Текст книги "Взрослые дети"

– Для женсин хоросо, музик ням-ням, женсина тогда хоросо, – продолжал Бобр, показывая на кости хищника.

Скованными наручниками руками он показывал, что «это хоросо» надо «делать бум-бум», то есть истолочь в порошок, размешать в «буль-буль… водиська» и «ням-ням» – выпить. В завершении он сложил руки под пухлой щекой и закрыл глаза, намекая, что «ням-ням хоросо» следует делать на ночь.

– До сиданья, – поклонившись, говорил он, когда его увозили, чтобы в энный раз выдворить на родину, и звал «командиру и серзанту» к себе в деревню на «ням-ням сяй».

– Поймала моя серзанта, – чуть не с восторгом воскликнул браконьер, когда они с Сашей снова встретились в приграничном лесу.

Бобр даже руки вытянул, чтоб «серзанта» мог надеть наручники. Его молодой подельник, впервые перешедший границу, с дикими воплями принялся биться лбом о землю. Языковой практики у него, разумеется, не было, и вопли парня «Это все он, он, я не виноват, не убивайте» никто, кроме Бобра, не понял.

Бывалый браконьер только вздохнул и подумал, какая же глупая пошла молодежь, говоришь ему: «За рекой из-за тигров не расстреливают, там законы другие, гуманные, а он увидел автомат и сразу про родину вспомнил».

– В кармана он многа спрятал, – кивал Бобр на напарника, чтобы того обыскали тщательно, авось «обделается щенок бестолковый, хоть посмеяться можно будет».

Но удивление ждало его самого. Рядовой, так прежде желавший «походить по бабам в Китае» так «серзанту» треснул кулаком, что тот свалился да о пень еще ударился. Бобр пожалел, что столь опрометчиво поступил, сразу дав надеть на себя наручники, «теперь, когда русские сошли с ума и передрались, можно было запросто прыгнуть в речку и убраться к себе». Что солдаты дерутся, ему видеть приходилось, но чтобы солдат бил старшего по званию… При таком раскладе Бобр не знал, чего ожидать, и у него затряслись колени.

«Сейчас он его убьет, а потом меня», – подумал браконьер, когда Саша стал медленно подниматься.

Рядовой смотрел на Сашу и улыбался.

– Я дэньга дам! Пусти мой! Не пойду тут больши, – взмолился Бобр, когда солдат с той же улыбкой глянул на него.

– Солдата его биль, солдата, – кричал обычно спокойный Бобр, когда его забирали с заставы уже без намерения в скорости выдворить.

Рядовой, который уверился, что теперь его наградят, выдал все полковнику начистоту. Из отечественных боевиков парень почерпнул кое-какие представления о справедливости, кои с радостью применил и в жизни:

– Вот в одном фильме чувака достали, а судья – урод купленный, а менты продажные, так он сам всех козлов, которые его доставали, покрошил. Во как, товарищ полковник! Так чо я сержанту в пятак не заеду, если он просит для такого дела? Родина же спасибо нам скажет, что козла этого закрыли.

Клячин вздохнул и наедине шутливо Саше погрозил:

– Тело солдату нужно для служения родине, и портить его не годится. Медали не жди, а от себя выношу благодарность… устную. Свободен!

– Служу России, – выпалил Саша, отдал честь и направился прямиком в санчасть.

Бобра же «закрыли» на десять лет. В тюрьме он своих примечательных резцов лишился при первой же драке и получил там новое прозвище, теперь его звали «хомяк». Языковая практика теперь была регулярная, поэтому браконьер быстро уяснил, что это за зверь. Теперь он уверился в том, что «русские могут быть хитрее лисицы», но вот с фантазией на прозвища у них туговато: только грызунами всякими и обзывают.

Про многое из этой истории Саша скромно умолчал, выложив Груздеву и его гостям только факты: патрулировал приграничную зону тогда-то и на таком-то участке, заметил нарушителя-браконьера, задержал с поличным, препроводил, куда следует со всеми уликами.

– Уважаю! – сказал с придыханием Груздев и предложил по такому поводу тост «за доблестного и уважаемого мной Сан Саныча».

