Текст книги "Взрослые дети"

Груздев улыбнулся. Лыжи его интересовали мало. В детстве он влетел на них в сугроб и с тех пор больше не надевал. Полковник не любил беседовать на темы, о которых мало что знал, будь то нейрохирургия, вышивание крестиком или лыжи вкупе с биатлоном.

– Биатлон – это очень хорошо, – то немногое, что он мог сказать, помня, насколько лыжники с оружием могут быть полезны на войне и при охране государственных границ.

Та фотография, край которой выглядывал из Сашиного нагрудного кармана, вызывала у него гораздо больший интерес. Полковник видел блондинистые девичьи волосы и вспоминал юность, когда девушки одаривали его своими цветными фотокарточками, бывшими в те времена весьма редким явлением.

– Подруга? – просиял Груздев, когда ему дали разглядеть Олину фотографию.

Саша немного замялся, врать он не хотел, как и выглядеть безнадежным романтиком. Уж чему, а не выставлять свои чувства на всеобщее обозрение, жизнь его научила давно.

– Знакомая, – нашелся Саша.

– Ну-ну, – с иронией протянул полковник.

Про себя он думал: «Кому ж ты, Сан Саныч, вздумал вешать лапшу? Меня на такой мякине не проведешь».

– «Саше от Оли», – прочитал полковник на оборотной стороне. – Ну-ну, – усмехнулся бывалый офицер озорно. – Такое просто так не пишут.

Груздев был уверен, что разбирается в женщинах не хуже, чем в бронетехнике. А уж последнюю он знал хорошо, вплоть до самого мелкого винтика.

– Мне моя благоверная тоже писала… Сорок два года уже вместе…

Он хотел добавить «как душа в душу», но не стал душой кривить.

– Дети, внуки, – продолжил он. – Так и живем.

Началась долгая лекция о правильном подходе к женщинам. И в прямом смысле тоже. Полковник считал, что мужчина должен идти непременно слева от своей подруги.

– Не зря, – с умным видом произнес он, – в старые времена да и сейчас тоже говорят… Это его правая рука… Так говорят о важном во всех отношениях человеке. Женщине тоже важно знать, что она нужна, уважаема, любима.

На несколько секунд он задумался, не забывал ли сам когда-нибудь об этом важном правиле. Не вспомнив случаев, которые бы подтверждали его опасения, Груздев вернулся к наущению молодого поколения тактике боевых действий на личном фронте.

Далее последовал обстоятельный монолог о букетах. Красные розы без тени сомнения были названы знатоком танков и женских сердец цветами на все времена. Увидев их в руках ухажера, женщина должна была мгновенно понять всю серьезность его намерений. В целом смысл сводился к тому, что цветы, сладости и украшения – три элемента, на которых держится мир любви. Причем не будет лишним выбрать для любимой конфеты в виде сердечек. В крайнем случае форму сердца должна иметь коробка, и в самом крайнем случае можно остановиться на красной коробке под цвет тех самых роз.

– Женщины ни в чем не изменились с незапамятных времен, – делал вывод полковник. – По природе своей они хранительницы очага, в их обязанности всегда входило приготовление пищи и воспитание детей…

Сказано это было на полном серьезе и с довольно умным, надо заметить, выражением лица.

Воображение Саши нарисовало картину: с дубиной наперевес он несется за мамонтом, а Оля, сидя в их пещере у костра, варит похлебку и шьет из шкур одежду для оравы чумазых детей.

– Да, да, именно так, – убеждал Груздев Сашу, видя его ироничную улыбку. – Уж поверь матерому старому совку.

Полковнику показалось, что острота пришлась как раз к месту, и, довольный, он принялся закручивать лоснившиеся от жаркого усы.

Разглагольствования с умным лицом могли еще длиться и длиться, если бы работники ресторана не намекнули, что они обычные люди, и им тоже надо хоть иногда спать.

– Только бы деньги взять, накормить, чем попало и отделаться, – буркнул полковник, забыв, что с превеликим удовольствием съел три порции жаркого.

