Текст книги "Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки"

Таким образом сложились в высшей степени гармоничные отношения между Ведомством по охране конституции и нашей разведкой, хотя кёльнской службе об этом было неизвестно. Это продолжалось до тех пор, пока однажды летом 1981 года неизвестный не положил в почтовый ящик нашего постпредства в Бонне объемистый почтовый конверт. В конверте находилось письмо руководителю IX отдела моей службы – внешней контрразведки, постоянно действующей против западных служб, и купюра в 20 марок, номер который был явно предназначен для будущего кодового ключа.

Отправитель представился как сотрудник секретной службы и изъявил готовность за 150 тыс. немецких марок, а также за ежемесячное вознаграждение в размере его двойного жалованья в Ведомстве по охране конституции активно работать на нас в роли “крота”. Письмо было написано от руки прописными буквами. В качестве своеобразного аванса-приманки неизвестный сообщил нам о планировавшейся в Вене акции против ведущего офицера нашего сектора НТР.

Мы сравнили этот почерк с тем, которым была написана записка, переданная нам Виландом после одной встречи со своим западным начальником Клюге. Не было никакого сомнения в том, что это тот же почерк. Клаус Курон, который в Ведомстве по охране конституции вел дело Кайля, добровольно предложил себя нашей службе. Но до той поры, пока он не демаскировал себя на встрече в Вене, должен был пройти еще почти целый год, поскольку как мы, так и Курон соблюдали все меры предосторожности, чтобы в конце концов не оказаться в дураках. Даже само решение послать в Вену, буквально кишевшую агентами всевозможных секретных служб, ведущих офицеров нашей службы далось нам нелегко. Что, если вдруг мы не найдем нового сотрудника, а потеряем своих старых сотрудников?

Человек, который условился встретиться в Шенбруннском парке с Карлом-Кристофом Гроссманом и Понтером Нельсом, ведущими офицерами нашего IX отдела, без околичностей представился Клаусом Куроном и открыто рассказал о своем положении, своих функциях и причинах, побудивших его предать свое ведомство. Его карьера застыла на мертвой точке, самолюбие было ущемлено, зарплаты едва хватало на жизнь без забот, но оплатить учебу своих сыновей он уже был не в состоянии. С горечью Курон говорил о реальной социальной ситуации в стране, где равные права граждан гарантированы только на бумаге, а в действительности всем, кто выбился из низов, все время создаются препятствия, в то время как ленивым сыновьям богачей неприкрыто помогают и протежируют.

Мои сотрудники быстро поняли, что Курон настроен серьезно. Во всех подробностях он рассказал историю с двойным агентом Виландом – в конце концов он не мог знать, что нам все это давно уже известно. Наши люди договорились о встрече с ним в ГДР, где будут согласованы все детали нашей договоренности и где он сам составит представление о нас. Чтобы рассеять его сомнения, ему пообещали разговор со мной. Любопытство пересилило осторожность, и осенью 1982 года я познакомился с ним на дрезденской вилле нашей службы, откуда не только открывалась волшебная панорама на долину Эльбы, но и было достаточно далеко до Восточного Берлина.

Клаус Курон держал себя непринужденно, без важничанья и наигранного простодушия. Разговор получился свободный и неофициальный. Так же, как и в Вене, он объяснил свой поступок и свои денежные запросы социальной ситуацией. В конечном счете, сказал он, качество жизни определяется только деньгами, а свое служебное положение в Ведомстве по охране конституции он воспринимал не только как несправедливое, но и унизительное. Над своими непосредственными начальниками, которые, по его мнению, занимают посты исключительно по протекции Христианско-социального союза, он ощущал большое превосходство. У Тидге, руководителя его группы, он, правда, признавал такие достоинства, как законченное юридическое образование и профессионализм, но, учитывая его образ жизни, давно не считал его пригодным для контрразведывательной работы.

В течение всей беседы я ни разу не почувствовал в нем корыстного или беззастенчивого человека. Большой риск, на который он шел, был ему совершенно понятен. Свое решение он давно и основательно обдумал и действовал в высшей степени последовательно. В сущности, он следовал устоям своего общества: действовал, опираясь на свои возможности, на свое профессиональное умение, продавая его тому, кто больше платил.

