Текст книги "Гайджин"

Он видел, как кожа Маноа покрылась потом, затем стала на глазах розоветь. Казалось, детектив молил глазами его помиловать. Саймон вышел из ванной.

В спальне он присел на корточки возле Марвуда и мягко перевернул его на спину.

Дипломат рыдал:

– Мне ужасно жаль, что все так случилось с вашей матерью. Правда, жаль. Она мне очень нравилась. Мы встречались еще в годы войны и отлично поладили друг с другом.

Он не сопротивлялся, когда Саймон снял с него пиджак, ослабил галстук и закатал его левый рукав.

– Великолепная женщина, – продолжал Марвуд. – Совершенно великолепная. Я познакомил ее с вашим отцом, знаете ли.

Саймон снова достал свой стерилизатор. Он выбрал еще один шприц и взял Марвуда за левую руку. Дипломат не оказывал ни малейшего сопротивления, зато продолжал говорить:

– У меня не было выбора. Честное слово, не было. Вы не знаете де Джонга. Это не человек – дьявол. Он просто из какого-то другого мира. Как это сказано – дьявол есть лев рыкающий, бродящий вокруг и ищущий, кого бы сожрать. Святой Петр. Послание пятое. Стих восьмой.

Саймон сделал ему укол в сгиб локтя. Марвуд, уставившись в потолок, затих. Саймон сделал еще несколько уколов в том же месте. Неожиданно Марвуд приподнялся и сел. Сначала он посмотрел на собственную руку, потом на Саймона.

– Героин, – сообщил ему тот. – Моя мама говорила, что вы любитель.

Марвуд нахмурился, потом улыбнулся.

– Правда? Как же она узнала, хотелось бы знать? Неважно. Она всегда была слишком умна.

Марвуд почувствовал, как его охватывает теплая волна и несет, несет...

– Никогда не принимал его таким образом. Я...

Он задергался, схватился за сердце и задохнулся.

Героин раздобыл Пол вчера вечером в баре для гомосексуалистов. Саймон не знал, что значит уколоться этим снадобьем, да и знать не желал. Точно так же он не знал, каких только пышных названий не удостаивалась эта отрава. А их было немало – молочный сахар, детская присыпка, порошковое молоко и все такое прочее. Какая разница? Просто в героин он добавил немного стрихнина, который Алекс хранила для того, чтобы травить крыс. Всего за несколько минут он убил Марвуда.

Саймон собрал одежду Маноа, отнес ее в ванную и аккуратно повесил на стул перед туалетным столиком. Там же он оставил револьвер тридцать восьмого калибра, принадлежавший детективу. Кожа Маноа начала дымиться. Саймон проверил показания прибора, увидел, что все они по-прежнему стоят на максимуме, и вышел.

В спальне он поднял Марвуда и уложил на кровать, в то время как Эрика укладывала пластиковые листы с марками в один из небольших чемоданов, принадлежавших Марвуду. Саймон достал из своего чемоданчика фуражку полицейского и надел ее. Затем он вынул три никелевые контейнера с героином, несколько листочков фольги, обожженную ложку и зажигалку. Все это он положил на ночной столик рядом с кроватью Марвуда. После этого он снял брючный ремень с Марвуда и крепко перетянул ему левый бицепс. Так поступает всякий наркоман, прежде чем уколоться.

Англичанин лежал на спине, закрыв глаза и широко разбросав руки. Он не двигался.

– С опозданием на сорок лет, – прошептал Саймон.

В гостиной Эрика с чемоданом в руках наблюдала за тем, как Саймон оттащил Алана Брюса на диван и налил ему водки в рот, а также облил воротник и грудь его рубашки. Телохранитель не был ни убит, ни парализован. Он просто находился без сознания и должен был пробыть в таком состоянии еще несколько часов. Когда он придет в себя, проблема пьянства при исполнении служебных обязанностей будет самой меньшей из всех, которые возникнут перед ним.

