Текст книги "Взрослые дети"

– Пахать надо, а они пьют, – негодовал полковник.

Он уже давно подметил масштабы этих «празднований».

«На то должна быть веская причина», – рассуждал в душе Огородник.

До заговора иностранных спецслужб он еще не додумался, но уже был уверен, что алкогольные компании пытаются народ споить в целях коммерческой наживы.

Заметив бредущего вдоль дороги мужчину с ружьем за спиной, Огородник обогнал его и перекрыл путь своей машиной, точь-в-точь как он проделывал под настроение с фурами нарушителей.

– Идти надо навстречу транспортному потоку, а ты… нарушаешь, негодяй! – он произнес это в шутку.

– Где ты увидел тут поток? – рассмеялся пешеход. – Даже дрянного тракторишки, и того не видно.

Мужчина тоже был гостем Груздева. На одном плече он нес двустволку, на другом – большую дорожную сумку.

– Закидывай сюда свое барахло, товарищ генерал, – подмигнул ему Огородник.

– Дойти будет быстрее, – парировал собеседник.

Дождавшись-таки генеральских погон, о которых, согласно пословице, мечтает каждый хороший солдат, бывший полковник Валеев немедля написал прошение об отставке. «Честно отслужил, признание (то бишь погоны) получил – можно и на покой с заслуженной пенсией и льготами», – решил он.

Огородник ехал медленно в знак солидарности с идущим по обочине товарищем, пока тот не дал отмашку.

– Езжай! Это приказ! – сказал Валеев со смешным выражением лица и притопнул ногой, как часто делают дети, когда сердятся на глупых взрослых.

Ворота уже были открыты. Шегали, сторож садового товарищества, которого местные для простоты звали Сашей, встречал гостей Груздева с улыбкой и теплыми приветствиями.

– Ворота не запирай, – наказал ему Огородник. – Виктор Тимурович на подходе. Хорошо понял?

Саша-Шегали говорил по-русски без акцента, он рассказывал, что окончил филфак Бакинского университета по специальности «русский язык и литература», но иногда ему все же задавали подобные вопросы. Шегали не обижался и отвечал, что понимает русский язык прекрасно. Его дом находился прямо за воротами. По размерам он совсем чуть-чуть уступал бане Груздевых. Дачники называли дом сторожа теремком. Им он напоминал избушку гнома: приземистую, зимой почти полностью скрытую сугробами, но своим видом всегда навевающую мысли о чистоте и уюте.

Сторож был тоже приглашен на застолье к Груздеву, чтобы «Сан Саныч не очень-то скучал в стариковской компании», но сначала Шегали предстояло встретить всех гостей.

– Здорово, Сашка, – поприветствовал сторожа генерал Валеев.

Своей походкой генерал напоминал маленького мультяшного медведя. Еще он забавно сопел после неблизкого пути по морозу с автобусной станции. Так что его приветствие сопровождалось колоритным пофыркиванием. Оставалось еще дождаться генерал-лейтенанта Трубачева, самого старшего из груздевской компании. Он уже был капитаном, когда сержант Груздев поступил под его командование. Праздник на даче должен был продлиться как минимум до 9 января, в тот день Трубачеву исполнялось восемьдесят лет.

Двухэтажный дачный дом из лиственницы вполне мог использоваться для проживания в любое время года. Груздев считал его своим детищем, ведь он с такой энергией гонял сначала архитекторов, а потом рабочих. И тех и других за время строительства дачи сменилось немало.

На участке был даже пруд. Летом там расцветали кувшинки, но предназначался он отнюдь не для этой «ерунды». Зимой на пруду делали прорубь, куда хозяин дома нырял прямиком с порога парной.

– Вверенный мне груз – мужчина – одна штука, ребенок мужеского пола – одна штука, сумки с багажом – две штуки, а также ружье охотничье и патроны к нему – доставлены, – с серьезным видом отчитался Огородник.

– А где супруга бравого офицера – одна штука? – спросил Груздев.

Когда Огородник врал или только готовился сказать неправду, то начинал быстро моргать и кривить губы.

– Приболела, но ничего серьезного, – сказал он и выдал себя, как говорят, с потрохами.