Я до сих пор тешу себя мыслью, что дорогу в нашу разведку Курон не в последнюю очередь избрал и потому, что он как настоящий профи видел и признавал высокий профессионализм нашей службы. Для встречи со мной он с помощью одного из своих ничего не подозревавших сыновей запрограммировал карманный компьютер так, что он мог быстро и относительно просто закодировать информацию. Позже мы только несколько усовершенствовали эту технологию, чтобы информация могла проходить по телефону по так называемой горячей линии с ускоренной передачей. Важным условием, которое он нам поставил, было то, чтобы по отношению к агентам и двойным агентам, на которых он нам укажет, мы не использовали штрафных санкций, иначе Ведомство по охране конституции сможет быстро напасть на его след. Так как и на самом деле он был не заурядным агентом, а в некотором роде звездой, он получил взамен ранее выбранного ему псевдонима Бергер более подходящий – Штерн (Звезда).

При следующем посещении ГДР Куроном я познакомился с его женой, которая, в отличие от сыновей, была посвящена в его планы. Я быстро понял, что она хотела убедиться собственными глазами в том, что ее муж оказался в лучших руках, нежели в кёльнском ведомстве, и прежде всего в том, оценили ли его у нас по достоинству или с ним будут обходиться, как с любым мелким агентом. С облегчении я увидел, как недоверчивое поначалу выражение сменилось удовлетворением, когда она поняла, что мы общаемся между собой дружески.

Клаус Курон был, конечно, самой крупной, но отнюдь не единственной рыбой, которая добровольно зашла в наши сети. Один чиновник из Ведомства по охране конституции, которого мы вели под псевдонимом Гребер, пошел на контакт с нами, потому что тоже чувствовал себя недооцененным и обойденным в пользу менее стоящих, но располагавших более сильной протекцией конкурентов. Он состоял в Христианско-демократическом союзе и был руководителем отдела наружного наблюдения в ранге главного уголовного комиссара в нижнесаксонском министерстве внутренних дел, который был тесно связан с военной контрразведкой. Благодаря его сотрудничеству с нами мы были наилучшим образом информированы о любой деятельности нижнесаксонского земельного Ведомства по охране конституции и смогли на целый год парализовать всю контрразведывательную деятельность в Нижней Саксонии, касалось ли это пограничных вопросов или транзита. Однако, несмотря на успешное сотрудничество, накануне 1989 года Гребер порвал с нами контакты.

Последней наводкой Гребера был некто, имевший в Ведомстве по охране конституции репутацию серого кардинала. Этот человек – мы его именовали Маурер (Каменщик) – пришел к нам сам в конце 70-х годов и в течение всего периода сотрудничества отличался эксцентричным поведением. Свое настоящее имя он никогда не называл; встречи всегда должны были происходить в темноте и к тому же обязательно в каком-нибудь парке, независимо от погоды; количество его переодеваний превосходило все возможные представления; нашу шифровальную систему он отклонил и предпочитал ей простую кодовую систему, основывавшуюся на телефонной книге или на словаре Дудена. Короче говоря, Каменщик был настоящим персонажем из шпионского детектива. Но он оказывал нам важные услуги: от него мы узнавали, кто из наших сотрудников находится на подозрении у западногерманской контрразведки или даже под наблюдением; он разъяснял нам методы, с помощью которых Ведомство по охране конституции вычисляет среди бесчисленных посетителей страны наших курьеров, а также обратил наше внимание на ошибки, которые мы допускаем при подделке западногерманских документов.

Однажды один сотрудник IX отдела заявил, что Каменщик может нам выдать перебежчика Штиллера при условии выплаты ему миллиона марок. Он якобы готов при необходимости увезти Штиллера. Мы отказались от этого предложения. Нам так и не удалось его идентифицировать. Всякий раз, когда мы высказывали предположения, он пытался обратить их в шутку. Сколь бы нелепой ни казалась нам тогда его вечная игра в прятки, он продолжал твердо ее придерживаться. Ведомству по охране конституции и прокуратуре тоже долго не удавалось его идентифицировать. Но в начале 1996 года Каменщик был приговорен судом к семи годам лишения свободы.