Саймон подошел к телефону и позвонил портье. Он назвался Аланом Брюсом и сказал, что сэр Майкл Марвуд просил его не беспокоить впредь до особого уведомления. По этой же причине он просил не соединять его номер, если последуют телефонные звонки.

Потом он подошел к Эрике, взял ее за руку и кивком указал на дверь. Она ушла первой. Саймон подождал десять минут и тоже вышел из номера, тихо притворив за собой дверь.

Глава 28

Лос-Анджелес

Август 1983

Джо Д'Агоста стоял под мексиканской раскидистой пальмой вместе с Саймоном Бендором и наблюдал за входом в больницу, где умирала Касуми Коль. Д'Агоста носил белую рубашку с короткими рукавами и брюки из полиэстера. На Саймоне были надеты белые джинсы и зеленая рубашка. Д'Агоста посмотрел в небо и сказал, что погода в Калифорнии на удивление холодная, и ему следовало бы привезти с собой свитер из Нью-Йорка. Конечно, у него был пиджак, но он одолжил его Эрике, которая стояла и разговаривала с Полом Анами на лестнице, ведущей в госпиталь.

– Господи, – сказал Д'Агоста, – когда я увидел Эрику в аэропорту, я не поверил своим глазам. Меня чуть не стошнило. Я до сих пор удивляюсь, что завтрак не полез у меня через нос. А потом она зашла в женский туалет и вышла, как обычно появлялась всегда – красивой и подтянутой. Если бы ты не сказал, что это ; – она, я бы в жизни ее не узнал.

Саймон подул в руки, сложенные в кулак.

– Она все время вела себя, как надо. Более того, если бы не она, у меня бы ничего и не получилось.

– Похоже, что ты можешь сделать из меня фанатика. Я, наконец, поверил в твою звезду, когда оказалось, что ты смог разделаться с этими скотами, как и обещал. Чистая работа. Д'Агоста покрутил головой:

– Мне жаль, что так случилось с Алекс. Она была, что называется, отличным парнем. Она не думала о себе, как ты знаешь. Во время войны с ней работали три парня, которых прикончил гайджин. И она постаралась отплатить за них в полной мере. В этом проявилось благородство ее души. Она никогда не забывала про них.

Он увидел, как слезы наполнили глаза Саймона, и торопливо сказал:

– Уж слишком много я треплюсь. Прости. Мне бы следовало помолчать.

Саймон отрицательно покачал головой:

– Нет, как раз в твоих словах, возможно, и заключена истина. Человек не должен жить только ради себя. А ведь я всю жизнь жил именно так. Иногда стоит помочь другим. Жаль только, что хорошие мысли приходят к нам слишком поздно. Если бы я был с ней с самого начала...

Саймон опустил голову.

– Да, мне следовало бы помочь ей с самого начала.

Д'Агоста помолчал, а потом сказал, что новости о судьбе Молли, скорее всего, в ближайшее время станут достоянием общественности. Рыбакам удалось выловить в заливе Ямайки чрезвычайно странное плавучее устройство – поплавок, на котором находился торс белой женщины. Голова, руки и ноги отсутствовали. Возраст между двадцатью и двадцатью пятью годами. Опознать торс, по сообщениям прессы, было невозможно, но Д'Агоста чуял, что это не кто иная, как Молли.

Саймон посмотрел на Эрику:

– Пока не узнаем наверняка, девочке говорить не стоит.

Д'Агоста вздохнул:

– Ты прав, как всегда. Впрочем, хочу сообщить тебе еще одну вещь. Вполне возможно, это тебя заинтересует. Недавно прикончили Тукермана. Две пули двадцать второго калибра попали в сердце.

– Да ну?

– Говорят, что в него стреляли из пушки с глушителем. – Д'Агоста потер ладони.

– Черт! А ведь хотел взять свитер. Думал, как дурак, что здесь всегда тепло. Кстати, Тукермана застрелили, когда он шел на работу. Как все шел. Сволочь. Ну и получил пулю. Никто не слышал, никто не видел. Как написали в газете, Тукерман сидел на пароме и читал газету. Там его и нашли. Но газету он уже не читал.

