Текст книги "Гайджин"

Они вместе покинули амфитеатр – японцы шли впереди, а де Джонг и Марвуд замыкали шествие, предаваясь воспоминаниям о днях, проведенных в колледже. Немцы с полчаса как уехали обратно в Женеву, чтобы расправиться с Алекс и другими. В автомобиле Марвуда де Джонг сказал:

– Слушай, а мы ведь сглупили. Тебе нельзя прямо так взять – и уехать. Все должно выглядеть убедительным, дружок. Надо сделать так, чтобы было похоже: ты вступил в перестрелку и был на волосок от смерти, но чудо спасло тебя.

Де Джонг вынул из кармана «Люгер» и выстрелил дважды в багажник, повредив фарфоровые безделушки Марвуда, однако при сложившихся обстоятельствах тот решил, что жаловаться не приходится. Еще одна пуля пробила заднее стекло автомобиля.

– Ну вот и хорошо, – сказал де Джонг. Он пожал Марвуду руку и посоветовал ехать поосторожнее. Возможно, они еще когда-нибудь встретятся снова.

Успокоенный Марвуд уселся за руль и собрался было захлопнуть дверцу, когда де Джонг придержал дверцу рукой и добавил:

– Да, вот еще что... дружок... – и дважды выстрелил Марвуду в левое колено. Марвуд вскрикнул и вывалился из машины прямо на снег. Наполовину оглушенный ужасной болью, он следил за тем, как де Джонг, используя поясной ремень Майкла, ловко изготовил жгут и наложил его повыше раны. Пока де Джонг был занят делом, он не переставая разговаривал с Марвудом, называя его ничтожеством и трусом, но добавляя, что он, де Джонг, постарается сохранить все в тайне. В свою очередь, Марвуд должен был молчать, как рыба, о вынужденном коллаборационизме де Джонга. Тайна – это то, что мы отдаем на сохранение другим. Теперь они оба владели секретами друг друга.

Наконец де Джонг закончил работу и, отряхнув снег со своего мехового пальто, поднялся на ноги.

– Теперь ты можешь встать в героическую позу и насладиться лаврами мученика. А ведь придется, я правильно говорю? Полагаю, нет смысла предупреждать тебя поменьше распускать язычок, рассказывая о происшедшем. Одно неосторожное слово – и тебя засадят за решетку за предательство. Ты, надеюсь, догадываешься, что я намереваюсь сделать с твоими друзьями прежде чем они успеют проделать то же самое со мной. И никогда не забывай о той роли, которую ты сыграл в нашем маленьком спектакле, за что, впрочем, тебе от меня большущее спасибо. Особенно я предвкушаю встречу с Уэйкросс – твоей милой приятельницей. Хочу надеяться, что она подтвердит твои слова относительно подлинной личности Рихарда Вагнера.

Усадив Марвуда, пребывавшего почти в полубессознательном состоянии, за руль и захлопнув дверцу, де Джонг пригнулся и заглянул напоследок в дверное оконце.

– Будь добр, веди машину осторожно. Дорога становится очень скользкой по мере приближения к Женеве. И помни о наших тайнах, дружок. Не проговорись.

* * *

Вашингтон

Ровно в семь часов четырнадцать минут сэр Майкл Марвуд выбрал костюм, который он собирался надеть на прием в Государственном департаменте и последующий за приемом обед в Белом доме. Он остановил свой выбор на черном костюме в мелкую белую полоску. Скромно и со вкусом. Эдакая римская тога двадцатого столетия, правда, примерно на семьсот фунтов дороже. Костюм был того покроя, который Марвуду особенно по душе. Например, на рукавах пиджака имелись по три пуговки, продевавшиеся сквозь петли и позволявшие расстегивать рукава, если это было необходимо. Укороченные рукава у рубашки считались дурным тоном, поэтому манжеты Марвуда отступали от ногтя большого пальца ровно на пять дюймов.