В середине 1985 года, когда я собирался отправиться в санаторий в Венгрию, через спецсвязь из Магдебурга мне сообщили, что при переезде через границу в поезде некто по фамилии Тапперт обратился с требованием, чтобы его немедленно доставили в IX отдел Главного управления разведки. Я не верил своим ушам: совершенно очевидно, что руководитель группы Ведомства по охране конституции, который отвечал за работу с двойными агентами, решил перейти на нашу сторону.

Менее чем через два часа Карл-Кристоф Гроссман и один сопровождающий забрали его и доставили в Берлин. Тидге предстал перед нами со своими личными и служебными бумагами, назвал свое настоящее имя и псевдоним. После того как мы, к его удовлетворению, поместили перебежчика в особенно надежном доме, я сообщил обо всем Мильке, что оказалось весьма своевременным: над шефом управления в Магдебурге собиралась гроза, так как о появлении Тидге он сообщил мне, а не Мильке. Как он позже заявил, впредь обо всех “находках” следует докладывать лично ему.

Конечно, доя бульварных газет Тидге был лакомым куском – проблемы с алкоголем, расшатанные семейные отношения, трудности по службе. Однако не только желтая пресса, но и моя служба, равно как и Ведомство по охране конституции, долгое время ломали голову над причинами, приведшими его к бегству. В том, что он не коммунист, сомнений не было. На нашу разведку прежде не работал ни в какой форме. С другой стороны, скоропалительным его поступок ни в коем случае не был, так как его переход был явно тщательно обдуман. В конце концов я пришел к выводу, что уход его покровителя Хелленбройха привел Тидге к выводу, что его дни в ведомстве сочтены, так как ничего, кроме риска для безопасности этого учреждения, он теперь не представляет.

Само собой, Тидге полагал, что он может передать нам самые секретные сведения, поскольку не подозревал, что на нас работает Курон. И я должен согласиться, что многое из его информации действительно было чрезвычайно ценным, хотя уже не было для нас большой новостью. Память Тидге, работавшая почти как компьютер, позволила нам в ближайшие месяцы систематически “разработать” все его сведения, что в ином случае при крайней ограниченности времени встреч, а также сжатости объема информации было бы просто немыслимо.

Поскольку как физически, так и духовно Тидге представлял собой развалину, нашей первой задачей было опять поставить его на ноги. Он должен был похудеть и заняться спортом; необычная встряска ему понравилась и принесла свои плоды быстрее, чем мы надеялись. Здоровый дух в здоровом теле потребовал новой пищи. Он читал не только все доступные ему газеты и журналы, но и книги по истории, геологии и искусству и через короткое время занялся подготовкой диссертации на юридическую тему, которую и подал в Университет им. Гумбольдта. Кроме всего прочего, он считал себя приверженцем парламентской демократии и морщил нос, говоря о политической системе ГДР. Тем не менее он осознавал необходимость приспособиться к жизненным обстоятельствам. Через некоторое время Тидге познакомился с женщиной, на которой женился. Три дочери могли его посещать в любое время – такие вещи были для моей службы сами собой разумеющимися, – и он, находясь в ГДР, все время следил за тем, чтобы могила его первой жены в ФРГ содержалась в порядке.

Когда в 1989 году с падением стены падкие до сенсаций журналисты установили пикетирование вокруг его домика, время его пребывания в этой стране истекло. Не дожидаясь объединения, супруги Тидге уехали в Советский Союз, который тогда еще существовал и казался им куда более надежным местом.

