Текст книги "Взрослые дети"

Глава 4
С Новым годом!

Саша убирал снег, когда пришел Шегали и позвал его с Пуней на плов.

– Большой обидой считают на Востоке, когда отказываются от приглашения, – шутливо погрозил он пальцем.

Огородник чавкал во сне, лежа в своей закрытой изнутри комнате. Груздева с утра никто не видел. Точнее, Огородник набрел на него ночью в проходной комнате. Спросонья приняв копошившегося в шкафу хозяина за вора, он поднял дикий ор:

– Воры! Воры!

От неожиданности Груздев стукнулся макушкой о верхнюю полку.

– Молчать, – басом выдал он Огороднику, – если жизнь дорога.

Забыв, что шел на кухню «смочить горло», Огородник помчался в свою комнату, споткнулся о порог, упал, сломав при этом зуб, потом закрыл дверь из матового стекла на шпингалет и залег в постель, натянув одеяло на голову. В этом положении он теперь и спал.

Валеев ел на кухне омлет вприкуску с приготовленными для салата солеными огурцами. Гремящей кастрюлями, с головой погруженной в готовку Елизавете он рассказывал недавно придуманный анекдот:

– И шины он уже пробовал вместо гусениц натягивать, и бензином самым лучшим заправлял, а танк не едет, ну, ни в какую. Подходит военный с канистрой солярки. Сливает весь бензин. А штатский ему: «Ты чего делаешь? Машины же не ездят без бензина». А военный знай заливает соляру. Завел он танк и поехал. Штатский стоит и думает: «И чем мой бензин хуже был?»

Анекдот его так развеселил, что Валеев шлепнул ладонью по столу и отбил ее.

– Зараза! – процедил сквозь зубы генерал и в отместку вдарил по столешнице… той же рукой.

Снаружи ветер подвывал раненому в этом героическом бою Валееву. Так началось утро 31 декабря.

Даже в своей маленькой комнате Шегали нашел место для двух миров, в которых ему приходилось жить. Деревянный, грубоватой работы стол, стулья и деревенские длинные половики соседствовали с мягкими коврами, дастарханом и множеством маленьких подушек. Достаточно было сделать один шаг, чтобы перейти из восточного жилища в русскую избу. На стенах сторож развесил распечатанные на цветном принтере репродукции работ известных пейзажистов. Для миниатюрной кухни он припас несколько подходящих по размеру натюрмортов. Был соблазн развесить больше, но тогда стены превратились бы в одно пестрое полотнище, что Шегали считал безвкусицей.

Пуня горел желанием подраться подушками, и чем больше дядя Саша грозил пальцем и говорил «нельзя», тем больше хотелось.

– Пусть забавляется, – дал отмашку Шегали.

Сторож сохранял лицо и старался так же приветливо улыбаться, когда со стены упала «Пасека» Шишкина, разбился горшок с геранью, и подушка прилетела в блюдо с пловом. Даже после этого хозяин стремительно рушившегося дома продолжал повторять:

– Ничего, пусть играет. Все в порядке.

В итоге был найден деликатный выход из ситуации – на задний двор. Здесь, прямо у стены дома, Шегали оборудовал небольшой хлев для своих двух овец. Он умудрился выстроить его так, что еще осталась открытая площадка, где его любимицы могли прогуливаться. Весной она засевалась травой, чтобы создать для овец как можно больший комфорт. Шегали никому об этом не рассказывал, чтоб не прослыть невежественным, но в глубине души он верил: эти животные, спасенные в день Курбан-байрама, приносят удачу и посланы ему самим Аллахом.

– Только кормить можно, – сказал Пуне получатель «росписки».

– Погладить тоже, – добавил сторож. – Мама иногда кусается, но не больно. Она так внимания просит.

Он терпеливо объяснил, что у «мамы» мордочка чуть розовее и выражение глаз немного умнее. У «дочки» же есть небольшая светлая полоска на правом переднем копытце, и она часто дергает ушами. Никто из гостей Шегали так в этих признаках и не разобрался, но он не терял надежды, что кто-то все же научится различать его подопечных.

