Текст книги "Взрослые дети"

Глава 2
Брат

Завершение железнодорожной эпопеи и на Сашу подействовало опьяняюще. Он вдруг обратил внимание на пушистые снежинки. Они падали на его ладонь, на ежовые колючки и таяли. Откуда-то доносилась праздничная мелодия. Детей такая музыка заставляет поверить в чудеса. На взрослых же детей она действует подчас непредсказуемо. Меньше всего в том состоянии Саше хотелось вновь увидеть Груздева.

– Прыткий же ты, Сан Саныч. Сбежать от меня хотел.

Полковник говорил это шутя, не полагая, насколько был близок к правде.

– Сейчас мы со всем этим разберемся, не расстраивайся ты так.

Груздев полагал, что у него хорошо получается не только читать по губам, но и угадывать чужие мысли.

– Идиоты, – выкрикнул вдруг полковник. – Отвечают на иностранном языке.

«И сын мой – идиот», – добавил он про себя. Сын, по мнению Груздева, должен был уже ждать его с машиной. А тут пришлось звонить, слушать автоответчик, который даже бесполезно ругать.

– Сейчас, сейчас, подожди, – упредил он Сашину попытку к бегству.

Полковник позвонил жене. На нее звонок произвел сильное впечатление: из трубки неслись громкие звуки. В полковничьей квартире гремела посуда, что-то падало. За сорок два года жена Груздева так и не усвоила в полной мере его науки о дисциплине, а эта история с постоянно переносившимся прибытием супруга совсем выбила ее из колеи. Она уже трижды ставила тесто, чтобы встретить мужа любимыми капустными пирогами. Теперь ее застали врасплох с еще не поднявшимся тестом, ну, а невестка, кое-что усвоившая из груздевских уроков, без промедления побежала за готовым в магазин.

– Костя поехал за Андрюшей, – сообщила Груздеву жена.

– Андреем, – поправил ее полковник.

Любые ласкательные обращения к будущим защитникам отечества груздевская наука отрицала.

– Куда он за ним поехал?

Жена умудрялась резать капусту, не отрываясь от ответственного разговора.

– Эта… Капоэйра, – собравшись с духом, сообщила женщина.

Попросив Сашу подождать, Груздев отошел в сторону, чтобы продолжить разговор в менее стеснительных условиях.

– Чем вы там без меня занимаетесь? – кричал в трубку полковник. – Совсем уже решили парня испортить.

«Танцульки», пусть даже «воинственного характера» все равно оставались занятием, не подходящим для воспитания мужского характера.

– Я вас научу! – грозил полковник, вызвав новый кастрюлепад. – Да что там у тебя постоянно валится? Скоро поговорим!

Падения противня полковник не дождался. Он снова позвонил сыну. Оправдания по поводу пропущенного звонка вывели Груздева из себя. Полковник пообещал, что сам возьмется обучать внука боевому самбо, используя «его папашу-раздолбая» в качестве учебного снаряда, потому как ни на что, кроме роли боксерской груши, тот не годится.

Дома, как и обещал, Груздев под восторженные крики внука отработал на «груше» бросок с подсечкой и переходом на болевой прием. Он был так доволен, что прочитал короткую и не очень утомительную лекцию, почему на голодный желудок драться лучше. Полковничья жена с невесткой пороняли на кухне все, что могли, торопясь удовлетворить аппетит Груздева. Съев борщ, «макарошки» по-флотски и пироги, полковник снова сел за заметки. Он пообещал устроить еще один урок борьбы, «когда пища уляжется». Его сын, наконец, понял, что рассчитывать на отцовскую милость не приходится, и в тот же вечер нашел подходящее предложение о сдаче квартиры. После броска с подсечкой даже слезная просьба матери остаться не возымела прежнего эффекта. Пока полковничья жена соображала, как она одна будет исполнять все прихоти мужа, Груздев писал в тиши рабочего кабинета при свете столь любимой им советской зеленой лампы.

– Расстались с добродушием, – отметил он.

Фраза навела его на такие глубокие размышления, что сам полковник поразился.

