Текст книги "Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки"

Наши неудачи в африканских делах всегда связаны в моих воспоминаниях с трагическим случаем – смертью товарищей Пауля Марковски и Вернера Ламберца. Ламберц, член политбюро СЕПГ, и Марковски, заведующий международным отделом ЦК, в 1978 году полетели в Ливию, чтобы склонить на свою сторону посредника в эритрейском конфликте Каддафи. На обратном пути вертолет разбился. Я получил это известие, будучи в зимнем отпуске в горах. Это было тяжелым ударом не только потому, что меня связывали с погибшими дружеские отношения, но и потому, что они принадлежали к тем немногим в правительственных кругах ГДР, от кого можно было ожидать готовности к реформам. О Ламберце поговаривали как о потенциальном преемнике Хонеккера. Поэтому в связи с его смертью поползли слухи. Я позаботился о протоколе следствия по делу о катастрофе. Вся информация сводилась к тому, что пилот не был профессионально подготовлен к ночным полетам и не имел права лететь в обратный рейс в темноте, но Вернер Ламберц настойчиво этого требовал.

Прямые разведывательные связи с Ливией мы не поддерживали никогда. В отдельных случаях ливийская сторона стремилась получить то или иное снаряжение, и, как обычно в подобных ситуациях, наша служба выступала посредником. Конечно, моя служба была бы активнее, если бы появлялись интересные перспективы, но Ливия уже обеспечивалась сполна своим западногерманским партнером и была довольна. Ливийские разведчики прошли выучку в Федеративной республике и там получали техническое оснащение, которое они не могли купить в каком-либо другом месте. Поэтому контакт ограничивался небольшими поставками интересовавшей их техники, оснащением учебного центра и проведением учебного курса по личной охране соответствующим управлением нашего министерства, который пришелся по вкусу охранникам Каддафи.

В отличие от нашей безуспешной деятельности в Эфиопии, я смог настоять на отказе, когда руководство КГБ попыталось в 1979 году склонить нас послать побольше сотрудников в Афганистан. Я твердо сказал Мильке, что мы там ничего не выиграем. Употребив всю присущую нам дипломатичность, мы ограничили нашу помощь оснащением госпиталя и оказанием посредничества во встрече в Берлине между представителями моджахедов и Наджибуллой.

Против работы ГДР и моей службы для освободительного движения, например СВАПО в Намибии или АНК в Южной Африке, до сего времени никто не протестовал, но тогда, когда они вели вооруженную борьбу, в глазах многих они были террористическими организациями, как, например, теперь часто называют ООП.

Мы поддерживали АНК в его борьбе против апартеида, в то же время осторожно старались усилить его левое крыло, но так, чтобы не вызвать раскола внутри движения. В конце 70-х годов лидер Южноафриканской компартии Джо Слово обратился в ЦК СЕПГ с просьбой, чтобы мы подготовили группу сотрудников АНК для контрразведывательной работы: он опасался, что шпики южноафриканского правительства смогут беспрепятственно проникнуть в их ряды. Хонеккер согласился, и тогда по два-три раза в год мы стали обучать по доброй дюжине южноафриканцев уловкам двойных агентов – как дезинформировать противника, не выдавая своей осведомленности и проникая в его ряды.

За контакты с арабскими государствами и с палестинскими организациями, особенно с ООП Ясира Арафата, западные СМИ почти в унисон обвиняют мою службу и меня в поддержке терроризма. Так же как связь с органами безопасности и разведки африканских и арабских государств осуществлялась на основе политических решений, государственных договоров и соглашений, так устанавливались и наши контакты с ООП. И наше политическое руководство, и мы в разведке считали, что палестинцы борются за свои законные права. Среди народов, освободившихся после второй мировой войны от колониализма, они были единственными, исключенными из процесса самостоятельного национального развития.

В 1969 году резидент нашей службы в Каире установил контакт с Арафатом и с руководителем более радикального Народного фронта освобождения Палестины Жоржем Хабашем. Первый официальный контакт был, однако, установлен в конце 1972 года или в начале 1973 года. Арафат во время своего посещения Берлина в разговоре с Хонеккером выразил стремление к такому контакту, с ним позднее встретился мой представитель в Москве. Это было как раз в то время, когда ООП была признана Лигой арабских государств в качестве единственного представителя палестинского народа и получила в ООН статус наблюдателя. Вскоре после этого ГДР установила с ООП дипломатические отношения.

