Текст книги "Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II"

Кстати, благотворительный базар прошел с большим успехом, отчасти благодаря красоте дома, а отчасти потому, что публика впервые напрямую столкнулась с беженцами и увидела, какие красивые вещи они способны создавать. И все же на мою бедную голову обрушились потоки критики. Желая показать посетителям и особенно моим соотечественникам, что я нахожусь в таком же затруднительном положении, что и они, и не уклоняюсь от работы, я выставила на продажу несколько моих собственных изделий, но русские все поняли превратно. Меня обвинили в желании перетянуть все внимание на себя. То происшествие было не единственным; они случались регулярно, что, в конце концов, было вполне естественным, ведь многие из тех, с кем мне приходилось сотрудничать, в свое время подвергались суровым испытаниям и страдали от переутомления. Я не опускала рук, несмотря ни на что. Я видела мужество, бодрость и терпение всех этих тяжело живущих и часто бездомных людей и многому у них училась.

Тем временем жизнь в Париже, несмотря на наш скромный быт, оказалась куда дороже, чем в Лондоне. Невозможно было заниматься благотворительностью и не жертвовать нуждающимся собственных денег; невозможно было сидеть сложа руки и наблюдать за тем, как голодают люди, привыкшие жить в тех же условиях, что и мы. Кроме того, мы стали легкой добычей знакомых, которые собирались открыть дело, чтобы встать на ноги, но у них ничего не выходило. Нас эксплуатировали авантюристы, умевшие ловко заманивать нас в то или иное предприятие, выгодное только им. Таким способом мы растратили много, очень много денег. Думая, что муж лучше меня разбирается в денежных вопросах, я все переговоры поручала ему, но добросердечие и неопытность раз за разом его подводили. Одно украшение продавалось за другим; запас драгоценностей, который вначале казался неисчерпаемым, таял с тревожной скоростью; средства истощались, а дохода у нас не было. Работа, и только работа могла спасти нас, спасти от бесцельных измышлений, от полного краха и от нашего неудовлетворительного существования.

Глава XIII
Мать и сын

Первая зима в Париже в целом была не богатой на события, если не считать моего решения заняться благотворительностью. На первый взгляд, даже такое решение не изменило моего существования. Вечерами я по-прежнему шила, и мы продолжали видеться с теми же людьми.

К тому времени мне очень хотелось снова увидеться с сыном. Ему должно было вскоре исполниться двенадцать лет, и, хотя я понимала, что перевезти его ко мне невозможно, мне очень хотелось возобновить с ним отношения. Даже если не считать того, что я снова вышла замуж и шведский двор не желал, чтобы сын знакомился с моим мужем, мои нынешние условия не соответствовали той жизни, к которой его готовили, и мне нечего было ему предложить. Все это я прекрасно понимала, что не упрощало положения.

Мой бывший свекор, король Густав V, на несколько дней приехал в Париж с частным визитом, и нам устроили встречу, первую после того, как я покинула Швецию. Главной целью встречи было обсуждение возможности воссоединения с сыном. Никогда не забуду, с какой добротой отнесся ко мне король во время той встречи и с какой радостью он меня принял. Нежно поцеловав меня, он заговорил со мной по-шведски, как в прежние времена. По правилам шведского языка в разговоре, особенно со старшими, следует обращаться к ним в третьем лице, называть по имени или титулу. Пока я была замужем за его сыном, я всегда обращалась к королю «отец», но после всего, что произошло, о таком я не могла и помыслить и очень смущалась. Вместо того чтобы продолжать беседу, я спросила по-английски:

– Государь, как вы хотите, чтобы я вас называла? – особо подчеркнув слово «государь».

– Конечно же, «отец», – ответил король и добавил: – Если, конечно, ты не против. Ты знаешь, как я любил твоего отца; теперь, когда его у тебя больше нет, буду рад, если ты станешь обращаться ко мне, как прежде к нему. Надеюсь, что твое отношение ко мне не переменилось.

Я была так тронута и побеждена его добротой, что не могла найти слов, чтобы выразить свои чувства. Последнее время титулованные родственники не баловали нас своим вниманием, и слова короля я оценила больше, чем могу выразить словами.