– Прям эзопов язык получается, – усмехнулся он наедине с собой. – Расстались добродушно… А с другой стороны, можно понять, что добродушие потеряли. Нет, все ж таки оставлю так, пусть читатели поразмыслят своей головой.

Оба смысла казались Груздеву подходящими. Слава богу, они обошлись без приемов самбо, но и безоблачным их прощание назвать было нельзя. Полковник не на шутку рассердился, когда узнал, что во время его отсутствия семья занималась всякой ерундой: внука отдали в непонятную секцию – «ни танцульки, ни борьба – не разберешь что», «пусть даже мальчик сам этого хотел, но он же ребенок, а детей должны наставлять взрослые, умные взрослые, а не тюфяки… Теперь такой тюфяк поехал забирать внука из этой дурацкой секции и будет на вокзале неизвестно когда, а есть уже хочется, но, как ни крути, бабы еще ничего не приготовили, только умеют ребенка баловать… сегодня эти танцульки, а завтра он захочет, не дай бог, научиться вышивать или стать скрипачом. И кто из него вырастет? Одни тюфяки… Семья тюфяков!».

Такие мысли водили хоровод в «железной» полковничьей голове, одна цеплялась за другую, и получался заколдованный круг.

И тут он заметил, что Саша машет ему на прощание из окна такси. Груздев выругался во всеуслышание, что себе прежде позволял лишь «в целях воспитания солдат и младших офицеров», и даже запустил снежком в злосчастное такси.

– Ты этому хмырю денег не должен, случайно? – спросил Сашу таксист. – Психованный он какой-то.

– У него работа была нервная, – прозвучало в ответ.

– А у кого она не нервная? – усмехнулся таксист. – Вот один дядя уперся: «Не буду платить» – и хоть бей его, хоть режь, стоит на своем… Укачало его, видите ли. Сиденье еще испачкал… Я бы с него должен был за моральный ущерб еще стребовать. А ты говоришь…

– Понятно…

«Понятно» часто говорят, когда хотят поставить точку в разговоре, это был как раз тот случай.

– Хочешь, расскажу, как я его проучил? Отвез я его, значит, в лес… Смотрю, он дергается весь… Звонить пытается, а телефон-то не ловит… Стал он деньги навязывать. А я на принцип пошел… Дело ясное – плати вовремя. Приехали… Сугробы, ни единой души… Он снова: «Отвези, откуда взял, заплачу». Не знал он Васю Смирнова… Ну, я как бы монтировку вынимаю и говорю ему: «Иди давай своим ходом». Ну, его и сдуло сразу, только пятки засверкали… Я всю дорогу обратную смеялся…

– Понятно, – повторил Саша. – Вы счетчик не забыли включить?

– Так грех с солдатиков деньги брать… Так довезу. Ты ж не отмороженный, как эти… выпендрежники институтские. Бумажки с птичкой получили и считают других быдлом, а сами-то полное чмо.

Таксист специально притормозил, чтобы покрякать и помахать руками, изображая птицу с дипломов «выпендрежников».

– А почему башки-то у нее две? – рассуждал он вслух. – Чего только не придумают, лишь бы выпендриться… Это как с мазней… Цветные квадратики нарисовал, и все изображают умных, как будто понимают… «Понятно», скажешь? Да не, брат, тут не все так просто… Они только косят под дебилов, это еврейская политика… Да, да, не удивляйся. Вот Малевич был еврей… Фамилия на -ич, значит, еврей. Намалевал свой квадрат, показал другим евреям, а те… опа… Шедевр… Братуха же наш намазюкал… Весь мир держат за дураков, а сами похохатывают, как они всех сделали… Всех, да не всех… Я их за версту вижу и даже с закрытыми глазами… Там, где работенка не пыльная, там и евреи: художники, музыканты, профессора… В правительстве их тоже до фига, поэтому так и живем. Вот ты же не нарисуешь ежа с красными колючками и синей мордой… Значит, не еврей… Они думают, что всех поимели и правят миром…

Саше оставалось только уставиться в окно и смотреть на казавшиеся столь необычными после уссурийской глуши неоновые вывески. Витрины уже украсили елками: зелеными, серебристыми, белыми… Многие наверняка не представляли, какие буйные фантазии может, к примеру, вызвать елка с блестящей хвоей. Где-то коварные заговорщики приклеивали блестки на зеленые елки, чтобы таким нехитрым способом превратить покупателей в дураков. Саша пытался сдерживать смех, который все-таки прорвался наружу.