Пуня с завистью смотрел на Сашу и надувал с досады губы. Совсем не из-за «минералки для взрослых». Автоматы у него уже были, и теперь ему хотелось такую же красивую форму, как у дяди Саши. Подумав немного, мальчик пихнул его в бок автоматным стволом.

– Спать хочешь? – как настоящий заботливый родитель, спросил Саша.

– Я тебе автомат, а ты мне костюм, – прозвучало не по-детски твердо.

Не дожидаясь ответа, Пуня исполнил свою часть договора и положил автомат Саше на колени.

– Ты же выпадешь из него, – улыбнулся Саша. – У меня же большой размер.

В глубине его души пробудился свой давно и крепко спавший ребенок, который был рад ощутить себя спортсменом-олимпийцем и, разумеется, делиться не хотел.

– Я вырасту, – настаивал Пуня и стукнул своим мини-кулаком по дивану.

Груздев предложил очередной тост за Сан Саныча, усыпив его бдительность. Но Пуня продолжал и дал Саше второй автомат или автоматом, то было сложно разобрать:

– На тебе! – произнес мальчик и заехал прикладом Саше по ноге.

– Я скажу твоему папе, и он купит такую же форму, но твоего размера, – последовала сдержанная реакция.

– Я вырасту, – продолжал Пуня, добавляя в речь децибелы. – Я не пил эту минералку, значит, вырасту!

Когда и это не сработало, Пуня направил на оппонента все три ствола и скомандовал:

– Руки вверх, а то кишки выпущу.

Елизавета даже ойкнула, наблюдая столь решительный натиск. Но мужчины с подачи Андрея заговорили о предстоящей на днях охоте, и натиск тоже остался без внимания. Только Трубачев с улыбкой смотрел на мальчика, вспоминая, как в его годы с деревянной палкой-винтовкой брал в плен дворовых «беляков», потому как с Гитлером в то время дружили, а когда дружить перестали, будущий генерал уже наигрался вдоволь.

– Хороший у тебя пацан растет, – говорил он Саше. – Храбрый, такой и на войне не пропадет.

Тем временем отчаянный Пуня перешел в рукопашную, искусно орудуя кулаками. При этом его удары были совсем не шуточными, а подчас и такими, что запрещены в профессиональном спорте.

Даже Груздев был растерян. Он не знал: хвалить ли мальчика за проявленный боевой дух или же пожурить за неуважение к старшим по возрасту и званию?

– Нечестный удар, – согнувшись, процедил Саша. – Его применяла свинокрыса против капитана Пули.

Столь нелицеприятное напоминание побудило Пуню отступить, но ненадолго.

– Я не свинокрыса, я хочу быть, как капитан Пуля, – отвечал мальчик, сжимая кулачки. – Снимай свой костюм!

Пришлось Саше перейти в глухую оборону. «Нечестные» удары Пуня больше не наносил, пытаясь провести удушающий прием. Беседы о волках стихли, и все внимательно наблюдали за маленьким драчуном, временами давая свои комментарии.

– Дедушка Мороз скоро уснет, – говорил Андрей, надеясь хотя бы таким образом подсластить горечь от прошлого поражения.

– Да это же ребенок, – не соглашался Огородник и с долей сожаления добавлял: – Ничего он с ним не сможет сделать. Не поборет…

– Это хороший прием из боевого самбо, – стоял на своем охотовед. – Тут сила и размер не важны. Я однажды кабана так придушил.

– А что, ружья не было? – спросил запутавшийся Груздев.

– Так это Димка жирный из нашей деревни. Еще тот козлина, но чтоб в тюрьму из-за него…

– Я все понял, – флегматично махнул рукой хозяин дачи.

Опершись обоими локтями о стол, он опустил подбородок на руки и погрузился в пассивную созерцательность.

– Теперь ты делаешь, как Предакон, отнявший огнезащитные доспехи Человека-метеора, – вновь подключил Саша полученные в квартире Сергея знания.

Персонажем Предакон был отвратительным. Помимо сморщенного лица, он обладал змеиным языком, а руки ему заменяли зеленые щупальца с присосками. Походить на него Пуня не хотел. Он прекратил нападки на Сашу и обиженно сказал:

– Я не Предакон. Я хочу быть капитаном Пулей. У него костюм, как у тебя. Почти… Тоже хочу…

Мальчик захныкал.