Марвуд собирался надеть двубортный костюм, чтобы скрыть то, что его толстощекий портной называл «выдающимися частями тела». Идеально соответствовавшая дипломатическому протоколу рубашка прекрасно сочеталась с костюмом и была сшита вручную по десяти отдельно снятым меркам из чистейшего египетского хлопка. Каждая такая рубашка, дюжину которых время от времени заказывал Марвуд, стоила восемьдесят фунтов и изготовлялась по специальной бумажной выкройке, хранившейся у портного. Эта выкройка – святая святых всякого заказчика – сохранялась до тех пор, пока был жив клиент. Иногда клиент разорялся, что для портного было равно смерти последнего. Впрочем, до тех пор, пока дипломат Марвуд путешествовал по миру и имел возможность проходить через таможенные барьеры, не подвергаясь досмотру, разорение ему не грозило. Ему хорошо платили за то, что он, пользуясь дипломатической неприкосновенностью, провозит товары особого рода для Руперта де Джонга и его друзей из якудзы. Одну партию этих товаров Марвуд привез с собой в Вашингтон. В данный момент у него в номере хранились два чемодана. В одном находились пластиковые пакеты неразмолотого героина, а в другом – почти восемь миллионов американских долларов.

В аэропорту Далласа его обычно поджидал лимузин. Марвуд всегда настаивал, чтобы его после перелета встречали сотрудники посольства на автомобиле. Хотя, согласно правилам, сотрудники посольства не имели права пользоваться официальными представительскими автомобилями для подобных поездок, Марвуд договорился с одной компанией, которая занималась автообслуживанием на всех уровнях. Майкл всячески расхваливал в посольстве услуги, оказываемые компанией. Она предоставляла дорогие, идеально чистые автомобили с опытными водителями и прекрасными интерьерами: в машинах были установлены бары, телевизоры, телефоны. Все автомобили имели тонированные пуленепробиваемые стекла. Посольским ничего не оставалось, как принять информацию Марвуда к сведению и оплачивать его счета.

В аэропорту два особых чемодана укладывались на переднее сиденье лимузина между Аланом Брюсом и водителем – японцем в темных очках, со шрамом на щеке. Марвуд и сотрудник посольства, присланный для встречи, обычно сидели на заднем сиденье и болтали о всякой ерунде. Когда лимузин подъезжал к отелю, Марвуд и сотрудник посольства выходили из машины оставляя Алана Брюса проследить за багажом. Тот разгружал автомобиль, но обыкновенно забывал вынуть два чемодана, лежавшие на переднем сиденье. Затем водитель отъезжал и увозил чемоданы с собой. Ничего сложного. Уже через шесть часов чемоданы оказывались в Нью-Йорке у Фрэнки Одори – крестного сына де Джонга.

В соответствии с тайным договором Марвуд должен был иметь дело лишь с де Джонгом или Каннангом. Когда с ними нельзя было связаться непосредственно, чемоданы с наркотиками или деньгами забирал Алан Брюс. Как и обещал Каннанг, де Джонг оказался весьма щедрым партнером. Но его щедрости мог прийти конец в случае его ареста или гибели. И Алекс Бендор была именно тем человеком, который имел возможность добиться этого, особенно если бы ей позволили действовать по собственному усмотрению. Она оказалась единственным человеком из ее группы, пережившим схватку с гайджином и его людьми. Она, фактически, оставалась последним из агентов, кто обладал достоверной информацией о де Джонге, и жила с единственной целью – поведать об этом миру. Напрашивается вопрос – в состоянии ли она навредить де Джонгу и Марвуду? Более чем вероятно.

«Все, что я когда-либо хотел от жизни, сводится к одному – спаси меня, Господи, от неприятностей. Всякого рода», – рассуждал про себя Марвуд. И ничего больше. По иронии судьбы, за дорожное происшествие в сорок пятом году Марвуда наградили. Де Джонг оказался прав – потеря ноги добавила веры его россказням.