– А мне тоже нравятся ежики, – отреагировал на его усмешку таксист. – Подарок?

– Да.

– Для девчонки на Новый год?

И снова прозвучало «да». Но все-таки зря Саша надеялся легко отделаться.

– Моя мне в армию ни разу не писала, – пожаловался таксист. – А твоя?

– Почти каждый день… – соврал Саша.

– Значит, не перевелись еще нормальные… Повезло тебе. А моя не дождалась, убежала… Я вернулся… опа, а мамка говорит: «Так и так, сынок, свалила твоя Машка». Бухгалтера нашла… Я ему один раз врезал, он так и грохнулся… Урод… Если что, девку не бей, самому потом противно будет, а вот козлов этих надо строить… Я еще в армии наловчился это делать… Где служил-то?

– На Дальнем Востоке.

– А меня вот в Афган занесло в свое время… Так мы там этих духов только так делали…

Воображение таксиста так разыгралось, что в Афганистане выросли джунгли, душманы там охотились на бабуинов, по которым палили из автоматов. «Обезьяны падали с веток, как спелые яблоки».

– Вот мне было противно обезьяну жрать, да еще сырой, – добавил таксист.

Он считал себя человеком умным, поэтому для начала расспрашивал пассажира о месте службы. Краем уха таксист слышал, что в Афганистане война шла всегда и продолжалась до сих пор, поэтому и молодые солдаты вызывали у него подозрение. Один раз он осекся с бывшим десантником, и тот пообещал показать, как душманы укорачивали длинные языки. Теперь таксист предпочитал не напоминать ветеранам афганской войны об обезьянах и беседовал с ними на не менее увлекательные темы вроде той, что на русских всегда косо смотрели в Прибалтике, хотя туда поставляли все самое лучшее, что даже в Москве было сложно найти.

От природы таксист был человеком любознательным. Эта безобидная с виду черта многих доводила до умопомрачения. За первые полгода срочной службы он получил по голове во сто крат больше, чем получал за все восемнадцать лет от родителей и сверстников. Ему пришлось служить водителем у престарелого генерала, который лечил его от «дурной головы» с помощью испытанной на генеральше трости. Спустя полгода генерал не выдержал и отправился в мир иной. Водитель, перешедший на службу к генерал-лейтенанту, и при новом начальстве проявлял любознательность. Однажды он деликатно поинтересовался содержанием документов, которые его пассажир увлеченно рассматривал.

– Товарищ командир, а они, случайно, не секретные? – спросил не наученный тростью парень.

Генерал-лейтенант от злости заскрежетал зубами, его перекошенное лицо появилось в зеркале заднего вида, но водитель не обратил на него внимания, спросив, начнется ли третья мировая? Товарищ командир так разбушевался, что они едва не въехали в пост ГАИ. Будучи уже таксистом, парень любил вспоминать, как хитро у него получилось обратить гнев командира против гаишников. Правда, тогда командир чуть его самого не задушил, но ведь и недругам лихих водителей от него досталось.

Об Афганистане же таксисту рассказал человек, который там действительно служил военным переводчиком. Ехать ему нужно было далеко, поэтому он героически сносил любознательность таксиста, который засыпал его по-детски наивными вопросами: «А не страшно вам было драться с душманами?.. А правда, что они молятся, задирая зад кверху?.. Правда, что в Афганистане очень тепло?.. Фруктовые деревья растут там на улицах вместо тополей?.. А фрукты можно рвать, сколько влезет и бесплатно?.. А слонов вы там встречали?..» – и далее в том же духе.