За долгие годы и многие Новые годы Груздев друга изучил «как облупленного». Докапываться до истинных причин он не стал, только сказал:

– Ладно, моя Лизка и одна как-нибудь управится.

Огородник рано обрадовался, что неудобные вопросы закончились.

– Анька-то замуж вышла? – поинтересовался «для приличия» хозяин дачи.

Его друг снова заморгал и чуть ли не со стоном выдал:

– Есть у нее парень. Недавно стали встречаться.

– Стукни кулаком: «Давай внуков и без выкрутасов», – взбадривал друга Груздев. – Нечего с ними нянчиться.

«Будет внук, только непонятно от кого», – посокрушался в душе Огородник.

Груздев перешел на более приятную для друга тему:

– Много нынче нарушителей на нашей дороге? – спросил он с юмором.

– Да, развелось выше крыши, – на полном серьезе выпалил Огородник.

Затем его просто понесло, как будто темы важнее и больнее не существовало:

– Давно пора штрафы увеличивать или на общественные работы направлять на полгода, – распалялся ревнитель ПДД. – А лучше вообще сажать и права отбирать до конца дней. Тогда бы их не расплодилось, как кошек.

Вспомнив об уже бывшей соседке-кошатнице, Саша улыбнулся, но Огородник воспринял это как насмешку. Себе он пообещал, что припомнит юнцу и «наглую ложь» в машине, и эту «дерзость», когда подвернется удачный момент.

«И чем только этот нахал Пашку привлек?» – задавался вопросом Огородник.

Наконец, вопросы добрались и до Саши:

– Жалобы на доставку будут? – спросил его Груздев.

– Доставкой удовлетворен, – с той же улыбкой ответил Саша.

– Вот это мужской ответ, – довольно сказал Груздев, теребя ус.

Пуня уже полным ходом изучал полковничьи владения. Ходить по дорожкам оказалось неинтересно, иное дело, когда снег по колено, а лучше по пояс. Даже голод теперь от него сбежал.

Огородник посмотрел на часы. Лучший друг снова повернулся к нему, и врун решил перевести разговор на товарища генерала.

– Долго что-то он, – многозначительно произнес Огородник.

– Да идет уже…

Коренастая фигурка показалась из-за туевой изгороди. Груздев расцвел, предвкушая новые застольные анекдоты в исполнении Валеева.

– Долго жить будешь, Тимурович, только что вспоминали. Стоим вот, ждем-ждем, уже разведчика за тобой хотели снарядить, – кивнул хозяин на Сашу.

– Да с Сашкой еще остановился, – посапывая, говорил генерал.

– Это другой Сашка, – пояснил Груздев для Сан Саныча. – Службу несет у ворот, ответственную. Но скоро ты с ним познакомишься.

– Да, смышленый он малый, – продолжил Валеев. – Овечек откормил хороших, но на шашлык не дает. Особенные, вроде того, не для шашлыка.

Груздев и сам не понимал, зачем «зазря» кормить двух овец: молока не дают, шерсть сторож и то не использует. Впрочем, в чужую «ерунду» полковник не вмешивался: «Пусть хоть с ума сходят, если нравится».

– Тебе бы все шашлыки лупить, товарищ генерал, – покачал Груздев головой, словно журил младшего по званию любимца, – дай тебе волю, оставил бы нас всех без оливье. А чего не на колесах?

– Сын в аварию попал. Трамваю хоть бы хны, а у его машины весь перед всмятку, – разоткровенничался Валеев. – Слава богу, легко отделался. Я ему говорю: «Обожди, накопи да новую покупай». А он не слушает. Машине сто лет в обед, а он ремонтировать собрался. «Как это я и без машины буду?!»

Произнося эти слова, генерал состроил такую гримасу, что все, включая Сашу, рассмеялись. Из него бы мог получиться веселый клоун, а он зарыл талант в землю сначала на польской, а потом на латвийской границе, где нарушители никак не хотели ему попадаться. Иногда талант ему все же помогал. Любившее посмеяться командование Валеева вниманием не обходило и заслуги его ценило.