– Я посмотрел биатлон… В повторе, – радостно сказал сторож, когда они с Сашей вернулись к плову. – Одна девушка из… нашей команды мне особенно понравилась. Блондинка… Голубоглазая.

Слово «нашей» должно было, по мнению Шегали, способствовать тому, что принято было именовать дружбой народов.

– Ольга хорошая спортсменка, – просиял Саша, ведь приметы подходили.

– Вроде ее звали… Кристина. Да, точно. Мне показалось, она самая лучшая в команде. Просто из всей команды показывали только ее и брюнетку… Елену…

– Да, Елену Андрееву я тоже видел. Тоже неплоха… – отдал должное Саша. – Но у Ольги наград больше, олимпийское серебро даже есть в масс-старте. А Кристина только в этом сезоне попала в сборную… Неизвестно еще, как она себя проявит.

Шегали тяжело вздохнул, но не из-за различия болельщицких предпочтений. В окно он увидел Мальцеву, и его надежды, что та пройдет мимо, не оправдались.

– Что это у нас, собственно, происходит, гражданин… – начала она с порога.

Фамилию Шегали она снова забыла, как и слово «здравствуйте».

– Да, гражданин сторож, я к вам обращаюсь… Пропускаете всяких… Потом по всему поселку валяется вульгарное нижнее белье. А если ребенок найдет? Я этого так не оставлю. Лучше сами признайтесь, к кому эти, я даже не могу назвать их женщинами… к кому они приезжают?

Шегали клялся, что никаких проституток не видел.

– Почему вы решили, что это проститутка оставила? Может, кто…

– Нормальная женщина такое не наденет, – был дан категоричный ответ.

– Мне уже все ясно, – подытожила депутат, косясь на Сашу.

Тот продолжал есть плов, стараясь лишний раз не смотреть на поборницу благонравия. Действительно, аппетит можно было испортить в один счет. У Пуни с аппетитом все было пока в порядке: он скормил овцам всю морковь и себя угостить не забыл.

– Тетя, а классно моя мама вам врезала, – выдал мальчик ошарашенной визитерше. – Тетя Лиза сказала, что собирала весь вечер ваши длинные патлы… А пылесос их не всосал… от них даже технику блевать тянет…

Саша затрясся от беззвучного смеха.

– Ребенка решили науськать… Эти дяди научили тебя таким плохим словам? – сюсюкая, спросила депутат Пуню. – Что они тебе еще говорили? Они рассказывали тебе, что такое «секс» и какой он бывает? Ты видел в том доме тетенек в ярких нарядах или дяденек, одетых, как тетеньки? А тебя не просили надеть платьице? Мне ты можешь сказать. Мы этих дяденек посадим в тюрьму, и их там будут каждый день лупить другие дяденьки и поступать с ними, как с тетеньками.

Шегали казалось, будто весь его дом обмазали фекалиями.

– Я видел тетеньку, похожую на дяденьку, – признался Пуня.

Такой ответ Мальцеву воодушевил.

– Она что-то говорила? Спрашивала тебя?

Пуня замялся, уставившись на собеседницу.

– Мне ты можешь сказать, – приторным голосом произнесла Мальцева.

Мальчик продолжал молча смотреть на нее невинными глазами.

– На ушко скажи. Хорошо?

Он еще не успел сказать всего, а лицо Мальцевой перекосило.

– По-вашему, нормальная женщина не может носить брюки? – завопила она на Сашу. – Да что вы там о себе возомнили!

– Я этого не говорил, – спокойно ответил Саша.

– Мужебаба! – восклицала Мальцева.

– Да, это моя мама сказала, – гордо объявил Пуня. – А я говорил маме, что вы больше похожи на свинокрысу… Она жила в канализации Метрополиса и решила захватить весь мир, а капитан Пуля ей так врезал…

– Я подам на всю вашу педофильскую свору в суд! – завизжала депутат, топая ногами. – Знаешь, что такое детский дом? – спросила она Пуню со злорадной улыбкой. – Скажи маме с папой, если они будут учить тебя плохим словам, мы тебя у них заберем и отправим в детский дом. Там непослушных детей ставят в угол и не дают им игрушки.