Вспомнив о визите в кабульский зоопарк, изнуренный переводчик выдал историю о бабуинах, к которой таксист прибавил кое-что от себя, как, например, поедание душманами сырого обезьяньего мяса. Он считал, что такие детали уж точно не оставят пассажиров равнодушными.

Тем не менее, заметив, что его байки не вызывают интереса, таксист таки решил взять с Саши деньги: «Даже не поговорил толком, и чего его тогда бесплатно везти? За красивые глаза, что ли? А вот фигушки ему! Не на дурака напал!»

– Машина – старье, – начал он. – Она на мне больше ездит, чем я на ней. То одно меняешь, то другое…

Дальше последовала старая, как третий Рим, история о единственном кормильце в семье, сбежавшая в начале истории невеста мигом обратилась неработающей женой, которая сидит дома с больным ребенком. В общем, проблема на проблеме.

– Поездку я оплачу, – заверил Саша.

– Ты извини, что я вот так тебе все выложил… Накипело просто… – повеселев, сказал таксист.

– Понятно, – сказал Саша с иронией.

– А на Дальнем Востоке ведь тигры водятся? – вновь проявил любознательность таксист.

– Да.

Водитель порадовался своей сообразительности, он бы захлопал в ладоши, не будь руки заняты.

– А это… Их едят?

Саше теперь тоже стало весело.

– Когда в Китае съели всех тигров, – сочинял он, – то принялись за воробьев, а когда и тех не осталось, местные жители стали ходить за тиграми на нашу территорию, как за грибами, только с большими корзинами, чтобы можно было крупного тигра унести.

– Да ну… – недоверчиво покосился на него таксист.

– Но мы своих тигров хорошо охраняли, поэтому браконьеры стали ловить ежей. Мой был спасен, когда его уже собирались зажарить в масле.

У таксиста закрадывалось подозрение, что его разыгрывают. Слишком уж сомнительной представлялась ему история о воробьях, ведь «в воробьях же совсем нечего есть». Воробьев из рассказа он решил убрать, а все остальное приберечь для будущих пассажиров.

В благодарность за такую интересную историю таксист не просто взял деньги с учетом «надбавочки», ведь «умные люди от денег никогда не отказываются», а еще долго извинялся за свою «колымагу», на ремонт которой, по его словам, уходил весь заработок. И только из-за нее он вынужден нарушать данное им обещание. Впрочем, таксист отметил, что, несмотря на все эти неприятности, взял «по-божески» и упомянул даже про мифическую «скидочку».

Сашин ключ к замку не подошел, как уже случалось и раньше. Он сразу почувствовал неладное, увидев громоздившиеся у квартиры коробки. Среди этих вещей, приготовленных к путешествию на свалку, были и его лыжи.

– Чего звонишь? Дениса здесь нет.

Сашу обдало аммиачным запахом. Соседка баба Клара обожала кошек, она искренне считала, что заботится о них, содержа в зловонной квартире. Кошек она любила гораздо больше людей, хотя у нее было двое взрослых детей, трое внуков и даже тетка. Узнав, что бездетная тетка на старости лет переехала из гнилого деревянного дома в квартиру, Клара явилась на новоселье. Тетка развернула ее на пороге со словами:

– Двадцать лет не звонила, не писала, а теперь «дорогая тетушка».

С тех пор кошки заняли важнейшее место в жизни Клары. Со временем их становилось больше и больше, так как хозяйка считала стерилизацию издевательством над природой. С соседями баба Клара вела изнурительную войну: те писали стопки заявлений во все инстанции с требованием выселения, а Клара травила их и заодно себя кошачьей вонью. Характер у нее и так был не подарок, потому и дети сбежали в другие города. Теперь же ей всюду виделись козни соседей. Она подозревала, что «ненормальная Зойка» подговорила Сашу подкармливать дворовых собак, которые гоняли ее кошек. К слову, «ненормальной» Зойку во дворе считали многие. Все потому, что она узнавала новости, «не по телевизору, как все нормальные люди», а из газет. Без всяких причин она верила, что газеты никогда не врут, и пыталась убедить в этом других любителей посидеть на скамейке.