Когда они вернулись на свои места, все их попутчики уже спали, завернувшись в чистые одеяла. Кто-то сопел, кто-то храпел, кто-то шептал во сне: «Она такая хорошая». Саша вздохнул, думая о той, которая была его хорошей. Полковник кряхтел на своей новой полке. Там ему было неудобно, но, как настоящий боевой офицер, он смирился с мыслью, что утраченного не вернешь. Раз ему было не суждено выспаться в эту ночь, он решил подумать о том, что напишет утром в своих путевых заметках.

«Неожиданная встреча поджидала меня в поезде. Мальчик, совсем молоденький, но уже отдавший отечеству свой долг, принес известие о младшем товарище с погранзаставы, Юрке К. Накормил я молодца, хотя он и отказывался. Много съел. Хороший парень: голодать будет, терпеть будет лишения, а не пожалуется».

Очевидно, полковник счел, что потомкам знать полную фамилию его товарища не обязательно, а с Саши и вовсе хватит одних хвалебных слов. Ведь солдат должен быть скромным и уступать старшим по званию место в истории. Именно потомкам адресовался сей шедевр, ведь Груздев уверился, что эти заметки прекрасно подходят для воспитания дисциплины и вместе с ней патриотизма. Он решил немного поскрипеть насчет того, что всяким подозрительным иностранцам дозволено теперь шляться по приграничным районам и прежде закрытым городам. «В этой связи на наши Вооруженные силы, – с упоением размышлял Груздев, – ложится еще больше ответственности в плане выявления и нейтрализации вышеуказанных неблагонадежных элементов». Полковник почесал лоб, чтоб лучше думалось, и в его голове родилось следующее: «Вот, к примеру, одна из наших застав на реке Уссури, важнейшем притоке Амура, проявила себя лучшим героическим образом. Ее солдаты, ведомые хорошим знакомым автора и отличным офицером Юрием К., неистово борются с иностранными браконьерами и прочими вредоносными элементами, проникающими к нам с сопредельных зарубежных территорий».

«Молоденький мальчик» пришел бы в замешательство, увидев, во что превратился его рассказ.

Славный эпизод в тамбуре, достойный названия «Олени и люди так похожи», был из послания потомкам безжалостно вычеркнут. Три порции жаркого силой полковничьей мысли прибавились к единственной Сашиной с целью сугубо воспитательной. Молодой офицер-«макаронина», постигающий мудрость Груздева, должен был из заметок уяснить, что «ему нужно не набивать свое брюхо, как тупорылому борову», а «делиться с солдатом последним куском хлеба».

Груздеву показалось, что Саша смотрит в его сторону. Полковник поднял вверх большой палец правой руки. Помимо прочего ему казалось, что подобные жесты как нельзя лучше подходят для общения с современной молодежью.

А молодежь была настолько утомлена назидательной беседой в вагоне-ресторане, что ей и в голову не пришло искать в полумраке общительного полковника.

С утра все было записано слово в слово. Полковник с восторгом перечитывал свои заметки. «Пронизывающий все человеческое существо холодный воздух ходил над Ольхоном и гудел, как в трубе», – добавил он к заметке от 5 октября, которую счел слишком маленькой. Хотя Груздев и адресовал свой труд «молодым юнцам, не обретшим еще достаточной рассудительности», он не отказывал будущим читателям в «рассудительности элементарной».

Однажды на репетиции военного парада полковника угораздило встать рядом с оркестром. Один из трубачей был юн и полон усердия. Природа не обделила его, наградив сильными легкими. К несчастью Груздева, его ухо оказалось слишком близко, когда трубач решил свое усердие проявить. Сначала полковник подумал, что его контузило. Вскоре слух вернулся, но впечатление осталось. Сравнение с той трубой представлялось ему удачным для описания «суровой природы байкальской земли». Видимо, по мнению Груздева, читатели с элементарной рассудительностью должны были догадаться, о какой именно трубе шла речь.

– А ты бывал на Ольхоне? – спросил он только что проснувшегося Сашу.