Побочным эффектом перехода к нам сотрудников секретных служб было выявление двойных агентов, ранее находившихся вне подозрений. Так, например, мы узнали от Курона, что два наших сотрудника, один под псевдонимом Вольфганг, внедренный нами в Федеративной республике, другой под псевдонимом Понтер, бывший связным для Вольфганга, давно уже стали перевертышами и работают в качестве двойных агентов в Ведомстве по охране конституции. Памятуя об обязательстве, данном Курону, мы выжидали, пока наши агентурные мероприятия независимо от Курона подтвердят, что Понтер в ближайшее время собирается с женой перебежать в Федеративную республику. Этого бегства мы допустить не могли, и эту супружескую пару пришлось арестовать. К счастью, разоблачение этого агента совпало с переходом Тидге. С человеческой точки зрения этот случай закончился трагически: хотя жена и была через несколько месяцев освобождена из-под стражи, к ее мужу ГДР не желала проявлять никакого снисхождения, а Федеративная республика, в свою очередь, не приняла никаких мер, чтобы обменять его на нашего шпиона. Когда по прошествии трех лет никакого просветления в ситуации не обозначилось, он – человек чувствительный и впавший в депрессию – повесился.

Не менее трагично закончился и случай с Теске. Вернер Теске был последним, к кому в ГДР в январе 1981 года была применена смертная казнь. Ему пришла в голову несчастная идея последовать примеру Штиллера, с которым он работал в одной области, но, когда при ревизии была вскрыта пропажа важных документов и предпринят тщательный обыск, обнаружилось, что они припрятаны у него дома в стиральной машине, чтобы в подходящее время предъявить в качестве подарка западной службе. То, что Теске был предан военному суду и приговорен к смерти, с юридической точки зрения не было оправданным, так как предательства он все же не совершил. Непонятна была суровость этого приговора, который не мог иметь устрашающей силы, поскольку не был оглашен. По этим же причинам я не могу понять, почему не было возможным помилование, а приговор приведен в исполнение.

Осенью 1990 года, будучи в Австрии, я узнал из прессы, что мои прежние лучшие источники Габриэла Гаст, Клаус Курон и Альфред Шпулер арестованы. Я ни на мгновение не усомнился в том, кто был доносчиком. Им мог быть только Карл-Кристоф Гроссман, бывший заместитель руководителя IX отдела.

У нас он пользовался репутацией успешного практика, но одновременно и легкомысленного азартного игрока. За долгую службу он научился деловой активностью маскировать свои слабости. Когда же промахи в его работе становились все-таки явными и граничили со злоупотреблениями по службе, поднимался скандал. В подобных случаях мы очень часто старались свести ущерб к минимуму: не доводили дело до суда, а довольствовались тем, что освобождали его от постоянных обязанностей, направляя на выполнение отдельных поручений.

Курон никогда не скрывал, что опасается, когда в курсе его дел оказывается слишком широкий круг лиц, а Гроссману он не доверял никогда и, как оказалось в дальнейшем, был абсолютно прав. Габриэла Гаст не была известна Гроссману, но по косвенным данным он знал, что это женщина с больным ребенком, требующим специального ухода, и что она была одним из лучших источников в западногерманской разведке. Все это дало возможность ее разоблачить и арестовать.

Западногерманской юстиции все же понадобилось еще полтора года, чтобы осудить Клауса Курона на двенадцать лет лишения свободы. Курон стоически принял приговор. Последний раз я встретился с ним в сентябре 1993 года, когда он выступал как свидетель на моем процессе. На вопрос о своих мотивах он не сбиваясь отвечал, что был охвачен чувством бессилия и ярости, что социальное государство – Федеративная республика – оставило его в беде, а на вопрос, как он умудрялся служить двум господам одновременно, холодно ответил: “Согласно моему решению, моим господином по службе было Главное управление разведки ГДР, с западногерманской разведкой я порвал”. О западной службе он говорил только с сарказмом и презрением. Сравнения, которые он проводил между этим ведомством и разведкой ГДР, могли доставить мало удовольствия представителям Ведомства по охране конституции.

Я прекрасно понимаю, что отношение к предательству и предателям зависит от позиции самого судящего, и легко могу себе представить, что думали прежние коллеги Курона о его переходе. В моих глазах действительно достойным презрения предателем является тот, кто использует человека до той поры, пока тот остается полезным для его карьеры, а как только ветер начинает дуть в другую сторону, он, подобно Гроссману, хладнокровно продает себя за известные сребреники.