– Я просто подражаю вам, капитан, – трепетно обратился к нему Саша. – Только поэтому я надел эту форму, похожую, но не настоящую. Извините, если расстроил вас. Вы великий герой, спаситель Метрополиса, победитель подлой свинокрысы…

Произнеся это, Саша преклонил голову, как верный рыцарь перед сюзереном из любимой книги его детства.

Груздев кивнул Сан Санычу, думая про себя: «Верно поступил. Я бы сделал точно так же».

– Ура, ура! – вскрикнул мальчик и пулей понесся по гостиной, забыв про свой прежде бережно хранимый арсенал.

Даже крыса в кладовке услышала: «Я отважный капитан Пуля». Ни у визжащей на весь дом Мальцевой, ни на даче Груздевых не удавалось ей найти тихого местечка.

– Я свою Аньку никогда не обманывал, – как бы невзначай сказал Огородник. – Спросила: «Похожа я, папа, на принцессу?» Ну, я ей честно сказал, что нет, и вообще принцесс сейчас во всем мире можно по пальцам пересчитать: Англия, Испания, что там еще?..

Вспомнив, что как раз после тех слов дочка надулась, «как мышь на крупу», а жена с ним поцапалась «из-за того, что правду ребенку сказал», Огородник подлил себе «минералки для взрослых». Его бормотание было наполнено откровениями, как ему в личной жизни не повезло:

– Одни бабы кругом: жена, дочь, теща…

Пересчитывая женщин из своего окружения, Огородник загибал пальцы. После тещи, разменявшей девятый десяток, но «здоровой, как конь», следовала свояченица. Пришлась она на больной палец. С глубокомысленным видом Огородник воззрился на него и произнес:

– Змея.

Палец одновременно напомнил ему и кобру в боевой стойке, и характер свояченицы. Та постоянно жаловалась сестре по телефону, как редко они видятся из-за гарнизонной жизни, на которую ее обрек муж.

– Бросай его, – часто говорила «кобра» после долгих телефонных бесед, добавляя, как аргумент: – Нюрка ваша в глуши совсем одичает.

Свою деревню в брянских лесах свояченица глушью не считала. Людей, думавших иначе, она сразу относила к «зажравшимся москвичам». Делом чести для нее было обмануть занесенного в их края «москвича» и «подсказать дорогу», которая вне зависимости от названного приезжим адреса вела к хутору деда Гриши. Тот всегда сильно переживал, как бы ему не потоптали грядки да не украли овощи, потому завел пса размером с теленка. Искавший дом будущей жены Огородник тоже был отправлен туда. К невесте он добрался живой, хоть без цветов и в порванной форме. А деду Грише пришлось заводить нового пса. Так Огородник и понял, что свояченица его одновременно змея подколодная, гадюка и кобра.

Елизавета застеснялась, вспомнив ночной кошмар. Сам сон из памяти стерся. Но когда муж ее растолкал, то спросил, почему она кричит как резаная на весь дом о какой-то змее?

– Она меня укусила, – спросонья ответила Елизавета.

А потом, вернувшись в реальность, задумалась: «А укусила ли? А даже если и так, зачем было кричать? Во сне еще надо было понять, что змея не настоящая. Вот готовить весь день надо будет… Вот это да… Серьезно…»

Часы показывали тогда четверть седьмого, и женщина тяжело вздохнула. Время готовки приближалось. Распознай она ненастоящую змею, могла бы еще часок поспать, а теперь «ни то ни се»: и вставать вроде рановато, и на улице потемки еще, но через час уже надо жарить, парить, стряпать и далее по списку. И муж куда-то ушел.

«Разбудила из-за этой дурацкой змеи, – думала Елизавета. – Теперь будет, как неприкаянный, по дому бродить и думать про меня неизвестно что».

Криков Огородника о также ненастоящих ворах Елизавета не слышала, потому что видела в новом сне ненастоящего врача, который поставил ей ненастоящую шизофрению. Что это все было не по-настоящему, Груздева снова не распознала. Но теперь она не кричала, а лишь тихо всхлипывала.