Груздев любил путешествия. В свою бытность «молоденьким мальчиком» он совершил вояж в Прагу на БТРе. Тогда ему попало по темени «антисоветским» горшком с кактусом. Узнав о колоссальной прочности своего черепа, Груздев все же решил, что путешествовать по своей стране намного приятнее. Он пообещал себе, что после отставки обязательно съездит на Байкал. Слово офицера нерушимо, тем более данное самому близкому человеку – себе. Груздев пропустил свое первое «отставное лето», как он сам говорил, и осенью отправился в путь. Ведь полковник намеревался писать о суровой сибирской природе, а не певчих птичках и подснежниках. «Заснеженная путь-дорога» так ему понравилась, что с Байкала он отправился далее на восток, решив посетить Сихотэ-Алинь. Да не просто отправился, а поехал автостопом «по-молодежному». Он представлял, как «молодые книголюбы» приходят в восторг от его молодецких приключений. Один дальнобойщик, не выдержав лекций о пользе дисциплины, высадил Груздева среди поля. Полковник был только рад: его заметки обогатились материалом о «скитаниях по мерзлым даурским степям».

Не хватало только истории о встрече с амурским тигром. На свидание с ним в заповедник Сихотэ-Алиня полковника не захотели пускать даже с красными корочками.

– Молодцы, – похвалил он охрану. – Благодарю за хорошую службу.

В заповеднике не на шутку переполошились после этих слов, решив, что к ним нагрянули с инспекцией. В итоге полковнику показали не только тигра, но и дальневосточного леопарда, «редчайшую и самую драгоценную нашу дикую кошку, которая выжила назло многовековым гонениям и человеческой охоте».

– Тебе обязательно нужно побывать на Ольхоне, – напутствовал Груздев Сашу. – Знаешь, что это вообще такое?

– Остров на Байкале, самый большой, – ответил Саша и поспешил притвориться спящим.

– Молодец! – объявили ему благодарность. – Географию знать полезно. Язык, как говорится, и до Киева доведет, но может вполне случиться так, что на пути тебе попадется несведущий в картографии человек или просто не желающий указать верное направление… Всякие на то, знаешь ли, причины могут быть.

Груздев сидел на своей бывшей полке и думал, что бы еще такого поучительного написать. Мысль не шла, и его отнюдь не железное терпение то и дело испытывала спящая пассажирка с паспортом, упираясь коленями в груздевскую поясницу. Один раз она так пихнула полковника, что на ценных заметках остался жирный чернильный каракуль.

– Ну, так не пойдет, – заворчал Груздев.

Когда он отстранял от себя массивные телеса, пассажирка разбудила весь вагон своим пронзительным визгом. Ей привиделось, будто ее пытаются изнасиловать. Проснувшись в поту, она увидела рядом идеального мужчину своей юности и как ни в чем не бывало попросила разбудить ее перед следующей остановкой. От всего пережитого во сне ей захотелось немного прогуляться.

Как и надлежало идеальному мужчине, Груздев исполнил ее просьбу. Он не успокоился, пока не растолкал урчащую женщину, которой теперь снилось что-то приятное.

Это был старинный русский городок с церквушками, мещанскими усадьбами и женским монастырем, который, по легенде, оказал ожесточенное сопротивление Батыю. Впрочем, с вокзала пассажиры не могли увидеть этой красоты и зевали, пока в вагоне шла торговля горячими пирожками и чебуреками, без самсы.

Пассажирка с паспортом недолго прогуливалась на свежем воздухе. Ей пришлись по вкусу биточки в местном буфете. С буфетчицей они мгновенно нашли общий язык. Та с неподдельным интересом слушала рассказы о засолке огурцов, но никак не могла уяснить, что за бархат кладется при этом в банки. Пассажирка терпеливо объясняла, как выглядят плоды амурского бархата, его листья и все дерево в целом, что искать его нужно у лесных рек. Буфетчица закивала и уверенно заявила, что видела целые заросли бархата на берегу Оки. Между тем огурцы, бархат и домашняя колбаса самостоятельно поехали дальше.