Марвуд закончил одеваться и присел на край постели перед столиком, чтобы выпить чаю с коньяком. Ему предстояло предать Алекс во второй раз, совесть у него все же была не чиста. Но за многие годы компромиссов укоры совести почти не беспокоили Майкла и уговорить себя не представляло большого труда. В сущности, совесть Марвуда превратилась в его союзника. Уже давно Марвуд не пытался судить себя по законам морали. Доступ в общество ему открывали деньги, которые поступали от де Джонга. Из этого следовало, что с де Джонгом ничего не должно было случиться.

Марвуд обнаружил бланки с грифом отеля и тщательно печатными буквами написал несколько строчек. Затем он поставил на столик кассетный магнитофон, но, взглянув на часы, обнаружил, что опаздывает, и стал работать быстрее. Он проверил написанное еще раз и позвал в спальню Алана Брюса. Алану было приказано изучить записку, задать в случае необходимости вопросы и прочитать написанное вслух. После этого Алан продиктовал текст записки на магнитофон.

– Женщина, которую видели в парке Гонолулу, – Алекс Бендор, причем, Бендор – фамилия по мужу. Произносится как Б-Е-Н-Д-О-Р.

Она вдова и проживает в Гонолулу с сыном, своим единственным ребенком. Он в настоящий момент является владельцем оздоровительного клуба, также расположенного в Гонолулу. И мать, и сын проживают по одному адресу в пригороде под названием Маунт Танталус. Миссис Бендор владеет книжным магазином в районе торгового центра в Вайкики. Магазин носит название «Кантос» и назван в честь эпической поэмы Эзры Паунда.

Марвуд дважды прослушал запись, поблагодарил Алана Брюса, затем положил кассету в конверт и заклеил его. После этого он передал конверт Алану, который сунул его во внутренний карман пиджака.

В автомобиле, который вез Марвуда в Госдепартамент США, Алан Брюс сел на переднее сиденье рядом с водителем – тем самым японцем со шрамом на щеке, который встречал их в аэропорту Далласа. Как только машина отъехала от отеля, Брюс вручил конверт водителю и сказал, что послание должно быть как можно скорее вручено Фрэнки Одори, проживавшему в Нью-Йорке – и никому другому. Шофер выслушал его, не произнеся ни слова в ответ, и по-прежнему смотрел только прямо перед собой.

Марвуд, расположившийся на заднем диванчике, отметил про себя, что водитель носил галстук-бабочку черного цвета. Этот галстук нисколько не напоминал тот, который Марвуд подарил де Джонгу, но он напомнил дипломату о его старом приятеле по Итону и о цепях, незримо сковывавших их. Их бремя почти не ощущалось Марвудом, но со временем, они стали такими прочными что разорвать их стало невозможно.

Глава 13

Гонолулу

Июль 1983

Детектив, лейтенант Раймонд Маноа, потягивая молочный коктейль, сидел в «датсуне», поглядывая в окно на толпу, состоявшую сплошь из одних мужчин. На его глазах проходило открытие нового бара для гомосексуалистов на Хоутел-стрит. На вкус Маноа здание выглядело не блестяще, но, к его огромному удивлению, клуб гомиков удостоился того, чтобы его сфотографировали для респектабельного журнала «Лучшие дома и сады». Новейшее заведение называлось «Адресная книга» и выглядело нисколько не лучше прочих. Очередная дыра в респектабельном районе нижнего города. Притончик расположился между магазином, торговавшим китайскими приправами и травами, и не слишком процветающим вьетнамским рестораном. Кто бы ни был владельцем нового бара, он выложил немало монет на устройство и украшение парадного входа. Дверь была изготовлена из лучших пород дерева, прекрасно отполирована и имела подвижную металлическую шторку из сверкающего белого металла. Окно рядом с дверью было закрыто темным тонированным стеклом, которое, как и во всех заведениях подобного рода, не позволяло зевакам заглядывать внутрь и показывать пальцами на посетителей.

