Текст книги "Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки"

Разногласия в партийной верхушке относительно оценки боннского правительства и СДПГ становились все отчетливее. Ульбрихт отверг разработанные для него аналитические материалы, подтверждавшие прежний монолитный образ врага – западногерманского реваншизма. Он верил нашим оценкам, в соответствии с которыми политика разрядки, проводившаяся Брандтом, находилась под угрозой из-за нападок правых сил. Наш источник Герта – секретарша крайне правого политика ХДС Вернера Маркса – информировала нас о взаимодействии консервативных сил со средствами массовой информации, прежде всего с концерном Шпрингера. Путем “вбрасывания” и публикации фальсифицированных или подлинных секретных документов в сочетании с манипулированием общественным мнением раздувалась настоящая истерия. Переговоры с Востоком, которые вел Брандт, представлялись предательством национальных интересов, и это напоминало кампанию против него как против изменника Родины, развернутую в первые годы существования Федеративной республики.

Во время встречи со мной один из важнейших источников в СДПГ описал, под каким давлением находятся правительственные фракции. Они были готовы даже считаться с переходом части своих депутатов в оппозицию и утратой парламентского большинства. Ответственные сотрудники Центрального Комитета отвергли нашу оценку положения в федеральном правительстве, так как она, по их мнению, “лила воду на мельницу Ульбрихта” и его советников Герхарда Кегеля и д-ра Вольфганга Бергера. В свое время Кегель, работавший в немецком посольстве в Москве, сообщил советской разведке дату нападения Гитлера. Советник по экономическим вопросам Бергер знал о растущем сомнении Ульбрихта в способностях Хонеккера руководить партией и государством в усложнявшихся условиях.

Вальтер Ульбрихт понимал значение научно-технической революции. Он видел бурный рост производительных сил в Федеративной республике и других развитых капиталистических странах и начал делать из этого собственные выводы. Ульбрихт с большим интересом наблюдал за новейшими технологическими разработками, которые добывала моя служба. В узком кругу он высказывал сомнения насчет способности Москвы сделать необходимые выводы из происходивших изменений.

Все увеличивавшийся разрыв между уровнем жизни на Востоке и на Западе и связанное с этим недовольство населения ГДР заставили Ульбрихта снова задуматься над планами, давно положенными под сукно. В разговорах с глазу на глаз он обсуждал идею германо-германской конфедерации, делая акцент на экономическом и научно-техническом сотрудничестве. При этом его намерения состояли только в сохранении жизнеспособности ГДР. К концу пребывания на своих постах Ульбрихт продемонстрировал дальновидность, которую в нем вряд ли кто-либо предполагал.

Но так как Ульбрихт не рискнул обсудить эти тонкие размышления в партийном руководстве и в переговорах с советскими представителями, недоверие приверженцев жесткого курса только росло. На конференции рабочих в Ростоке Ульбрихт совершенно неожиданно для других членов партийного руководства заговорил о “признаках нового исторического рубежа”. Тогда я думал, что в этом проявляются признаки нового подхода.

Мой министр, конечно, видел то же самое, но именно поэтому реагировал с возмущением. Мильке заявил, что ростокская речь “не согласована”. Он с нетерпением ждал возвращения руководителя берлинского представительства КГБ Ивана Фадейкина, который из-за событий в политбюро улетел в Москву для консультаций с Андроповым. Хонеккер также уехал в Москву, чтобы пожаловаться Брежневу на Ульбрихта. Брежнев укрепил его в стремлении стать преемником Ульбрихта на посту руководителя СЕПГ. Вместе с Хонеккером он держал в руках нити заговора, который должен был привести к свержению Ульбрихта.

Вальтер Ульбрихт был человеком со своими ошибками и слабостями. Он, коммунист сталинской закалки, обладал явственно выраженным чувством власти, и ему едва ли были ведомы сомнения и угрызения совести. Его склонность к принятию единоличных решений и высокомерию усиливались старческим упрямством почти 80-летнего человека. Но не это ставили ему в вину оппоненты. Ульбрихт должен был быть отстранен от власти, так как он с удивительным чувством реальности оценивал положение в изменяющейся Европе и размышлял о политических последствиях этого развития.