– Любопытно. А разве у Тукермана не было телохранителя?

Д'Агоста пожал плечами:

– Был, конечно. Но работал не всегда.

Джо посмотрел на огромное здание «Лос-Анджелес таймс», которое занимало целый квартал.

– Видишь ли, телохранитель не может следовать за тобой все время. Не очень практично. Полиция считает, что его ухлопал какой-нибудь не слишком довольный клиент, который чаще посещает публичный дом, нежели церковь.

Д'Агоста увидел, как потрепанный «бьюик» подвалил ко входу в госпиталь. Оттуда вылезли мексиканец и молодая латиноамериканка, которые помогли выйти беременной женщине из машины и подняться вверх по лестнице.

Д'Агоста тем временем говорил, что Тукермана убили, скорее всего, по той причине, что он слишком много знал о воре и его скупщике, пытавшемся спрятать девушку, о найденном торсе которой трубили теперь газеты. Девушка девушкой, но Д'Агоста считал, что причиной убийства стало то, что Тукерман слишком близко подобрался к вору, ограбившему его дом. Девушка, кстати, была связана – насколько, конечно, слышал об этом Д'Агоста – с грабителем, так что – по мнению Д'Агосты – если бы Тукерман стал копать, то вполне возможно докопался бы до грабителя.

Саймон посмотрел на небо.

– Интересные вещи ты говоришь. Но еще интереснее пушка. Надеюсь, с ней все нормально?

– Кто его знает, приятель? Говорят, что ее разломали на куски и по частям спустили в канализацию. А особенно крупные куски похоронили в Потомаке.

Саймон улыбнулся:

– Ну и прекрасно.

– Рад слышать, что все удачно сложилось.

– Я старался. Кстати, ты знаешь, что за нами следят? – Саймон потер шею и махнул рукой Эрике и Полу. – Правда. Две машины. «Тойота» на углу и «форд» рядом с автобусной остановкой.

– Не так уж плохо, парень. Совсем неплохо. Люди де Джонга наготове.

– Естественно, как говорят здесь. Ты в порядке?

Д'Агоста похлопал себя по животу, где под ремнем был засунут револьвер тридцать восьмого калибра.

– Домой без револьвера не ходи. Жаль, что у меня нет малютки, чтобы заменить утонувшую пушку. С этим тебе придется подождать.

Саймон поднял руки над головой и пошел навстречу Эрике.

Они вошли в госпиталь. За ними последовали Пол и Д'Агоста. Люди гайджина наблюдали за их действиями в абсолютной тишине.

* * *

На втором этаже Саймон и Артур Кьюби молча смотрели в темнеющий двор. Рядом с ними в кислородной палатке спала Касуми.

– Так вы говорите, что он действительно приезжает в Америку?

– Да. Он знает, что она жива и замужем за вами.

– Слушайте, а почему вы считаете, что он меня убьет?

– Да потому, что вы забрали то, что принадлежит ему. Моя мать знала де Джонга лучше, чем кто бы то ни было. Она знала, что ему захочется прийти к смертному одру Касуми при любых обстоятельствах.

– Но ведь Алекс погибла?

– Да.

Кьюби отвернулся от окна и посмотрел на Саймона:

– По большому счету, и ты, и твоя мать заманили нас в ловушку.

– Это вы вторглись в жизнь моей матери сорок лет назад. Хотя она вас не приглашала. Поэтому мне наплевать на ваши слова. Де Джонг приезжает сюда, чтобы похитить вашу жену и прикончить вас. Де Джонг жив. И он знает, где живете вы. А теперь подумайте, сколько вам еще осталось жить.

Плечи Кьюби безвольно опустились:

– Ваша мать была великой женщиной. Приношу вам свои соболезнования. На свете не было сильней ее; я не знал женщины лучше. Она лучшая из лучших.

Немец взглянул на жену:

– История повторяется. Те, кто был с нами, собираются опять. Де Джонг, Касуми, даже я, который боялся его сорок лет назад, точно так же, как я боюсь его сейчас.