При взгляде на свой подарок ей снова взгрустнулось. Если верить приметам, весь следующий год ей предстояло провести среди кастрюль и сковородок. Хотя в приметы верилось все меньше: в прошлый раз муж подарил ей золотой браслет, а дело в итоге все равно пришлось иметь с кухонной утварью.

«Не надо было тогда говорить, что браслет слишком дорогой, – вздохнула Груздева. – Пусть безделушка, пусть дорогая, но приятная».

Ее огорчало, что она оказалась «как белая ворона» в мужской компании. Даже спеть было не с кем.

«Не подпевать же этим разлохмаченным малолеткам из телевизора. Да еще и поют непонятно о чем. Совсем сдурели: фамилии русские, выступают в России, а поют на английском. В Америке же почему-то по-русски не поют и вывески на русском на магазинах не делают. Безобразие полнейшее».

Обидевшись на всех современных эстрадных исполнителей разом, Елизавета затянула:

– А вдоль по улице метелица метет.

А за метелицей…

Она прервалась на полуслове, потому что муж обратил на нее внимание.

«Вечно с мужиками так, – подумала Елизавета. – Все бы только о рыбалке, охоте, поесть да выпить… А захочется спеть, так рот начинают затыкать».

– Пой, пой, – улыбнулся ей Груздев.

Но петь почему-то расхотелось: «Наверняка он сказал это с иронией…» – подумала женщина.

– Кстати, неплохая идея воздухом подышать, – сказал Груздев.

Он уже засиделся. Зад так затек, что отрывать его от жесткого кресла пришлось с болью и опершись обеими руками о стол.

– А как же чай? И вон еще сколько всего на столе осталось.

– Ну, мы ж тебе не слоны, чтоб за раз все умять, – сказал полковник, поддержанный смехом Андрея и Огородника.

Елизавета снова обиделась: «Готовила, готовила, – думала она. – По кухне носилась, как угорелая, и все зря… Никакой благодарности. И куда это все теперь девать? Холодильник же не резиновый!»

– Хоть вы, Саша, кушайте. Вам надо больше кушать, а то такой худой.

Теперь в этом обтягивающем лыжном костюме он действительно казался ей тощим.

– Как хворостинка, – покачала она головой.

– Кушай, кушай, – поддержал жену Груздев и выдал почти крамольное: – Генерал без пуза – не генерал.

Кусок налимьей печенки так и выпал у Валеева изо рта и шлепнулся на тарелку, породив масляные брызги.

– Не такая уж она и жирная, если хорошо разобраться, – подмигнул ему Груздев с иронией.

Валеев удовлетворенно посмотрел на свой округлый живот.

«И не большой, и не худосочный. В самый раз, – подумал он про себя. – Только вот на кофту набрызгал. Хорошо, что китель не надел».

– Шутить изволите, полковник Груздев, – обратился к другу Валеев, как к младшему по званию.

– Уронил чего-то? – спросил Валеева «старшой».

– Нет, – покачал тот головой.

– А чего так, товарищ генерал? Обращаетесь к старшему по званию, а не по форме, – подшутил Груздев.

– Товарищ генерал-лейтенант мне простит, – ответил Валеев. – Он всегда нас учил, что офицеру нужен командный голос. А если я охрипну, докладывая по форме? Какой же тогда он будет командный?

Все стянулись в сад, только Елизавета не торопилась, убирая последствия новогоднего представления с «террористами». Груздев ее дождался и тогда объявил:

– Будем запускать фейерверки.

Он взглянул на дачу Мальцевой и вслух рассуждал, долетит ли к ней ракета и под каким углом ее нужно запустить, «чтобы цель поразить».

– Перепил, что ли? – махала руками его жена. – Она же нам покоя не даст. У нее все везде схвачено.

– А мы скажем, что это кто-то другой, – продолжал Груздев.

– Саша, Саша, объясните вы ему, пожалуйста, – умоляла Груздева. – Вы же ее видели… Одному богу известно, что она выкинет, если ей это прилетит…

– Не долетит, – успокаивал ее Саша.