– Ну, а дочь? – сквозь смех спросил Груздев.

– Так агентство открыла. Некогда ей. Самая жаркая пора у них под Новый год.

– Что это за агентство такое? – встрял Огородник.

Слово агент неизменно вызывало у него ассоциации с ЦРУ. «Агенты» и «агентства» как-то сами собой отбрасывались, когда он находил за этими словами что-то обыденное. «Агентства», будь то туристические или риелтерские, он называл конторами, а рекламных агентов попросту торгашами.

– Контора по организации праздников, – перевел он ответ Валеева на свой язык.

– Ну да, – согласился генерал. – Сейчас вот муштрует Дедов Морозов со Снегурками.

– Ерунда какая, – сорвалось у Груздева. – Нашего Сашку-южанина наряди, ничуть не хуже будет.

К чести членов садового товарищества стоит заметить, что к Шегали они относились хорошо, и про чурок с хачиками он от них никогда не слышал. Садоводы даже поправляли несведущих гостей. Шегали ценили за вежливость и безотказность. Многие даже искренне стеснялись просить его вскопать грядки, потому что «жидкую валюту» он не принимал.

Однажды один дачник поспорил с местным фермером Тарасовым, что Шегали тому напоить не удастся. Но фермер постарался взять сторожа легендарным «ты меня уважаешь?». Потом фермер с дачником долго спорили, стоит ли засчитывать бокал яблочного вина, на который Шегали удалось уговорить.

Дачник стоял на том, что алкоголя там не больше, чем в кефире. Тарасов же говорил, что делает вино не первый год и знает его «истинный характер», однажды он будто бы так «назюзюкался», что принял собственную жену за фотомодель. Дачник согласился проверить на себе, но после пяти стаканов уснул, а когда проснулся, у него даже голова не болела.

– Вкусная газировка, – заключил дачник, опустошив спросонья еще три стакана.

Так фермер решил, что дачник его не уважает, а дачник назвал фермера треплом, для которого обещание ничего не значит. Из-за пари ценой пятьдесят рублей они так рассорились, что Тарасов подбросил дачнику колорадских жуков. Атакованный ими мужчина во всем винил Шегали: «Проявил бы тот твердость характера, и “винодел” бы не отвертелся». «Дабы восстановить справедливость», дачник решил «за спасибо» нанять сторожа для сбора жуков со своей картошки.

– Спасибо, уважаемый, – сказал спорщик после проделанной работы и заявил, что у него осталась только «жидкая валюта».

Одержимый жаждой мести дачник решил уговорить соседей по товариществу устроить фермерским продуктам бойкот, придумав, что его недруг «кормит скотину и поливает овощи всякой гадостью». Но на общем собрании, где был поднят данный вопрос, Груздев заявил, что это полнейшая ерунда, и в тот раз все с ним согласились.

Проходя мимо полковника и его гостей, дачник демонстративно отвернулся. «Не собираюсь я ни здороваться, ни поздравлять», – сказал он про себя с гордостью и довольно задрал голову, как поросенок, которому только что почесали за ухом.

Груздева же занимал вопрос «где наш старшой застрял?», который он и озвучил, глядя на свои точные часы.

Пока Груздев чертыхался, ища нужный номер в памяти мобильника, к даче подъехала иномарка-малолитражка. Внук помог Трубачеву выйти из машины, и тот, разглядев знакомые лица, сразу направился к Груздеву.

– Дед, а чемодан?

Трубачев младший хотел сделать все по-быстрому, он считал, что с «солдафонами» ему говорить не о чем. Теперь же ему приходилось стоять на морозе с непокрытой головой и ждать, пока дед всех товарищей обнимет и всем пожмет руки. Трубачев и раньше любил повторять пословицу «поспешишь – людей насмешишь», а с возрастом его неспешность стала проявляться во всем: он мог двадцать минут начищать зубы, имея вставную челюсть, и по часу сидеть за маленькой чашкой чая.

– Как вырос-то, – умилился Трубачев, глядя на Сашу. – Весь в отца.