Кьюби посмотрел на Саймона:

– Что мне делать?

Глава 29

Йокогама

Август 1983

Руперт де Джонг вошел в бутсума – маленький храм с алтарем, находившийся на первом этаже его викторианского дома. Обтянутая рисовой бумагой дверца неслышно задвинулась за ним. Он прошел через всю комнату и остановился в углу, где находился алтарь – бутсудан. Туда он положил веер Касуми, головку куклы и фотографию, которую ему переслал Маноа. На гайджине было белое шелковое кимоно, головная повязка белого шелка и таби. Единственное, что свидетельствовало о его гневе, – были раздувающиеся ноздри.

Причиной его гнева стало дело с исчезнувшими марками, а также необъяснимая гибель Марвуда и Маноа. Телефон де Джонга звонил, не переставая, с тех пор, как китайцы узнали, что лишились пятидесяти миллионов. Этот факт гайджину пришлось признать, когда выяснилось, что банкиры на Каймановых островах вовсе не собираются переводить деньги на счета китайцев. Генерал – командующий войсками Фуджунского военного округа – заявил гайджину, что будет ждать своих денег не дольше трех дней. Никаких оправданий и отказов он выслушивать не намерен. Правительство Китайской Республики прознало о том, что марки на кругленькую сумму уплыли из страны, и потребовало от генерала незамедлительного возврата средств, которые именовались «народными».

В доме гайджина побывали два высокопоставленных чиновника из японского Министерства иностранных дел, которые сообщили, что операция с марками может осложнить отношения Страны восходящего солнца с ее огромным соседом. С одной стороны, лидеры Китайской коммунистической партии смотрели сквозь пальцы, когда крупные бонзы из номенклатуры наживались не совсем честными путями, с другой – они время от времени казнили особо зарвавшихся, когда те попадались с поличным. Все это пышно именовалось «китайским социалистическим путем развития». Таким образом, в случае казни кого-нибудь из китайских партнеров гайджина вина за это пала бы целиком на него. Чтобы избежать последствий, гайджину было необходимо как можно скорее вернуть марки, в противном случае он лишится поддержки японских политиканов и приобретет могущественных врагов в лице китайских партийных бонз. Сама жизнь оябуна оказалась бы поставленной на карту.

Гайджин никому не сказал о своих подозрениях, хотя, признаться, он был совершенно уверен, что марки взял сын миссис Бендор. Только этот молодой лев, появившийся на свет из чрева Алекс Бендор, был в состоянии провернуть подобное дело и отправить на тот свет Марвуда и Маноа и обставить все таким образом, что их смерть в глазах непосвященных выглядела случайной. Да, случайной, но от этого не менее странной. Марвуд умер от слишком большой дозы столь любезного его сердцу героина, а Маноа по причинам, известным теперь только ему и Богу, зажарил себя под ультрафиолетовыми лучами установки для искусственного загара.

Сначала гайджин подумал, что это работа Алана Брюса, решившего таким образом сорвать куш для себя лично. Он попросил Фрэнки поспрашивать его по данному поводу. Фрэнки исполнил просьбу крестного отца, в результате чего мистер Брюс покинул нашу общую юдоль скорбей и печалей. Правда, прежде чем отправиться в последнее в жизни путешествие, мистер Брюс весьма активно отрицал свою причастность к смерти патрона и гавайского детектива. Гавайская, а вслед за ней и мировая пресса неистовствовала. Смерть Марвуда и Маноа проходила как «удивительная тайна, достойная пера Агаты Кристи». До сих пор, правда, упоминаний о причастности якудзы к происшедшему не было. Но де Джонг, прагматик и пессимист по натуре, ждал этого. А самое главное: как, скажите на милость, Саймон Бендор пронюхал о марках?