Два здоровенных парня с Самоа в черных шелковых рубашках и белоснежных брюках стояли по краям двери и проверяли пригласительные билеты – маленькие записные книжечки с адресом и телефоном бара, вытисненными на обложке. Раймонд Маноа подумал, что пригласительные билеты несут на себе отпечаток дешевого шика и дурного вкуса, характерных для такого рода заведений. Дерьмо собачье. Нельзя сказать, что детектив себя чувствовал уютно среди этих людишек. Вот тоже умники собрались! По правде сказать, в Гонолулу постоянно было не более двух-трех подобных баров но, будь на то воля Маноа, он прикрыл бы их все. Педики были существами слабыми, а Маноа терпеть не мог слабых мужчин. Маноа посмотрел на часы. Они показывали ровно десять часов вечера. Он слегка нагнулся, включил в машине радио и принялся настраивать его, чтобы слышимость была более четкой. По пятницам радио Гонолулу передавало старинные христианские гимны и песнопения, которые были завезены на Гавайи из Новой Англии миссионерами еще в девятнадцатом веке. Маноа, обладавший неплохим баритоном, стал тихонько подпевать хору, выводившему «Пусть моя душа славит Господа». Христианская религия, мало что значила для него. Ни разу в жизни он не переступил порога церкви и никогда не читал Библию. Но по неизвестной причине он любил старые религиозные гимны. О словах, правда, он не думал. Он, конечно, пел их, но представления не имел, что они значили, хотя на это ему было наплевать. Для него имела смысл, только музыка. Она возбуждала его как, наверное, будоражила его предков, которые и понятия не имели о том, что такое мелодия и гармония в музыке, до появления на островах христиан более ста шестидесяти лет назад.

Скажи ему кто, Маноа и сам первым бы признал, что религиозные песнопения вряд ли часто услышишь на Хоутел-стрит. Хоутел-стрит была улицей красных фонарей в Гонолулу, включавшей в себя шесть кварталов, застроенных притонами и публичными домами, расположенными в самом сердце Китайского района. Здесь можно было также найти всевозможные массажные салоны, кинотеатры, демонстрировавшие порнофильмы, и книжные магазинчики, торговавшие порнографической литературой. По улице расхаживали проститутки, собирались группками сутенеры и торговцы наркотиками, а в затемненных арках и дверных проемах маячили силуэты мальчиков-гомосексуалистов, также зарабатывавших на жизнь торговлей собственным телом.

Спустившись по улице вниз, можно было найти умельца, готового сделать вам татуировку прямо на половых органах, прикурить кокаинчику или другой подобной дряни, продать кинокамеру, украденную у туриста, или автомобильный приемник, только что выломанный из автомобиля на другой, более респектабельной улице. Владельцы местных магазинчиков и лавок охотно скупали все, не задаваясь вопросом, где вы раздобыли товар. Вы имели возможность понаблюдать за половым актом, происходившим прямо перед вашими глазами, потанцевать с трансвеститом и отведать блюда монгольской кухни, если столь экзотические блюда были в состоянии возбудить ваш аппетит. На этой улице не встречались ночные полицейские патрули, почти никогда не раздавались пронзительные звуки сирен полицейских машин и не мигали синие огни, установленные на их крышах. Иными словами, после захода солнца Хоутел-стрит представляла из себя местечко, куда слабонервным ходить не рекомендовалось.

Раймонд Маноа сидел в автомобиле рядом с новым баром, поскольку он следил за Полом Анами, зашедшим в «Адресную книгу». Пол считался большим любителем молоденьких чернокожих мальчиков. Кстати сказать, слежка за Анами являлась частью его плана, конечной целью которого было убийство Алекс Бендор.