Еж на руках у Саши доказывал Кларе, что к тем собакам он имеет непосредственное отношение. Кларе в голову пришла мысль, что, пока не было Саши, не было и собак, а тем утром она вдруг увидела во дворе новую стаю.

– Чего тебе тут надо? – прорычала из-за приоткрытой двери Клара.

Она боялась, что ее кошки выбегут в коридор и заразятся чем-нибудь от ежа. От аммиачных испарений у кошек гноились глаза, а Клара опять искала виновных среди соседей-отравителей и их заразных детей.

Сашу Клара не переносила, зато жалела его брата Дениса.

– Такой вежливый мальчик, слова поперек не скажет, – умилялась она.

Клара жалела его, когда тот «взвалил на себя обузу», то есть стал Сашиным опекуном.

– Намучаешься ты с ним, – охала соседка-кошатница. – Сдай его в детдом, а лучше в дом дураков.

Незадолго до того Саша получил первый юношеский разряд по лыжам. Мать не могла на него нарадоваться. Спорт, по ее мнению, был очень удачным способом стать состоятельным человеком. Но однажды Саша заявил, что переходит в биатлон. Настроение матери испортилось, она пообещала хорошо подумать над Сашиными словами, на что услышала: «Я уже решил». Тогда она выговорила сыну, сколько сил вложила в него, а он, неблагодарный, решает все без ее согласия. Мать припомнила «сидевшую в печенках» кухню и добавила, что с радостью ушла бы в монастырь.

Саша спокойно поблагодарил за все для него сделанное, а вернувшись из секции, нашел квартиру пустой. Ничего не исчезло, кроме одежды матери и ее сумочки. Все выглядело так, будто она ушла на работу. Но там женщина не появлялась.

Ее безуспешно искали, а потом началась Сашина бурная юность. Денису не было дела до брата и тем более его «спортивных забав», ведь он «развивал свой бизнес». Бизнес был прост: съездил в Китай, купил одежду, продал на рынке.

Саша превратился в тощего растрепанного подростка в дырявых кроссовках. Эти кроссовки его сильно подвели. Скорость и ловкость играли важную роль, если очень хотелось фруктов, а денег не было. На местном рынке Сашу прозвали Пэрсик. Торговцы относились к нему как к комару, вреда, конечно, немного, но само присутствие раздражает. Их терпение лопнуло, когда Саша стащил дыню.

На что только не натыкаются ноги пешеходов. Тогда это была длинная щепа из деревянного настила. Она угодила как раз в дырявый кроссовок. Саша упал, дыня раскололась. Парень быстро вскочил на ноги, но рыночные торговцы с воинственными криками уже настигли его. Мамаши, степенно гулявшие с колясками, поспешили увезти детей подальше от истошного Сашиного визга. После двух месяцев, проведенных в больнице, он снова вернулся в пустую квартиру, но ненадолго.

– Ты же хочешь покататься на лыжероллерах? – с улыбкой говорил ему Денис. – В лагере ты сможешь этим заняться.

За окном моросил дождь и пролетали желтые листья. Саша долго хлопал ресницами и смотрел на брата своими большими глазами, как умная корова перед отправкой на мясокомбинат. Денис уже хотел сказать: «Это временно. Ты должен понять».

Но Саша, к его радости, без всяких истерик собрал сумку. По такому случаю соседка Клара купила для своих кошек дорогой колбасы, а себе дешевых конфет. Она надеялась, что никогда больше не увидит этого «маленького гнусного собачника».

Детский дом и вправду чем-то походил на лагерь для несовершеннолетних узников. Там постоянно на кого-то кричали, и кто-то у кого-то отбирал поломанные игрушки за неимением целых. Не то чтобы тот детский дом отличался особенной запущенностью. Просто детская любознательность призывала все новое разобрать по частям, ну, а собирать снова было уже не столь интересно. Персонал же списывал все на трудных детей, воспитатели были уверены, что к ним попадают только такие. Еще была уверенность, что эти дети не приучены к заботе и совсем ее не ценят, из чего следовало: «Пусть играют тем, что есть, новое все равно сломают».