Де Джонг отвернулся от алтаря и взглянул в сторону зашторенного окна. Когда оно было открыло, из него открывался вид на кладбище, где хоронили иностранцев. Несколько минут назад со стороны кладбища на барабанные перепонки де Джонга обрушилась страшная какофония. Усиленная десятком динамиков кассетных магнитофонов, в дом де Джонга ворвалась чудовищной силы и громкости ритуальная музыка. О-бон. Святотатство и мерзость. На кладбище загорелись огни. Не маленькие и мирные, но огромные и опасные. По-видимому, их разожгли пьяные негодяи, заполнившие в последнее время улицы Йокогамы. За две недели фестиваля Бон люди просто одичали. А ведь впереди еще две недели празднеств! Местные жители, иностранцы и туристы жгли светильники и напивались до чертиков. Просто светопреставление какое-то.

Фестиваль О-бон стал оправданием свинского поведения. Каждую ночь сотни танцующих заполняли улицы, храмы, паркинги. Они собирались на любой площадке, на которой можно было установить барабан, отбивавший ритм. Разодетые в праздничные летние кимоно, люди пели, смеялись и ели жареную кукурузу, запивая ее сакэ, и размахивали всевозможными светильниками и бумажными фонариками. Ну, хорошо, пусть они танцуют и веселятся где-нибудь там, в городе, но они норовят забраться на холм, где стоит дом гайджина – да не только на холм, но и на кладбище, которое выходит на задний двор его владения.

Два человека по-прежнему охраняли фасад дома и входные двери, но троих он был вынужден послать за кладбищенскую ограду, чтобы прекратить адский грохот, доносившийся оттуда. Шум не давал гайджину возможности сосредоточиться и отвлекал его от медитации, которой он предавался у алтаря. Но более всего гайджину хотелось, чтоб его люди потушили костры. Уж слишком близко от его дома горело. Какую-нибудь случайную искру занесет ветром, и что тогда?

Де Джонг велел телохранителям плотно закрыть все двери и окна. Как иначе он избавится от дыма и шума, мешавших ему отдаться воспоминаниям о Касуми? Хэй, она жива. Это установленный факт. Его люди в Лос-Анджелесе подтвердили, что она находится в местном госпитале и в самом деле замужем за Артуром Кьюби – Оскаром Колем, как он себя теперь называет. Они также подтвердили, что Саймон Бендор находится поблизости и ждет того момента, когда гайджин явится к Касуми. Мистер Бендор и его сторонники – Джозеф Д'Агоста, Эрика Стайлер и Пол Анами – расположились в помещении больницы. Артур Кьюби поспешно выдумал для них неплохое прикрытие – он объявил, что все они являются родственниками его жены или его самого. По этой причине им всем предоставили помещение на том же этаже, где находилась палата Касуми.

Автомобиль «скорой помощи», на котором Касуми будет доставлена к гайджину, доставит заодно и самого мистера Бендора. Его единственным шансом убить оябуна является постоянное дежурство у постели больной.

Де Джонг покинет Японию сегодня вечером и прилетит в Калифорнию вечером следующего дня. Дело о марках будет решено в ближайшее время. Что же касается Касуми, то он или привезет ее в Японию, или вернется назад с прядью ее волос, поскольку таково было его обещание. Если он сдержит его, то ему обеспечены почет и непреходящая слава во всех дальнейших перевоплощениях. Он уже в таком возрасте, что пора подумать о достойной смерти.

Ему предоставляется редкая возможность возвеличить себя после смерти. Возвращение пряди волос Касуми на родину означает для него отдать должное всему тому, что он любил и ценил в этой жизни. Он просто обязан выполнить обещанное. Выполнить долг означает для настоящего самурая прославиться в веках. Даже пятьдесят миллионов долларов не в состоянии купить бессмертие. А прядь волос Касуми и есть его шанс на бессмертие. Там, в стране, откуда не возвращаются, он встретит своего старого друга – барона Канамори и многих других. Он поведает им о своей верности слову и всему тому, что для него было дорого – друзьям, стране восходящего солнца, его якудза и, конечно же, Касуми.

Медитация.

