Текст книги "Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки"

В перспективе внешнеполитическая польза западногерманского движения за мир вскоре вошла в противоречие, с точки зрения нашего руководства, с его внутриполитическими последствиями. В ГДР организовывалось собственное движение за мир, которое выступало не только против гонки вооружений, но и против нарушений прав человека, против милитаризации образования в наших школах. Государственная власть реагировала на это репрессиями вместо того, чтобы вступить в диалог с движением, которое она не могла подчинить своему контролю. Так, она упустила возможность вступить в диалог с находящимся под влиянием церкви движением за мир и вместо этого пошла по пути применения административных мер. Узколобость такой политики для многих была непостижима. Я возражал против того, чтобы выяснение отношений с движением за мир было передано министерству государственной безопасности. Мое мнение было, однако, доведено лишь до очень узкого круга лиц.

Противоречие между политикой мира на международной арене и жесткой, вплоть до репрессий, позицией по отношению к участникам движения за мир у себя в стране все более бросалось в глаза, вызывая растерянность даже среди партийного и государственного аппарата. С одной стороны, выдвигалось требование ужесточить реакцию на идеологические диверсии, что выталкивало некоторые группы борцов за мир в ряды оппозиции, а с другой – движение за мир на Западе поддерживалось в соответствии с нашей внешней политикой. В то же время устанавливались все более тесные связи между протестующими на Востоке и на Западе, чьи требования, по существу, были идентичными.

Такая ситуация сказывалась и на работе многих подразделений государственной безопасности. В контрразведке ответственные за оппозиционные группировки, молодежь и церковь не могли разрешить это противоречие. Они должны были принимать меры против “враждебно негативных” сил и в то же время не имели права наносить ущерб внешней политике. Эти противоречивые требования порождали неуверенность у сотрудников, вплоть до министра. Среди прочего эта ситуация сказалась, в частности, на отношении к “зеленым” в ФРГ. Их представителям, а среди них были такие известные деятели движения за мир, как Петра Келли и Герт Бастиан, неоднократно отказывали во въезде в ГДР, так как они хотели здесь встретиться с участниками борьбы за мир.

Для разведки, ориентированной на внешнюю политику, с движением за мир было проще. С нашей точки зрения, движение за мир объективно было направлено против политического курса США и зависимых от него правительств. И количественно, и качественно оно имело совершенно другой вес, чем его предшественники – кампания “Борьба против атомной смерти” в 50-е годы и пасхальные марши в 60-е. Наши анализы показали, что принципиальная переоценка ценностей происходила как раз среди молодежи из буржуазных семей. Карьера и материальное благосостояние были для них не столь важны, как чувство сопричастности к общему делу и самоутверждение. Современные технологии отождествлялись ими с угрозой войны и отсутствием будущего, капиталистическое государство – с отчуждением и лишением возможности самовыражения. Для нашей работы это были важные аспекты. Среди сторонников движения за мир мы могли рекрутировать новых сотрудников. Предпосылкой тому была их учебная специализация, в перспективе обещавшая нам новые источники, и то, что политически они не были явно ангажированы. Ибо мы знали, что активисты движения находились под столь же бдительным наблюдением Ведомства по охране конституции и других западных служб, как оппозиционеры в ГДР со стороны контрразведки.

Другой целью нашей работы было предоставление партийному руководству объективной информации о “зеленых” и других группировках, с тем чтобы устранить предубеждения. Я рассчитывал также на некоторый внутриполитический эффект в достижении более терпимого отношения к движению за мир в ГДР.

И наконец, разведка вносила свой вклад в пропагандистскую битву, которая кипела между блоками. Одна небольшая группа борцов за мир представляла для нас особый интерес. Она называла себя “Генералы за мир”. В 1981 году девять бывших высоких воинских чинов из различных стран НАТО объединились, поскольку опасались, что гонка атомных вооружений, прежде всего на Западе, может привести к ядерному аду. Среди них был отставной генерал граф Баудиссин, один из отцов бундесвера и его демократическая совесть. Из Англии в группу вошел генерал Майкл Харботтл, из Америки – адмирал Джон Маршалл Ли, из Франции – адмирал Антуан Сангинетги, из Нидерландов – генерал фон Мейенфельдт, из Италии – генерал Нино Пасти, из Португалии – генерал Франсиску да Кошта Гомеш. Через несколько месяцев после основания группы к ней примкнул отставной генерал Герт Бастиан, в последнее время командир танковой дивизии, оставивший свою службу в бундесвере, поскольку не хотел нести ответственность за ракетное вооружение и разделять все более реакционные настроения своих коллег. Спутницей жизни Бастиана стала самая популярная и яркая представительница западногерманского движения за мир Петра Келли.