Иногда воспитанники кричали от скуки, чтобы позлить воспитателей. Даже получить оплеуху было гораздо интереснее, чем просто сидеть и пялиться в стену, как Геня-дурак. Он сидел на своей кровати, перебирая какие-то палочки, на сами палочки не глядя. Даже когда его пихали или шлепали, Геня никак не реагировал, продолжая таращиться на стену. Если палочки у него отбирали, он начинал перебирать собственные пальцы. Другим детям это быстро надоедало, и они оставляли несчастного в покое. Геню побили только однажды, когда за ним приехали приемные бельгийские родители. К папе с мамой хотели все и очень завидовали везению Гени, который даже улыбнуться умиленным родителям не мог. Драки из-за сломанных игрушек прекратились, и все они полетели вслед Гене. Приемные родители еле отбили мальчика у толпы детей, кричавших:

– Лучше меня возьмите, возьмите меня, я буду хорошим!.. А он – дурак!..

Саша только вздыхал, наблюдая такую сцену, и его сочли за второго Геню. Впрочем, он был «слишком большим», чтобы можно было забросать игрушками. Ему тихо завидовали, как Гене, его побаивались, как «дурака», от которого можно всего ожидать, и, конечно, с ним не общались.

В детдоме Саша долго не задержался. В свою сумку он предусмотрительно положил ключи. Стащив по пути несколько сладких булочек, он вернулся в свое изменившееся жилище. Здесь было много незнакомых вещей, а в холодильнике много еды. Все шло гладко, Саша даже принял ванну с ароматическим маслом, которое приметил, когда мыл руки. Но вскоре пришли какие-то люди и устроили нешуточный скандал. Женщина громко кричала и топала ногами:

– Он вылил весь мой иланг-иланг!

Мужчина без лишних слов отходил Сашу ремнем, а потом им же связал парню руки. Примчавшийся Денис лебезил перед новыми жильцами, непрестанно повторяя:

– Больше такого не повторится. Обещаю!

Свои заверения он подкреплял подзатыльниками, которые младший брат стойко сносил. Саша даже пытался вставить, что это его квартира, и тогда подзатыльники становились сильнее. В конце концов, Денис столкнул его с лестницы и вернулся к квартирантам с новыми извинениями. К следующему Сашиному визиту замки были сменены.

Пять раз он сбегал из детдома и столько же раз его ловили. Отчаявшись попасть домой, Саша пустился во все тяжкие. Один раз его сняли с поезда у самой украинской границы. В другой раз грибники наткнулись в лесу на его шалаш, в котором он молчаливо переносил последствия отравления болотной водой. В последний раз его нашли с подбитым глазом у теплотрассы, когда он в компании бездомных распивал одеколон.

– Ярко выраженное девиантное поведение с демонстративной составляющей, – произнес загадочные слова психолог.

Сашу направили в лагерь, теперь уже «военно-патриотический», где за его воспитание со всей серьезностью взялись новоявленные казаки.

Там Сашу впервые нарядили в форму цвета хаки с большой нашивкой, на которой церковнославянским шрифтом было написано «Светоч». Начальник лагеря, строгого вида дядька с развесистыми усами, во всем старавшийся походить на донского казака, ловко отдавал команды детворе: «Равняйсь», «Шагом марш», «Помните, вы – будущие солдаты!»

Утром усатый дядька в компании других переодетых казаками заходил в казармы, как он называл бывший сельский детсад, где на стенах еще сохранились картинки с милыми зверюшками, и, принимая напыщенный вид, командовал «подъем!»

Саша и от «Светоча» пытался сбежать, но «казаки» устроили облаву. Он даже не плакал, а теми же большими умными глазами смотрел на главного усатого инквизитора, пока нагайка гуляла по его мягкому месту. «Атаману» такое «смиренное поведение» пришлось по душе. Он счел, что Саша уже почти перевоспитался, и даже пожелал его усыновить.