Не был он уверен в своих словах, просто ситуация казалась ему слишком глупой, чтобы воспринимать ее всерьез.

– Должна достать, – ответил на это Груздев. – Ветер как раз в ее сторону дует, попутный…

Вообще, выпивал Груздев редко.

– Лучше бы пил, – подчас в сердцах говорила подругам Елизавета. – Лишь бы не слушать занудства о чересчур горячем чае или чересчур холодном какао. Водка-то в любом состоянии пьется…

Иное дело было под Новый год, на дни рождения, день пограничника и, конечно, 23 февраля с 8 марта. Тостов нужно было сказать много, а они, как известно, без крепких напитков звучат не столь хорошо. Но даже будучи навеселе, Груздев держал себя под контролем. Вот и сейчас он был навеселе, и ему хотелось всего на всего побравировать и разыграть жену. Так что даче Мальцевой ничего не угрожало… пока Пуня одну ракету не стащил вместе со спичками. Елизавета была так занята мифическими угрозами мужа «дать залп по старой мымре», что ничего не заметила.

Огородник, Валеев и Андрей решили семейный диспут перекурить и заодно помечтать о трофеях на грядущей охоте. Трубачев стоял с ними за компанию и даже согласился за компанию раскурить «старую добрую папиросу». Такое почтенное отношение почтенного человека к его персональному «символу стабильности» было для Огородника что бальзам на сердце.

Про условия «росписки» Саша не забыл, но в лыжном костюме стало холодно, и он решил утеплиться. Когда же парень вернулся, все уже случилось, и онемевшая Елизавета держалась руками за голову.

– Да ничего, она и не заметит, – успокаивал всех и самого себя Груздев.

Фейерверк пронесся мимо оранжереи и угодил в дерево перед окнами мальцевской гостиной, по которой все еще гоняли несчастную «шушеру».

– Стреляют? – насторожился депутатский гость. – Точно… Палить начали…

– Там, – указала домработница на дымящееся дерево.

Переключив внимание хозяйки со своей персоны, она теперь могла затаиться в одной из двадцати просторных комнат, пока депутат не остынет.

– Где менты? Что ты им сказала, дура?

Депутат от раздражения затопала ногами. Выслушивать ее претензии было уже некому. Впрочем, один вариант у нее оставался.

– Моя японская слива, – сокрушалась Мальцева. – Только осенью купила…

– Дура, тут стреляют, а она про сливу… – сорвалось у гостя с языка.

– Не умеешь воровать, не лезь, – рявкнула на него депутат. – Еще меня втравил в свои разборки…

Забыв про сами «разборки», они стали разбираться друг с другом. Рассерженный невниманием к собственной безопасности гость сгоряча разбил любимый сервиз Иренка на пятьдесят персон, украшенный натуральной позолотой, и пятисотлетнюю китайскую вазу. Она и маньчжурское нашествие на Пекин пережила, и боксерское восстание, а тут перед одним-единственным кулаком не устояла. Гость пообещал, что ноги его больше «в этой проклятой хибаре» не будет и решил «прорываться» к своей машине. Но прежде они еще успели сцепиться по поводу отсутствия мобильной связи.

– Здесь одна станция только, пора бы запомнить, – фыркала хозяйка.

На это оппонент заметил, что та могла бы все устроить, если бы имела хоть немного мозгов.

– Не хочу совсем заботиться об избирателях. Сидят люди без связи. А я делать ничего не буду… ме-ме-ме, – передразнил он. – Потому что я курица бестолковая и такое же быдло.

Тем временем Груздеву захотелось новых приключений, как часто бывало после хороших тостов. После дня рождения, тоже ночью, полковник поехал с Андреем кататься по лесу на квадроцикле, так что распугал в охотхозяйстве почти всю дичь. На прошлый Новый год Груздев, давя на любовь к деликатесам, напоминая к тому же об офицерской чести и стойкости, уговорил Валеева пойти удить налимов, и снова ночью, да еще в минус двадцать пять. Теперь же он предложил Саше совершить лыжную пробежку, «чтоб сон лучше шел».