Начало было положено; наша встреча окончилась положительно. Король дал свое согласие на мою встречу с сыном. Однако встреча должна была происходить на нейтральной территории; о моем приезде в Швецию не могло быть и речи, а мальчика нельзя было послать в Париж. Поэтому договорились, что удобнее всего нам будет встретиться в Дании. У нас обоих там было много родственников; сопровождать меня вызвался Дмитрий. Мы с ним могли остановиться у Марлингов, в британской дипломатической миссии в Копенгагене. Леннарт должен был приехать со своей старой шведской няней и моим бывшим конюшим Рудебеком и жить либо у Марлингов, либо в отеле. Такие условия всем понравились, и я радовалась, что наша с Леннартом встреча пройдет у Марлингов. От того, как пройдет наша первая встреча, зависело многое в будущем, и я понимала, что такт и чуткость леди Марлинг чрезвычайно мне помогут.

В начале лета 1921 года мы с Дмитрием отправились в Данию; мы наслаждались каждой минутой поездки. Мы прибыли в Копенгаген заранее, чтобы я подготовилась к встрече с сыном. В день его приезда мы с Дмитрием поехали в порт, и чувства настолько переполняли меня, что, когда корабль из Швеции подошел к причалу, мне пришлось прислониться к стене. На палубе стояла крепкая фигурка в матросском костюме и махала нам. Каким большим он мне показался! Рядом с ним стояла его верная няня в сером костюме и маленьком черном чепце; ее лицо было очень знакомым и пробуждало столько мучительных воспоминаний! Я сразу же вспомнила, как она ходила по детской в нашем доме «Дубовый холм» и сочувственно смотрела на меня добрыми глазами; она никогда ничего не говорила, но, судя по ее поведению впоследствии, она была намного добрее и человечнее, чем многие другие.

Корабль пристал к причалу; Дмитрий взял меня под руку и повел вперед. Они спускались по сходням. Я обняла сына, а потом и старую няню; я целовала их снова и снова, слезы текли по нашим лицам, а Леннарт, демонстрируя превосходную выдержку для двенадцати лет, спокойно беседовал с дядей. Такие минуты, несмотря на их радость, относятся к самым мучительным в моей жизни.

Леди Марлинг не могла предложить свое гостеприимство всем спутникам Леннарта, и, поскольку предполагалось, что он не будет жить отдельно от тех, с кем приехал, им всем пришлось поехать в отель. Однако, поскольку миссия находилась через дорогу от отеля, я проводила каждое утро с сыном в его комнатах. Мы обедали в миссии, а после обеда все, в том числе дети Марлингов, ехали кататься или на экскурсии. Вдовствующая императрица Мария Федоровна проводила лето на своей вилле на побережье в окрестностях Копенгагена, и мы часто ездили к ней в гости. Эти визиты были особенно радостными, так как, несмотря на изгнание и все, что с нами случилось, она вплоть до мелочей сохраняла вокруг себя прежнюю обстановку. В ее нынешнем положении отсутствовала всякая пышность; она жила скромно, даже бедно; но, попав туда, можно было почувствовать дух прежнего времени, всего, что считалось тогда самым лучшим. В ее простоте и полном отсутствии озабоченности своим нынешним окружением было столько достоинства, что, несмотря на поношенное черное платье, сразу делалось ясно: перед тобою императрица Российской империи. У нее мы без труда забывали о том, что ее скромное жилище – совсем не дворец. Смирившись со своей судьбой, она казалась мне еще внушительнее и величественнее. Она вела себя точно так же, как и прежде, демонстрировала тот же заботливый интерес ко всем нашим делам, выказывала то же безразличие, ту же старомодную, но милую наивность по отношению к тому, что происходит в новое время.

Наше пребывание в Копенгагене превратилось в настоящее собрание шведов. Тогда в Дании проходил военный конноспортивный праздник, который посетили многие шведские офицеры; среди них нашлось несколько моих знакомых. Приехала моя любимая фрейлина, Анна Гамильтон, которая вышла замуж и стала матерью троих или четверых детей; она провела со мной несколько дней. Все они проявляли ко мне внимание; рядом с ними я была очень счастлива.