В детстве Саша слышал от матери много разных историй о пропавшем в горячей точке отце-герое, их долго придумывают мамы и бабушки, а потом рассказывают детям вместо простых понятных слов: «Папа живет с другой тетей». Только Саша подумал, что этот генерал знает его отца, реального героя, пропавшего без вести в Чечне, как Груздев стал медленно и терпеливо объяснять другу, что его «тюфяк» уехал с семьей в Прагу, а это молодой, подающий надежды парень, его недавний знакомый. Трубачев был глуховат, и это ему часто помогало сберечь нервы: он не слышал, например, как сын и внук препираются по поводу того, кому везти старика к этим «тупым солдафонам».

– Дед, – не выдержал внук после десяти минут неспешных дружеских лобызаний. – Нам ехать надо. Самолет ждать не будет. Понимаешь?

– И куда это вы собрались? – спросил «главный солдафон» Груздев.

– Далеко, – отрезал Трубачев младший.

– Понятно, – нахмурился полковник. – Закинь-ка дедушкин чемодан в его комнату. Мы уже все слишком старые, из нас песок сыплется. Мы им дорожки посыпаем, поэтому они не скользят, иди спокойно.

Младший Трубачев хрюкнул. Он неосторожно высказался, когда в прошлый раз завозил деда на день рождения полковника. Груздев стоял поодаль, но расслышал хорошо и запомнил слово в слово. Впрочем, младший быстро взял себя в руки и обратился с просьбой к Саше. Груздев хотел уже рявкнуть на «хитреца», но старший Трубачев сам попросил Сашу об услуге.

– В детстве у моего внучка были запоры, – поведал Трубачев. – Болезненный ребенок. Он даже в армии служить не смог. Больной он, трудно ему, помоги.

– Я сам, – воспротивился младший и вприпрыжку побежал к дому.

Груздев снова задумался над тем, что природа столь часто отдыхает на детях приличных родителей. Он столько раз рассказывал сыну, как в Праге ему скинули на голову горшок с кактусом, а этот «тюфяк» все равно туда поехал и еще внука взял с собой. «Как у таких хороших отцов такие дети получаются?» – ломал полковник голову.

– Женщины, – это было столь поразительное открытие, что Груздев произнес слово вслух.

– Да, женщины – это хорошо, – подхватил Валеев, вспомнив 1978-й, маленький хуторок у самой польской границы и большую мягкую копну сена.

– А Светка твоя где? – вспомнил генерал про Огородника.

И снова тому пришлось кривить губы и часто моргать.

Груздев погрузился в размышления о причинах появления «тюфяков» в семьях военных.

Он выявил сложную взаимосвязь, которую «лобовой атакой не возьмешь». Ведь были же и целые военные династии без «тюфяков», а бывало, что и у «тюфяка» вырастал сын-военный, иногда военная династия вроде бы угасала, но через пару поколений «тюфяков» происходило ее возрождение. «Сын Витьки – тюфяк, машину даже водить не умеет, – думал Груздев, – а внук в Суворовское поступил…»

«И все-таки женщины, – крутилось в его голове. – Они проводят с детьми больше времени и могут оказывать на них влияние, пока муж пребывает на службе. А в раннем возрасте дети к такому влиянию особенно восприимчивы. Невероятно!»

Полковника охватило незнакомое прежде чувство, какое бывает у первооткрывателей. Глава об устройстве семейной жизни солдат и офицеров обогащалась важнейшим материалом. Груздев только пожалел, что такая мысль пришла к нему поздно. Он решил, что невестка подействует на его внука даже пагубнее отца-тюфяка. «Буду спасать парня, – подумал он. – Никакой больше Праги, сам возьмусь за воспитание».

– Прошу в дом, – сказал Груздев, а сам подошел к Саше и тихо спросил, были ли военные в его семье?

Саша рассказал фольклорную историю, услышанную от матери. Так полковник нашел подтверждение своей сногсшибательной теории, ведь до десяти лет Саша жил с отцом, да с каким!

– Ничего, – обнял Сашу за плечи Груздев. – Если отец твой действительно погиб на Кавказе, мы обязательно найдем место, где это случилось и где он похоронен, и еще мы устроим твою поездку туда.