За несколько месяцев до этого, в августе 1972 года, члены палестинской террористической группы “Черный сентябрь” напали на квартиру израильской олимпийской команды в Мюнхене, двух спортсменов убили, девятерых взяли в заложники. Под руководством тогдашнего министра внутренних дел Геншера акция освобождения в аэропорту Фюрстенфельдбрук была спланирована и проведена настолько дилетантски, что пятеро из террористов, один полицейский и все девять заложников были убиты. Последующий анализ этой кровавой бойни повлек за собой резкую критику властей. Нападение на олимпийскую деревню впервые дало понять Федеративной республике, но и нам тоже, что террористы могут перебрасывать свои группы в любую страну.

В разговоре с Арафатом в Москве наш представитель осудил акцию в Мюнхене и поставил условием контактов с нашей службой исключение в будущем подобных вылазок. Арафат с этим согласился и назначил Абу Айяда своим уполномоченным по вопросам безопасности. Во всех наших дальнейших контактах мы ставили непременным условием отказ ООП от террористических актов в Европе, и Абу Айяд, как и другие наши партнеры, выражал с этим согласие.

Совместная работа с ООП в области разведки определялась различными интересами: каждая сторона искала свою выгоду. После установления прямых связей с разведорганами ООП стало ясно, что единство взглядов по основным политическим вопросам имеет четкие границы. Во всех переговорах наши люди не оставляли сомнения в том, что ГДР, хотя и выступает за уход Израиля из земель, занятых в 1967 году, и за право палестинцев на самоопределение, но одновременно поддерживает право на существование и развитие государства Израиль при наличии международных гарантий мирного урегулирования. Но признание государственности Израиля в начале 70-х годов для многих палестинских лидеров было все равно что красная тряпка для быка. Общение, к тому же, затруднялось явным или скрытым антикоммунизмом многих сотрудников аппарата безопасности ООП.

Так как палестинцам очень скоро стало ясно, что от нас нечего ожидать выпадов против Израиля, а также получения секретной информации о нем, их интересы сконцентрировались на обучении своих сотрудников и на заказах снаряжения для вооруженной борьбы. Мы же, в свою очередь, стремились получить информацию о США и их союзниках, об их стратегических планах, их системах вооружения и активности их секретных служб. Абу Айяд и другие часто намекали на то, что они имеют связи в высших правительственных кругах США, в военных штабах НАТО и в центрах разработки и производства вооружений. Учитывая же их широкие международные связи, нам это не казалось невероятным. Мы действительно получили полезную информацию внутреннего характера, например о содержании Кэмп-Дэвидских соглашений между Израилем и Египтом, но в целом наши ожидания оправдались столь же мало, как и ожидания ООП.

Для нас представляли ценность сведения палестинцев обо всем, что касалось очага напряженности на Ближнем Востоке. Через наших резидентов в арабских государствах мы поддерживали регулярный обмен разведывательной информацией со службой Абу Айяда. Через нее мы были хорошо осведомлены о деятельности ЦРУ, БНД и других западных служб в этом регионе, которые нас здесь далеко опередили.

Неожиданное значение приобрело наше скромное присутствие на Ближнем Востоке во время драматических событий 1982 года в Ливане. Когда израильская армия бомбежками превратила Бейрут в сплошные развалины и Москва на некоторое время потеряла связь со своим посольством и сотрудниками КГБ, наши офицеры были единственными, кто располагал радиопередатчиками и имел прямую связь с ООП. Под бомбежками и обстрелами они таким образом встречались со своими партнерами. Когда позже я награждал наших офицеров за отвагу в работе, они рассказали, в какой огненный ад превратили Бейрут ежедневные длительные обстрелы Израиля. На фоне жестоких гражданских войн во всех точках земного шара сейчас уже забылся ужас тех дней в Ливане, однако тогда даже израильские солдаты впадали в шок при виде лагерей Сабра и Шатила; многие уклонялись от выступлений против мирного населения, а некоторые стали потом участниками движения за мир в Израиле.