Когда интриги против Ульбрихта были видны еще не всем даже во внутреннем руководящем кругу, я почувствовал на себе их воздействие. Мильке сообщил мне, что Хонеккер с неодобрением отнесся к передаче мною Ульбрихту сообщения о многочасовой встрече с одной из ведущих фигур в парламентской фракции СДПГ. Следовательно, дошло уже до того, что первому человеку в партии и государстве больше нельзя было передавать важную информацию разведки.

Внешне отставка Ульбрихта совершилась корректно и с почестями по сравнению с подобными событиями в других социалистических странах. На VIII съезде СЕПГ в июне 1971 года власть была доверена Хонеккеру, тогда как Ульбрихта избрали почетным председателем партии. Еще некоторое время старик даже оставался формально председателем Государственного совета.

О том, как проходило смещение Ульбрихта, написано много. Но, в отличие от того, что известно из документов, обнародованных в 1990 году, эти события были гораздо драматичнее. Решающая конфронтация между Ульбрихтом и Хонеккером произошла во время беседы с глазу на глаз в летней резиденции Деллн. Перед встречей Хонеккер приказал охране выехать с ним из его охотничьих угодий Вильдфанг и сопровождать в резиденцию Ульбрихта Деллн. Сотрудников Главного управления охраны удивил необычный приказ – на встречу друзей взять с собой не только обычное оружие, но и автоматы. Прибыв к резиденции Ульбрихта, Хонеккер сослался в разговоре с командиром охраны на свои полномочия секретаря ЦК, ответственного за вопросы безопасности. Он приказал занять все ворота и выходы и прервать связь. Следовательно, Хонеккер казался исполненным решимости арестовать своего “приемного отца”, если тот отказался бы выполнить его требования.

Так далеко дело не зашло. После жесткой полуторачасовой дискуссии Ульбрихт, покинутый Москвой и большинством членов политбюро, сдался. Он написал заявление в адрес ЦК с просьбой об отставке, чего от него требовал Хонеккер. Он еще надеялся сохранить лицо и быть в состоянии оказывать политическое влияние в качестве председателя Государственного совета. Но Хонеккер пресек эту попытку с той же жесткостью, с какой осуществил свержение прежнего лидера партии. С горечью говорил старик, приложивший руку к написанию большой главы германской истории, о путче Хонеккера и Мильке, его ближайших соратников с давних лет.

Не прошло и двадцати лет, как круг замкнулся, когда Хонеккер – вот она, ирония истории! – был таким же образом сброшен с пьедестала. После случившегося и он говорил о путче.

Многие в ГДР ожидали, что с окончанием эры Ульбрихта и приходом к власти Хонеккера повеет свежим ветром. И действительно, поначалу казалось, что в экономической и культурной политике обозначаются новые тенденции. Хонеккер практиковал коллективный стиль руководства, призывал высказывать другие мнения, даже вызывал на диалог. Но эти начатки нового были вскоре забыты. Хонеккер, как и его учитель Ульбрихт, был продуктом “реального социализма”. Всегда существовавшие при этом строе идеи реформирования не имели шанса на осуществление. Уже перед открытием VIII съезда при инструктировании делегатов указывалось на то, что “нет причины для обсуждения ошибок”, проблемы преодолеваются “в поступательном движении”. Такого рода пустые слова сопровождали нас до октября 1989 года. Любая попытка демократической дискуссии внутри партии подавлялась.

Понятен вопрос молодых нам, людям старшего поколения: почему мы, более или менее сопротивляясь, все же подчинялись этому стилю, противоречившему “ленинским нормам партийной жизни”? Я тоже должен поставить перед собой этот вопрос.

После подписания Московского договора политика разрядки в обоих германских государствах далеко еще не возобладала. Следовало преодолеть мощные внутри– и внешнеполитические препятствия, прежде чем удалось прийти к разумным отношениям между ГДР и ФРГ, а после трудных переговоров – и к заключению договоров между ними.

Наши источники в христианских партиях сообщали о различных тайных маневрах, с помощью которых предполагалось торпедировать политику Брандта и в конце концов добиться свержения его правительства. Важную роль Играло при этом взаимодействие консерваторов из министерства иностранных дел, промышленных кругов и шпрингеровских газет. Это заставляло Брандта быть осторожным в уступках восточной стороне. ГДР использовала наряду с прочим и различные представления о статусе Западного Берлина в качестве тормоза при переговорах о практических решениях, например о транзитных путях.

