениях, но легко меняла мнения. Она все говорила и говорила, не давая собеседникам рта раскрыть. С ее суждениями следовало соглашаться. Она обладала поразительным даром убеждения; она могла заставить вас согласиться с ней по любому вопросу, каким бы ни было ваше предыдущее мнение о нем и что бы вы ни думали, выйдя из студии.

Чем ближе был день показа, тем больше нервничала Шанель. Самые удачные ее творения создавались в стрессе последних дней. Часто казалось невозможным успеть к сроку и все выглядело так, словно многие платья оставались незаконченными. Тем не менее каким-то чудом в назначенное время все бывало готово. Накануне великого дня Шанель устраивала частный показ внизу, в «салоне», для себя и персонала; там она в последний раз осматривала платья и решала, как, в каком порядке их выгоднее представить. То, что не вписывалось в коллекцию, безжалостно отбраковывалось.

Частный показ напоминал генеральный прогон спектакля. Это была своего рода пантомима, в которой манекенщицы были актрисами, а платья – ролями. Игра выражалась через одежду; чем идеальнее было сочетание манекенщицы, платья и аксессуаров, тем ярче был общий результат и тем более неотразимая картина складывалась в голове потенциальных покупателей. Психологическая сторона была очень важна для Шанель. От ее внимания не ускользала ни одна мелочь. Она была так сосредоточена, что, если не считать нескольких последних замечаний, забывала даже говорить.

– Это платье нельзя включать в коллекцию, оно ни с чем не сочетается; отнесите его наверх, ко мне в студию, и уберите в шкаф. – Или: – Слишком коротко, плохо сидит на спине и плечах, нужно перешить. – Или: – Блузка не сочетается с юбкой, придется подобрать другую; отнесите весь ансамбль наверх. – Под конец она добавляла: – Принесите цветы; это вечернее платье нужно подчеркнуть чем-то ярким. А то, второе, старит; подколите на талии.

Религиозное и почтительное молчание нависало в салоне; вдоль стен в ряд сидели продавщицы. Время от времени они кивали друг другу; поднимали брови, выражая восхищение, или осторожно шептали что-то на ухо соседке. Модели дефилировали по комнате, шурша короткими прямыми юбками. На всех лицах была печать большой важности, что меня поначалу смешило. Весь спектакль с участием манекенщиц, продавщиц и даже самой мадемуазель Шанель, казался мне странным и нереальным.

Открытие нового сезона в известном парижском модном доме всегда сопровождается рядом ритуалов и представляет собой типичное событие для парижской жизни. Первые несколько дней коллекцию показывают исключительно иностранным покупателям, главным образом американцам, которые в больших количествах приезжают, чтобы купить французские модели для своих фирм. Выпускают особые пригласительные карточки, без которых на показ не пускают. Каждый покупатель старается разместить заказы как можно раньше, чтобы добиться столь же ранней доставки и, если можно, опередить конкурирующие компании. В первый день на показ приглашают только представителей крупных зарубежных домов, но все остальные из кожи вон лезут, стараясь тоже раздобыть приглашение на этот день. Не получившие приглашения пытаются проникнуть внутрь силой. Показы Шанель, хотя она тогда была еще не в зените славы, становились все популярнее, и вход на улице Камбон осаждала толпа возмущенных покупателей, которые требовали их впустить. Позже к парадному входу приставляли полицейских, и в дни премьер у Шанель улица Камбон являла собой внушительное зрелище. Помню один случай, когда мне не удалось приехать за час до начала показа. Я не только не могла войти, я даже не могла приблизиться к двери, где меня впустил бы швейцар, который знал меня в лицо. Я вынуждена была зайти на почту через дорогу и позвонить по телефону управляющей; та прислала за мной швейцара, который и провел меня сквозь толпу.