Девять высокопоставленных военных, как бы парадоксально это ни звучало, вскоре приобрели весьма значительный статус в движении за мир. Их влияние вышло далеко за рамки круга непосредственных участников. Уже во вторую мировую войну все они были офицерами и в своих странах пользовались большим уважением. Многие из них работали в области стратегического планирования НАТО, а также участвовали в разработке концепций атомного устрашения. Никто не мог их упрекнуть, как молодых активистов, что они не знают того, о чем говорят. Они могли с чисто военной точки зрения убедительно опровергнуть американский пропагандистский лозунг “о советской угрозе”.

Головой и мотором группы, своего рода директором-распорядителем был Герхард Каде, сотрудник-исследователь Гамбургского университета и публицист. Его основные исследовательские интересы лежали в области связей высшего генералитета с военной индустрией в ФРГ и США. Изыскания привели его к резко критической оценке роли военнопромышленного комплекса в системе рыночного хозяйства.

Большой проблемой группы “Генералы за мир” было финансирование их деятельности. Поездки на совместные встречи, доклады и дискуссии они вынуждены были оплачивать из своих средств. У них не было возможности публиковать свои анализы и требования. Это был наш шанс.

У меня не было необходимости давать своим сотрудникам специальные распоряжения искать контакты с группой.

Вскоре после ее основания один сотрудник доложил мне, что его отделу через источник в Гамбурге удалось выйти на организатора “Генералов за мир” Герхарда Каде. Он был готов к переговорам с посланцем из ГДР.

Я послал двух людей, которые приехали якобы по поручению Совета министров ГДР» что мы часто делали для контактов с потенциальными источниками в Западной Германии. Мы не были настолько наивными, чтобы полагать, что этой “крыше” действительно поверят. Тот, кто имел хоть какое-то представление о структурах ГДР, должен был быстро догадаться, что имеет дело с разведкой. Но это прикрытие действовало успокаивающе на партнера по переговорам и давало ему определенную защиту, а уж совсем наивные оставались убежденными, что они ведут беседу с представителями политических или научных кругов. В подобных деликатных случаях мы, как правило, поступали совершенно иначе, чем секретные службы США, которые редко прибегали к маскировке и предпочитали с самого начала вести разговор о вербовке и оплате.

После нескольких встреч и разговоров Каде получил псевдоним Супер, что выражало и его значение для нас. В разговоре Каде быстро перешел к проблеме группы “Генералы за мир” – к отсутствию финансовых ресурсов. Он полагал, что ежегодная сумма в 100 тыс. марок существенно облегчила бы ее общественную деятельность. Я санкционировал эту сумму, которая, естественно, выплачивалась не от имени разведки, а как помощь от Института политики и экономики.

Когда стало ясно, что эта акция принесла большой успех, всевозможные инстанции в ГДР стали утверждать, что это их заслуга. Самой неприятной была при этом роль зятя Хонеккера Манфреда Файста, который до 1989 года руководил отделом международной информации в ЦК. Файст рассказывал Хонеккеру, что он является инициатором поддержки генералов.

Я не знаю, все ли члены группы “Генералы за мир” были информированы об источнике финансирования, точнее сказать, что они понимали под этим институтом. Они должны были задаться вопросом, каким образом у их объединения оказались деньги, но возможно, что они удовлетворились объяснением Каде о нашедшемся спонсоре.

Наше ежегодное пожертвование было не единственной поддержкой с Востока. Одновременно КГБ постарался установить связь с Каде и проинформировал меня об этом. Совершенно очевидно, что Каде удалось побудить КГБ командировать одного советского генерала в группу “Генералы за мир”, во всяком случае это имело место.