Москва по-прежнему с недоверием наблюдала за сближением германских государств, западные державы-победительницы также настаивали на своих правах, дополнительно осложняя проблему. Потребовались доверительное сотрудничество и большое дипломатическое искусство участников переговоров Бара и Фалина, для того чтобы склонить союзников к уступкам.

В октябре 1970 года совершенно неожиданно для непосвященных были вынесены за скобки противоположные позиции по берлинскому вопросу и начались вполне прагматичные переговоры о транзитном соглашении. Руководство СЕПГ так ошеломили новые директивы из Москвы, что два члена политбюро, находившиеся в Париже, совершенно не поняли поворота и следовали старым клише в берлинском вопросе. Пришлось поднять по тревоге сотрудников моей службы в Париже, чтобы растолковать обоим новые директивы.

В конце концов после полутора лет переговоров было разработано и подписано вместе с транзитным соглашением соглашение по Берлину, что означало окончание переговоров. Тем самым началась фаза нормализации отношений между двумя германскими государствами и Западным Берлином. В исторически короткий – двухгодичный – срок Вилли Брандту и его представителям удалось решающим образом переставить стрелки, определявшие будущий ход европейской истории.

Глядя назад, я, кажется, имею право сказать, что поставлявшаяся информация и контакты, осуществлявшиеся моей службой, по-своему, специфическим образом способствовали политике разрядки. Политическое руководство в Москве и те, кто руководил переговорами в ГДР, были так хорошо осведомлены о намерениях другой стороны, что могли реально оценивать возможности достижимого и неизбежные компромиссы.

Парафирование соглашения с ГДР в Берлине и присуждение Нобелевской премии мира Вилли Брандту в Осло почти совпали. По этому поводу я 11 декабря 1971 г. записал в своем дневнике: “Брандт произнес одну из своих речей, оказывающих сильное эмоциональное воздействие. Сегодня он сделал достойное внимания политическое заявление – с многочисленными идеями гражданина мира, которые заставляют прислушаться к себе и с которыми следует согласиться”. К нему вполне применимо утверждение Бисмарка: “Политика – не наука… Это искусство”.

Вот тогда-то над Брандтом и разразилась настоящая внутриполитическая буря. Представители землячеств, в том числе в собственной фракции, снова обвиняли его в предательстве, ведь он отдал немецкую землю полякам. “Доверенные лица” из министерства иностранных дел снабжали шпрингеровские газеты доказательствами тезиса о намерении Советского Союза поглотить Западный Берлин, для чего договоры и должны создать соответствующие условия.

Наши источники сообщали, что ХДС и ХСС, в особенности Штраус и Маркс, развернули многообразные и активные действия, чтобы побудить депутатов правительственной коалиции к голосованию против договоров и тем самым против Брандта. Мы получили надежную информацию о том, что позицию поменяли три парламентария от СвДП, в том числе бывший председатель партии Менде и социал-демократ, функционер одного из землячеств Герберт Хупка.

Так как оппозиция мало чего ожидала для себя от новых выборов, она сделала ставку на конструктивный вотум недоверия, с помощью которого ее кандидат Райнер Барцель должен был быть избран канцлером. Благодаря купленным голосам победа казалась ХДС – ХСС несомненной. Тем самым ратификация договоров была бы сорвана.

В Москве Брежнев поучал Хонеккера насчет эпохального значения договоров, ибо они на ближайшие двадцать пять лет обеспечивали мир в Европе. Правда, советский лидер снова предупреждал насчет намерений как Брандта, так и Барцеля подорвать устои ГДР. которая поэтому не должна оказаться в экономической зависимости от ФРГ. Но, чтобы спасти договоры, в данной ситуации следует поддержать Брандта.

С помощью контактов Германа фон Берга с Баром, Шютцем, Шпангенбергом, Алерсом и Флахом шел поиск путей политической помощи правительству Брандта. Хонеккер, став из Савла Павлом, выступал за еще более далеко идущие компромиссы в берлинском вопросе.