Американские и израильские публикации сводили контакты не только моей службы, но и других подразделений нашей госбезопасности с ООП исключительно к поддержке палестинского терроризма, поскольку они рассматривали ООП только как террористическую организацию. Я никогда не делал секрета из того, что осуждаю террористические акты и провожу большое различие между терроризмом и освободительной борьбой, и не только я. В документе от 8 мая 1979 г. из Отдела XXII министерства госбезопасности, антитеррористического отделения, которое, впрочем, подчинялось не мне, а другому заместителю Мильке, рассматриваются возможные акты насилия палестинских экстремистов и других террористов и оценивается значение их для ГДР. Этот документ все время используется как доказательство того, что мы впутались в террористическую деятельность, в то время как преамбула этого документа замалчивается, потому что в ней сказано: “Подобная деятельность, исходящая с территории ГДР, представляет собой политическую угрозу и ущемляет интересы безопасности”.

Отдел XXII министерства госбезопасности стал впоследствии, в сущности, контрразведкой в миниатюре. До конца 70-х годов он вел весьма скромное существование, однако позднее в течение нескольких лет значительно вырос. Из документов этого отдела теперь известно, что он поддерживал контакты с ЭТА, ИРА, с радикальными палестинскими группировками, такими как Народный фронт Хабаша или группа Абу Нидаля, со всемирно известным террористом Карлосом, контакты, о которых были информированы не более чем две дюжины сотрудников отдела. Эти контакты заключались главным образом в том, что Отдел XXII содействовал пребыванию в ГДР по фальшивым документам отдельных лиц с целью обучения или нелегального проживания.

Карлос (подлинное имя Ильич Рамирес Санчес) неоднократно бывал в Восточном Берлине в качестве гостя посольства Южного Йемена с дипломатическим паспортом НДРФЙ между 1979 и 1982 годами. Абу Дауд, член руководства организации Фатах, арестованный в 1977 году во Франции и выдворенный оттуда, тоже время от времени находил прибежище в ГДР.

Документ от 8 мая 1979 г. под названием “Деятельность представителей Палестинского освободительного движения в связи с международным терроризмом по вовлечению ГДР к подготовке актов насилия в странах Западной Европы” содержал одно недвусмысленное предостережение. Предоставлять убежище активным террористам было не менее опасно, чем орудовать с открытым огнем около бочки с бензином. Однако то ли Отдел XXII вместе с министром Мильке недооценивали опасность, то ли подозрительные гости умело скрывались и все удачнее уходили от наблюдения.

Расплата не заставила себя долго ждать. 25 августа 1983 г. сдетонировала взрывчатка во французском консульстве “Дом Франции” в Западном Берлине; один человек был убит и двадцать три ранены. Таким путем организация Карлоса пыталась добиться освобождения членов своей группы, арестованных во Франции. При приведении в действие взрывного устройства в западноберлинской дискотеке “Лa Белль” 5 апреля 1986 г. трое были убиты и более двухсот ранены. Подозревались преступники из Ливии, которым, видимо, удалось пронести взрывчатку из Восточного Берлина. Сбылись наши самые худшие опасения.

Одной из немногих возможностей контроля со стороны министерства безопасности за делами подозрительных государственных гостей с дипломатическими паспортами был самый тщательный осмотр их багажа. Обычно гости с Ближнего Востока путешествовали вооруженными с головы до ног. В случае со взрывом в “Ла Белль” выяснилось, что ливийские дипломаты, которые отнюдь не были незнакомы Отделу XXII, провезли взрывчатку в своем багаже. Пограничники тотчас же сообщили об этом в министерство безопасности, но там явно не смогли прийти ни к какому решению, хотя уже располагали информацией о готовящемся покушении.

Небезынтересен вопрос о том, как давно американцы были проинформированы о планах ливийцев и могли ли они предотвратить их осуществление. Всего лишь через день после взрыва в дискотеке президент Рейган объявил, что США располагают неопровержимыми доказательствами относительно личностей террористов. Ясир Храйди, один из главных участников злодеяния, в то время служащий посольства Ливии в ГДР, неоднократно беспрепятственно ездил оттуда в Западный Берлин и обратно, хотя были предписаны строжайшие меры безопасности. Источники ООП дали утечку информации о том, что Храйди внедрился в ливийскую террористическую группу по тайному заданию США.

Во всяком случае, через два дня после своего выступления Рейган отдал приказ военно-воздушным силам США произвести акцию возмездия по целям в Триполи и в Бенгази. 160 бомбардировщиков сбросили свыше 60 тонн взрывчатки. В результате – несколько десятков убитых и сотня раненых, только Каддафи остался невредим. В связи с подобными ударами возмездия возникает вопрос: применимо ли понятие государственного терроризма только лишь к Ближнему Востоку?