Но время пролетело слишком быстро, и радостные дни подошли к концу. Я вынуждена была расстаться с Леннартом именно тогда, когда между нами установились новые, но по-прежнему нежные отношения. Сохранятся ли они до нашей следующей встречи? Мы только начали понимать друг друга. Мне так тяжело было наблюдать за тем, как он снова уходит, возвращается в среду, которую я однажды и навсегда покинула, где для меня больше не было места даже как для его матери. Я не видела, как он живет в своей стране, кто его окружает, как он развивается и как обстановка влияет на него. У меня отняли родину, где я могла бы принимать его, страны, которую, как я надеялась, он полюбит, страны, которую я бы с такой радостью показывала ему. Поэтому мы вынуждены были встречаться, как цыгане, то в одном, то в другом безликом отеле. У меня не было дома, я ничего не могла ему дать, кроме того, что сама вынесла из жизни; мы разговаривали, сидя на твердом, обитом плюшем диване в гостиной отеля или в такси во время экскурсии. Испытание было суровым; оно лишало меня дара речи, слова застревали у меня в горле, мне казалось, что я говорю какие-то банальности. И я, которая с таким сожалением следила за бегом времени, в этом случае с радостью пропустила бы несколько лет, чтобы увидеть Леннарта взрослым и свободным.

В течение следующих семи лет, что я провела в Европе, мы с сыном виделись лишь еще два раза. Подготовка наших встреч требовала столько времени и отличалась такой тщательностью, что больше напоминала организацию политических конференций, чем простые встречи матери и сына. Такие приготовления крайне все осложняли. Правила придворного этикета так давно перестали для меня существовать, что теперь, когда их снова мне навязывали, мне казалось, будто меня отбросило в другую эпоху.

Во второй раз мы с Леннартом встретились в Висбадене, в Германии. Должно быть, тогда ему было около четырнадцати лет. Никогда не забуду тогдашние печальные воспоминания о жарких, ужасных днях, которые мы провели вместе, и о моих отчаянных попытках чем-то его занять. Я ни на миг не чувствовала себя собой и боялась, что у него останутся неприятные воспоминания о нашей встрече и он не сможет думать обо мне без ужаса. В таких условиях, казалось, лучше вовсе не встречаться, а ждать более естественного случая.

Среди экскурсий, предпринятых нами тогда в Висбадене, была поездка в Дармштадт, резиденцию великого герцога и герцогини Гессен-Дармштадтских. Эрнест, великий герцог, был братом покойной императрицы Александры Федоровны и великой княгини Елизаветы Федоровны (тети Эллы). В детстве мы часто сопровождали дядю Сергея и тетю Эллу в поездках в Дармштадт, о которых у меня сохранились самые приятные воспоминания. Помимо радости снова увидеть великого герцога и его жену, я знала, что увижу в их доме много старых вещей, которые напомнят мне о прошлом. Обе сестры, императрица и тетя Элла, обожали брата и дом своего детства. Кроме того, мне выпала уникальная возможность показать Леннарту место, которое, по крайней мере отдаленно, было связано с моим прошлым, с моим детством, с днями, когда мне не приходилось бездомной скитаться по миру.

Как я и предвидела, поездка оказалась и мучительной, и радостной одновременно. Возвращение в те места, которые когда-то были для меня родными и где я очень долго не бывала, сродни прочтению эпилога романа. Декорации те же самые, персонажи тоже; но история ушла вперед, дети выросли, а родители немного состарились.

Революция в Германии лишила великого герцога его официального положения и определенного количества владений, хотя ему оставили почти всю его личную собственность. Став простым гражданином, он по-прежнему пользовался уважением своих бывших подданных, был совершенно свободен в своих передвижениях, а главное, он и его близкие оставались у себя на родине, в прежнем окружении.

Правда, декорации утратили большую часть прежнего блеска. Дом как будто стал слишком большим, несоразмерным нынешним требованиям. Не было лакеев в ливреях, которые, бывало, стояли в залах, не было ни охраны, ни часовых у парадных ворот. Тропинки дворцового парка заросли сорняками. Всему, даже самому городу, недоставало живости. Как будто все, в том числе дворец и город, долгое время были заперты в сундуке. Люди на улицах напоминали сонных осенних мух, да и сами хозяева довольствовались лишь тем, что укрыли мебель чехлами.