Политические акции не сулили большого успеха по сравнению с покупкой депутатов христианскими партиями. Я вспомнил о депутате из ХДС от Баден-Вюртемберга Юлиусе Штайнере, который превратился в ординарный источник информации и за это регулярно получал денежное вознаграждение. Из нашей кассы я выделил 50 тыс. марок, чтобы побудить его голосовать против вотума недоверия. Штайнер позже утверждал, что получил от Винанда 50 тыс. марок. Дело так никогда и не прояснилось, поэтому нельзя определенно ответить на вопрос, не получил ли депутат двойную оплату.

Перед голосованием вотума недоверия, которое должно было состояться 27 апреля 1972 г., стали известны имена еще четырех депутатов от партий правительственной коалиции, которые собирались голосовать против Брандта. Оппозиция в связи с этим демонстрировала уверенность в победе. Когда затем был объявлен результат голосования, оказалось, что ей, вопреки ожиданиям, не хватило двух голосов. Телевидение показывало озадаченные лица оппозиционных депутатов, растерянного Райнера Барцеля. По меньшей мере два депутата от ХДС проголосовали против собственной партии. Правительственные фракции ликовали. Только два депутата, казалось, оставались совершенно спокойными – Герберт Венер и Франц-Йозеф Штраус. Оба, конечно, были хорошо информированы о тайной борьбе за голоса, предшествовавшей голосованию. Кстати, поражение Барцеля освободило Штраусу путь для выдвижения собственной кандидатуры в канцлеры.

Несмотря на это поражение, правый союз не прекратил борьбы против договоров и продолжал использовать некорректные приемы. Министерство иностранных дел зарегистрировало пятьдесят четыре случая разглашения тайны в связи с формированием общественного мнения против “восточных договоров”. Но в конце концов и в самом ХДС возникли разногласия относительно оценки соглашений. При голосовании почти вся оппозиция воздержалась. “Да”, которое сказала договорам ровно половина депутатов, оказалось достаточным для их ратификации.

Когда Вальтер Ульбрихт умер 1 августа 1973 г., вскоре после своего 80-летия, Европа политически изменилась. Оба германских государства стали полноправными членами ООН. Хонеккер пересмотрел свою позицию по отношению к социал-демократии и принимал в замке Губертусшток Герберта Венера как нового друга.

В то же время меня встревожило сообщение о наблюдении, установленном за нашим важнейшим источником в Ведомстве федерального канцлера. Мы стали искать причины этого и приняли все возможные меры для защиты. После того как мы в буквальном смысле слова помогли предотвратить свержение Брандта, канцлер с нашей же помощью оказался в опасности. Правда, я еще не чувствовал, что девять месяцев спустя случится то, в чем меня обвиняют сегодня, – отставка Вилли Брандта после ареста нашего разведчика Гюнтера Гийома.

Тень канцлера

Три недели спустя после того, как Вилли Брандт стал канцлером, 21 октября 1969 г., шефу Ведомства федерального канцлера представился человек по имени Гюнтер Гийом. Гийом сделал стремительную карьеру во франкфуртской организации СДПГ и только что блестяще зарекомендовал себя в качестве помощника правого политика Георга Лебера, которому помог выиграть выборы в борьбе против более популярного представителя левого крыла Карстена Фогта. Шеф Ведомства федерального канцлера Хорст Эмке не нашел причины отказать тем, кто просил за Гийома, и новый сотрудник был зачислен вспомогательным референтом в новый отдел, отвечавший за контакты с парламентом, союзами, церковью и ведомствами. Не прошло и полугода, как он стал референтом, через год – старшим правительственным советником, подчинявшимся непосредственно руководителю Ведомства федерального канцлера.

Никто и представить себе не мог, что молниеносное восхождение целеустремленного и усердного социал-демократа Гийома обрадовало Главное управление разведки и его начальника Маркуса Вольфа куда больше, нежели шефа Гийома в Ведомстве федерального канцлера. И действительно, мы были все еще точно опьянены тем, на что не могли надеяться и в самых смелых мечтах, – внедрением одного из наших в непосредственное окружение канцлера.

Конечно, мы испробовали все средства для засылки шпионов возможно глубже в центральные правительственные круги Бонна, но никогда нам и в голову не приходило, что Гийом (псевдоним Ханзен) найдет путь в ведомство канцлера, хотя бы из-за строгой проверки, которой подвергались переселенцы из ГДР, если они представлялись в Бонне.