Остальные гости до дома не дошли, потому что генерал Валеев принялся рассказывать анекдоты про штатских, которые любил больше всего. В том анекдоте штатский перепутал человека в противогазе «со слоном неизвестной породы» и от страха обмочился.

– Видит он, слон вот такой зеленый идет и хоботом мотает туда-сюда, – показал Валеев, вызвав у Огородника приступ смеха.

При мимике, которой природа наградила генерала, любая история могла стать смешной. Старший Трубачев тоже рассмеялся, поддавшись эмоциям товарищей. Дождавшись, пока внук выйдет из дома, он велел ему пойти обратно и принести слуховой аппарат.

– Очень интересно тут говорят, хочу послушать, – объяснял он близкому к истерике Трубачеву младшему.

– Уважь дедушку, – подгонял младшего Валеев.

– Молодежь совсем старших не уважает, только и думает, как бы отделаться, – проворчал Огородник. – И тот такой же, – добавил он про Сашу, – хоть и служил. Служил бы у меня, быстро бы все понял.

– Да вроде он хороший парень, – почесал подбородок Валеев. – Неразговорчив, так то и лучше. Когда я был еще мальцом, служил у нас в части капитан Артемьев. Тоже молчит, молчит. Мы уж думали, немой или того, а однажды проходит он мимо плаца и как закричит: «Я вас, дебилы, научу маршировать». Быстро все научились, а наш лейтенант так и замер, взяв под козырек.

– Вы плохо его знаете, – навел таинственности Огородник и выдал с пафосом: – Он – лгун, притворщик. Вдобавок он проговорился, что ребенок этот не его.

Старший Трубачев чувствовал, что разговор становится все интереснее, но он смог разобрать лишь крик капитана Артемьева, переданный с подобающей интонацией.

– А этот мальчик, как видно, с характером, – вставил Трубачев, думая, что слова относятся к Саше. – Но вот его привычка ругаться по любому пустяку мне не нравится.

Для Трубачева «дебилы» были уж очень «неинтеллигентным обращением», а на службе так вообще непозволительным ругательством. Сам он, хотя и ценил дисциплину, предпочитал «ласковое воспитание» по принципу «провинился – на турник». Кроме турника было еще множество вариаций на тему физической культуры, которая, по мнению Трубачева, была лучшим способом улучшения культуры поведения. Он мог назначить тысячу подтягиваний, распределяя при этом «воспитательный процесс» на многие дни. Никаких заметок им не велось. Отличная память Трубачева позволяла запомнить, кому какие «взыскания» назначены, в каком объеме и сколько из этого объема осталось выполнить. Лейтенант Груздев, грешивший тем, что, подобно коллеге Артемьеву, мог обозвать солдат дебилами, а то и педерастами, получил однажды свою тысячу подтягиваний от Трубачева-старшего. Упорство лейтенанта произвело на него впечатление. «Ласковый капитан», как Трубачева звали в части, назначал не больше пятидесяти упражнений на один заход. Но Груздев исходил потом, краснел, а с турника не сходил. После ста пятидесяти подтягиваний, он повис на перекладине, и казалось, что силы его на исходе, но, переведя дыхание, будущий полковник продолжил и дотянул-таки до двухсот.

– Хватит, хватит! – говорил ему Трубачев. – Оставь на потом.

На спортивной площадке они находились одни, поэтому Трубачев позволял себе неформальное общение, все-таки отца Груздева он знал давно.

После двухсот двенадцати терпение Трубачева закончилось.

– Угробишь ведь себя! – не на шутку перенервничал «воспитатель». – Пашка, слезай, говорю тебе. Слезай, негодяй, немедленно.

Наконец, он заорал, возможно, впервые за все время службы:

– Лейтенант Груздев, отставить! Смирно! Я приказываю вам немедленно покинуть спортивную площадку, паршивец ты этакий! Супостат ты, ирод, – припомнил тогда Трубачев любимое бабкино ругательство.

После того Трубачев смотрел на «ругательства» Груздева сквозь пальцы. Глохнуть он стал довольно рано, сказывалась перенесенная в детстве золотуха, и со временем «сквернословие» Трубачев замечать перестал и вместе с тем обрел невиданное доселе спокойствие.