Впрочем, это совсем не означало, что группа стала попросту рупором Москвы. Каде должен был выносить свои собственные представления на обсуждение всей группы, а своенравными личностями, входившими в нее, вряд ли можно было манипулировать. Тем не менее в заявлениях генералов можно было ощутить то влияние, которое мы проводили через Каде.

Так, например, бывший генерал-танкист Бастиан поначалу в равной мере возлагал ответственность за гонку вооружений и на Восток, и на Запад, а в последующем все более четко принимал позиции Варшавского договора. Когда в 1987 году в одном интервью для радио ГДР его спросили, служит ли последняя речь советского министра иностранных дел Громыко укреплению мира, Бастиан ответил: “Да, я так думаю. Я полагаю, что предложения, которые последнее время исходят из Москвы, весьма конструктивны, и надеюсь, что они найдут позитивный отклик на Западе”. Близость Бастиана к позициям Москвы вызвала в западногерманском движении за мир острые дискуссии и не всегда была созвучна заявлениям его спутницы жизни Петры Келли.

У меня нет доказательств того, был ли Бастиан осведомлен о контактах Каде. Однако оба так тесно сотрудничали друг с другом, что Бастиан должен был по меньшей мере о чем-то догадываться. Образ мыслей этого цельного человека купить этим было нельзя. Во всяком случае, для нашей контрразведки он оставался подозрительной личностью, и ему долгое время был закрыт въезд в ГДР.

Герхард Каде умер в 1995 году. Его связи с нами и с КГБ никогда не были обнаружены. Герт Бастиан покончил с собой после того, как застрелил Петру Келли.

Когда меня спрашивают, не сожалею пи я о том, что проник в такую группу идеалистически настроенных и глубоко порядочных людей, чтобы по возможности ими манипулировать, я могу совершенно спокойно ответить однозначно – “нет”. В этой акции – в отличие от некоторых других операций – у меня никогда не было сомнений. В конце концов, мы не были ни инициаторами этой группы, ни ее идеологическими подсказчиками. Мы только содей ствовали тому, чтобы их голос был услышан. То, что некоторые члены этой группы, возможно и под нашим влиянием, сближались с нашими внешнеполитическими позициями, делу не вредило. Как едва ли какие-нибудь другие группировки, “Генералы за мир” благодаря их компетенции и мужеству помогли широкой общественности в 80-е годы осознать опасность войны и тем самым подвигнуть правительства на более разумный политический курс. Как и вчера, я сегодня испытываю по отношению к этим людям глубокое уважение.

Активные мероприятия

В отрезвляющей пьесе Бертольта Брехта “Мероприятие” есть такое место:

Какую низость ты бы ни совершил, чтобы

Вытравить низость?

Если бы ты мог в конце концов изменить мир,

То перед чем

Остановился бы ты ради этого?

Кто ты?

Погрузись в грязь,

Обнимай палача, но

Измени мир: он нуждается в этом!

Эти слова могут быть своего рода девизом того аспекта работы секретной службы, который классически именуется дезинформацией, а в X отделе моей службы его называли “активными мероприятиями”. При слове “дезинформация” многие неизбежно думают о лжи и сознательном введении в заблуждение, однако этот метод настолько же стар и многогранен, насколько и сами разведывательные службы, и не более порочен и аморален, чем любые действия разведки. Из-за негативных ассоциаций, вызываемых понятием “дезинформация”, она именуется также “черной пропагандой”, или “психологической войной”.

Наш X отдел поначалу возник из очень маленькой рабочей группы, которую мы создали в 50-е годы по инициативе Ивана Агаянца, одного из самых интеллигентных ветеранов КГБ. Она имела задачу средствами разведки воздействовать на общественное мнение в Федеративной республике. Хотя группа и стала самостоятельным отделом, она никогда так и не достигла численности и значимости, как другие отделы, поскольку я не питал иллюзий, зная об ограниченном потенциале и низкой действенности такой “идеологической” войны.

Подобного рода пропаганда была мне знакома из первых рук, когда летом 1943 года я в Москве был направлен на радиостанцию “Дойчер фольксзендер”, где мы по примеру Сефтона Делмера, организовавшего знаменитое солдатское радио Кале, выпускали в эфир смесь из подлинных известий и фальшивок, чтобы побудить немцев к сопротивлению и дискредитировать их руководство. Тогда я понял, что подобные передачи должны быть по содержанию как можно ближе к правде, чтобы возыметь свое действие.