Тарле вел занимательную беседу с двумя учеными, которые возвращались с научной конференции. Конференция завершилась банкетом, так что оба пребывали в прекрасном настроении и были не прочь поболтать.

В анкете Тарле сразу за пунктом о коммунизме следовал столь же каверзный: «Ваше отношение к странам Запада». По подсчетам Тарле, из пятисот двадцати пяти опрошенных примерно треть высказала отрицательное к ним отношение. Пункты обвинения поражали разнообразием: от участия в развале СССР до умышленного отравления россиян генетически модифицированными овощами. Девяносто восемь процентов узнали такие подробности «из телевизора», признавшись, что ни в Европе, ни в Америке никогда не были. Оставшиеся два процента составили совравшие. Они долго фантазировали, как прескверно провели время где-нибудь во флоридских Альпах. Были и те, кто действительно посещал Прибалтику, умолчав, правда, что во времена Брежнева.

Один из ученых поддержал треть опрошенных. Он любил поразмышлять о международных заговорах, «враждебной западной политике» и даже насоветовал Тарле порядка двадцати книг по этой теме. «Патриотичный» ученый был уверен, что ему и делать на Западе нечего: все и так понятно. Еще в девяностых годах ему довелось побывать в Украине и Беларуси, «которые по расположению своему близки к Европе». Это он счел достаточным для вывода: «В Европе конфеты на деревьях не растут».

– Вы сами там живете, – говорил он Тарле. – Вам ли про то не знать?

Странными в глазах «патриота» выглядели люди, ставящие Европу в пример «великой евразийской державе». Его коллега не выдержал и заявил, что имеет на этот счет свое мнение. Он неоднократно ездил в Германию, и все его там устраивало. Оппонент с ухмылкой выслушивал аргументы о высоком уровне жизни, чистоте европейских улиц и привычке тамошних собаководов убирать за питомцами.

– А что вы тогда здесь делаете, голуба моя? – язвительно спросил он, подражая интонации манерного гея.

– Ваши первые три ассоциации, когда вы слышите «США», – обратился Тарле к «либералу».

– Демократия, свобода… «Макдональдс», – честно озвучил он первое, что пришло в голову. – У нас первый «Макдональдс» открылся в 1989 году, тогда это было настоящее событие, – пояснил «либерал».

– Свобода, равенство, братство с чипсами, колой и хот-догами, – подтрунивал над коллегой «патриот».

«Свобода, равенство, братство», – записал в анкете Тарле.

«Интересно», – думал студент про себя.

– Нет, нет! – вдруг завопил «патриот».

Размахивая от недовольства руками, он сбил собственные очки, но отнюдь не спешил их поднимать.

– Это еще не ассоциации, – доказывал ученый под тихие усмешки «инакомыслящего коллеги». – Ваша писанина тенденциозна. Я прошу вас, вычеркните это немедленно. Это шутка была, я говорил несерьезно. Госдеп, упыри, государственный терроризм – вот мои ассоциации, – выдав это он, наконец, нагнулся за очками.

«Патриот» объяснил Тарле, что под упырями понимает «продажных людишек, устраивающих всякие беспорядки на подачки Госдепа». Государственный терроризм он расшифровал как «агрессию против других народов и их законных правителей», не забыв про примеры «зверской травли Ливии, Ирана и Северной Кореи» и про «европейских марионеток, танцующих под дуду Госдепа».

– Коллега, вы же знаете, что теория голословная, без аргументов, превращается в бред сивой кобылы, простите за прямоту, – сдерживая смех, заявил «либерал».

– Сами вы бредите, – огрызнулся «патриот». – Аргументов более чем достаточно, но никто не виноват, если вы их в упор не видите или не хотите видеть. Вот как этот товарищ… Что же за чудак такое сказал?

«Патриот» следил, правильно ли Тарле записывает его ассоциации, надежно ли зачеркивает неправильные и заодно упражнялся в «шпионском» языке.

– Белый дом, доллар, Джордан Смит, – прочитал он на другой анкете. – Можно истолковать, что в Белом доме его купили за доллар. А Джордан Смит, видимо, один из этих «глашатаев свободы», которым наш инкогнито в рот заглядывает.