У начальника этого маскарада был большой опыт по части усыновления. Жил он в том же селе и был там личностью известной. Так совпало, что после сотрясения мозга, полученного на сборе резервистов в результате падения в пустой котел полевой кухни, «атаман» вдруг обнаружил свои казачьи корни и даже отдаленную родственную связь с Ермаком Тимофеевичем. Это открытие повлияло на всю его семью. Семейный дом был обвешан иконами и стал гордо зваться усадьбой. Во дворе был сооружен флагшток, и каждое утро под грохот переделанных в барабаны ведер там поднимали «знамя Светоча» с нарисованной головой русского богатыря, но почему-то в римском шлеме. Жена новоиспеченного атамана теперь носила головные платки и длинные юбки, волочившиеся по земле, его кровный сын учился верховой езде и владению шашкой, а сам бравый казак в перерыве между зарницами усыновлял детей, коих у него вскоре стало восемь. По всей видимости, останавливаться «атаман» не собирался. Но тут, на счастье, сработали бюрократические проволочки, и к тому моменту, когда все было улажено, Саше исполнилось восемнадцать. Впрочем, до этого поистине чудесного момента Сашу «атаману» выдавали на выходные и каникулы. Вдохновитель «Светоча» любил посидеть в кресле-качалке на веранде рядом с разогретым тульским самоваром и смотреть на сновавших по двору воспитанников. При этом он часто вслух размышлял о заветах предков, которые нужно блюсти. Видимо, одним из заветов была работа детей от зари до зари во имя атаманского самолюбования, сытости и безделья. Все его дети были заняты делом: кто кормил скотину, кто носил воду, а кто колол дрова. Саше, помимо прополки грядок и сбора капустных гусениц, было поручено ухаживать за атаманским конем и трижды в день водить его к роднику на водопой. По оплошности одного из старших приемных детей, ответственного за амбар, конь добрался до мешков с овсом, от чего его раздуло, как кобылу на сносях. «Атаман» приемного сына поучил разуму универсальным нагаечным методом, но решил: «Не беда. Целебная родниковая вода коню поможет».

Родник бил здесь с незапамятных времен. Местные жители до изобретения колонок веками носили оттуда воду, пили сами и поили скот. Если бы кто-то сподобился провести историческое исследование, он бы пришел к выводу, что средняя продолжительность жизни местного населения не особенно отличалась от показателей других сел от Туркестана до Бессарабии, где таких родников не было, а воду брали из арыков, колодцев и рек, при том не очень чистых и подчас холерных.

Но у местного водного источника нашелся покровитель и PR-менеджер в лице «атамана», так что родник освятили и признали целебным.

Конь таки выпустил газы и пришел в себя. Теперь на нем снова можно было покрасоваться, проносясь по селу с первобытными воплями и шашкой наголо. На радостях «атаман» даже свозил Сашу на соревнования по биатлону в саму Германию, благо что у «Светоча» нашлись богатые спонсоры. В Оберхофе «сиротский попечитель» тряс у трассы большим полотнищем с изображением свирепого медведя и горланил частушку:

 
– Твою мать, твою мать,
На кобыле воевать…
А кобыла хвост поднимет –
Всю Германию видать.
 

Местные болельщики с улыбкой смотрели на диковинного человека в папахе и красном плаще, какие носили средневековые рыцари и современные супергерои. Зато понимавшие русский язык спортсмены старались пройти мимо крикливого «атамана» на максимальной скорости.

Когда Саша попросил автограф у Артема Пушкина, колоритный опекун, с непривычки чуть перебравший глинтвейна, возник рядом и стал всхлипывать:

– Этот мальчик – сиротка. Забочусь вот о нем по мере скромных сил, больше-то некому.

Так Саша получил из рук растроганного олимпийского чемпиона лыжи, которые и нашел в наполненном аммиаком коридоре среди готовых к выбросу вещей.

– Брысь! – крикнула Клара на кота, порывавшегося к бегству из зловонного плена.