Опыт, почерпнутый во время второй мировой войны, был развит обеими сторонами в холодной войне. Территория Германии как раз представляла собой арену для различных форм пропагандистской борьбы. В боннском министерстве обороны вскоре после его основания был создан отдел “психологической борьбы”, деятельность которого, естественно, носила наступательный, а не оборонительный характер. Я уже говорил о диверсиях с воздушными шарами и листовками Восточного бюро СДПГ и других организаций, которые управлялись секретными службами США. Американцы не скупились на средства для издания газет и строительства радиопередатчиков: в Берлине это была РИАС, которая перед 17 июня 1953 г. и в этот день прошла свое испытание, а позже в Мюнхене появились радиостанции “Свобода” и “Свободная Европа”, которые вещали на языках государств Варшавского договора.

Тем, что мы своевременно знали все стоящее внимания об отделе “психологической борьбы” – боннском аналоге-противнике нашего X отдела, – мы обязаны одному офицеру, который в начале 60-х годов завербовал в качестве информатора высокопоставленного сотрудника министерства обороны, сумев заверить его, будто он работает на американскую службу. После выхода на пенсию этот агент, якобы работая на американцев, стал председателем окружного отделения рабочей группы Христианско-социального союза по военно-политическим вопросам в Мюнхене и региональным уполномоченным боннской рабочей группы по вопросам обороны. Ему даже удалось завербовать бывшего руководящего сотрудника Восточного бюро СДПГ, который перешел в ультраправое крыло Христианско-демократического союза, поскольку решительно не принимал политику разрядки Брандта. Таким образом, заклятые противники нашей системы оперировали нашими деньгами и снабжали нас информацией, ничего при этом не подозревая. Впрочем, для нашего героя в 1984 году наступило неприятное пробуждение, когда он был арестован и обвинен в шпионаже в пользу ГДР на протяжении четырнадцати лет. Мы, правда, знали, что ему грозит провал, но ведь не могли же мы ему предложить переселиться в ГДР, поскольку он убаюкивал себя тем, что является агентом ЦРУ.

Главные задачи отдела активных мероприятий заключались в том, чтобы сделать явной подрывную активность противной стороны и одновременно целенаправленными фактами и документами в комбинации со сфабрикованными нами материалами лишить доверия те личности и структуры Федеративной республики, которые были враждебно настроены против ГДР.

В этой связи деятельность X отдела имела в моих глазах действительно важное значение, когда ему удавалось разоблачить и поставить к позорному столбу прежних нацистов и лишить доверия политически “вечно вчерашних” подстрекателей холодной войны. У меня никогда не было наивной веры в то, что булавочные уколы наших “активных мероприятий” могут оказать заметное влияние на политическую систему и экономику Федеративной республики, а тем более серьезно их дестабилизировать. И когда теперь самозваные блюстители морали искренне или лицемерно возмущаются по поводу того, что мы прослушивали телефонные разговоры западногерманских политиков, я в этой связи могу только повторить то, что сказал в интервью журналу “Шпигель”: политики сами должны знать, какие телефонные разговоры можно вести из автомобиля, а какие – нет. Надо быть более чем наивным, чтобы удивляться практике прослушивания у секретных служб. К этому я хотел бы добавить, что наши подслушивающие устройства не шли ни в какое сравнение с теми, что имели соответствующие службы США на немецкой территории, действующие и поныне.

Нам вскоре пришлось отказаться от наших попыток открыть в Федеративной республике собственные издания, поскольку это было выше наших возможностей. Вместо этого мы сконцентрировались на установлении контактов с журналистами, при этом, правда, входя в столкновение с другими подразделениями нашего министерства. Сотрудники контрразведки имели своей задачей ограничивать, насколько возможно, деятельность западных журналистов, в то время как сотрудники X отдела готовы были даже оказывать им помощь в поиске материала, чтобы установить контакты.