– Вся информация анонимна и используется только в научных…

– Понял, понял, – ухмыльнулся «патриот». – Вы чернил-то не жалейте, господин студент, зачеркивайте лучше…

– Уважаемый коллега беспокоится, что вы используете в научных целях его проникновенный экспромт, – пояснил «либерал».

– Это, вообще-то, не дело моего не менее уважаемого коллеги, чтоб совать в него свой нос, – огрызнулся оппонент.

Как бы далеко ни заводили их жаркие диспуты, ученые мужи оставались людьми приличными. Они решили, что кричать и тем более размахивать кулаками не станут, а лучше объявят друг другу молчаливый бойкот, хотя бы до следующего банкета.

Для Саши осталось загадкой, что он не кто иной, как «упырь», который преклоняется перед почти неизвестным у себя на родине биатлонистом Джорданом Смитом.

Ну, а ученые так и вышли молча, когда раздраженная проводница объявила об эвакуации.

– Вам отдельно нужно сказать? – кричала она на них.

Ей было безразлично, какие у них звания и насколько они известны.

– Опять дебильные малолетки устроили! – вопила проводница на весь вагон.

Тарле же воспринял новость о минировании поезда серьезно. Студенту хотелось скорее покинуть опасное место, но он превозмогал страх, помогая выйти остальным.

– Пошел вон, я тебе не инвалид, – оттолкнул его Груздев. – Проклятье, не понос, так золотуха… Черт дери вас и ваш идиотский поезд, – досталось от него проводнице… – Ну, что встал, солдат? В штаны наделал?

Саша ждал, пока Тарле выведет старушку-учительницу, а Груздев продолжал напирать сзади:

– Как вы все меня достали, превратили такую страну в бедлам! – орал он.

Вскипая от ярости, полковник толкнул Сашу в спину своей сумкой с десятью бутылками женьшеневой настойки. Упав вместе с парнем в сугроб, учительница даже умудрилась ничего себе не сломать, только вывихнула палец. Это было маленькое чудо, которое даже сама она не осознала.

Местный вокзал казался вымершим. Здесь останавливались только электрички и то лишь в дачный сезон. Деревянный вокзал, похожий с виду на хлев, стоял с большим замком, на какие обычно запирают амбары. Из райцентра сюда звонили раз десять, а потом плюнули. Там тоже решили, что минирование ложное, и не стоит из-за этого себя утруждать, все как-нибудь само утрясется на месте.

Начальник поезда безуспешно пытался организовать пассажиров.

– Дай сюда! – Груздев отнял у него мегафон и стал создавать новую главу своих заметок под названием «Искусство управления народными массами».

Чем дальше, тем больше пассажиры напоминали ему баранов, которые без пастуха разбредались в разные стороны.

– Иди сюда, – выловил он из толпы Сашу. – Здесь и сейчас ты представитель власти и хранитель порядка, – внушал ему полковник, потом вручил мегафон, а сам направился к вокзалу писать новую главу.

«Пусть молодой разбирается с этим штатским сбродом, – подумал Груздев. – Сюда бы овчарок, тогда бы было другое дело».

К удивлению Груздева Саша вскоре собрал всех у вокзала. Он ловко раздавал команды, велел сбить замок, а после этого стал впускать внутрь пожилых, детей и женщин, в общем, всех тех, кто на сухом канцелярском языке зовется уязвимой категорией населения.

– Ты тут не особо злоупотребляй, – успокоившись, сказал ему полковник и добавил: – Быть бы тебе офицером, Сан Саныч, а не этим… В общем, ты понял.

В тот день Саша удостоился чести попасть в заметки Груздева, причем с фамилией, именем и отчеством.

В поселке с символичным названием Новый Мир не имелось даже собственного участкового. Заминированный неизвестно кем поезд простоял уже час с лишним, но из представителей «старого» мира сюда, казалось, никто не спешил.

– Нам бы кипятка…

С этой просьбой говорун обратился к Саше.