Он не слышал, что говорят его родственники, когда разбираются, кому в выходные придется сидеть дома с «полоумным старым пердуном», чтобы тот не спалил случайно квартиру. Слуховым аппаратом генерал пользовался редко, уверившись, что от прибора у него начинает болеть голова. В итоге сын сорвал голос и рискнул купить отцу новейший японский аппарат. Но и его Трубачев надел лишь один раз. Этот раз стал для него настоящим испытанием: генерал услышал от правнука, что его друг по детсаду «охреневший ушлепок», а потом в фильме, шедшем по телевизору, главный герой выдал: «Эта долбаная сука нагнула меня с бабками».

«Куда это его нагнули?» – размышлял потрясенный генерал и по ошибке опустил слуховой аппарат в дезраствор для вставной челюсти.

Утром он вынул его оттуда как ни в чем не бывало и просушил на батарее.

Теперь Трубачев сокрушался, сначала потому, что внук долго искал слуховой аппарат, а потом из-за того, что прибор не работает.

– Не могут нормальный аппарат купить, – ворчал Огородник. – Растишь их, кормишь, поишь, а как состаришься, так и не нужен уже, и денег на тебя жалко. Неблагодарные!

– Что, закаляемся, товарищи офицеры? – воодушевленно произнес подошедший Груздев.

– Ну, не работает он, – раздражался старший Трубачев.

– Вчера же все работало. Ведь работало! – с пеной у рта доказывал внук.

– Техника тоже ломается, – заметил Груздев.

Для наглядности он рассказал байку про один танк, который прошел всю войну от Москвы до Берлина своим ходом, а 9 мая 1945 года вдруг сломался, и завести его больше не смогли.

– Штатского к нему подпустили, вот и все, – захихикал Валеев. – Думаю, и тут без него не обошлось.

– Придержите эти ваши шуточки для других, – взвился младший Трубачев.

– Ну, не работает же. Что за безобразие? – продолжал стенания его дед.

Саша искал глазами Пуню. Все окрестные сугробы были испещрены его следами, но самого мальчика видно не было. Зря его искали в саду, он давно уже сидел в доме.

– Начерпаешь снега, промочишь ножки и заболеешь, – увещевала его полковничья жена.

Все это действо с горячей водой и горчичным порошком выглядело необычно, и Пуня уже размечтался о суперсиле, которую человек-обезьяна получил, окунувшись в варево из волшебных шоколадных бананов.

– Нашелся, – провозгласил Груздев.

– Тетя Лиза меня сюда посадила, – сказал Пуня, не дожидаясь вопросов.

На кухне полковник вел приватный разговор с женой тихо, но твердо. Он даже успел подхватить уроненную ей сковородку, сохранив тишину.

– Я тоже бегал по снегу. И не только в детстве, – вещал полковник. – Это нормальное мужское поведение – бегать по снегу. Раньше охотники тоже бегали за добычей по снегу, и жены не совали им тазики с горчицей после охоты, а занимались своим делом. Не надо портить детей, – продолжал он, как всегда, с умным видом. – Женщины – существа домашние, а мужчины нет. Им закалка нужна. Я в детстве катался на лыжах, и, когда на моем пути вдруг… неожиданно… не должно было там его быть, появился сугроб, я в него вынужденно врезался и не просто врезался, а угодил туда головой. Но голову мою в горчицу никто не окунал. Даже додуматься до такого было невозможно. А голова это не ноги, этот орган поважнее будет. Моя мать была женой капитана, и то знала, как поступать в таких случаях. А поступать в них никак не надо. Моя голова высохла и согрелась сама собой, так и с ногами.

Жена Груздева мужа внимательно слушала и в душе завидовала жене Огородника. Та однажды поделилась с подругой, как приятно считаться полковничьей женой, но при этом смотреть телевизор одной, когда и сколько захочется. Одно обстоятельство расстраивало Светлану Огородник – что генеральшей ей уже не стать.