Поскольку мы, естественно, не могли определять, что из передаваемых журналистам материалов будет опубликовано, мы дополнительно основали фиктивные бюллетени ХДС и СДПГ, которые получили названия “Митте” и “СДПГ-Интерн”. Их сообщения составляли сотрудники X отдела, которые мастерски умели подражать стилю и манере письма отдельных политиков ФРГ. Для СвДП не было необходимости создавать фиктивный орган, поскольку там с нашей помощью возникла подлинная служба под названием “Х-Информационен”. Разнообразие идей наших сотрудников, естественно, ограничивалось критерием правдоподобного сообщения. Однако их деятельность обрела собственную динамику, которую едва ли можно было сдержать, и в свет порой выпускались вещи, которые выходили за рамки того, что должна себе позволять секретная служба. Так, например, я должен считать горькой иронией историю, что именно сотрудник X отдела, выдумавший и распространивший высказывания Ганса Мартина Шляйера, которые тот якобы сделал, когда его похитили, был одним из первых авторов разоблачений против своей же службы в бульварной прессе после 1989 года.

Отдел “психологической борьбы” боннского министерства обороны был отнюдь не единственным в борьбе против влияния ГДР, но он пользовался покровительством со стороны политических объединений и именитых политиков правого спектра и связанных с ними СМИ. Наряду с Герхардом Лёвенталем, с его телевизионной рубрикой, и периодическими изданиями газетного короля Акселя Шпрингера, которые вплоть до 80-х годов аббревиатуру ГДР продолжали печатать в кавычках, против социалистической Германии вел борьбу прежде всего иллюстрированный журнал “Квик”, главный редактор которого был нам знаком. Это был тот самый ван Нойхус, который с 1954 года до начала 60-х годов под псевдонимом Нанте работал в качестве агента на нас и, сверх того, был двойным агентом западногерманской разведки. Несмотря на неписаный закон никогда не выдавать агента – даже в том случае, если он с незапамятных времен перестал быть активным, – я все же в конце концов дал согласие на то, чтобы журналу “Штерн” была выдана квитанция с подписью Нойхуса, опираясь на которую гамбургский журнал мог предъявить ему аргументированное обвинение в шпионаже. Мне и сейчас сделанный мною тогда шаг кажется несколько проблематичным, так как он граничит с нарушением доверия, но тогда мне это представлялось необходимым, чтобы заткнуть рот Нойхусу. В своем листке он непрестанно нападал на “восточные договоры”, и мы даже начали опасаться, что они могут быть торпедированы.

Примечательно, что после своего разоблачения “Штерн” должен был в течение многих лет вести судебный процесс против Нойхуса и его издательства, который он выиграл только потому, что Нойхус не смог доказать, что он не шпион. Истина в юридическом смысле сама по себе, в таком случае мало что значит. То, что ван Нойхус после объединения выступал в специально созданных для новых федеральных земель бульварных газетенках в качестве эксперта по делам Штази и нашей разведки, можно считать только анекдотом на полях этой грязной истории…

Менее успешными, чем разоблачение Нойхуса, были наши усилия, целенаправленно распространяя смесь фактов и слухов, нанести ущерб таким политикам, как Франц-Йозеф Штраус, Альфред Дрегтер или Вернер Маркс. Штраус для подобных уловок был слишком крупной рыбой. Мы ничего не могли добиться, упрекая его в коррумпированности. А в других случаях затраты не стоили результата, так как, несмотря на кратковременное возмущение, они равнялись нулю. Мы должны были извлечь для себя урок: скандалы и скандальчики вокруг политиков, так же как и частная жизнь футболистов или актеров, были повседневной пищей бульварной прессы: сегодня у всех на устах, а завтра забыты.

По-другому обстояло дело с нашими акциями против бывших нацистов и с усилиями по поддержке движения за мир. Как я говорил, мы пытались, осторожно дозируя воздействие, прибрать к рукам западное движение за мир, не вступая при этом в открытые конфликты с собственным политическим руководством. В мероприятиях против старых нацистов подобных опасений у нас не было.

Уже в первые послевоенные годы многие чиновники гитлеровского рейха в Федеративной республике в период канцлерства Аденауэра оказались на службе и достигли высоких чинов, и так было на всех уровнях в партиях, армии, юстиции, государственном аппарате, а также в секретных службах. При этом в большинстве случаев речь шла не о так называемых мелких попутчиках. Статс-секретарь Аденауэра Глобке мог с полной уверенностью считаться символической фигурой в кругу подобных персон.