Де Джонг сел на зафу – маленькую голубую подушку – и сложил ноги в традиционной позе лотоса: левая ступня на правом бедре, правая – на левом. Тело гайджина напряглось и застыло. Глаза он полузакрыл, а руки положил на бедра – ладонями вверх. Левую на правое бедро, правую на левое. Дыхание оябуна изменилось – вдыхал он медленно и почти незаметно для глаз, зато выдыхал с силой. Гайджин старался задать легким мерный, спокойный ритм. Потом он сконцентрировался, стараясь на время позабыть обо всем и сосредоточиться только на образе Касуми. Теперь уже ничто – ни музыка и крики, доносившиеся со стороны кладбища, ни запах дыма, который изрыгали желтые языки пламени, не могли ему помешать. Его душа устремилась к Касуми. В его воображении они снова были молоды. Видение согрело и успокоило его, и оябуна даже стало клонить в сон.

Через несколько минут он открыл глаза и посмотрел в сторону алтаря. Он увидел рисовые колобки, чай и сладкое соевое повидло. Все это он положил перед фотографией Касуми. Это было приношением де Джонга, его даром возлюбленной. Он увидел головку куклы, ее веер и фотографию, на которой они были запечатлены вдвоем в Шинтоистском храме перед тем, как гайджин отправился в Швейцарию.

И еще он увидел дневник Касуми и прядь ее волос.

Де Джонг потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Он даже протер глаза, чтобы удостовериться, что это не сон. Шок приковал его к месту. Когда он поднял руку, чтобы взять дневник, его рука тряслась. Дневник подлинный. Волосы тоже. Нет, ему ничего не привиделось. Он открыл тетрадь, перелистывал страницы, смотрел на детский почерк Касуми, читал написанные ею слова. Глаза его наполнились слезами. Что-то выпало из дневника, и де Джонг нагнулся, чтобы поднять.

Фотография. На ней де Джонг и двое детей Фрэнки Одори.

Неожиданно за спиной де Джонга послышался шепот:

– С ее помощью я добрался до вас.

Де Джонг медленно повернулся и увидел фигуру человека в черном. Гайджин хорошо видел пришельца, но его разум отказывался верить в то, что в его собственном доме находится чужой. Таких храбрецов на свете не существует. Их просто не может быть. Де Джонг все видел и слышал, но отказывался верить, что инстинкты могли до такой степени подвести его.

– Шум и огонь. Неплохо придумано, – сказал Саймон.

Он протянул левую руку, схватил де Джонга за кимоно на груди и рывком бросил его на пол. Англичанин лежал на животе, а Саймон сидел у него на спине. Он прижимал спину де Джонга коленом, а рукой давил на затылок так, что лицо гайджина все больше вжималось в плетеный мат на полу. В правой руке Саймон стискивал тонкий и острый, как игла, стилет. Нагнувшись над оябуном, он ввел лезвие в ухо англичанина и надавил. Клинок вошел легко, а Саймон продолжал его проталкивать все глубже, пока рукоять стилета не коснулась уха.

Де Джонг вздрогнул, но почти сразу же затих. Он только один раз вздохнул и тут же умер.

Саймон извлек стилет, вытер его о брюки и посмотрел, не идет ли кровь из уха де Джонга. Когда он увидел, что крови нет, то поднялся на ноги и встал во весь рост. Он подошел к алтарю, задул свечи и направился к дверце, обтянутой рисовой бумагой. Он приоткрыл ее, убедился, что в коридоре никого нет, и выскользнул из комнаты.

Он двигался в сторону заднего двора дома, туда, где пахло дымом и виднелись языки пламени. Он слышал, как за стеной переругивались японцы, пытаясь потушить костры и заставить замолчать магнитофоны, которые Саймон прикрутил проволокой к надгробиям и верхушкам деревьев.

На цыпочках Саймон дошел до самого последнего окна в конце холла, вылез через него на улицу и сделал то, что делал всю жизнь. Он побежал по направлению к огню и дыму, по направлению к людям, которые кричали друг на друга, метаясь среди памятников и надгробий. Как всегда, он бежал навстречу опасности.