Когда я мысленно возвращаюсь к нашей деятельности в “третьем мире’’ и нашим контактам с борющимися освободительными движениями – ООП, АНК или СВАПО, у меня складывается двойственное впечатление. Конечно, иные жертвы были слишком тяжелыми, за некоторые мнимые успехи было заплачено слишком дорого, однако в то же время была подготовлена почва для многого, что еще недавно казалось совершенно невозможным. Патрис Лумумба, Че Гевара, Сальвадор Альенде и, наконец, Ицхак Рабин отдали свои жизни потому, что были убеждены – возможен лучший, более справедливый мир, и они считали своим долгом работать в пользу этого мира. Об этих людях напоминают не только горестное чувство утраты, но и кадры тех исторических мгновений, ради которых они работали, – рукопожатие перед Белым домом Арафата, Переса и Рабина, знаменовавшее реальность мира на Ближнем Востоке, и лицо сияющего Нельсона Манделы, который был избран первым черным президентом Южно-Африканской Республики.

Далекий континент

На протяжении всех лет моей службы Американский континент оставался для меня далекой далью в смысле как географическом, так и переносном. Для Кубы, Никарагуа и Советского Союза США были “главным противником” – термин, который применялся официально на конференциях разведслужб социалистических стран. Для моей же службы наиболее важной областью оперативной работы всегда была Федеративная республика. Однако случаю было угодно, чтобы на землю Американского континента я впервые ступил именно в Нью-Йорке в январе 1965 года, а целью моей поездки была Куба.

Прошло шесть лет после падения диктатуры Батисты и победы революционеров, коша я с двумя сопровождающими полетел в Гавану, чтобы оказать помощь правительству Фиделя Кастро в создании эффективных органов безопасности. Позднее кубинская секретная служба по праву стала считаться в высшей степени профессиональной, но в середине 60-х годов она была таким же зеленым новичком, как и моя служба за десять лет до этого. Нормальный маршрут из Берлина через Прагу с промежуточными посадками в Шотландии и Канаде отверг Мильке: мы не должны были садиться в государствах НАТО. Поэтому решили лететь в Москву, а оттуда прямым рейсом в Гавану. В Москву мы прилетели в трескучий мороз. Температура упала ниже тридцати градусов. Во время промежуточной остановки мы должны были встретиться с председателем КГБ Владимиром Семичастным и руководителем внешней разведки Александром Сахаровским и получить от них информацию о состоянии связей с кубинским министерством внутренних дел, а также о числе и работе их офицеров связи на Кубе.

Вечером мы вылетели на четырехмоторном турбовинтовом самолете ТУ-114, самой мощной машине Аэрофлота. Одна стюардесса, очевидно сотрудница КГБ, наилучшим образом заботилась о нас. Большинство пассажиров первого салона составляли советские моряки и специалисты, летевшие с женами, а некоторые и с детьми. Единственными иностранцами, кроме нас, были сидевшие непосредственно перед нами два китайца, по всей видимости, дипкурьеры. Один из них прикрепил цепью к запястью сумку, и оба, как Аргусы, не сводили глаз с остального багажа, сложенного рядом. Задняя часть самолета была совершенно пуста, сиденья сняты для экономии веса, чтобы хватило горючего до Гаваны.

Когда перед нами предстало зрелище перехода ночи в день, показалось канадское побережье. Прошли еще часы. По моим подсчетам, мы уже должны были быть недалеко от Кубы, когда самолет начал терять высоту. Я как раз брился, когда заметил, что солнце находится не с той стороны. Машина, содрогавшаяся от турбулентных вихрей, уходила все ниже и ниже. Вдруг в иллюминаторе возник силуэт Манхэттена. Мы круто шли на снижение. Отчетливо была видна пена высоких волн. Вот-вот мы должны были рухнуть в море, но пилот совершил мастерскую посадку на проходившую в непосредственной близости от воды посадочную полосу аэропорта им. Джона Кеннеди.

Что же случилось? На лицах всех пассажиров был написан этот вопрос. Кончилось горючее? Дефект в самолете? Или вдруг часть экипажа решила искать спасение на Западе? Буксир оттащил самолет в отдаленное место на аэродроме. Как только замолкли моторы, на большой скорости с красными маячками и воющими сиренами появились полицейские машины и взяли нас в кольцо. Дальше ничего не происходило.