Иные предатели стоят своей оплаты, иных оплачивают слишком высоко, а порой в действительности все выглядит, как в шпионском боевике, где секретные службы без лишних церемоний устраняют своих предателей, а то и пытаются сделать то же с неудобными политиками. Действительно безупречных доказательств в подобных случаях, конечно, не собрать, и даже если они есть, их, как правило, следственные органы пытаются затушевать.

В примерах нет недостатка: можно вспомнить о покушениях посредством укола отравленным острием зонта, которые считались “специалитетом” болгарской разведки, или о попытках ЦРУ с помощью специального яда отравить Фиделя Кастро. От Джонса Пэйсли, вице-директора Бюро стратегических исследований ЦРУ, не осталось ничего, кроме пустой парусной лодки; Франк Ольсен, эксперт по биологической войне, выпив стакан куантро, в котором был явно не только ликер, выбросился с десятого этажа отеля в Нью-Йорке.

Излюбленной ареной убийств и похищений секретными службами долгое время была столица Баварии. Там бесследно исчез полковник Аргу, бывший начальник штаба французской ОАС[8]8
  ОАС – тайная террористическая организация ультраколониалистов. – Прим. пер.


[Закрыть], там нашли трупы Степана Бандеры и Льва Ребеца, руководителей украинских националистических организаций, у которых врачи констатировали остановку сердца. А через несколько лет действительный убийца, Богдан Сташинский, уточнил диагноз, заявив, что он убил политиков-эмигрантов по заданию КГБ. Точно так же в Мюнхене Роберт Вуд, служащий консульства США и высокопоставленный агент ЦРУ, выбросился с 14-го этажа высотного дома гостиницы “Арабелла”.

До закрытия государственной границы ГДР в 1961 году Берлин, как Эльдорадо для тайных служб всех мастей, далеко превосходил Мюнхен.

Если бы моя служба когда-либо пользовалась подобными методами, то предатель Карл-Кристоф Гроссман не ушел бы безнаказанным, отделавшись лишь понижением по службе, а был бы выведен из игры, как только мы заметили, что он представляет угрозу безопасности. Когда я перебираю в памяти имена перебежчиков, которые нанесли моей службе тяжелейший ущерб, я могу только сказать, что все они живы, если не умерли естественной смертью. Их адреса и условия Жизни были нам известны, и, тем не менее, мы не предпринимали никаких серьезных попыток рассчитаться с ними на манер дикого Запада или Джеймса Бонда.

Примеры, подобные Курону и Тидге, могут создать впечатление, что успех моей службе падал с неба. Но предложение само по себе – еще не гарантия успеха: как раз работа с тем, кто предложил себя сам, требует в высшей мере аналитического подхода и обостренной интуиции.

Наряду с финансовым мотивом, с мотивом задетой чести и ущемленного самолюбия были всегда и мотивы, связанные с убеждениями, как результаты происхождения и воспитания или длительных дискуссий и разговоров. Например, братья Альфред и Людвиг Шпулеры предоставляли моей службе бесценную информацию из западногерманской разведки потому, что политику НАТО они считали опасной для мира и свою нравственную задачу видели в том, чтобы помочь предотвратить третью мировую войну.

В общении с нашими источниками мы старались к каждому подходить индивидуально, идти навстречу его представлениям и обеспечить ему безопасность, насколько это было в наших силах. Все они знали, что мы не оставим их в беде, если они попадут в руки контрразведки, а постараемся добиться обмена. Отсюда возникала атмосфера доверия, объясняющая, почему со многими из наших источников мы сотрудничали годами и даже десятилетиями. Относительно соответствующих служб Федеративной республики мне не известен ни один подобный случай.

В этой связи возникает и вопрос о персональной преемственности, которому мы придавали большое значение. Когда Тидге осел в ГДР, Хериберт Хелленбройх, который как раз тогда был выдвинут на должность президента БНД, вынужден был уйти в отставку. Меня подобные испытания миновали, хотя история с Гийомом или случай со Штиллером могли дать повод к моей замене. Мильке мог очень агрессивно реагировать внутри ведомства, однако от чрезмерных требований политического руководства он постоянно ограждал свой аппарат, в том числе и мою службу.