Под руководством профессора Альберта Нордена, пережившего “третий рейх” в США, мы организовали в 50-е годы в ГДР пресс-конференции, на которых было раскрыто нацистское прошлое политиков и государственных чиновников Федеративной республики. Тогда, как и позже, подобные акции часто приносили желаемый эффект: министр Теодор Оберлендер и министр-президент Ганс Фильбингер вынуждены были уйти в отставку, Георгу Кизингеру и Генриху Любке пришлось признать, что они приукрасили свои биографии. Нам даже удалось в 1972 году заставить преждевременно подать в отставку тогдашнего президента федерального Ведомства по охране конституции Губерта Шрюбберса, напомнив о его прошлом в период “третьего рейха”, а это был человек, который, подобно Рейнгарду Гелену, вскормил многие поколения ведущих чиновников в Федеративной республике и так же, как и Гелен, был заметной фигурой в нацистском государстве.

Наша поддержка супругов Кларсфельд привела нас к очередному конфликту с контрразведкой министерства госбезопасности, так как они уже давно числились в списках нежелательных лиц, протестуя против антисемитизма в социалистических государствах. Моей службе удалось добиться для них разрешения на въезд и допуска к архивам. Тем самым на них, как и на каждого, кто вступал в контакт с нашей службой, в X отделе были заведены личные дела и присвоены псевдонимы, о чем они не имели ни малейшего представления. Всякий, кто имел хотя бы приблизительное представление о делопроизводстве в госбезопасности и в моей службе, согласится со мной, что смешно только на этом основании считать супругов Кларсфельд приверженцами ГДР, а тем более Штази.

Не менее болезненными для меня, чем попытка заклеймить таких искренних борцов за справедливость, как супруги Кларсфельд, в роли пособников Штази были все время повторяющиеся усилия приписать моей службе опасные интриги неонацистской окраски, которые стихийно вспыхивают то в старых, то в новых федеральных землях.

Совершенно очевидно, что одно дело – направить внимание общественности на источник коричневого образа мыслей и на ростки подобных действий и совсем другое – поддерживать и поощрять коричневую заразу. Я предоставляю самому читателю решить, мог ли именно я, сын еврея, быть как раз тем, кто допускал или инициировал осквернение еврейских кладбищ и другие позорные неонацистские действия. Чтобы вырвать из памяти 40 лет существования ГДР как государства, антифашизм в нем обычно приписывается только указаниям сверху и искаженно изображается таким образом, чтобы поставить на одну доску злодеяния нацистов и те противоправные дела, которые имели место в ГДР.

При этом я должен сказать, что историю ГДР невозможно объяснить насаждаемым сверху антифашизмом и всеобщим тупым послушанием. Подобные логические конструкции совершенно упускают из виду ту вдохновенную мечту о новом, лучшем и более справедливом общественном строе, как это нам тогда действительно представлялось. Пусть наше политическое руководство тогда слишком поспешно и поголовно освободило всех граждан республики от причастности к вине “третьего рейха”, а наследие коричневых лет целиком возложило на Федеративную республику, все же остается истиной, что в ГДР существовала подлинная и искренняя вера в действительно новое начало.

Я очень хорошо припоминаю озабоченность отца тем, что за текущими делами будет предана забвению вина немецкого народа. Движимый этим беспокойством, он написал драму “Что человек посеет”, а также сценарий для студии ДЕФА “Совет богов”, в котором шла речь о зловещем союзе военных преступников с современной крупной индустрией.

Даже в последние годы существования ГДР, когда антифашистские заверения стали зачастую словесной шелухой, антифашизм все еще жил в искусстве, в высшей школе и университетах и не в последнюю очередь в диссидентских кружках. Эти люди и тогда еще были убеждены в том, что в ГДР можно создать лучшую немецкую альтернативу. Их трагедией было то, что они стали жертвой все резче проступавшего противоречия между их социалистическими идеалами и реальной социалистической действительностью.