– Дети иногда ведут себя не так, как взрослым хочется, – проникся судьбой Пуни Шегали. – Но не надо их сразу отбирать у родителей. Со временем они все поймут. Вот у нас в школе был учитель, и я прозвал его пузатым гяуром, не знаю даже, откуда это взялось.

– Вас судьба за это наказала, – произнесла с пафосом Мальцева. – А уважали бы учителя, поступили бы в вуз, приносили бы пользу обществу и не сторожили проститутское гнездо.

Шегали, сияя, объявил, что он окончил филфак с красным дипломом.

– А перед учителем я потом сам извинился, – продолжил сторож. – Мы с ним еще сценку ставили из «Пиковой дамы». У меня была роль Германа, а у него старой графини.

– Извращение, – процедила Мальцева. – Мужчина играет женщину.

– Он же просто читал текст, – пояснил сторож. – А в средние века в театрах вообще все роли исполняли мужчины. Их никто не считал извращенцами, хотя инквизиция тогда была и…

– Каждый может надеть очки, выглядеть умно и нести при этом чушь. Не считайте, что умнее других. Знаю я таких. В очках, с дипломами, степенями, а несут чушь, – заявила с умным видом доктор экономических наук.

Новую оправу она еще не заказала, так что вполне могла обвинить превратно истолковавших ее слова в подтасовке фактов.

– Ну, а вы что скажете в свое оправдание, молодой человек? Только не говорите, что ничего не знаете о похабном женском белье из красного атласного шелка с кружавчиками, – грозно уставилась она на Сашу.

Даже за время той недавней поездки на поезде парень не раз убеждался, что одолеть идиотизм разумными доводами невозможно.

– Плов вкусный, – сказал Саша. – Садитесь с нами.

Удивленная таким поворотом Мальцева даже вспомнила давно забытое волшебное слово:

– Спасибо, – сказала она, не забыв добавить: – У меня есть личный повар-итальянец. Я ему плачу сто тысяч в месяц.

Кулинарная тема, видимо, пришлась ей по душе:

– Прекрасный плов подают в ресторане «Шарм богемы», – продолжила с упоением Мальцева. – Вы такого и не пробовали. Это элитный ресторан, только для VIP-персон.

Статус того ресторана предполагал, что самаркандский плов с курицей, приготовленный самаркандским же поваром-самоучкой, нанятым за пятнадцать тысяч рублей в месяц, будет подан под названием «сказка тысячи и одной ночи» по «сказочной цене тысяча один рубль за пятьдесят грамм».

Наконец Мальцева вспомнила, что она «защитница традиционных семейных ценностей, женщин, детей и т. д., и т. п.». Пуне народная избранница нежным голосом сказала, что его мать обязательно осудят и обязательно на длительный срок. А она, Мальцева, уж постарается, чтобы «зло было наказано по заслугам». Но вот «тяжкий грех», который она совершила против неприкосновенности законно избранного депутата, просто так не искупишь: нужно искреннее покаяние, и отвечать за то предстоит не перед обычным земным судом и даже не перед ее, Мальцевой. Мальчику она пообещала, что поставит в церкви свечку за его «заблудшую мать».

– Попав в тюрьму, люди часто задумываются, что жили неправильно, – продолжала проповедь Мальцева. – Они часто задумываются о духовности. Твоей маме нужно преодолеть многие соблазны. Если она не падет еще ниже, поддавшись в заключении соблазну противоестественных связей с другими женщинами, то встанет на истинный путь исправления и подарит тебе много-много братишек и сестренок.

У Мальцевой было большое желание лекцию продолжить, но у ворот просигналила машина, иномарка с тонированными стеклами, конечно же, класса люкс, какие полагалось иметь законно избранным VIP-персонам.

Этот автомобиль Шегали раньше не видел.

– Это ко мне, пропустить! – велела Мальцева сторожу.

«Рядом с номером большой флаг и мигалка на крыше. Значит, приличный человек, неужели не понятно?»

Окрыленная дама-депутат выпорхнула на улицу. И с той легкостью впорхнула в открытую дверь иномарки с символическим номером «666». Впрочем, на это «народная избранница» бы ответила:

– Нумерология – пример невежества.