Проходили часы неопределенного ожидания. У нас были дипломатические паспорта, но пользы от них было мало, так как ГДР не была признана США. Я предусмотрительно засунул узкую сумку с документами, которые могли бы выдать, кто мы на самом деле, под матрац детской коляски, которая стояла в проходе около нас.

Между тем появилась целая когорта журналистов, некоторые из них даже, как в фильмах, прикрепили на шляпы свои журналистские удостоверения. Яростно жестикулируя, они добивались от полицейских, чтобы те их пропустили.

Как я узнал позднее, со времени кубинского кризиса 1962 года ни одно советское судно или самолет не приплывали и не прилетали в Америку, поэтому наш ТУ произвел небольшую сенсацию. Видимо, журналисты хотели увидеть в нас тех, кто “выбрал свободу”.

С появлением прессы к нам вернулось чувство юмора – безотказный спутник в подобных ситуациях. Мы представляли себе физиономию Мильке и его реакцию, когда он узнает, что шеф его секретной службы вместе с носителями тайны приземлились на территории “заклятого врага”. Наверняка он схватит трубку одного из своих бесчисленных телефонов спецсвязи и позвонит в Москву, чтобы своими вопросами и предложениями потрепать нервы партнерам в КГБ.

За ангарами я видел автостраду, ведущую к аэродрому, со все более нараставшим потоком машин. На мгновение я предался мечтательным размышлениям: что было бы, если бы я прилетел как самый обычный пассажир? Что бы я стал делать? Мог бы я разыскать друга своей юности Джорджа Фишера или Леонарда Минса, друга родителей московского предвоенного времени? Через Минса мой отец поддерживал с нами связь, когда был интернирован в Ле Верне во Франции. Мой сводный брат Лукас тоже должен был жить где-то поблизости от Нью-Йорка.

Но реальность вскоре отодвинула эти мысли. Я вспомнил некоторые разведывательные операции, которые могли бы быть мне поставлены в вину, если бы удалось меня здесь идентифицировать. В то время мы были заняты подготовкой агентов для засылки в США с фальшивыми документами. Но мы еще не внедрили ни одного, потому что несколько лет назад сотрудница нашего центра, располагавшая сведениями об американских объектах, сбежала. Мой сосед по креслу прервал эти размышления. Он толкнул меня в бок локтем и указал на ряд перед нами. Китайцы раскрыли свою курьерскую сумку и старались ее содержимое – вероятно, важные документы – по возможности незаметно съесть. Жевать и проглатывать было для них единственным оружием в борьбе против угрозы, исходившей от классового врага. Может быть, в качестве жеста пролетарского интернационализма мы должны были прийти им на помощь? Но мы предпочли выждать.

Между тем в самолете становилось очень неуютно. Отопление было выключено. Для проветривания пилот включил вентиляцию зимним воздухом. Градусник показывал минус 15, и пассажиры в тропических одеждах дрожали, как осиновые листья. Прошло уже несколько часов, когда появился советский консул с дорожной сумкой с бутербродами и термосами. Кроме успокаивающих слов он мог лишь сообщить, что Москва ведет переговоры с Вашингтоном. Он сказал, что из-за чрезвычайно сильного встречного ветра кончилось горючее и что он старается добиться специального разрешения на заправку нашего самолета. Со времени кубинского кризиса американцы отдали распоряжение, согласно которому ни один самолет СССР и его союзников, направляющийся на Кубу, не имеет права посадки и заправки на территории США. Дыхание холодной войны было значительно холоднее, чем зимний воздух Нью-Йорка.

Прошло 18 часов со времени нашего вылета, когда стюардесса шепотом сообщила мне, что Вашингтон дал согласие на продолжение полета, впрочем, с условием, что на борт явятся в качестве лоцманов два офицера военно-воздушных сил США. К сожалению, я не мог передать эту утешительную информацию обоим китайцам. Возможности их желудков были между тем исчерпаны. Попеременно они бегали в туалет, чтобы там уже другим способом избавиться от почты. Когда на мгновение дверь туалета приоткрылась, я смог увидеть одного из них у умывальника. Похоже, текст был написан на белом шелке, и он пытался уничтожить его при помощи мыла. Возможно, этот текст предназначался для партизанских групп Латинской Америки, которые ориентировались на великого председателя Мао. На сей раз они должны были получить эти инструкции устно.