– На улице холодно, народ мерзнет, – давил он на жалость.

Ему казалось, что упоминание народа будет более убедительным, чем его личная просьба.

– Ну как, ну вы же здесь власть, – развел он руками.

Полковник ворчал, что у людей нынче мозги перестали работать. «Не могут даже снега натопить, которого вокруг навалом».

– Скажи им, пусть идут к титанам, все равно никакой бомбы там нет, – по-дружески советовал Саше Груздев.

Вопреки мнению полковника мозги пассажиров работали хорошо, по крайней мере, когда речь шла о кипятке.

В вагоне номер три держала осаду проводница. Она заперлась внутри и прокричала из окна, что не впустит никого, кроме «законных властей».

Две местные старушки пришли, как они сказали, поглядеть на поезд. Очевидно, поезд им понравился, так как они простояли на вокзале добрых полчаса и уходить не собирались.

– Бывает же такое! – сказала первая, глядя на играющих в снежки детей пассажиров.

Помолчав пару минут, вторая сказала:

– В будущем году будет хороший урожай картошки.

Выдержав привычную паузу, ее знакомая продолжила:

– Хоть чистым воздухом подышат.

– Да, – согласилась другая, думая об урожае картошки.

Они даже не подозревали, как простая процедура по удалению ушных пробок может обогатить их общение. Уже десять лет старушки подозревали друг друга в слабоумии.

«Опять эта кошелка замолкла», – дружно вздыхали они, но продолжали «водиться по старой памяти».

Свежий воздух не очень влек привычных к иному горожан. Они толпились в зале ожидания, где на каждого по статистике приходилось ноль целых три десятых посадочного места. «Уязвимые категории населения», успевшие занять твердые деревянные кресла, теперь могли почувствовать себя привилегированными. Страдали лишь те, кто ранее дорвался до чая. Они героически боролись с собственным организмом, ведь никто не хотел лишиться столь ценного деревянного кресла. Один находчивый пассажир договорился с мамашей, чтоб та на время положила своего грудного ребенка в его кресло. Он радовался собственной находчивости и даже позволил себе покурить на свежем воздухе. Но ребенок оказался капризным, и мать вынуждена была снова взять его на руки.

– Что это? Хунта? – громко возмущался «либеральный» ученый. – Настоящий произвол. Откуда вообще взялся этот молодчик в военной форме, раздающий приказания? Никто даже не догадался потребовать у него документы. Неужели вам все равно, кто вами руководит?

Он вспомнил недобрым словом «черных полковников», Пиночета и даже угандийского диктатора. Все подумали, что от духоты ученый тронулся. Люди начали шушукаться, когда он отправил куда-то некоего Амина.

– Иди Амин – это кровь, произвол, насилие… – вещал он. – Ну и как вам это? – обратился затем либерал к «патриотичному» коллеге. – Вакуум информации, никто ничего не говорит. Вы посмотрите, нас согнали, как скот, в этот сарай.

Его коллега подумал, что по поводу «сарая» трудно возразить.

– Здесь же нечем дышать, полнейшая антисанитария. Вы видели этот, с позволения сказать, туалет? Это же настоящая выгребная яма. Руки не помыть… Ну, что вы молчите?

Сохраняя все же остатки самообладания, «патриот» тихим голосом сказал, что никаких стеснений не чувствует. Если не нравится этот милый нужник, прямо за ним есть густые кусты. И вообще, народ избаловался так называемыми благами цивилизации, принимая теперь за должное то, чего еще столетие назад не было и в помине. Он парировал, что и поезда по историческим меркам появились не так давно, а Махатма Ганди призывал отказаться от техники и ходить пешком. Поэтому-то в Индии люди относятся ко всему спокойно и живут долго.

«Либерал» был взят врасплох, ведь его коньком были диктаторы, а не пацифисты вроде Ганди.

– Видите, уважаемый, даже в вашей любимой загранице есть умные люди, – заключил тем временем оппонент.

Тарле безуспешно пытался вызволить проводницу из ее добровольного заточения.