Иное дело, когда такое число появлялось в ИНН, тогда можно было покричать с трибуны о «защите чувств верующих» и «попасть в телевизор».

Даже сиденье с красной бархатной обивкой не вызывало теперь ассоциаций с «цветом разврата», ведь хозяина автомобиля Мальцева знала давно и очень близко. Считался он не только человеком приличным, но и невинно пострадавшим от происков американского Госдепа: по старой памяти думал, что швейцарские банки самые надежные, а они взяли и заморозили его счета. И все из-за того, что десяток «науськанных Госдепом» европейских, японских, корейских и турецких компаний «наглым образом сговорились» и требовали от приличного человека каких-то баснословных выплат по каким-то счетам. Так что даже на «нажитой честным трудом» вилле на Французской Ривьере бывать он теперь опасался в виду «возможных провокаций со стороны Запада», хоть «скромный домик» VIP-класса и числился за его престарелой матерью.

– У мамы строгая астма, и ей просто необходим солевой морской воздух, – объяснял заботливый сын журналистам.

Трубачев ходил теперь без слухового аппарата: все равно же разговаривать с ним никто не хотел. Вместе с тем возможность раньше времени покинуть дачу и снова встретиться с родственниками им даже не рассматривалась. С надеждой он ждал возвращения Груздева, ему казалось, что это единственный человек, с которым можно достичь взаимопонимания и без слов. Заглянув на кухню, генерал оценил, что там все полным ходом жарится и варится, а Елизавета, «как и подобает настоящей хозяйке», взмыленная носится по кухне, непрестанно что-то кроша, чистя и помешивая. Здесь все было в порядке, чего не скажешь о елке, которую еще не украсили, «хотя в доме оставалось трое взрослых здоровых мужиков».

– Елку-то нарядить надо. Не может быть Новый год без елки, – сказал Трубачев вернувшемуся из гостей Саше.

Саша согласно кивнул: в конце концов, украсить елку несложно, и Пуню можно занять хотя бы на время.

– Елка на улице, – буркнула Елизавета.

У нее уже тесто лезло из кастрюли, из другой кипящий бульон хлестал, а еще надо было перевернуть курицу в духовке, чтоб равномерно зажарилась. В общем, не до елки ей было, мягко говоря.

Саша обошел весь сад, сопровождаемый одним и тем же вопросом Трубачева:

– Ну, слоняться будем или елку наряжать?

Проверив сарай и не найдя там ничего, кроме «ерунды», которую Груздева использовала для ухода за садом, Саша решил забраться в кладовку. Конечно, Пуня увязался за ним. Пока искалась елка, мальчик прыгал на мешке с яблоками, словно Карл Великий в легенде о появлении сидра.

Радостные возгласы возвестили о том, что елка нашлась. Когда ее вынесли на свет, взору предстало маленькое искусственное дерево, пыльное, корявенькое и кем-то нещадно общипанное.

– И кто нам разрешил лезть в хозяйскую кладовку? – грозно прозвучал вопрос Огородника.

Он стоял, уперев руки в бока и широко расставив ноги, при этом то и дело оголяя свой сломанный клык.

– Вот, – показал Саша то, что осталось от елки.

– Стремянку, те две коробки, и на улицу шагом марш! – распорядился суровый «командир».

Шегали, пришедший угостить друзей присланными из дома сладостями, тоже был отправлен вслед за Сашей.

– Наконец-то, – воскликнул Трубачев. – И чего было так долго искать?

Так Саша узнал о традиции Груздевых украшать росшую в саду ель под три метра высотой.

Огородник с Трубачевым решили посоревноваться. Генерал подгонял Шегали, украшавшего нижние ветви, а полковник ответственного за верхнюю часть Сашу.

– Больше игрушек бери! – командовал Огородник. – Пока ты туда-сюда ползаешь, они уже все сделают. Тогда я заставлю тебя весь вечер кукарекать под столом.

Такое грозное предостережение заставило его вспомнить годы службы, всегда вызывавшие у него приятную ностальгию.

– Солдаты должны чувствовать твердую руку командира, – был уверен Огородник. – Иначе они превратятся в натуральный сброд.

– Вы, кажется, повыше меня ростом, – с намеком сказал Саша.

– Это видел?