Великий герцог и его жена казались вполне довольными жизнью и нынешним уединением. Дядя Эрни, как мы его называли, всегда был человеком активным, он интересовался различными видами искусства и по-прежнему находил для себя занятия. Наши разговоры вращались в основном вокруг ужасной судьбы двух его сестер, но он не мог ничего добавить к тем сведениям, которыми я уже обладала, а он, со своей стороны, знал то же, что и я.

В следующий раз после Висбадена я увиделась с сыном лишь через три года. Время летело быстро, и он приближался к тому возрасту, когда будет свободен. Ему исполнилось семнадцать. На сей раз нашу встречу устроили в Брюсселе, куда он приехал из Италии, после визита к своей бабушке, королеве Швеции. Старушка его очень любила и много лет стремилась держать возле себя. После моего отъезда из Швеции она не питала ко мне добрых чувств; вполне естественно, в ее присутствии мое имя не упоминалось. Однако в окружении Леннарта оставалось несколько человек, не позволявших ему забыть меня, – и самой важной из них была его старая няня. С тех пор как я покинула Швецию, она регулярно писала мне и продолжала рассказывать обо мне Леннарту, чтобы он меня не забыл. И вот ее подопечный вырос, а няня вышла на пенсию и жила в маленькой квартире в Стокгольме, где Леннарт часто ее навещал. Он по-прежнему любил ее, как в детстве. Няня куда больше способствовала его духовному развитию, чем кто-либо другой из его окружения. В Висбадене она еще была с ним, но теперь он в самом деле больше не мог путешествовать в сопровождении няни. На сей раз он приезжал с графом Левенхауптом, пожилым придворным, который был одним из моих самых верных друзей в Швеции.

Для того чтобы не потерять ни часа драгоценного времени, какое нам позволили провести вместе, я приехала в Брюссель накануне дня встречи. По прибытии в отель меня сразу отвели в апартаменты, снятые заранее. Горничная распаковала вещи, и мы вместе передвинули мебель в гостиной, чтобы апартаменты выглядели не так официально. Я привезла с собой несколько безделушек и диванных подушек, которые разбросала вокруг, а потом отправилась в город, чтобы купить цветы. Окончив приготовления, я решила немного отдохнуть, так как у меня сильно разболелась голова. Как только я устроилась в шезлонге, услышала стук в дверь. Вошел посыльный и подал мне карточку на подносе. Меня хотел видеть граф Левенхаупт. Я обрадовалась, но и немного удивилась тому, что он приехал в Брюссель за день до своего подопечного. Через несколько секунд дверь открылась, и вошел Левенхаупт. Мы с ним не виделись много лет, с тех пор, как я уехала из Швеции, и первые несколько минут нашей встречи мы оба не могли удержаться от слез.

– Когда же приедет Леннарт? – спросила я, как только мы немного успокоились.

– Принц Леннарт здесь, – ответил граф.

– Здесь! Но как же я его не видела?! Где он?

– Он во дворце, наносит визит своей кузине, кронпринцессе Астрид.

И Леннарту, и мне в голову пришла одна и та же мысль: приехать на день раньше. Граф Левенхаупт видел, как я вхожу в отель с багажом и направляюсь к стойке портье, но в силу своей тактичности он не отважился подойти ко мне без предупреждения. Кроме того, он хотел дать мне немного отдохнуть с дороги (путешествие из Парижа занимало пять часов), а Леннарт пока нанес визит кузине. Граф действовал из самых лучших побуждений, и все же его чрезмерные вежливость и официальность меня удивили.

В ожидании Леннарта мы с Левенхауптом говорили о нем. С самого детства Леннарт дружил с детьми Левенхаупта, и граф очень привязался к нему. Он говорил со мной свободно и больше рассказал мне о детстве Леннарта, чем мне удалось узнать от других за много лет. Мне было горько, потому что пришлось узнавать о сыне от постороннего человека. И приятно, что он рос в окружении друзей.