Ранним вечером наш ТУ стартовал. Это было мое первое посещение Американского континента. Увидел я немного: часть Нью-Йорка с воздуха и автостраду около аэродрома.

Было уже темно, когда мы приземлились на аэродроме им. Хосе Марти в Гаване. Опять мы должны были оставаться на своих местах. Кубинцам не было сообщено о двух американских офицерах, и поэтому вопрос сейчас заключался в том, могут ли экипаж и пассажиры покинуть самолет или они должны лететь обратно в Москву. Тем временем моих спутников и меня пригласили на специально подготовленную встречу, где нас гостеприимно и велеречиво приветствовали с цветами. Другие были обречены ждать, в том числе и два мученика во имя дела красного Китая.

Когда мы стремительно ехали по вечерней Гаване, центр и квартал вилл блистал, как современная столица. Мы были поселены на одной вилле, которая до революции, по-видимому, принадлежала какому-то миллионеру. Там обслуживающие нас лица ознакомили с программой на ближайшие дни. Наш постоянный сопровождающий и переводчик, которого мы сразу заметили благодаря его строгому костюму, белой рубашке и галстуку, представился как Умберто и сказал, что по распоряжению министра всегда готов исполнить любое наше пожелание. Он представил нам водителя Энрико, заявив, что тот является лучшим pistolero всей Кубы. О нашей безопасности мы, разумеется, можем не беспокоиться, сказал он вполне серьезно, о ней заботятся непрестанно и надежно. И хотя мы едва не падали от усталости, все же прогулялись по саду. Дурманящий аромат, пышная растительность, тишина, прерываемая лишь стрекотом цикад, заставили нас забыть и о берлинской зиме, и о трескучем московском морозе.

Мы приехали сюда не как туристы, но не могли не поддаться волшебству природы на этом прекрасном острове: меняющейся окраске неба – от нежной желтизны и розового оттенка утром к лучистой голубизне днем вплоть до бархатной черноты ночью, невообразимых цветовых оттенков моря, в волны которого мы ныряли при первой возможности, к удивлению кубинцев, для которых температура воды в 27 градусов была слишком низкой.

Но все красоты Кубы не могли заставить нас забыть о том, где мы находимся: меньше девяноста миль отделяли нас от самого могущественного государства другого мира. На следующий день после приезда мы стояли на смотровой площадке монументального памятника Хосе Марти, откуда невооруженным глазом были видны корабли военно-морского флота США.

Восстание против режима Батисты произошло не так давно. На каменных стенах еще виднелись следы пуль. Всего лишь десять лет назад со своими восьмьюдесятью двумя спутниками Фидель Кастро высадился с моторной яхты “Гранма” на побережье Лас Колорадос в провинции Ориенте, которую мы теперь осматривали. Нас повезли на Плая-Хирон. По дороге через болота Сапаты и вдоль залива Кочинос стояли скромные мемориальные знаки в память об ожесточенных боях против контрас, кубинских эмигрантов, а в одном месте даже остались обломки сбитого бомбардировщика В-26.

Подробности об операции “Сапата” и о сомнениях Кеннеди относительно бомбардировок, поскольку он хотел избежать “второй Венгрии”, я узнал лишь позже, когда комиссия по расследованию американского сената заставила ЦРУ представить всю картину этой чудовищной тайной акции против Кубы.

Большим заблуждением ЦРУ, ответственного за вторжение в залив Кочинос в 1961 году, была иллюзия, что оно без всяких осложнений сможет повторить на Кубе свою успешную блиц-операцию “ПБ Саксесс”, проведенную в 1954 году против Гватемалы, а еще за год до этого опробованную в Иране под кодовым названием “Аякс”. Аллен Даллес и его люди просто не взяли в расчет, что освободительное движение Фиделя Кастро поддерживается подавляющим большинством кубинцев, и явно не могли себе представить, что кубинцы извлекли уроки из прежних акций ЦРУ. Когда разработанные ЦРУ планы вторжения на Кубу стали известны, в памяти еще были свежы такие его операции, как убийство Патриса Лумумбы и интервенция против законного правительства Гватемалы, и общественность с трудом могла поверить в новую авантюру – настолько невероятны были конкретные подробности вторжения на Кубу. Даже после полного разгрома в заливе Кочинос ЦРУ все еще поддерживало контакты с главными боссами мафии, такими как Сэм Джанкана из Чикаго, которые должны были устранить Кастро, а Кеннеди считал это убийство приоритетным заданием тогдашнего директора ЦРУ Ричарда Хелмса. План этот рассматривался совместно советниками президента из Госдепартамента и ЦРУ, а общее руководство осуществлял, по-видимому, Роберт Кеннеди. Убийство Кастро, или по меньшей мере его свержение, планировалось непременно на октябрь 1962 года.