Полковник показал свой скрюченный палец:

– Боевое ранение у меня. Не отвлекайся, – добавил он, перефразировав старую поговорку: – Как елку нарядишь, так новый год и проведешь.

За воротами взвизгнули тормоза, и одна из туй закачалась, как при ураганном ветре. Убедившись, что в противостоянии с деревом «Нива» не пострадала, хозяин дачи направился к друзьям. Неспешная горделивая поступь, грудь колесом – это было ясным свидетельством того, что Груздев как следует поучил кого-то «уму-разуму».

– Молодец, Сан Саныч, – крикнул он, чем огорчил Огородника, считавшего себя вдохновителем операции «Елка».

– Самое важное! Лови! – с этими словами Груздев достал из коробки звезду для макушки и бросил ее Саше.

Стремянка затанцевала под «акробатом», но Груздев «подсобил» словами:

– Ствол крепкий, хватайся за него!

Саша нырнул головой в сугроб, но при этом его вытянутая вверх правая рука крепко держала «самое важное» украшение. «Командир» Огородник, скрестив руки на груди, только осуждающе цокал языком.

– Осечки у всех бывают, – успокаивал Сашу Груздев, и парень снова полез на стремянку.

– Ну, товарищ полковник, – продолжил хозяин иронично, обращаясь к Огороднику, – выиграть пари хотите, а как насчет стремяночку подержать?..

Тема больного пальца как-то сама собой отпала после слов друга:

– Я это… Не сильно тебя ночью-то пуганул? – шепнул ему Груздев, чтобы никто больше не услышал.

– А ты подумал, что я испугался? – разрумянился, как в юности, собеседник. – Так, подыграть тебе решил…

– Это хорошо, – покрутил ус хозяин, – что ты игры любишь.

Тем временем Шегали нашел отверстие в еловом стволе, оставшееся после «биатлона».

– Вот надо же, – прослезился Трубачев.

Все сразу столпились вокруг, даже Пуня бросил дразнить борзых и прибежал посмотреть.

– А почему дед-зануда плачет? – спросил он, вспомнив прозвище, данное генералу внучкой. – Ему плохо?

Его вопрос растворился в звуках торжественного заявления.

– Все вы должны знать со школы, какие здесь в сорок первом шли ожесточенные бои, – проникновенно говорил Трубачев. – Вот это дерево помнит их. С тех самых пор в нем сидит пуля. Не важно, чья она, вражеская или нет. Но символично, что это дерево-елка до сих пор живо, и сейчас, в мирное время, оно радует нас, дарит ощущение чуда, настоящего чуда…

После пламенной речи генерал совсем расчувствовался и не мог больше ничего из себя выдавить, кроме всхлипов.

– Я же эту елку сам посадил в девяносто пятом. Помнишь? Когда тюфяк мой женился на первой своей… – говорил ему в ухо Груздев, опасаясь, как бы у «старшого» от эмоций не подскочило давление.

Генерал крепко обнял Груздева и попросил беречь «живой памятник войны». Тонкая натура Шегали тоже была растревожена таким открытием, и он экспромтом выдал строчки:

 
– Выжила ты, истекая смолою,
И ныне подарки лежат под тобою.
 

– Хорошее стихотворение получится, – сказал сторож, с трепетом проводя рукой по стволу. – Я допишу… Вдохновение придет, я чувствую.

Груздев с Сашей переглянулись, но никто из них не посмел трогательную легенду разрушить. Полковник только шепнул, чтоб Сан Саныч зашел в охотничью комнату для важного разговора.

Там полковник явил ему костюм Деда Мороза, а также «самый лучший клей для бороды».

– Зеленой шубы не было, – с горечью сказал Груздев. – Я им, конечно, объяснил, что они неумно поступили, нашив одних красных, но пришлось взять эту ввиду, так сказать, дефицита времени. Но ничего…

Со счастливым выражением лица полковник водрузил на голову Саши старенькую пограничную фуражку еще с красной советской звездой.

– Сразу видно, что это не какой-то там Дед Мороз с детского утренника, а самый настоящий, боевой, наш – пограничный. Эта фуражка, где только не побывала: и на Амуре, и на Пяндже, и за Пянджем, и в Карпатах… Отличный Дед Мороз!