«Ехать меня сюда никто не заставлял, – подумал Саша. – А раз приехал, то…»

– Давай, давай, – не дал ему докончить мысль Груздев. – Сейчас мы лыжи оперативно найдем. Форму олимпийскую обкатаешь, да и мальчику будет на кого равняться. Вдруг он, глядя на такой славный пример, решит биатлонистом стать.

Может, Груздев и был навеселе, но добиваться своего он мог в любом состоянии. Даже во сне иногда командовал «подъем!», и Елизавета как ошпаренная соскакивала с кровати.

Саша ожидал в проходной комнате, пока хозяин дачи все дальше углублялся в кладовку в поисках инвентаря. Груздев ворчал: стоит только оставить что-то под присмотром жены, так сразу там появляется кавардак. Полковник даже крепко выругался, когда на него посыпались старые игрушки сына-тюфяка. Если бы крыса умела, она бы сама сказала Груздеву пару «ласковых» слов. Прибежала она от Мальцевой, где шаром покати: вся еда не просто под замком, а еще на ключ закрыта. К тому же с самого своего приезда хозяйка дачи орала не переставая и громко топала ногами, гоняя домработницу. Побежала крыса по снегу, даже неприступный мальцевский забор ей пришлось обегать, снег глубокий преодолевать. Лапки замерзли, и вроде вот оно – тихое теплое местечко, еще и яблок погрызть можно, ан нет, явился усатый полковник навеселе и перевернул ее новое жилище верх дном из-за пары старых деревянных лыж. Тут не то что запищишь, волком взвоешь от подобной человеческой назойливости.

«Не найдет», – решил уже Саша, ведь время шло, а крепкие выражения из кладовки звучали все чаще.

Валеев с компанией досматривал новогоднюю программу с несмешными шуточками и заезженными песенками. Все, кроме Андрея, их критиковали, но продолжали смотреть на экран и обсуждать, кто из звезд эстрады сделал пластическую операцию, кто сколько «баб и мужиков перебрал», кто сколько за «поскакушки на сцене» получает. Тему всего этого разговора можно было обозначить несколькими словами: «С жиру артисты бесятся», что Огородник и озвучил, напомнив, как во время войны артисты и на передовую выезжали с концертами, а эти…

– Только перед камерой дрыгаться умеют, их бы на передовую… – далее следовали давно всем знакомые слова.

Сердобольная Елизавета принесла Саше кусочек торта и чай. Она знала, насколько серьезно Груздев к своим обещаниям относится. Ему было не важно, насколько поиски лыж затянутся, главное – достичь результата, как пелось в известной песне: «За ценой не постоим».

– Нашел, – торжественно провозгласил голос из кладовки.

Из потаенного угла кладовки выбрался полковник, весь в пыли и мелу, но глаза его блестели, как от настоящей победы. Жена Груздева тяжело вздохнула. Она принесла из кухни веник с совком, чтобы собрать вынесенную из того укромного угла пыль. Но увидев, что творится в самой кладовке, забросила и веник, и совок в груду сваленных вещей и продуктов и отправилась смотреть, как бесятся с жиру артисты эстрады.

Саша надеялся, что все обойдется, так сказать, короткой программой, чем-то вроде мастер-класса по катанию на лыжах. Тем более пара была одна, значит, сам Груздев кататься не собирался. Но полковник ушел за чем-то в сарай, и ожидание снова затянулось.

– Переносишь вес на носки, корпус наклоняешь вперед, – объяснял Саша Пуне, – и толкаешься, толкаешься…

Бесшажный лыжный ход мальчика не очень-то впечатлил. Ему было интереснее валяться в снегу и забрасывать им учителя.

– Ты же хочешь быстро бегать, как капитан Пуля.

– Я и так капитан Пуля, защитник Метрополиса… – прозвучало в ответ. – Я и так все умею.

В запертом сарае зарычал мотор. Спустя несколько секунд раздался удар. Как бывалый каскадер, Груздев вылетел оттуда на стареньком «Буране», едва ворота с петель не сорвав.

– Садись, – велел он Пуне. – Сейчас нам дядя Саша покажет, как гоняют чемпионы.

Эта затея мальчику понравилась гораздо больше скучного мастер-класса и даже бомбежки снежками.