Достав пакетик бумажных спичек, Маноа принялся выковыривать остатки пищи, застрявшей у него в зубах после обеда. Пообедал он также в машине, и на сиденье рядом с ним громоздилась горка использованных бумажных тарелок, стаканчиков и коробок. В коробках находились остатки риса, сашими и говядины по-гавайски. Главное же – ему удалось полакомиться мясом свиньи калуа, нафаршированным стручками жгучего красного перца и натертым солью. Это мясо готовилось в земляной ямке, застеленной банановыми листьями и обложенной кусочками расколотой на куски вулканической лавы и душистого дерева киава. Мясо свиньи калуа было типичной островной пищей и столь любимо Маноа, что он мог есть его в любых количествах, но, к сожалению, в последнее время этот деликатес непросто было найти на Гавайях. И сами свиньи калуа, и мастера приготовления знаменитого блюда уже почти повывелись на островах, как, впрочем, и другие обычаи самобытной полинезийской культуры.

Но, как бы ни осуждал Маноа новый стиль жизни, привившийся на Гавайях, он бы и дня не смог прожить без родины. Здесь, на островах, среди стольких пришельцев, заполнивших остров за последние десятилетия, Маноа оставался «кейки айна» – сыном земли, чистокровным гавайцем, чем он немало гордился. Ему не очень-то нравилась мысль, что Гавайи стали частью другой страны. Но кого, в сущности, это заботило? Разве что небольшую группу молодых людей гавайского происхождения да сотню-другую полукровок, которые не хотели сидеть сложа руки и наблюдать, как иностранцы забирают себе лучшие земли и вытесняют аборигенов с лучших рабочих мест. Такие вот дела, братец. Оттого-то молодежь и начинала беситься и вести себя черти-как. Оли вымещали свою злость на туристах, белых да и вообще на всех, кто не был гавайской крови. В конце концов, а почему бы и нет?

Раймонд Маноа находился в самом расцвете сил, ему было немного за сорок, он отличался плотным телосложением, был круглолиц и темнокож, на его голове курчавились темные с легкой сединой волосы, а на губах играла приятная улыбка. За более чем двадцать лет беспорочной службы он получал в среднем по шесть благодарностей в год. За это время в него трижды стреляли и дважды ранили ножом. Маноа гордился своими шрамами и демонстрировал их, словно украшения. Его участком был аэропорт Гонолулу, где он работал вместе с сотрудниками таможни, местными подразделениями, которые занимались дезинфекцией прибывающих и отлетающих самолетов.

Маноа был непростым человеком. С одной стороны, он умел разговаривать с людьми вежливо и тактично, и в его речи можно было уловить нотки дружелюбия и сдержанности. Но в нем существовала также и темная сторона, о которой знали немногие. Эта часть его "я" была связана с глубоким прошлым и восходила к тем временам, когда островной народ был во власти предрассудков и всевозможных табу. Кроме того, в его характере запечатлелась ненависть предков к белым пришельцам. Подобную ненависть он считал правомерной и оправданной физиологически, хотя не признался бы в этом ни единому белому.

Его предки считались «кахунас» – жрецы и советники Камехамеха I, величайшего из гавайских королей, которые когда-либо управляли этой страной. Даже Маноа признавал, что завоевание им ряда островных государств и приведение собственно к образованию гавайского королевства сопровождалось безграничной жестокостью и кровопролитием. При его правлении племенные войны и щедрые жертвоприношения Богам унесли половину населения страны. Но зато именно Камехамеха создал сильное независимое государство. Белые называли его государство варварским, но так считали белые, а не Маноа. Его совершенно не интересовало, что они думают. Главное заключалось в том, что королевство Камехамеха принадлежало «детям земли» – местным уроженцам, а не белокожим бизнесменам или японским дельцам.

Мана всегда говорил Маноа, что делать и как поступить, и вот сейчас он поведал ему, что для гавайцев настала пора вернуть назад свою землю. Только «дети земли» знали и понимали, кто такой мана – некая великая сила, которой были наделены люди или вещи. Мана был частью древней религии полинезийцев, культового ритуала и священных старых обычаев. Чтобы обладать этой силой, как учили кахунас, человек должен убить своего врага и съесть его сердце, так как именно здесь сконцентрированы энергия и мужество человека. Маноа едва исполнилось восемнадцать, когда он убил одного хаоле, который укокошил его отца, и съел его сердце. С тех пор мана перешел к детективу. С этого дня в нем поселились сила и могущество, позволявшие ему поступать в соответствии с собственными желаниями.