Показав коронный жест большим пальцем, Груздев взглянул на часы.

– С гримом не будем затягивать, – сказал он и приволок из прихожей большее зеркало.

Вместе с Сашей полковник принялся «колдовать» над образом новогоднего волшебника, закрывшись в комнате от любопытных Пуниных глаз. Самому Груздеву тоже отводилась важная роль в «поздравительном процессе», но ее он не торопился раскрывать.

– Я же говорил, самый лучший клей, – хвалился Груздев, проверяя бороду на прочность. – Так им и сказал: «Самый лучший несите и без вариантов». Быстро все сделали, еще с Новым годом поздравили.

Из зеркала Саше улыбался добродушный Дед Мороз в пограничной фуражке.

– Шубу-то сними, взопреешь, – сказал Груздев, умиленный этим сказочным образом, который, конечно же, считал своим детищем.

Деду Морозу надлежало тихо сидеть в охотничьей комнате до самого новогоднего застолья. Ну, а хозяин дачи периодически навещал его, развлекал обычными, то бишь «штатскими», анекдотами и даже подкармливал «вареными макарошками с курочкой», но в меру, «дабы места и для праздничных кушаний хватило».

На дотошные вопросы Пуни: «А где дядя Саша? А куда он ушел? А зачем? А почему меня не взял? А скоро он вернется?» – полковник, неизменно улыбаясь, отвечал таким словами:

– Иди к бабе Лизе на кухню и доложи, что дед Паша распорядился выдать тебе вкусненького.

Когда мальчик похлопал себя по животу и сказал, что вкусненькое «больше не залезает», Груздев занялся с ним «ерундой» в саду, играя в снежки и лепя снеговиков-пограничников. У каждого такого снеговика имелись длинная веточка-автомат и маскировка из елового лапника. Один раз полковник погрозил пальцем Деду Морозу, который вздумал наблюдать за всей этой «ерундой» из окна охотничьей комнаты. Отвлекся, получил увесистым снежком по своей «железной» голове, но сказочную тайну сохранил до нужного момента.

Шегали был рад помочь Елизавете. Груздев прикинул, что так процесс пойдет в два раза быстрее. Но старую народную мудрость про двух хозяек на кухне полковник, видимо, забыл. Сначала «повара» не подели курицу:

– С шафраном вкуснее, – настаивал сторож, желая сделать, как лучше.

– Никто эту остроту есть не станет, – говорила Елизавета, перекрывая собственным телом подходы к птичьей тушке.

Потом Шегали схватился за голову, стоило вынуть из холодильника свиной шпик. Религиозным фанатиком его назвать было нельзя. Положение о запрете свинины в Коране он объяснял рационально: свинья ест даже падаль и фекалии, часто заражена паразитами и в довершение приводил сугубо филологический аргумент – не зря же люди используют слово «свинарник», говоря об очень грязном месте.

Пока они увлеченно спорили о кулинарных приемах, курицу утащил Пуня и поздравил ей борзых. С расстройства Елизавета пролила подсолнечное масло, на котором поскользнулся явившийся с очередной инспекцией Валеев. Выкупавшись в масле и вдоволь поворчав о кухонном хаосе, генерал побежал мыться в баню. Вытирая пол, Груздева попросила Шегали достать пакет с мукой. Тот самый злополучный пакет, который Огородник забросил на шкаф, когда искал потерянную пачку папирос. По неизвестной причине пакет оказался открытым. В итоге Елизавете с Шегали тоже пришлось мыться, но по очереди, потому что оставить кухню было не на кого. Сторож уличил удобный момент и натер новую курицу шафраном, но только с одного бока, ведь он был сторонником компромиссных решений.

Трубачев, наблюдая за кухонным действом с почтительного расстояния, только качал головой и повторял:

– Как дети малые, ей-богу.

Наконец, «повара» могли облегченно выдохнуть. Большой стол в гостиной был заставлен кушаньями, которые обычно так неохотно потом доедают на протяжении всей новогодней недели.

– Наверно, готовят что-то, – шепнула Елизавета Шегали.