– Догоняй, – крикнул со снегохода Пуня и залепил последним снежком изумленному учителю прямо в лицо.

– Ну, что стоишь? – прозвучало уже из уст Груздева. – Давай за нами.

Прогулка началась так: полковник с Пуней ехали на снегоходе, Саша шел параллельным курсом на ископаемых лыжах, слушая, какой он прекрасный спортсмен.

Вскоре пассажиру снегохода захотелось проехаться с ветерком, и Груздев подбавил газу. Но сразу же стало ясно, что Сан Саныч за «Бураном» не поспевает.

«Странно, – подумал Груздев. – На пробежке хорошо себя показал. Говорил, что на лыжах скорость даже выше будет, чем при беге… Сам говорил, что спортсмены на состязаниях по двадцать километров в час делают, а тут… Не переел ли? А может, наоборот – плохо ел? Худой такой…»

Журить «спортсмена» полковник не собирался. «Мало ли в чем причина тихоходности…» К тому же он уже не раз Пуне сказал, что на дядю Сашу надо равняться, какой тот хороший спортсмен, солдат, защитник отечества…

Журить в такой ситуации значило пустить всю воспитательную работу псу под хвост и, более того, посеять у мальчика сомнения в правдивости сказанного ранее, обрушить свой собственный и Сан Саныча авторитет в его глазах. Именно таким виделось полковнику положение вещей.

– Лыжи, наверно, плохие… – подобрал, наконец, деликатные слова Груздев.

– Деревянные всегда хуже скользят, чем пластиковые, – отдышавшись, объяснил Саша. – Особенно если не смазывать.

Груздев кивнул в знак согласия. Этих лыж он не видел лет пять. Там, в кладовке, он было подумал, что их выбросили, и обещание свое ему придется исполнять, ища инвентарь по соседям. Полковник был уверен: он превратится в посмешище, и все его будут считать за дурачка после поисков лыж в новогоднюю ночь, но запасливая жена его выручила. Кредо Елизаветы, когда решалась судьба ненужных, но еще пригодных для использования вещей, звучало так: «В хозяйстве и это может сгодиться».

Так что в душе полковник жене был очень признателен, на православное Рождество, которое он как праздник не воспринимал, Груздев решил-таки подарить жене тот гобелен «с белой церквушкой у маленькой речушки».

Проблему деревянных лыж Груздев решил быстро и радикально. Он снова сбегал домой и на сей раз вернулся быстро. К своему «Бурану» он приладил буксировочный трос, к концу которого была привязана длинная палка.

– Берись за нее и держись крепко, – наказывал Саше Груздев. – Поедем с ветерком.

Пуня пришел в восторг, глядя, как дядя Саша классно катится и то и дело требовал:

– Еще, еще быстрее!

– Не, нет… – пытался протестовать Саша, но его слова растворялись в шуме мотора.

– Сейчас мы его с горочки прокатим, – пообещал полковник Пуне.

Про себя он порадовался собственной находчивости с тросом и ловкости гнавшего за «Бураном» лыжника. Крики Саши Груздева подстегивали «прибавить газку». Из-за рева двигателя слов он разобрать не мог, и вместо «нет, нет, остановитесь» ему слышался радостный крик, настоящий крик радостный души без слов с одними только эмоциями.

«В раж вошел, – подумал Груздев и вспомнил, как сам много раз заходился радостными воплями, когда катил по ночному бездорожью на квадроцикле. – Ну, вперед!»

Сашин максимализм удовлетворили в полной мере. Но осознание того пришло намного позже. Увидев, что они мчатся к длинному склону, Саша не мог ни о чем подобном думать. Он действовал на автомате, даже слов, из коих слагаются человеческие мысли, в его голове тогда не было. С восторгом Груздев наблюдал, как «Сан Саныч летит со спуска» вровень с его «Бураном».

– Молодец, Сан Саныч, молодец, черт возьми! – кричал полковник, издавая весь спектр восторженных криков.

Осматривая спуск с нижней точки, Саша и сам подивился, как это ему удалось удержаться на дороге и не упасть. Только одна еловая ветка его хлестанула, что на скорости было весьма ощутимо. В душе он поблагодарил Груздева.