Наконец появился и сам Леннарт. За те три года, что мы не виделись, он вырос, стал молодым человеком; вместе с приливом радости я поняла, что настал миг, которого я ждала с таким нетерпением. Кроме того, оказалось, что мне не нужно бояться разочарования. Еще три года – и мы сможем встречаться совершенно свободно. К моему большому удивлению и еще большей радости, я узнала, что и Леннарт точно так же с нетерпением ждет этого времени.

Несмотря на долгие разлуки, несмотря на многочисленные неблагоприятные обстоятельства, он каким-то загадочным образом тянулся ко мне. Инстинктивное чувство, которое он питал ко мне, напомнило мне о моем собственном прошлом; такое же чувство я испытывала к отцу после его второго брака и ссылки в Париж. Что бы ни говорили окружающие, какое бы влияние на меня ни оказывали, я не переставала его любить; чем дольше мы находились в разлуке, тем дороже он для меня становился.

Я часто невольно смотрела на Леннарта с изумлением. Неужели этот большой мальчик, этот молодой человек – мое дитя? Он же воспринимал меня как нечто само собой разумеющееся. В тот раз нам без труда и быстро удалось наладить отношения, как будто мы всегда были вместе; что еще приятнее, он относился ко мне не как к матери, а как к другу, почти ровеснице. Правда, я была моложе тех, кто обычно его окружал; очевидно, он нашел меня более моложавой, чем ожидал. Когда мы вместе выходили, Леннарт внимательно наблюдал за реакцией окружавших нас людей; он радовался моим парижским нарядам, которые выглядели особенно ярко на довольно убогих и унылых брюссельских улицах.

Я внимательно разглядывала его. В нем угадывалась большая неопытность и наивность его возраста, усиленные ограничениями, свойственными его воспитанию. Вместе с тем он испытывал склонность к независимости, очевидно появившуюся в его одиноком детстве. Он вел себя непосредственно и радостно, в то же время не забывая о правилах, в которых его вырастили. Настоящий шведский принц!

Я гадала, каким будет его жизнь в наш современный век, когда никто, и меньше всего сам принц, не знает, когда ему придется столкнуться с действительностью в самых тяжелых ее проявлениях. В то время Леннарт был не больше готов к реальной жизни, чем когда-то я. Много лет я горевала из-за того, что его душу и разум формируют другие и что я не могу ничем помочь ему в его развитии, но теперь впервые я поняла, что, учитывая обстоятельства, даже лучше, что я осталась за пределами его ближнего круга. Позже мой опыт способен по-настоящему ему пригодиться; опираясь на него, он станет более уверенным в себе… Возможно, мне все же позволят внести свой вклад в его счастье.

Теперь, когда он стал молодым человеком и хозяином своих поступков, простое ощущение, что мы свободно можем ездить друг к другу, когда и как пожелаем, служило утешением. Для меня было очень важно в 1932 году приехать в Лондон на его свадьбу, познакомиться с его привлекательной молодой невестой-простолюдинкой, хотя меня несколько огорчила его чрезмерная независимость, из-за которой он отказался венчаться в церкви.

В Брюсселе у меня появилась возможность встретиться с королевой Елизаветой и королем Альбертом. По прибытии я написала королеве записку с просьбой принять меня, и она пригласила нас с Леннартом к ужину. Я давно относилась к ней с восхищением; она полностью соответствовала моим понятиям о том, какой должна быть настоящая королева. Все, что она делала, вызывало у меня восторг. Она сама устраивала свою жизнь, невзирая на свое положение. Что еще реже встречается в наших кругах, она преобразила свое положение в соответствии со своими идеалами, общими идеалами человека и королевы. Издали я преклонялась перед ее скромностью и отличным вкусом, который она демонстрировала при любых обстоятельствах. Вместе с тем при всей серьезности ее интересов мне нравилась ее человечность. Приятно было смотреть на ее улыбающиеся портреты и на ее превосходно сшитые платья.

К сожалению, мой визит во дворец был слишком коротким, и мы с королевой не успели познакомиться как следует. До и после ужина мы довольно скованно сидели на диване и говорили о вещах пусть и не совершенно скучных, но о таких, которые не могли считаться особенно важными ни для нее, ни для меня. Друг с другом мы вели себя куда стеснительнее, чем с людьми посторонними.

В тот раз, возвращаясь в Париж, я думала о Леннарте без тревог.