– А где все? Бегали, бегали весь день, а как за стол сели – никого! – ворчал Трубачев.

Груздева устроилась на диване, ожидая сюрприза, конечно же, приятного. По телевизору показывали старую советскую комедию, которую старшее поколение уж точно знало наизусть. Она породила множество крылатых выражений, ставших неотъемлемой частью «великого и могучего». Сейчас комедию никто не смотрел, но сам по себе этот фильм стал одним из атрибутов новогоднего застолья. Привлеченные привычными праздничными яствами люди не обращали внимания на давно известные шутки комедийных героев, но стоило переключить канал, как все сразу замечали «что-то не так» и хором просили переключить обратно:

– Хороший ведь фильм, душевный. Умели раньше снимать, не то что теперь… что ни фильм, то хари бандитские и стрельба…

После этого все возвращалось на круги своя: поздравления, тосты, поглощение кушаний, на приготовление которых было потрачено столько времени и нервов.

– Хо-хо-хо! – прозвучало многообещающе из коридора.

Елизавета даже подпрыгнула от восторга и захлопала в ладоши.

– Дедушка Мороз к нам пришел, – радостно говорила она Пуне. – Давай позовем его.

Но мальчика больше интересовали плюшки:

– Сам придет, – решил он.

– Дедушка Мороз, а мы вас заждались, – встречала его Елизавета. – Давайте к нам за стол.

Пуня воззрился на большой мешок и сразу перешел к делу:

– Ты принес мне подарок?

– А ты посмотри, какая у Дедушки фуражка, – сюсюкала Елизавета.

– Подарочки вот вам принес, – сказал Саша.

Трубачев широко улыбался. Таким, по его мнению, и должен был быть настоящий семейный праздник, не то что в его семье – «только пьют, едят да в экран пялятся», никакой фантазии и намека на сказку.

Саша старался окать и басить, как все Деды Морозы, которых ему приходилось встречать в детстве. Для колорита он добавлял «кхе-кхе» и, держась за поясницу, говорил:

– Такой я старый, что и не помню уж, сколько мне годков-то.

Впрочем, Дед Мороз мигом забыл про свой радикулит и проявил настоящую молодецкую удаль, когда из дверей на него выскочили трое в масках. «Дедушка» пинался, занимал боксерскую стойку, переходил в рукопашную и даже пытался отнять у одного из обидчиков автомат.

Такого представления Елизавета еще не видела и даже завизжала, когда долговязый в маске с сумасшедшим воплем набросился на Мороза и сбил того с ног. Для Саши все это явилось не меньшим сюрпризом. Груздев же ему до этого говорил, что все будет проще простого:

– Задача твоя совсем не боевая – поздравить и раздать подарки.

Получалось же, что Саше надавали настоящих тумаков, связали и бросили в угол, заткнув рот кляпом.

– Не надо, не надо так, – махала руками Груздева. – Вы же его покалечите.

Разум подсказывал женщине, что долговязый не кто иной, как охотовед Андрей, но автоматы выглядели так натурально, и интуиция твердила, что дело неладно. На двух сообщниках долговязого, помимо масок-чулок, были надеты темные очки. Объемные защитного цвета пуховики делали их похожими на качков из столь нелюбимых Груздевой боевиков.

С завидным самообладанием Трубачев поднялся со своего места и потребовал:

– Ребенка выпустите, ироды!

Сам Пуня пока не знал, стоит ли ему бояться «дяденек в масках» или закричать «супер!».

– Он же ребенок, – молила теперь Елизавета.

Все происходящее казалось ей более чем серьезным. Нападавшие молча переглядывались между собой, и эта неопределенность только подстегивала воображение Груздевой. После очередной просьбы отпустить Пуню один из нападавших издал нечленораздельный звук и направил ствол на женщину. Елизавета побледнела и закрыла мальчика собой.

– Это же игра такая… – не то спрашивал, не то успокаивал ее Пуня.

Пока что Шегали пребывал в неведении относительно происходящего в гостиной. Одна дачница подарила ему плеер, и теперь парень создавал себе настроение, прокручивая известную новогоднюю мелодию. Кухня была свободна, что открывало простор для кулинарного творчества. Оставалось подождать пару часов, и нуга с курагой как раз бы подоспела к первому чаепитию нового года.