Как и десятки других молодых людей, Гюнтер Гийом и его жена Кристель в середине 50-х годов по поручению моей службы под своими настоящими именами отправились в Федеративную республику. Так как мать Кристель, голландка, к тому времени уже перебралась во Франкфурт-на-Майне, супругов миновали лагерь для беженцев и опрос западными спецслужбами. Они получили от нас задание искать источники в СДПГ и “вести” их, и с этой точки зрения казалось наиболее целесообразным вступление обоих в партию и активная работа в ней. При этом они добросовестно придерживались директивы строго представлять линию правого крыла СДПГ и именно там находить друзей.

Но мы не учли невероятного усердия и самоотдачи Гийомов в работе, благодаря чему они за короткое время продвинулись на более высокие ступени партийной иерархии, чем мы считали нужным. Мы не хотели, чтобы наши агенты, предназначавшиеся для руководства, оказались в свете прожекторов.

Супруги владели фотокопировальной мастерской во Франкфурте, и, кроме того, Гюнтер работал свободным фотографом. Кристель Гийом первой добилась успеха: в начале 60-х годов она стала руководителем бюро Вилли Биркельбаха. Он был особенно влиятельной фигурой социал-демократии, членом правления партии, депутатом бундестага и членом его важных комитетов, а также председателем социалистической фракции Европарламента и статс-секретарем земельного правительства Гессена. На его письменный стол попадали секретные документы НАТО, как, например, исследование “Картина войны” и материалы, связанные с планами на случай введения чрезвычайного законодательства.

В 1964 году Гюнтер Гийом стал оргсекретарем франкфуртской подокружной организации СДПГ, а в 1968-м – оргсекретарем фракции в городском собрании и его депутатом. Информацию он доставлял нам с помощью микрофильмов, вкладывавшихся в пустые сигарные гильзы, которые в лавке его тещи забирал курьер. В определенные дни и в условленное время мы выходили на односторонний радиоконтакт с Гийомом. После того как он и его жена сделали неожиданную головокружительную карьеру в СДПГ, визиты в ГДР стали неуместными, а контакты в Федеративной республике пришлось осуществлять еще осмотрительнее, чем прежде.

Следующим, чье доверие завоевал Гийом, был Георг Лебер. Это имело следствием то, что Лебер в качестве вознаграждения за победу на выборах, которую обеспечил наш человек, пообещал ему должность в Бонне и нашел ее. Мы оказались перед дилеммой: с одной стороны, такая перспектива была слишком уж хорошей, чтобы быть реальной, с другой стороны, Гийом как переселенец из ГДР мог бы стать объектом особенно пристального наблюдения со стороны БНД и Ведомства по охране конституции, попасть, чего доброго, под подозрение и в конце концов оказаться разоблаченным.

Мы рекомендовали нашим агентам-супругам вести себя спокойно и ни в коем случае не привлекать к себе внимания чрезмерным честолюбием. Оба выдержали проверку на благонадежность, причем Гюнтер – благодаря умному поведению во время критического опроса, которому его подверг Хорст Эмке. Многие годы спустя Хериберт Хелленбройх, в последующем руководитель БНД, свидетельствовал, что прошлое и образ жизни Гийомов проверялись в высшей степени придирчиво, но это не подтвердило возникавших расплывчатых подозрений. К удовольствию нового работодателя, Гийом сумел представить свое сотрудничество в прошлом с восточноберлинским издательством “Фольк унд Вельт” как непредосудительное с политической точки зрения. Сомневался только Эгон Бар, заявивший Хорсту Эмке, что он, может быть, и не прав насчет Гийома, но прошлое этого человека делает его принятие на работу в ведомство канцлера крайне рискованным. Предупреждение Бара осталось неуслышанным, как то угодно судьбе всех кассандр начиная с античных времен.

Гийом был не единственным переселенцем из ГДР, происхождение которого вызывало пристальное наблюдение со стороны Ведомства по охране конституции. Стоит только вспомнить о Гансе-Дитрихе Геншере, который до последнего времени не мог избавиться от свойственной жителям одной из земель Восточной Германии особенности произношения. Поэтому не удивительно, что поверили и Гийому, коль скоро были сняты первоначальные подозрения.