– А чепуху они все городят, – делилась жена Огородника. – Хоть штатские, хоть военные. Золотые горы обещают, понятно же, что это чепуха. Даже если бы и были на свете золотые горы, мужики бы уже давным-давно их растаскали и прокутили в ресторанах со всякими девицами, прости, господи, шалавами подзаборными.

По молодости у нее была насыщенная жизнь: что ни день, то новый ресторан, так что она оправданно считала себя экспертом по обоим полам.

Саша тем временем показывал освобожденному от горчичных ванн Пуне комнату с охотничьими трофеями.

– Это хорошо, что вы сюда зашли, – одобрил Груздев, мочаля свои усы. – Тут у меня со всей нашей родины трофеи.

Спинку большого кожаного дивана покрывала тигровая шкура.

– Подарок коллег из Индии, – поспешил объяснить полковник. – Они в этом доме тоже бывали. И им здесь понравилось, не стану душой кривить, что было, то было. И никакого хвастовства в этом нет. Именно вот так, в приятной обстановке, закладывается фундамент дружбы между народами. Тебе тоже здесь понравится, – подытожил хозяин трофеев. – Тебе и твоему…

Груздев сделал задумчивое лицо. Он, наконец, хотел разъяснить, кем Пуня Саше приходится, ведь Огородник успел уже сообщить о «странности».

– И твоему сыну, – добавил полковник.

– Пуня не мой сын, – признался Саша.

– И кто этот дядя? – обратился Груздев к Пуне. – Ты же честный мальчик, не обманешь старого дедушку.

– Это дядя Саша. Он живет у нас с папой, – выдал Пуня. – Папа говорил, что ему негде жить. Сначала папа говорил, что дяде Саше мозги надо поставить на место. А потом отругал меня за то, что я это сказал… – Пуня со стеснением взглянул на Сашу и ненадолго замолчал. – А еще папа сказал, – продолжал мальчик тихо, – что он безбашенный, каким шизиком в детстве был, таким и остался. Я не вру, честно-честно…

– Молодец, – похвалил ребенка полковник и пообещал «честно-честно» целую банку клубничного варенья.

Потом он вспомнил, что в одной советской сказке банкой варенья империалисты подкупили плохого мальчика. «Джем» тоже показался сомнительным из-за своего «иностранного корня». Наконец, полковник поправился и назвал варенье повидлом. Повидло, по его мнению, лучше всего подходило для выражения искренних и добрых намерений.

«Хороший солдат сам никогда не жалуется», – нашел очередное подтверждение своей мудрости Груздев.

Слово «безбашенный» ему очень понравилось. Доказательства его, Груздева, теорий смотрелись более чем убедительно. Раз безбашенность прослеживается с детства, значит, и теория о важности роли отцов в раннем воспитании сыновей подтверждалась.

– Будешь жить у меня, и без разговоров, – заявил полковник, для большего эффекта хмуря брови.

– Спасибо, – прозвучало в ответ. – Я просто не успел переехать.

«Ничего, упрямство – тоже хорошая черта», – решил Груздев.

Он вспомнил, как сам, запертый маленьким внуком в ванной, боролся с дверью. Упирался, налегал на преграду всем телом, но не звал никого на помощь. Через час он таки победил шпингалет и вышел из ванной самостоятельно, полный достоинства.

Между тем на улице продолжались страсти по слуховому аппарату. Младший Трубачев в истерике побежал к машине. Его жена была от всего происходящего снаружи далека, она сидела в салоне и штудировала раздел русско-французского разговорника, посвященный шопингу.

– Они послали меня за новым слуховым аппаратом, – застонал младший, ввалившись на водительское сиденье.

– Ты в своем уме? Какой аппарат? У нас рейс… – не отрываясь от страницы, протараторила супруга.

– Он меня унизил, унизил публично, – дергал руками генеральский внук.

– Это от слабоумия, – успокаивала его жена, повторив вслух «je cherche une boutique de la mode de Belgique». – Красивый язык, правда? Все в рифму… А про запоры твои он от слабоумия сказал… Все старики выживают из ума.