Маноа внимательно прислушивался к тому, что говорил мана. В последнее время мана рассказывал ему о чудовище с многими головами – туристах и постоянных жителях-иноземцах, наводнивших Гавайские острова. Кто только сюда не понаехал – сотни тысяч белых, корейцев, китайцев, таиландцев и вьетнамцев, не говоря уже о японцах. В их руках ныне сосредоточилась вся политическая власть на Гавайях, но всех их следовало рассматривать как предвестников несчастья и поступать с ними соответственно.

Но что мог сделать со всем этим Маноа? Два месяца назад он ездил в Японию по приглашению гайджина и там, в тиши дома в Йокогаме, принадлежавшего главарю якудзы, детектив получил ответ на свой вопрос. Гай-джин посоветовал Маноа баллотироваться на следующий год на выборах в сенат штата Гавайи. Что за брехня – подумал тогда Маноа, но ничем не выдал своего крайнего изумления и продолжал слушать. Гайджин не любил, когда его перебивали. Тем не менее, упоминание хозяина дома о выборах оказалось для Маноа полной неожиданностью, и, хотя он полагал, что идея выборов – чистое сумасшествие, он ловил каждое слово гайджина.

Да, японо-американцы на Гавайях имели в своих руках реальную власть, они контролировали правительство штата, суды, делегатов Конгресса от штата Гавайи и основные отрасли промышленности. А Япы – американцы японского происхождения – являлись ничтожно малой частью населения островов, но они, в сущности, в полном смысле слова владели Гавайями. Тем не менее гайджин сказал, что ситуация в скором времени может измениться.

Белые, говорил он, скоро будут составлять большинство населения островов, и Маноа с этим согласился. Но им потребуются годы, прежде чем удастся подтвердить этот факт на выборах. При этом следует учитывать, что коренное население не любит белых за жестокость и жадность. По мнению гайджина, японцам также суждено понести потери в борьбе за власть на островах, поскольку белые наверняка развяжут кампанию, пусть и скрытую, против людей восточного происхождения. Таким образом, для такого чистокровного гавайца, как Маноа, наступает пора действовать. Он должен выступить на политической сцене и заявить о правах местного населения. Вслушиваясь все больше и больше в слова гайджина, Маноа почувствовал, как в его сердце заговорил мана. «Да, – сказал его голос, – это твоя судьба, детектив. Будь истинным „сыном земли“. Возьми то, что принадлежит тебе по праву».

Маноа – продолжал развивать свою мысль гайджин – имеет преимущества перед другими возможными кандидатами. Он – местный и происходит из семьи, хотя и обедневшей, но насчитывающей среди своих предков людей, близких к королю Камехамеха. Он прошел путь от рабочего на ананасовых плантациях, от рубщика сахарного тростника и докера до героического офицера полиции, представителя закона, равно популярного как среди широких слоев населения, так и прессы. Он, Маноа, против всяких там нежностей по отношению к преступникам, к какой бы расе и партии они ни относились. Кроме того, он почитает родную землю. Естественно, что гавайское население с восторгом встретит его кандидатуру, как, впрочем, и те, кто борется за улучшение экологической среды, а это могут быть люди с самым разным цветом кожи.

Все, что нужно Маноа – это солидная финансовая поддержка и хорошо организованная рекламная кампания. Вот тогда он станет наиболее приемлемым кандидатом для очень и очень многих. Гайджин выразил уверенность, что лейтенант-детектив Маноа придется по сердцу большинству гавайских избирателей, и так обеспокоенных тем, что на островах высокие посты занимают преимущественно японцы и белые.