Некоторые члены СДПГ так до конца и не примирились с его усердием и постоянным присутствием на заднем плане, когда речь шла о темах, которые, собственно, не должны были интересовать Гийома. Другие были в принципе настроены против тех, кто достиг высокого положения, начав с нуля. Но в пользу Гийома говорили его ум и неустанное усердие, к тому же у него были мощные покровители. Так и получилось, что наш агент Ханзен попал в число самых близких Вилли Брандту людей.

Часто ставили вопрос: только ли благодаря одному Гийому моя служба была в состоянии наблюдать политику Брандта, политику, которая оценивалась очень противоречиво?

От источника в Ведомстве федерального канцлера, каким был Гийом, мы ожидали прежде всего своевременных сигналов на случай угрожающего обострения международной обстановки. Эта задача всегда оставалась дня Гийома важнейшей. Одновременно я указывал ему, что хотя от правительства во главе с Брандтом и не следовало ожидать отхода Федеративной республики от политики НАТО и гонки вооружений, однако вполне можно было представить себе шаги в направлении разрядки в Европе, которые заслуживали самого большого внимания.

Только в 1972 году Гийом оказался в непосредственной близости от канцлера. Он никогда не был знаком с документами о переговорах в Варшаве и Москве, которые готовились в очень узком кругу, часто без участия послов. Об этих процессах мы получали хорошую информацию от других источников, когда переговоры достигли той стадии, которая нашла отражение в документах.

Информация и оценки Гийома имели совсем иное значение, нежели секретные документы, доходившие до нас другим путем. Еще до начала работы в качестве референта Вилли Брандта Гийом входил в более узкий состав его рабочей команды. Готовый на контакты и усердный, он умел наилучшим образом использовать свои многообразные связи. Накануне переговоров между Брандтом и Штофом он вместе с другими источниками помог нам получить почти полную картину намерений и представлений федерального правительства. От него исходила инициатива первоначально не предусматривавшегося посещения канцлером бывшего концентрационного лагеря Бухенвальд.

В 1970 году Гийому было поручено создание правительственного бюро для проведения съезда СДПГ в Саарбрюккене. В качестве руководителя этого подразделения Ведомства федерального канцлера он отвечал и за контакт с ответственными сотрудниками БНД, за прием и дальнейшую передачу поступавшей информации и курьерской почты, доставлявшейся вертолетом. Сотрудники БНД быстро привыкли к тому, что Гийом, очевидно, пользовался доверием правительственных верхов. С согласия Ведомства по охране конституции он вскоре после этого получил и формальное разрешение на ознакомление с закрытой информацией высшей степени секретности.

Но для моей службы важнее всего было то обстоятельство, что свойственные Гийому аналитические способности и острота ума позволяли ему понимать и делать выводы, основываясь на которых мы с несомненностью устанавливали: “новая восточная политика” Брандта является хотя и противоречивой, но все же сменой курса внешней политики Федеративной республики. Его оценка восточной политики Вилли Брандта впоследствии оказалась совершенно правильной, и не будет преувеличением сказать, что он оказал воздействие на характер разрядки отношений между Федеративной республикой и ГДР, убедительно продемонстрировав волю к миру, свойственную Вилли Брандту.

Тем временем Гийом неудержимо продолжал делать карьеру. Петер Ройшенбах, руководитель избирательного штаба и референт по партии в ведомстве канцлера, сам стал кандидатом в бундестаг и поэтому предложил нашего человека в качестве своего преемника. Предложение было принято, и Гийом организовал предвыборную борьбу со свойственными ему эффективностью и осмотрительностью. День и ночь он как помощник, не знающий усталости, находился за спиной Вилли Брандта. Едва ли приходится удивляться, что таким образом он узнал вскоре о человеческих слабостях канцлера, несмотря на то что Гийом и не имел поручения информировать нас об этих аспектах частной жизни политика.