– Нет, – стоял на своем ее муж. – Он просто прикидывается. Солдафон! Хотел меня в армию спровадить, а ведь знает, старый хрыч, что у меня с кишечником проблемы. Я ему сейчас при всех его солдафонах объяснил, что у меня перистальтика нарушена, все из-за сухомятки, которой они меня в детстве кормили. А он, видите ли, не слышит, аппарат новый ему подавай… А молодой солдафон, – фантазировал Трубачев насчет Саши, – так на меня посмотрел, с таким осуждением… А этот хрыч с ходу его полюбил… Чемодан попросил донести… Не удивлюсь, если он квартиру на него перепишет… Внук не стал солдафоном, опозорил, значит, его, а тут пацан-сапог нашелся, и чего бы на него квартирку не переписать…

Трубачева понесло, он наговорил много разного о военных и даже вспомнил детство, когда его отправляли к деду с бабкой на летние каникулы.

– Ты не понимаешь, – с вытаращенными глазами доказывал он. – Я не любил войну. Я даже в нее не играл. А он повел меня в тир, хотя я хотел покататься на машинке… Просто покататься на детской машинке с педалями, – проревел генеральский внук. – А потом он лишил меня сладкого, потому что я не хотел вставать с ранья и делать с ним эту вонючую зарядку. Он и бабку подговорил, чтоб не давала, пока я не встану в шесть утра и не сделаю проклятую зарядку, эти мельницы, приседания, пистолетики… Пистолетики… Наверняка это дурацкое упражнение придумал солдафон…

– Дорогой, у тебя сейчас глазик задергается, – участливо произнесла жена, ведь глазик дергался, когда человек громко кричал, так всегда было в смешных фильмах и мультиках. – Есть хороший психоаналитик, – добавила она. – Мне Даша рассказывала… Она тоже не могла обойтись без сладкого, ела и ела… Аналитик выяснил, что это все от ее безответной любви к Тому Крузу. Когда она это узнала, все стало хорошо… Всего-то и надо было найти парня, похожего на Тома Круза, и она перестала объедаться тортиками. Она его очень любит, купила ему такую же машину, как у Тома Круза, чтоб все по-настоящему было…

Трубачев взвыл и дал по газам. Он не понимал, куда ему надо ехать, там, где нужно было ехать прямо, он сворачивал и наоборот. Новогоднего отпуска в компании жены ему теперь тоже не хотелось. На развилке незнакомых дорог их машина стояла долго. Трубачев крутил карту, ворча, что такую непонятную карту наверняка придумали военные. Когда они подъехали к какому-то полю, жена удивилась, что поле большое, а самолетов не видно.

– Бензин закончился, – сказал генеральский внук не без радости.

Теперь не надо было выбирать между рейсом в Париж и слуховым аппаратом. Он откинул сидение и устроился на нем, как ребенок в преддверии сказочных цветных снов.

Впрочем, когда в салоне стало холодать, Трубачев отправился искать помощь. Эти поиски довели его до аэропорта вместе с багажом и билетом на парижский рейс. Заунывным голосом младший сообщил отцу по телефону примерно следующее: «Начальник-зверь, совсем с катушек съехал. Отправляет в командировку под самый Новый год. Да еще и на юбилей любимого дедушки не отпускает, грозя увольнением. И даже жена, ждущая помощи в замерзающей машине, начальника не тронула».

– Машина где-то в районе дачи глубокоуважаемого полковника Груздева, – бросил он в трубку, услышав объявление о начале регистрации. – Если найдете, передайте Вике, что я ее люблю.

На больших блестящих крыльях он отправился покорять кабаре и стриптиз клубы французской столицы…

Шегали в тот день так в гости и не позвали. Все ждали прибытия слухового аппарата, а вместо него прибыл запыхавшийся сын генерала Трубачева, и пришлось до потемок искать красную иномарку, потому что в полиции доходчиво объяснили: «Обращаться в правоохранительные органы следует по прошествии трех суток с момента пропажи». Предполагалось, что за это время пропавший мог добраться до какого-нибудь обитаемого места и сообщить о себе, его самого мог кто-то найти, а вероятно, пропавший никуда вообще не пропадал, а просто где-то весело проводит время, ведь время-то какое чудесное – канун Нового года.