«Когда учили плавать, бросали на глубину», – вспомнил он старый метод, не раз в школьной литературе описанный.

Не будь Груздева, вряд ли бы он на такое приключение решился, без долгой предварительной подготовки, по крайней мере. А тут все само собой получилось, да еще и без последствий для здоровья. Кровь так и бурлила, а упомянутый максимализм требовал новых славных и рискованных свершений.

С упоением Груздев рассказывал юному слушателю:

– Вот, ты тогда спал и десятый сон смотрел, а дядя Саша так ловко с машиной дяди Вадика управился. Никто не смог завести, а он сумел. Смотрит дядя Вадик в окно и удивляется. Не видывал он ничего такого. А ведь видеть ему приходилось много. Он и шпиона коварного задержал, который пастухом притворялся.

С тем пастухом-русином, Огородником задержанным, органы долго мучились. И запугивали, и чистосердечно предлагали признаться, и даже сделку со следствием предлагали, желая узнать, кто его сообщники и с какой целью сам он границу перешел.

Молчал пастух, как истукан, но не сознался, что никакую границу он не переходил, жил на приграничном хуторе, а в лесу искал пропавшую корову. Ему сунули бумагу, где было написано, что он чистосердечно признается «в шпионской деятельности и связи с британской разведкой». Текст составлял секретарь, служивший с 20-х годов, потому «британская разведка» звучала для него солиднее, чем какое-то там ЦРУ. Бумагу сунули, пальцем ткнули куда надо, там пастух крестик и поставил. Вышестоящие инстанции тоже долго бились, чтобы узнать хотя бы его имя. В итоге плюнули и выменяли «шпиона» на коммунистического активиста, обвиняемого «буржуазным правительством» в подготовке у себя на родине пролетарской революции. Уже после обмена по чистой случайности выяснилось, что «шпион» глухонемой. Так он превратился в жертву коммунистического режима, который испытывал на нем парализующее голосовые связки оружие. О «мученике» сняли не один репортаж и написали в газетах под заголовком «Так коммунисты мстят за свободомыслие».

– Вот тебе пример, – продолжил Груздев после истории о коварном шпионе. – Дядя Саша – настоящий герой. Достойный пример мужества. Равняйся на него. Он не предаст и обязательно тебе в жизни поможет. Большая честь тебе выпала дружить с ним. Совсем скоро он поступит в институт и станет большим человеком, военным…

Это все Груздев сказал вдали от Сашиных ушей. Он вызвался прокатить Пуню, «пока спортсмен отдыхает после новых достижений».

– Мне не надо помогать, я сам все умею, – объявил полковнику мальчик.

– Молодец, молодец, – похвалил Груздев и выкрутился: – Но даже самому сильному и отважному человеку нужны друзья. Вот генерал, как бы храбр и умен он ни был, не может без солдат и младших офицеров обойтись. В одиночку он ни одно, даже самое маленькое сражение не выиграет. Нужны рядовые, сержанты, лейтенанты, капитаны, майоры, полковники с подполковниками и даже ефрейторы с прапорщиками. Разве что генерал может одному плохому человеку рыло начистить… – полковник замялся, сердясь на себя за то, что за словами не уследил. – Может проучить плохого человека, – поправился он. – Как дядя Вадик того шпиона, хоть и был тогда дядя Вадик капитаном. Но вот Великую Отечественную один генерал или даже маршал, да и верховный главнокомандующий… Да и все они, даже соберись втроем, не выиграли бы. Так вот, без друзей нельзя. Запомни!

– У меня много друзей во дворе, и дядя Саша – друг. Папа так сказал.

– Молодец, папу надо слушать. Вот я тоже слушал своего папу и стал полковником. Твой папа, случайно, не военный?

– Папа говорил, что он спец по софту, а тупой директор платит ему, как простому планктону.

Авторитет свой в глазах подрастающего поколения полковник ценил. Поэтому спросил у Саши наедине, что такое софт? Ведь в уважении со стороны Сан Саныча он, особенно после своих подарков, был уверен на все сто.

– Программное обеспечение так называют, – прозвучало в ответ на вопрос. – Софт от слова software, дословно – мягкое оборудование, что-то в этом роде…