Помимо всего прочего, у Маноа будет еще кое-что, кроме денег гайджина и преимуществ, связанных с его происхождением. «Многие известные гавайцы в долгу перед тобой как офицером полиции. Ведь ты сделал им много добра, – сказал англичанин. – В следующем году во время выборов в Сенат настанет и твой час взимать долги».

Маноа кивнул. Он знал одного такого должника, вернее, это была она. Семнадцатилетняя белая девушка, которая подверглась групповому насилию со стороны четырех чистокровных гавайцев. Тогда Маноа ворвался в группу насильников и принялся наносить удары направо и налево. Ему удалось также запомнить их имена. В результате двое из бандитов попали в госпиталь. Отец жертвы оказался крупной шишкой среди газетных тузов и божился, что в жизни не забудет того, что сделал детектив для его дочери. Кроме девушки также существовал банкир, чей сын-педераст позировал для порножурнала. Некий художник по интерьеру, занимавшийся внутренним убранством дома сына, случайно наткнулся на фотографии, а после предпринял попытку шантажировать отца юноши. Маноа навестил декоратора на дому и вышел от него, имея при себе фотографии; негативы и взяв с него слово, что никогда в жизни незадачливый шантажист не станет больше заниматься подобными глупостями.

Не стоит забывать и жену одного из самых известных сенаторов от штата Гавайи – красивую американку японского происхождения. Ее поймали в тот момент, когда она пыталась контрабандным путем пронести через таможню несколько парижских платьев от известного французского модельера, не заплатив пошлину. Дама забилась в истерике, но Маноа успокоил ее и затем позвонил сенатору, который тут же примчался. Ему потребовалось использовать все свое влияние, чтобы прикрыть дело. «Если вам нужен друг, – сказал тогда сенатор, – то он перед вами, Маноа».

Короче говоря, за двадцать лет службы Маноа удалось оказать услуги довольно значительному количеству влиятельных людей. И почему только ему не приходило в голову потребовать что-либо взамен? Да потому, что он не знал, о чем просить. Зато теперь знал.

– Позвоню тебе по поводу выборов не следующий год, – сказал гайджин. – У меня есть человек, который собаку съел на организации избирательных кампаний, и он способен дать дельный совет. Ты победишь, – сказал ему англичанин, – потому что я так хочу.

Кроме того, вряд ли карьера Маноа ограничится гавайским сенатом. Когда гайджин решит, что пришло время добиваться большего, детективу придется также следовать его советам. Например, пробиваться в Конгресс Соединенных Штатов или участвовать в выборах на звание губернатора. Гавайскому народу так нужна помощь. Настоящим гавайцам, разумеется. Кое-что, однако, придется сделать и для гайджина. Детектив принял намек к сведению.

«Вот для чего я появился на белый свет», – подумал Маноа. Приподнятое настроение овладело им, и он едва не запел один из тех гимнов, которые так ему нравились. Он всегда будет помнить эти минуты. Он покинул Японию с глубочайшей уверенностью, что победит на выборах следующего года, даже если для этого придется пожертвовать жизнями нескольких людей. Победа перевернет всю его жизнь. Да что его жизнь? Черт возьми, победа Маноа изменит жизнь на Гавайских островах! Верьте мне, братья...

Прекрасную картину, созданную воображением гайджина, портила некая старая кошелка по имени Алекс Бендор. Ситуация могла стать критической, если бы старуха навела на гайджина парней из ФБР. В этом случае Маноа мог распрощаться с мыслями о Сенате. Откуда он тогда, черт побери, достанет деньги для избирательной кампании? Монета могла поступить только от одного человека – англичанина.

Уберите его – и Маноа не знает, как жить дальше. Что он получит? Куцую пенсию и непыльную работенку в каком-нибудь отеле на побережье в качестве вышибалы? Или – что более вероятно – должность на китайской фабричке макаронных, изделий. Что и говорить – невелика радость! Не жизнь – а сплошное прозябание. Но если за дело возьмется гайджин, Маноа превратится в человека, которого окружающие станут уважительно именовать «мистер». Нет, вряд ли найдется на этом свете человек умнее гайджина. Без его поддержки победить на выборах просто невозможно. Следовательно, женщине по фамилии Бендор ни под каким видом нельзя позволить навредить этому человеку. И чем раньше он с ней разделается, тем лучше.