– Пожалуйста, пожалуйста, – кричал он, пробуя допрыгнуть до окна ее купе. – В вашем поезде бомба…

Для убедительности он прокричал понятное на любом языке мира «бах-бах!».

– Понимаете, это очень опасно, – не унимался студент.

Недовольное лицо, каким оно обычно бывало после ругани с коллегой Любой, появилось в окне купе. Проводница покрутила пальцем у виска и что-то сказала, широко раскрывая рот. К сожалению, Тарле не обладал талантом Груздева читать по губам, иначе узнал бы много нового о себе и своих родственниках до десятого колена.

Ему вдруг открылся непостижимый фатализм. Он не знал, следует называть его русским или российским. Из мемуаров предка Тарле еще в детстве вычитал знаменитое «за веру, царя и отечество». Вооруженный этими словами и трофейной австрийской винтовкой, видавшей еще «Братскую войну», его прапрадед повел свой взвод в атаку на бронепоезд красных. С теми же словами поезд был разнесен на винтики. Наверное, царь бы порадовался такому верноподданническому поступку, если бы его не расстреляли раньше. А так белым генералам пришлось радоваться за свой военный гений, за царя-батюшку и за три четверти взвода, положенного во имя раскуроченного бронепоезда. По такому случаю был раздобыт фейерверк, который чей-то адъютант прихватил при отступлении, дабы не достался красным. Он хотел отметить им победоносное возвращение в Петроград, но согласился, что и взятие бронепоезда вполне достойно салюта. Увидев фейерверк, красные мигом навели орудия куда надо и испортили белым генералам весь праздник. При том обстреле героически погибла еще не откупоренная бутылка отнюдь не «Советского» шампанского.

Тарле не понимал, но мог объяснить, почему радостные камикадзе с криками «банзай!» вели свои самолеты на вражеские корабли. В конце концов, когда короли, императоры, султаны, а временами и президенты ссорились между собой, они обыкновенно промывали мозги своим подданным. Начиналось все с команды штатным придворным мифотворцам. Это были самые важные государевы слуги, потому на их воспитание не жалели сил и времени. Реформы могли подождать, к тому же при хороших мифотворцах они были и вовсе не нужны. Одна идея о какой-нибудь великой миссии нации могла победить и голод, и холод.

В свою очередь, мифотворцы денно и нощно придумывали пафосные речи, проникновенные гимны, а иногда их фантазии давали жизнь целым эпическим кинолентам. И все это для того, чтобы показать, насколько почетно быть пушечным мясом и убивать чужое пушечное мясо.

Об этом Тарле имел представление и мог даже с дотошностью рассказать, в каких архивных делах и на каких страницах следует искать тому подтверждения. Но вот риск ради чашки мятного чая в заминированном поезде у студента-отличника ничем объяснить не получалось.

Тем временем «ученый-либерал» завел новую изобличительную речь:

– Мы все молчим и молчим, как немые рабы, даже не знаем, сколько нам здесь сидеть…

От духоты или его речей одной девушке стало плохо.

– Вот видите, до чего доводит ваша безмолвная покорность, – еще больше разгорячился он. – Здесь же нечем дышать, вентиляция не работает, я не говорю уже о кондиционерах. Их здесь попросту нет.

Говорун, уже смирившийся с «хунтой», упрашивал Сашу что-нибудь сделать.

Парламентеры со стоячих мест уже ходили на поиски местного фельдшера. Они его даже нашли. Долго стучали в двери. Узнав, что это не те товарищи, с которыми он отмечал какой-то новомодный «праздник с тыквами», фельдшер хлопнул дверью у них перед носом.

– Любой нормальный человек может упасть в обморок. Чего в этом такого? – сказал он через дверь. – Со мной тоже было недавно. И чего? Живой! Ничего мне не сделалось.

Вдруг ему показалось, что эти женщины за дверью очень похожи на невиданных доселе воровок, которые крадут «огненную воду», а потом перепродают вдвое дороже. Голова, все еще болевшая после «тыквенного праздника», теперь просто раскалывалась. Измученный странными просьбами помочь незнакомой женщине на станции, он пригрозил, что «жахнет из двустволки», если его не перестанут третировать.