В конце 70-х годов доверие министерства к моей службе остановилось на некоей точке замерзания – и не в последнюю очередь из-за активности X отдела. Этому способствовала одна из публикаций “Шпигеля”, где речь шла о манифесте так называемого Союза демократических коммунистов Германии, в котором проводилось резкое разграничение реформаторского коммунизма и сталинизма. Первой реакцией нашего политического руководства было незамедлительное закрытие восточноберлинского бюро “Шпигеля”, а затем последовало проведение во всех организациях СЕПГ массированной кампании против “размягчения”.

Едва появился этот манифест, я был вызван к Мильке. С серьезной миной он сообщил мне, что, как оказалось, во всем этом виноват Герман фон Берг, негласный сотрудник нашей разведки, и именно против него ведется расследование. Но я знал не только фон Берга, но и манеру Мильке блефовать. Мильке прав был только в том, что фон Берг действительно длительное время был связан с нашим X отделом, поскольку он, будучи заместителем руководителя пресс-службы при Совете министров ГДР, располагал хорошими связями с политиками Федеративной республики и Западного Берлина, а также с наиболее информированными журналистами, в том числе и из “Шпигеля”. На мой вопрос, что доказывает авторство сомнительного манифеста, Мильке ответил столь же железным молчанием, как и присутствовавший при этом его заместитель Бруно Беатер.

Лишь спустя некоторое время я смог составить картину того, что произошло. Фон Берг был под постоянным завистливым наблюдением своего бывшего начальника, доверенного лица Беатера, и поэтому попал под подозрение как возможный автор манифеста. Сотрудники контрразведки, которым было поручено заняться этой историей, увезли фон Берга на конспиративную квартиру, где, держа его в полной изоляции, подвергли допросу. Кое-что все-таки просочилось в прессу, и “Шпигель”, а также и другие СМИ не опровергли авторство Берга.

Все же я смог добиться согласия Мильке, ссылаясь на политическую миссию фон Берга по отношению к Брандту, не возбуждать против него процесса. Это навело Мильке на мысль, что после освобождения фон Берга из-под домашнего ареста моя служба должна как-то умиротворить его, чтобы он, чего доброго, не сбежал на Запад и не растрезвонил там, как с ним обошлись. В конечном счете этого нельзя было предотвратить, хотя нам и удалось уговорить фон Берга остаться в стране на относительно длительное время. Когда его невозможно стало больше удерживать от подачи заявления о выезде, он согласился не разглашать факт сотрудничества с нами. Он сдержал слово даже тогда, когда, будучи уже в Федеративной республике, выступил с резкими нападками на политику руководства ГДР.

Однако каким образом появился на свет сомнительный манифест, остается и поныне тайной, хранимой фон Бергом и “Шпигелем”.

Весной 1979 года Мильке создал независимую комиссию, которая должна была заняться деятельностью Главного отдела IX министерства, а именно Следственного отдела, который находился под его непосредственным руководством и который он всегда ставил в пример другим. И хотя все проводилось строго секретно, просачивалось то одно, то другое, и таким образом я впервые услышал, что существует понятие АСП – “агент со специальным поручением”. Что при этом имелось в виду?

Время от времени случалось, что служащие Национальной народной армии, дезертировавшие на Запад, возвращались, поскольку их иллюзии о золотом Западе не выдерживали трезвого сравнения с реальностью. Их положение было плачевным: с одной стороны, пропаганда выжимала все возможное из их возвращения, с другой – не было доверия к их лояльности и политической надежности. После возвращения их арестовывали и на допросах вытряхивали до кишок. Особенно важно было установить, не пытались ли их завербовать западные секретные службы и, если да, с каким заданием.

В южном пограничном округе ГДР, в Зуле, где результаты подобных допросов в большинстве случаев были весьма незначительными, изобретательные следователи ухватились за идею побудить своих подследственных с помощью обещания смягчить арестантский режим и разных посулов к выдумке детективных историй. Так возникла паутина лжи об “агентах со специальным поручением”, которые якобы были выпестованы американскими спецслужбами в лагерях для беженцев. В течение ряда лет пропагандистская война между ГДР и Федеративной республикой и постоянный страх перед “малой”, или “скрытой”, войной породили атмосферу, в которой подобные лживые сказки без стеснения распространялись и заглатывались, хотя само название АСП звучало сомнительно на языке ГДР и отнюдь не звучало по-английски.