Интересно, правда, было бы узнать, каким образом какая-то престарелая миссис Бендор в состоянии навредить гайджину? Да очень просто – ей достаточно привлечь внимание одной газеты, всего только одной. Или, на худой конец, заполучить на свою сторону хотя бы одного конгрессмена и ознакомить его с некоторыми документами. Стоит только начаться предварительному расследованию, как все итальяшки кинутся в Нью-Йорк в поисках убежища. Тогда на любую просьбу гайджина итальянцы станут говорить – мы знать ничего не знаем. Мафия не любит, когда имена членов «Коза ностра» появляются в газетах.

Гайджину тоже не понравится, если его имя окажется на страницах газет, особенно сейчас, когда заканчивается строительство роскошного отеля на западном берегу острова Оаху. Отель уже обошелся будущему владельцу в 200 миллионов долларов, не говоря уже о затратах на строительство двух торговых рядов, включая только что открытый на холме Сент-Луис. Но главное, гайджин начал переправлять через Гонолулу крупные денежные суммы, принадлежавшие самым именитым людям Гонконга. Эти операции требовали уже не миллионов, а миллиардов.

Глава якудзы контролировал несколько туристических компаний, перевозивших японских туристов на Гавайи, а потом опять на материк. Компании процветали, поскольку японцы тратили деньги, не считая. Ко всему прочему, туристические компании получали свою долю прибыли от торговли живым товаром и от продажи наркотиков, не говоря уже об азартных играх. Японцы мужского пола чрезвычайно любили всевозможные развлечения. Даже жестокая конкуренция с другой группировкой якудзы не смогла бы помешать гайджину унести с собой кусок жирного пирога, именовавшегося «доходы от туризма». И уже точно никто – ни местные торговцы, ни прибывшая с материка новейшая яку за не могли сравниться с гайджином в том, сколько героина проходило через его руки из района «золотого треугольника» на Гавайские острова и оттуда – непосредственно в Японию.

Вчера братья Ла Серрас прислали гайджину нечто более ценное, чем деньги, особенно учитывая его желание стать во главе всех групп японской мафии – якудзы. Оружие. И притом отличнейшего качества. Куда лучше всего того, что находилось на вооружении местной полиции. Пушки были спрятаны на транспортном самолете, прилетевшем из Ньюарка. Каждый пистолет или автомат выглядел как произведение искусства. Маноа как раз находился в аэропорту, когда транспортник приземлился – за это ему тоже платил гайджин.

В аэропорту лейтенант полиции намеренно задержал разгрузку самолета до наступления темноты, до тех самых пор, пока на взлетном поле не остались он сам, несколько других сотрудников безопасности и группа дезинфекции – все, кто получал от гайджина деньги. Когда Маноа лично проверял самолет, прочие сотрудники таможни, ничего не знавшие о гайджине, вполне на него полагались и нового досмотра не проводили.

Когда Маноа увидел стволы, у него глаза вылезли на лоб. Очень, очень хорошие игрушки. Три автомата «Узи», полдюжины револьверов «Смит и Вессон», модель 60, четыре кольта «Питон» и три пистолета «Смит и Вессон» марки «Грязный Гарри спешл». Маноа, не задумываясь, отдал бы левое яйцо, лишь бы завладеть одной из этих игрушек, но он и помыслить не мог лишить гайджина хотя бы малой части его собственности. Все пистолеты и автоматы поступили новенькими, словно только что из магазина, и к ним прилагался солидный запас патронов. Братья Ла Серрас приложили от щедрот несколько бронежилетов. Что ж, макаронники и в самом деле заслуживали благодарности.