Весть о странных «городских» быстро разнеслась по всему Новому Миру, и желающих «поглядеть на поезд» заметно прибавилось.

На перроне показался мужчина верхом на лошади. На голове всадника красовалась остроконечная монгольская шапка, подаренная поверженным Мамаем после Куликовской битвы. Свою кобылу мужчина сдал тогда в аренду реконструкторам. Так в войске Мамая появилась единственная лошадь. Она-то и досталась Челубею. Ну, а Пересвету пришлось довольствоваться старым блохастым ослом, выкупленным из жалости у хозяина передвижного зверинца.

Местное гороховое поле, изрядно потоптанное во время яростной схватки, было опустошено полностью Мамаевой ордой в союзе с полками Дмитрия Донского. Ведь после баталии у бывших врагов разыгрался зверский аппетит, отягченный всеядностью. Свиноферма поселка Новый Мир и так дышала на ладан, а тут еще не досчиталась по осени двух с половиной центнеров силоса. Так напрочь забытое изречение «будто Мамай прошел» обрело в Новом Мире новое звучание.

– Надолго здесь? – крикнул мужчина компании курильщиков, стоявших на свежем воздухе.

Те переглянулись и дружно пожали плечами. Один из курящих взглянул на мужчину, его шапку, лошадь, потом на вывеску с названием станции и в замешательстве почесал голову.

Говорун с преданностью смотрел на Сашу. Сидевшая в кресле девушка дышала, но по-прежнему была без сознания.

– Давай, действуй! – подмигнул Саше Груздев. – Покажи себя.

Отставной полковник не терял надежды, что «молоденький мальчик» воспримет его наставления, опомнится и предпочтет военную службу жалкому прозябанию «штатской сволочи».

В голову Саше не пришло ничего иного, как вынести девушку на хваленый свежий воздух. «Либеральный» ученый сразу укоряющее произнес, что до этого и дурак бы додумался. Его коллега-оппонент решил, что настало время перейти к решающему аргументу – действию, и вызвался помочь Саше. Он подобрал оставшуюся в кресле дамскую сумочку и посеменил вслед за ним на свежий воздух.

– Настоящий солдат! – у говоруна даже слеза навернулась.

Груздев воспринял это как личный комплимент, все ж таки его школа, и показал известный «молодежный» жест с участием большого пальца.

Свежий воздух сделал свое дело. Найдя себя на руках симпатичного парня, пострадавшая, тоже не лишенная обаяния, кокетливо улыбнулась.

– Что случилось? – спросила она нежно.

– У вас был обморок, – со всей серьезностью ответил Саша.

– А это ваша сумочка, – игриво вставил «ученый-патриот». – Должен заметить, вам она очень идет.

Девушка не обратила на него внимания. Сумка была подарена ее бабушкой, и девушка брала ее только тогда, когда ехала навестить старушку, чтобы ту не обидеть.

– У меня что-то снова голова кружится, – пожаловалась девушка.

Ей хотелось, чтобы Саша проводил ее, а лучше отнес (пусть все это увидят) на прежнее место в деревянном кресле. Но тот возразил, что в зале ожидания слишком душно. Оставив девушку на попечение полковника, он решил привести фельдшера, чего бы то ему ни стоило.

– Отстаньте от меня, – отмахнулась девушка от Груздева и бодро зашагала к душному сараю с надписью «Вокзал». – Как симпатичный парень, так обязательно дурак, – негодовала она.

Мужчина в монгольской шапке вернулся уже на телеге, запряженной той же самой кобылой. Для пущей надежности телега была оснащена рамой от почившего УАЗа, прозванного в народе «буханкой». Помимо солений, варений и прочих деревенских деликатесов, в ассортименте имелось лисье чучело и пока что живой еж. По телевизору (как же иначе?) селянин видел, как столичная публика, совершенно взбесившись не то с жиру, не то со скуки, платила деньги лишь за то, чтобы взглянуть на «дефективное лисье чучело».