Пританцовывая, полностью поглощенный чудесным музыкальным мотивом сторож вошел в гостиную.

– Ой! – воскликнул он, когда что-то уткнулось ему в спину.

Шегали снова вспомнил родной язык, увидев наставленный на него ствол автомата и людей в масках.

«Ваххабиты», – первое, что пришло ему в голову.

– Какие же вы мужчины, – бесстрашно продолжал Трубачев, – если баб с детьми в заложники берете?

Елизавета закрыла лицо руками, даже взвизгнуть ей было страшно. Ну, а генерал в душе смирился с тем, что пожил немало. Ему вспомнился случай, когда он нейтрализовал вооруженного нарушителя границы, огрев по голове поленом. Тогда Трубачев был молод, да и бандит был всего один. Но сейчас генерал решил, что хоть одного «изверга» унесет с собой на тот свет.

– Я – мусульманин, – кричал Шегали на языке своих предков. – Понимаете? Я правоверный.

Налетчики снова переглянулись, не говоря ни слова, а долговязый, услышав непонятную «тарабарщину», и вовсе зашелся смехом.

Краем глаза сторож заметил, что Саша пытается освободиться от веревки.

– Ведь Иса же именуется в священном Коране пророком, – вспотев, продолжал Шегали. – Может, гяуры и заблуждаются, но мы же можем договориться… всегда… Ведь наш Пророк, мир ему, словом обратил в истинную веру язычников Медины…

Поползновения Саши заметили, и долговязый тут же накрепко связал ему руки так, что тот взвыл. Можно сказать, что он один работал за всех троих. Двое его товарищей, как стояли с самого начала, так и не двигались с места. Долговязый же пихнул Шегали в кресло, стоявшее рядом с диваном.

– Не зли их, ради Христа, – шепнула ему Груздева.

Долговязый грозно рыкнул, взглянув на женщину, потом указал подельникам на дверь. Связанного Мороза в отместку за строптивость он со всей мочи толкнул берцем в живот. Саша отлетел к столу. Полный салатник с оливье опрокинулся ему на голову, что еще больше развеселило главаря налетчиков. Двое бандитов выскочили в коридор, долговязый последовал за ними, прихватив увесистый мешок с подарками.

– Куда?! – послышался крик Груздева.

Полковник без страха шел на главаря, вооруженный лишь наградным пистолетом. На нем был парадный китель со всеми до одной наградами.

– Сложить оружие! Деда Мороза освободить! – рявкнул Груздев.

У депутата Мальцевой иногда просыпалось желание понаблюдать за соседями в бинокль. Особенно интересно было посмотреть на семейный скандал или хотя бы на то, как отчитывают провинившегося ребенка. Встретив после этого соседку, можно было погрозить ей пальчиком и сказать:

– Я знаю, ваш муж издевался над ребенком, он его шлепал. По попе шлепал. И что мне после этого инцидента думать? Что вы приличные люди? Вы понимаете, что так ведут себя растлители, педофилы?..

Оправдания в стиле «он же его легонько отшлепал, чисто символически» заводили Мальцеву еще больше. В итоге соседка перерывала все вещи своего мужа в поисках доказательств его патологических пристрастий, начинала следить за каждым его шагом, не давая лишний раз приближаться к сыну. Часто это приводило к новому скандалу, который прекрасно заменял Мальцевой мыльные оперы, как ни крути, «документалистика» ей нравилась гораздо больше.

Тихие посиделки в гостиной Груздевых уже начинали ее скучить, когда ворвались люди с автоматами. Такое она раньше только по телевизору видела. От неожиданности дама-депутат отпрянула от окна. Комната была большая, а путь к двери мог простреливаться, так что Мальцева забралась под кровать.

– Ложись! – скомандовала она зашедшему навеселе гостю.

Кровать была большой, под стать комнате, под ней не составляло труда уместиться и вдвоем. Депутат была уверена, что эти люди пришли не к Груздевым: «У них же брать нечего, а полковник давно в отставке». Из чего она делала вывод: террористы ищут подход к ее даче, готовят спецоперацию по захвату, никак иначе.