Выборы 1972 года принесли коалиции СДПГ – СвДП неожиданную победу. Сотрудники моей службы, знавшие Гийома, восхищались им, глядя на экраны телевизоров, где его можно было видеть, – усталого, но счастливого помощника Вилли Брандта в предвыборной кампании. В день избирательного успеха было принято решение оставить Гийома рядом с канцлером. С 1 января 1973 г. он был приставлен к канцлеру в качестве личного референта по партийным вопросам и с тех пор участвовал как в заседаниях правлений партии и фракции, так и в совещаниях заведующих отделами правления партии. Благодаря этому у него появилась возможность заглядывать куда глубже за кулисы правящей партии, чем могло позволить ему содержимое канцлерского чемодана для документов, который Гийом оберегал во время поездок шефа. Как едва заметный и немногословный свидетель многих бесед, которые Брандт охотно вел в узком кругу, Гийом узнавал часто гораздо более важное, чем это позволяли сделать бумаги. Его общее задание, как и прежде, заключалось в немедленных сигналах о возможном обострении международной обстановки, в информации о подготовке Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе и о позиции федерального правительства относительно переговоров по разоружению между США и СССР, а также в использовании любой возможности узнать больше о подлинных намерениях США. Гийом выполнял это поручение по мере сил, правда, уже не особенно долго.

Осенью 1972 года во время встречи со своим инструктором из ГДР был арестован один из наших старейших источников в Западном Берлине, сотрудник Восточного бюро Объединения немецких профсоюзов Вильгельм Гронау. По служебным делам Гронау и Гийом имели контакты друг с другом, не зная о разведывательной подоплеке деятельности друг друга. Тот факт, что Гронау однажды предложил нам при случае иметь Гийома в виду как стоящего кандидата, я мог рассматривать только как иронию судьбы или как подтверждение теории, доказывающей, хотя и чисто эмпирически, что люди, которых всеми силами удерживают на расстоянии друг от друга, обязательно войдут в контакт.

После ареста Гронау Ведомство по охране конституции проверило Гийома, что показалось мне тогда само собой разумеющимся. Чего я не мог знать, так это того, что некий сотрудник названного ведомства начал ломать голову над фамилией Гийома и связывать друг с другом следы, казавшиеся до сих пор безобидными. Не позже марта 1973 года Ведомство по охране конституции идентифицировало Гийома как шпиона ГДР. В конце мая был информирован министр внутренних дел Геншер, уведомивший вслед за тем Брандта. Но как и в каком объеме он это сделал, до сих пор остается тайной.

Будто ничего не случилось, Гийом оставался близким доверенным сотрудником Брандта и в конце июня сопровождал его в отпуск в Норвегию, где выполнял на протяжении многих недель задачи личного референта и руководителя канцелярии. Через его руки проходила вся переписка. Есть снимки, сделанные телевидением, на которых можно увидеть Гийома за прибором для дешифровки, читающего только что пришедшую телеграмму. Рут Брандт и Кристель Гийом подружились и гуляли вместе с детьми, если мужья не могли отдохнуть.

В это время в Хельсинки готовилось Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, и из той информации, которую доставлял нам Ханзен, мы могли сделать вывод, что США опасались единоличных акций своих европейских партнеров в обстановке политики разрядки, за которыми мог последовать отход от оборонительного союза. Поэтому они настаивали на заключении Атлантической хартии, в которой государства – члены НАТО должны были подтвердить главенствующую роль США. Конфиденциальные переговоры между Никсоном и Брандтом, между министром иностранных дел Шеелем и госсекретарем Киссинджером, в свою очередь, раздражали других партнеров по НАТО, прежде всего французов, чувствовавших себя обойденными.

Гийом сумел скопировать три особенно важных документа. Первым было письмо, которое 3 июля Ричард Никсон направил Вилли Брандту, с просьбой побудить французов подписать хартию. Письмо с пометкой “личное” заканчивалось написанным от руки приветствием Никсона. Вторым – подробный отчет Вальтера Шееля из Вашингтона о его доверительных беседах с Никсоном и Киссинджером, в которых он предостерегал их от попыток шантажировать европейские государства – члены НАТО, а американцы заявили, что Советский Союз достиг такого прогресса в области военной техники, при котором без технологического довооружения НАТО нанесение первого ядерного удара со стороны Атлантического союза останется за пределами возможного. Третьим документом было сообщение Эгона Бара, который советовал Брандту не поддаваться давлению американцев, ставя на карту хорошие отношения с Францией.

Разногласия внутри НАТО продолжали обостряться. Из документов можно было узнать, что Великобритания не хочет находиться под опекой США, а французский министр иностранных дел Мишель Жобер сравнивал американцев с пожарными, которые сначала устраивают поджог, чтобы потом иметь возможность тушить пожар, делая красивые жесты.