Мои партнеры по переговорам принадлежали к “барбудос” – бородачам, которые проделали марш в Сьерра-Маэстра и участвовали в боях в горах. Брат Фиделя Кастро Рауль, тогдашний министр внутренних дел Рамиро Вальдес и шеф разведки Мануэль Пинейро были каждый по-своему своеобразными и яркими личностями.

Рамиро Вальдес мало походил на государственного мужа – скорее на легкомысленного сорвиголову. Я вспоминаю одну лихую поездку в огромном кадиллаке, когда он сидел за рулем и непринужденно со мной болтал, проскакивая на перекрестках на красный свет. Он интересовался всем в нашей работе, но более всего нашими возможностями помочь его службе техническими средствами. Его письменный стол был завален каталогами и специальными журналами, которые сообщали о новейших достижениях в технике подслушивания, о дистанционном управлении и мощных микрофонах, о миниатюрных передатчиках и тому подобном. Его вера в технику и неисчерпаемые финансовые возможности ГДР были безграничны, и велико же было его разочарование, когда я осторожно объяснил ему, что третьим партнером в переговорах, касающихся его экстравагантных желаний, был Советский Союз. Наши переговоры вскоре зашли в тупик.

О советских советниках Вальдес не упомянул ни единым словом, как будто их и вовсе не существовало. Я тоже никогда не видел их на наших общих встречах. Если бы я захотел увидеться с одним советским представителем, который был мне назван в Москве, то должен был бы с соблюдением всех правил конспирации “отвязаться” от приставленного к нам кубинца. Лишь в последующие годы с этим стало иначе.

Коммунистическая партия была тогда еще в стадии становления, и во многих местах мы имели дело с различными ее предшественниками. В поездках по стране я постоянно старался расширить свои представления о ней, полученные в Гаване. И противоречия, и критику нельзя было не заметить. Когда я потом разговаривал с Раулем Кастро или Рамиро Вальдесом, то вскоре заметил, что наш постоянный сопровождающий передавал им каждое слово, которым мы перемолвились с каким-нибудь третьим лицом. В большинстве случаев они выражали свое мнение настолько прямо и без стеснения, что на них нельзя было серьезно обижаться.

Команданте Пинейро, которого из-за его рыжей бороды называли Барба Роха, хотя и был женат на американке, по-английски говорил не лучше меня. Тем не менее понимали мы друг друга превосходно. Он никогда не смущался шуток и, задавая свои хитрые вопросы, всегда узнавал то, что хотел узнать. Со свойственным ему юмором и небрежностью он в какой-то оригинальной и малопочтительной форме говорил и о Фиделе Кастро, и об освободительной борьбе, стилизованной чуть ли не под легенду.

Несколько лет спустя я узнал от него, почему Че Гевара как партизан в 1966 году ушел в Боливию. Для моего брата Конрада и для меня, как и для многих на Востоке и на Западе, Че после его убийства в 1967-м стал кумиром. Конечно, уступка Советского Союза, снявшего свои ракеты, чтобы покончить с кубинским кризисом, глубоко разочаровала его, к этому еще присоединялась иллюзия, что с горсткой отважных бойцов он сможет повторить в Боливии то, что удалось сделать на Кубе. Но при этом он упустил из виду различие между освободительной решимостью кубинцев и задавленностью и разобщенностью боливийцев. Лишь тогда я подумал о том, что во время своего первого приезда на Кубу в январе 1965 года я никогда не видел Че и даже ни разу не слышал его имени. Я припоминаю, что в те дни на Кубе видел Тамару Бунке, молодую женщину из ГДР, которая позже погибла вместе с Че Геварой в Боливии. Мой брат Конрад долго вынашивал замысел сделать фильм о Тамаре Бунке.