От «аромата», сочившегося из соседской квартиры, щипало в носу и глазах. Саша забрал лыжи и поспешил ретироваться вместе с «заразным ежом».

– Вот как я его ловко… одним словом прогнала, – порадовалась воображаемой победе кошатница и заперлась в своей газовой камере.

Саше оставалось надеяться, что Сергей до сих пор считает его другом.

Шествие Саши по ночным пригородам было бы не столь живописным без парочки персонажей в спортивных штанах. Им подобных часто укоряют в отсутствии элементарных способностей к мышлению и связной речи. Говорят, что они даже в мороз носят кепки, потому что застудиться в их головах попросту нечему. Их награждают обидными прозвищами: одноклеточные, пивососы, тупые пожиратели семечек. Кое-кто всерьез взялся за их научное изучение и классифицировал как гопников. Сами же гопники продолжали пастись во дворах, поглощая семечки с пивом, кои, согласно исследованиям, составляли основу их рациона. Как четвероногим и пернатым обитателям лесов, им было все равно, на какое место в эволюционной цепи их поставят «ботаники». Сами «ботаники» воспринимались ими как дарители сигарет, а во время ночной охоты как источник мобильных телефонов и денег для покупки привычного пропитания. В это время наиболее ярко проявлялась склонность гопников к стайному поведению. Если даже гопники вымрут как вид, их с успехом можно будет изучать по архивным полицейским протоколам и археологическим раскопкам на местах их прежних стойбищ с богатейшим культурным слоем шелухи, пробок и битого стекла.

Что бы ни говорили образованные люди о гопниках, последние подчас проявляли зачатки интеллекта. Вот и две особи, заметившие Сашу в одном из дворов, сообразили, что парень с лыжами, скорее всего, не боксер и не самбист и вряд ли их покалечит. Хотя гопники обожали одежду с эмблемами «М-1», с миром боевых искусств этих человекообразных существ связывали лишь старенькие телевизоры в их берлогах. Рассыпая вокруг семечки, гопники возбужденно подпрыгивали на диване перед голубым экраном и вопили:

– Бей его! Мочи! Ай, молодца!

Пока первая особь, судя по размерам, игравшая роль альфа-самца, клянчила у Саши сигарету, вторая подбиралась к жертве сзади. Палеонтологи утверждали, что сходным образом охотились велоцирапторы в папоротниковых чащах юрских лесов. Они даже утверждали, что эти первобытные ящеры имели набор четко различимых звуковых сигналов для отвлечения жертвы и общения с соплеменниками. По странному стечению обстоятельств велоцирапторов определили как предков птиц. Гопники же доступным им набором сигналов отрицали всякую связь с пернатыми, особенно самцами семейства курообразных.

К чести Саши он оказался не легкой жертвой, беря в первую очередь проворством. Альфа-самцу даже попало по уязвимому месту, которое он считал главным в деле привлечения самок. Скрючившись, он громко пыхтел и издавал грозные звуки, пока его меньший собрат повисал на спине у Саши, силясь того повалить.

– Ну, все, тебе не жить! – заорал альфа-самец, спеша на подмогу собрату…

Когда Груздев покончил с ностальгическими размышлениями о тех временах, когда Советской Армией пугали детей от Израиля до Соединенных Штатов, он решил позвонить Сан Санычу, вроде как поинтересоваться, удачно ли тот добрался? Полковник не собирался Сашу журить, более того, намерился пригласить его на Новый год в очень узком кругу отставных офицеров.

– Там будут достойные люди, – репетировал речь Груздев. – Все они отличились в разных частях нашей родины.

Но ему долго не отвечали. Груздев от такого к себе невнимания начал хмурить брови. Наконец, на другом конце вызов приняли. В ответ на торжественное:

– Алло, Сан Саныч. Не ожидал услышать? А я вот решил справиться…

Из трубки послышались нечленораздельные звуки, похожие на брачные крики не то гусей, не то тех самых велоцирапторов, которых еще никому слышать не доводилось. Среди этих звуковых эффектов полковник разобрал нечто близкое к человеческой речи: