Текст книги "Режим гроссадмирала Дёница. Капитуляция Германии. 1945"

Однако перед тем, как разорвать отношения со Швецией и Данией, временное правительство предприняло некоторые действия.

Шверин фон Крозиг, ныне министр иностранных дел, в течение ряда месяцев призывал к более активной внешней политике и не делал секрета из своего несогласия с методами работы своего предшественника. Он предложил поощрять известные германские личности в завоевании контактов с Западом через нейтральные страны. И ему самому пришлось проявить в этом смысле инициативу. Первые назначения Шверина фон Крозига на посту министра иностранных дел: доктор Вальтер Бест, последний полномочный посланник рейха в Дании, и Вальтер Шелленберг, глава VI управления РСХА (внешняя СД, разведка за границей) – оба они были назначены «посланниками» – едва ли самый лучший выбор кандидатур.

Назначение Беста не имело практических последствий. Он был министерским руководителем и советником I и III управлений РСХА (I управление, начальником которого Бест был с момента создания до июля 1940 г., занималось личным составом для всей РСХА; III управление – внутренняя СД, занималась проблемами от экономики до этнических меньшинств, здравоохранения, культуры, печати и др.); он был причастен к «окончательному решению еврейского вопроса» во Франции и Дании, но потом явно стал противником политики террора, проводившейся СД. Теперь он был уполномочен Шверином фон Крозигом на ведение переговоров с новым датским правительством, назначенным королем Дании, и стал де-факто главой германской дипломатической миссии. Ввиду сложившейся ситуации Бест полагал, что будет лучше, если он отдаст себя в распоряжение датского правительства. Он был официально интернирован, но вначале, по крайней мере, был свободен в передвижении по Копенгагену и в телефонных звонках другим германским представительствам в Дании. Его чуть не застрелил командующий силами вермахта в Дании, когда прослышал, что здание дипломатической миссии взято под охрану членами датского Сопротивления, – он ошибочно предположил, что Бест отдал себя под их защиту.

Гиммлер после беседы с графом Бернадотом разрешил бригадефюреру СС Вальтеру Шелленбергу вести переговоры с последним по выводу германских оккупационных войск из Норвегии и их интернирования в Швеции до окончания войны. Шелленбергу предстояло действовать в качестве специального представителя Германии в Скандинавии для переговоров о мирном урегулировании в этом регионе. В конце апреля Шелленберг вылетел в Швецию и вступил в контакты со шведским правительством через германского посланника Томсена. Шведы заявили, что требуют от германского правительства четких предложений в отношении окончания оккупации. Норвежское правительство в изгнании из Лондона подталкивало шведов на некую демонстрацию, включая, если потребуется, использование силы, чтобы осуществить капитуляцию германских войск в Норвегии, но шведы опасались оказаться втянутыми в военные действия в так называемый «одиннадцатый час». Они считали, что если будут так действовать, то столкнутся с ожесточенным сопротивлением немцев, а результатом станут повсеместные разрушения в Норвегии. Поэтому Швеция пыталась достичь решения путем переговоров.

1 мая Шелленберг выехал из Копенгагена, где проинструктировал Беста, и прибыл в новую ставку Гиммлера близ Любека. Здесь он узнал о смерти Гитлера и удивительную новость о преемнике. Гиммлер хотел, чтобы Шелленберг немедленно сообщил Дёницу и Шверину фон Крозигу о своих переговорах, и они вдвоем поехали в Плён. Здесь Шелленберг представился Дёницу, как главе государства и командующему вермахтом, а также Кейтелю и Йодлю и, наконец, Шверину фон Крозигу. Когда последний сказал ему, что Норвегия все еще остается «пешкой в игре», Шелленберг решил проинформировать об этом своих шведских партнеров по переговорам. Однако по указанию Гиммлера он вначале подготовил проект соглашения о сотрудничестве с новым министром иностранных дел, в котором явно предлагал роспуск НСДАП, гестапо и СД.

После короткого отчета перед шведским представителем в Копенгагене обо всех этих событиях Шелленберг направился в новое место нахождения правительства – Мюрвик (в составе Фленсбурга), где у него состоялись новые беседы с Шверином фон Крозигом и Дёницем. Последний высказался против интернирования германских войск в Швеции, поскольку опасался, что потом их могут передать русским, как это на самом деле случилось с войсками, бежавшими из Курляндии. Однако, подталкиваемый Шверином фон Крозигом, который считал, что ранняя эвакуация могла бы послужить неким символом «доброй воли» в глазах союзников, Дёниц в конце концов согласился, что Шелленбергу следует продолжать зондирование, но без полномочий на заключение какого-либо соглашения. На имя «посланника Вальтера Шелленберга» была выдана гарантия, подписанная Дёницем и датированная 4 мая, которая позволяла ему вести переговоры со шведским правительством в отношении окончания немецкой оккупации Норвегии и «заключать соглашения, требующие необходимой ратификации в соответствии с существующими нормами». Такая формулировка была выбрана для того, чтобы придать миссии Шелленберга больший вес в глазах шведов; однако на самом деле ему было приказано не заключать никаких соглашений без последующего одобрения правительством. Шверин фон Крозиг отправил письмо Томсену в Стокгольм с просьбой оказать Шелленбергу «максимальную поддержку в любом отношении во время его пребывания в Стокгольме и обеспечить его такими техническими и финансовыми ресурсами, которые могут ему потребоваться для выполнения его обязанностей». В письме также делались ссылки на некие особые обязанности, которые были возложены на Шелленберга и о которых он доложит посланнику лично. Вероятно, это были подробности, касающиеся капитуляции и отношений Германии со Швецией.

Граф Бернадот упоминает также о просьбе, переданной Шелленбергом, в плане организации встречи с Эйзенхауэром. Шверин фон Крозиг об этом ничего не помнит, из чего можно сделать вывод, что Шелленберг либо действовал по собственной инициативе, либо от имени Гиммлера.

К тому времени, когда Шелленберг возобновил свои дискуссии со шведами, локальная капитуляция на севере уже произошла. Поэтому шведы предложили обсудить этот вопрос с представителями западных держав в Стокгольме. Кроме того, необходимо было проинформировать о ситуации генерала Бёме в Норвегии. 6 мая в 11:00 произошла встреча на границе между Норвегией и Швецией между Томсеном и представителем Бёме. Томсен предъявил полномочия Шелленберга и объяснил суть своей миссии; однако, говоря от имени своего командира, представитель Бёме заявил, что оперативная задача германским войскам в Норвегии была повторно подтверждена 6 мая начальником штаба оперативного руководства ОКВ, а поэтому командующий германскими войсками в Норвегии не обладает правом вступать в связь с союзниками ни прямо, ни косвенно. Для этого ему нужен новый и четкий приказ ОКВ.

Шелленберг сообщил об этом временному правительству. Когда он снова позвонил 8 мая, Шверин фон Крозиг сообщил ему, что предыдущей ночью была подписана всеобщая капитуляция и что поэтому Шелленберг не должен в дальнейшем предпринимать никаких официальных действий. Следующее послание сообщило Томсену, что германское правительство отныне не имеет возможности вести переговоры со шведами в отношении вывода германских войск из Норвегии. 7 мая рейхскомиссар в Норвегии был освобожден от всех своих обязанностей, и все вопросы, касавшиеся германских вооруженных сил в этой стране, должны были теперь решаться напрямую между командующим германскими войсками и британским штабом связи.

Всеобщая капитуляция положила конец дипломатическим контактам между Третьим рейхом и Швецией. 13 мая Шверин фон Крозиг вновь обратился напрямую к Бернадоту, запрашивая, не может ли шведский Красный Крест позаботиться о пассажирах «Дроттингхолма», который должен прибыть в Гетеборг. Сюда входили немецкие репатрианты из Турции и Южной Америки, включая членов дипломатических и консульских миссий. Шверин фон Крозиг просил, чтобы его проинформировали об их предполагаемом размещении, и посылал им самые теплые слова благодарности и сердечные приветствия. Похоже, ответа он не получил; тем не менее шведский Красный Крест позаботился о путешественниках.

Еще один окончательный акт дипломатии был разыгран между германским рейхом и Японией.

В личной телеграмме Дёницу 5 мая германский военно-морской атташе в Токио адмирал Венеккер сообщил, что ввиду самых последних событий и ожидаемых трудностей посол Отто Штамер будет заменен главой дальневосточной экономической миссии Вольтатом. Венеккер также сообщил, что влиятельные японские военные круги не будут возражать против капитуляции даже на суровых условиях, если они будут почетными. В тот же день Шверин фон Крозиг послал Штамеру зашифрованное радиосообщение через военно-морского атташе с просьбой передать самые теплые приветствия японскому министру иностранных дел и сообщить ему следующее: «До последней минуты фюрер верил, что, достигнув военного успеха в решающей битве за Берлин, он бы тем самым мог повернуть колесо истории вспять в этой войне. За эти идеи он отдал свою жизнь и умер геройской смертью в бою. После неблагоприятного исхода сражения за Берлин война должна считаться практически проигранной. Учитывая полное истощение германских сил, стало невозможным продолжать войну и тем самым выполнять обязательства в рамках нашего альянса с Японией. Во избежание дальнейших ненужных жертв и сохранения германского народа германское Верховное главнокомандование считает себя вынужденным вступить в переговоры – еще не завершенные – с западными союзниками в целях достижения перемирия. Правительство рейха также желает прекращения военных действий против Советского Союза, но может это сделать, только исчерпав все возможности для спасения миллионов немцев от уничтожения большевизмом». Шверин фон Крозиг обратил затем внимание японского министра иностранных дел на то, как глубоко он сожалеет, что его первым официальным актом суждено стать этой передаче таких новостей его японским друзьям и союзникам; он выразил надежду, что «в интересах всеобщего мира и благополучия всех народов справедливое требование германского и японского народов почетного мира и обеспеченного будущего в конце концов достигнет успеха».

На следующий день Шверину фон Крозигу пришлось отправить еще одну телеграмму в Токио. Би-би-си сообщило, что по японскому радио японский министр иностранных дел Того обвинил Германию в том, что она не проинформировала своего союзника о предложении Гиммлера о капитуляции или о мирных переговорах. Более того, германское намерение заключить мир с Западом, но продолжать войну с Советской Россией противоречит военным целям Японии. Вследствие этого Япония сохраняет за собой право выйти из трехстороннего пакта и всех прочих соглашений с Германией. Тут Шверин фон Крозиг попросил германского посла проинформировать Того, что вопроса о мирных переговорах не существует. Драматические события на всех фронтах привели к прекращению военных действий в различных секторах, отделенных друг от друга большими пространствами; обращение германского Верховного командования к Верховному командованию западных союзников стало практически неизбежным. Переговоры все еще продолжаются, и Шверин фон Крозиг подчеркнул, что они ведутся только на военном уровне и ни в коем случае не являются мирными переговорами. По причине технических трудностей было невозможно известить японцев об этом ранее. Не существует никакого вопроса о нарушении трехстороннего пакта, и германское правительство было бы глубоко огорчено, если возникнут даже малейшие сомнения в его лояльности.

8 мая Шверин фон Крозиг воспользовался своей последней возможностью связаться с зарубежной миссией в качестве независимого агента. Он поблагодарил Штамера за его труд и выразил надежду, что из руин возродится рейх, в восстановлении которого посол и его персонал смогут сыграть свою роль.

10 мая в ответ пришли две шифрованные телеграммы от посла в Токио. Штамер доложил о своих переговорах с Того, из которых у него сложилось впечатление, что Япония желает выйти из трехстороннего пакта, заключенного 1 декабря 1941 г., но возлагает вину за это на Германию. Сообщения в печати последних нескольких дней укрепили это впечатление. Многие в Японии сравнивали нынешний германский режим с правительством Бадольо в Италии. Штамер заявил, что, согласно инструкции, он сделал акцент на военную ситуацию, а также на намерения начать мирные переговоры с Советской Россией. На будущее он рекомендовал делать упор на невозможность продолжения войны и что решение о каком-либо роспуске трехстороннего пакта остается за японским правительством.

Во второй телеграмме говорилось об еще одной беседе с Того, которая, по сути, подтвердила сообщения Би-би-си. И министр иностранных дел, и посол вновь повторили свои аргументы. Того поинтересовался, распущена ли нацистская партия, цитируя речь Дёница, неизвестную послу. Штамер закончил свое сообщение замечанием, что у него сложилось впечатление, что Того желал бы вернуть Японии свободу действий возможным разрывом дипломатических отношений с Германией; однако сейчас он испытывал некоторое смущение, поскольку германское правительство все еще признавало этот альянс, и Штамер не хотел брать всю ответственность лишь на себя – возможно, потому, что японский кабинет не был единодушен в этом вопросе.

И все осталось по-старому. Трехсторонний пакт так и не был официально расторгнут, хотя в своих мемуарах Того заявляет, что он был настроен аннулировать все соглашения с Германией и предпринял все необходимые для этого шаги.

10 мая хорватский министр Козак прибыл в Мюрвик с визитом к германскому министру иностранных дел. Ему было поручено 3 мая поглавником (хорватским лидером Анте Павлевичем) посетить Шверина фон Крозига и добиться того, чтобы никакого окончательного решения во время переговоров о капитуляции не принималось без предварительной консультации с хорватским правительством. Поездка Козака была настоящей «одиссеей» – через уже оккупированный британскими войсками Копенгаген, а затем на германских боевых кораблях; он прибыл слишком поздно, и цель его миссии отстала от хода событий. Козак сообщил о контактах между хорватским правительством и лидером сербских националистов («четников») Михайловичем с целью создания общего фронта борьбы против большевизма; он пытался заручиться поддержкой германского правительства в организации действий англо-американцев с целью помощи его стране. Однако Шверин фон Крозиг заявил Козаку, что «в своем нынешнем положении Германии жизненно важно не создавать впечатления, что она делает ставку на противоречия между западными союзниками и Советским Союзом»; он сказал, что Хорватии теперь не избежать капитуляции.

После нескольких безуспешных попыток добиться аудиенции у бригадира Черчера, а затем, по приезде Контрольной комиссии – с кем-то из ее членов Козак со своим заместителем попросил разрешения вернуться на юг.

О каких-либо других инициативах со стороны правительства рейха в области иностранной политики ничего не известно. После капитуляции ряд нейтральных правительств отозвал признание германских дипломатических миссий и консульств, но, кажется, не было сделано никаких протестов, хотя в меморандуме от 16 мая ОКВ рекомендовало эту процедуру, а 18 мая охарактеризовало поведение нейтралов как спорное. В частности, штаб кригсмарине призвал к протесту против действий швейцарского посланника в Вашингтоне, который передал Государственному департаменту все германское дипломатическое имущество в Соединенных Штатах, включая заблокированные германские счета.

Растущая волна протеста в прессе союзников против существования временного правительства, однако, сделала какой-либо протест как несвоевременным, так и бесполезным.

Часть третья
Идеи и тренды

Глава 10 внутренняя политика

Период пребывания Дёница на посту главы государства не породил полнокровных планов в отношении будущей внутриполитической структуры рейха. Имеются лишь случайные заметки и памятные записки, подготовленные экспертами, из которых можно сделать вывод о намерениях гроссадмирала и его сотрудников. Причины такого отсутствия материала очевидны.

Поскольку целью было завершить войну вначале на военном, а затем и на гражданском фронте, Дёниц и временное правительство рассматривали «свою миссию как ограниченную во времени и обозначенную кругом задач». Они готовились заниматься только государственными делами до тех пор, пока германский народ не сможет снова озвучить свое мнение в отношении государственной формы, выбора главы государства и выборов нового правительства. А как должна была выражаться эта воля народа, остается неясным. Ввиду общей неопределенности в отношении ближайшего будущего и сокрушительного разгрома Германии невозможно было ничего предсказать. Правительство нацеливалось всего лишь на гладкий переходный период. В том, что касалось его дел, оно намеревалось оставаться чисто профессиональным – так сказать, «неполитическим кабинетом».

Необходимо помнить, что Дёниц не был готов к такой государственной должности, и задача руководства политической и военной судьбой страны выпала ему как нежелательная почесть. Поэтому, как ни хотелось бы делать сравнение с детальными планами Сопротивления, которые вырабатывались годами труда, такое сравнение вряд ли применимо. Как профессиональный офицер, Дёниц был чужд политики; он не был специалистом в организации работы правительства и в конституционных вопросах. Его идеи о структуре государства были сформулированы поэтому лишь в общих чертах.

Верный идеалам дней своей юности, Дёниц, несомненно, предпочел бы передать судьбу Германии в руки какого-нибудь монарха. Однако в мае 1945 г. любое такое предложение стало бы просто умышленно безответственным заблуждением. Разговаривая с Людде-Нейратом незадолго до получения первого радиосообщения из Берлина, Дёниц заявил, что «авторитарный принцип, который он целиком поддерживал в военной области», не совсем подходит к правительству высшего уровня, потому что «успех этого принципа слишком зависит от личности, которой доверена власть в государстве». Разделение власти между рейхсканцлером, занимающимся текущими делами, и президентом, поддерживающим равновесие сил, казалось ему самым лучшим решением. Другие мимолетные замечания показывают, что, хотя и возражая против однопартийной системы, Дёниц не желал стать свидетелем возрождения множества партий, типичного для веймарского периода. Гёрделер выражал схожие идеи, но он был опытным политиком и разработал детальные предложения; у него парламентский контроль был неотъемлемой частью системы управления страной, в то время как эта идея не находит места в заявлениях Дёница. Дёниц утверждает, однако, что взвешивал идею второй палаты, в которой были бы собраны «определяющие эпоху умы», нечто вроде «совета земель» штандартенфюрера Франка Григше или верхней палаты из пятидесяти «достойных немцев» по Гёрделеру.

Хотя интеллектуально и политически эти два человека находились на разных полюсах, сравнение с Гёрделером не легкомысленно. Идеи обоих носили печать идеологии правой буржуазии. В политических идеях Гёрделера был анти-либеральный реставраторский элемент за воссоздание Германии, да и у Бека тоже. Однако в то время, как Гёрделер, наученный опытом недавних лет, выступал за самоуправление, децентрализацию и федерализм, Дёниц всегда подчеркивал необходимость централизованного управления. Его понятия конституции руководствовались идеалом авторитарного или полуавторитарного государства. Для Дёница важным дополнительным фактором было сохранение «народной общности», созданной национал-социализмом. «Мы должны быть ревностными хранителями лучшего наследства национал-социализма – солидарности нашей народной общности. Несмотря на сегодняшнее полное военное крушение, наш народ отличается от того, каким он был в 1918 г. Он не расколот. Мы можем сами ликвидировать многие ловушки национал-социализма; другие могут быть аннулированы противником; но наилучший аспект национал-социализма – общность нашего народа – должен быть сохранен при любых обстоятельствах». Подобные чувства Дёниц выразил и в прощальном обращении, найденном в его столе при аресте.

Этим еще раз подчеркивается ложное понимание Дёницем истинной природы национал-социализма. Он не видел разницы между своими задачами создания объединенной Германии и нацистским методом создания монолитного блока только ради ничем не прикрытой жажды власти. Такое ошибочное понимание стало причиной, почему Дёниц так неохотно, медленно и украдкой отказывался от нацистских институтов власти и символов. Он так и не отдал приказа об официальном роспуске НСДАП, предпочтя оставить это на долю Розенберга, который тем не менее не смог заставить себя это сделать.

В своей речи 8 мая Дёниц объявил, что более не существует единства партии и государства, но это произошло после того, как в ряде мест появились признаки добровольного роспуска. Было приказано убрать портреты ведущих нацистских лидеров только из тех комнат, которые могли посетить члены союзной Контрольной комиссии. С проблемой флага разобрались, придерживаясь выжидательной тактики, флаги спускались только при четких требованиях местных командиров оккупационных войск. Военный флаг перед канцелярией Дёница в Фленсбурге был снят 10 мая в результате прямого приказа. В духе меморандума отдела демобилизации Дёниц не желал «прекращать свои политические связи с прошлым».

Помимо своей личной привязанности к национал-социализму причина этого нежелания лежала в убеждении Дёница, что широкие слои населения все еще отождествляют себя с партией. Поэтому он предпочел оставить все изменения на волю оккупационных держав, меры которых, как он считал, не пользовались популярностью. Почти все речи, приказы и инструкции Дёница свидетельствуют о желании оправдаться перед народом и опасении оказаться жертвой новой легенды «удара в спину».

При таком климате мнений демократическим идеям было весьма трудно расцвести. Кроме того, с самого начала на пути к демократии в Германии было отмечено два рубежа: провал Веймарской республики и пропаганда демократии со стороны союзников. Дёниц ссылался на «образ жизни, навязанный нам противником». Ни Дёницу, ни Шверину фон Крозигу или какому-либо члену правительства никогда не приходило в голову созвать бывших членов парламента или даже лидеров профсоюзного движения. В своем письме к Дёницу Риббентроп упомянул о возможности «правительства Брюнинга с демократами и коммунистами либо правительства Тельмана (коммуниста) с католиками и демократами и так далее», но только в качестве инструмента в руках союзников в случае полной оккупации Германии и интернирования правительства рейха. Предполагаемый состав такого правительства выдает совершенное незнание предмета, и это касалось не только бывшего министра иностранных дел. Многие германские демократы были отвергнуты временным правительством, некоторые – потому, что сыграли активную роль в Веймарской республике, а потому рассматривались нацистами как отсталые и реакционные. Но еще более потому, что они были эмигрантами – аргумент, который, как мы знаем, еще не утратил свою силу у многих немцев до сегодняшнего дня. «Эмигранты, которые не вынесли тягот фронта или воздушных бомбардировок и даже не имеют опыта социального партнерства с народом, не могут обеспечить импульс для нового старта или управления прорадикальными силами» – таков был проект памятной записки, возможно родившейся в правительственной службе разведки.

Состав временного правительства показывает, что тогда не существовало истинной тенденции в сторону демократии. Не было настоящих «политических мозгов», способных возглавлять движение, не прозвучало четкого призыва разорвать связи с прошлым.

Шпеер оказался единственным министром, который осознал, что разрыв с прошлым является абсолютной необходимостью для любого будущего развития Германии. В письме Шверину фон Крозигу от 15 мая он заявил, что жизненно необходимо создать правительство, которому союзники могут доверять. При этом Шпеер заявлял, что сам он не может быть включен в правительство из-за своего политического прошлого. В любом случае он полагал, что не имеет достаточной квалификации для занятия поста министра экономики, поскольку у него нет знания ни финансов, ни кредита, ни валютных проблем. Он дошел даже до того, что стал утверждать, что поручать художнику и архитектору решение проблем о ликвидации долга является такой же неблагодарной процедурой, как и недавний эксперимент «руководства министерством иностранных дел рейха торговцем шампанским» (то есть Риббентропом, который в 1910–1914 гг. работал в Канаде в созданной им компании по импорту вина из Германии. Однако в 1914 г. Риббентроп вернулся на родину и добровольцем (как и Гитлер) пошел на фронт. Воевал на Восточном, а затем Западном фронтах до весны 1918 г., несколько раз был ранен, получив в 1917 г. Железный крест 1-го класса. Ставший негодным к фронтовой службе из-за ранений и болезни обер-лейтенант Риббентроп был направлен в апреле 1918 г. на работу в Турцию – адъютантом уполномоченного военного министерства. Так что представитель древнего рыцарского рода Риббентроп все же обладал немалым кругозором, а главное – был патриотом своей страны. – Ред.).

Единственные задачи, которые Шпеер был готов взять на себя, и то на ограниченный переходный период, заключались в восстановлении производства и возрождении промышленных предприятий, поскольку за последние

три года он обрел некоторые (еще какие! – Ред.) знания в этих областях. Однако главной своей обязанностью Шпеер считал защиту своего штата – «ограждения людей от каких-либо обвинений, которые могут быть предъявлены противником, до той степени, в какой они действовали в соответствии с моими указаниями». Следует отметить, что это был внутренний документ, написанный не для опубликования и не предназначенный, вопреки инсинуациям некоторых лиц, для того, чтобы заработать благоприятный имидж для автора в глазах союзников. Еще более примечательно то, что Шпеер впоследствии признал, что бывшие высшие руководители страны должны нести коллективную ответственность за судьбу немецкого народа: «Прежние руководители немецкой нации несут коллективную ответственность за ту судьбу, которая сейчас выпала на долю нашего народа. Каждое лицо, вовлеченное в руководство, должно взять на себя свою часть этой коллективной вины, чтобы это бремя, которое бы в ином случае пало на немецкий народ, было бы в основном возложено на плечи этих личностей».

Исходя из этого, Шпеер считал жизненно необходимой перестройку кабинета правительства и требовал, чтобы он был составлен из людей, «способных больше содействовать германской нации и идее объединенного рейха, чем могу это сделать в настоящее время я». И соответственно Шпеер еще раз попросил освободить его от занимаемых должностей.

К сожалению, ни новый глава государства, ни его рейхсканцлер (то есть Шверин фон Крозиг) не были готовы пойти на подобные признания. Как говорит в своих мемуарах Шверин фон Крозиг, они настолько были убеждены в правильности, пристойности «своего поведения при Гитлере, считая, что это было продиктовано исключительно доброй волей», что сама мысль о том, что союзники могут отказаться принять временное правительство и при этом поддержать какой-нибудь другой режим в качестве смирительной рубашки для рейха, никогда не приходила им в голову. И поэтому не было сделано никаких попыток обратиться к выдающимся представителям германских парламентариев с предложением участия в правительстве.

Единственная ссылка, сделанная Шверином фон Крозигом на возможные политические реформы, содержится в интервью, которое он дал корреспонденту Би-би-си Эдуарду Уорду 11 мая. Шверин фон Крозиг подчеркнул, что после капитуляции однозначно объявил о государстве, основанном на диктате закона, «как переходной фазе между диктаторским государством и конституционным государством»; на следующий день Дёниц объявил о том, что пришел конец единству государства и партии. «В результате в течение нескольких дней были предприняты эпохальные меры, которые следует рассматривать как основу намеченного нами дальнейшего развития. Вряд ли мне необходимо подчеркивать, что торжественное провозглашение правового государства подразумевает фундаментальное осуждение методов, вызвавших столь бурную критику как внутри, так и извне». Поскольку многие годы Шверин фон Крозиг служил государству, в котором закон ничего не значил, это заявление совсем не выглядело убедительным – точно так же, как и его ссылка на свободу и достоинство человека в речи от 2 мая. Газета «Нью-Йорк тайме» от 7 мая заметила, что союзниками столь полный отход от прошлого и поворот в германской политике будут восприняты со скептицизмом. Также следует помнить, что Шверин фон Крозиг мысленно представлял себе необходимость подобных заявлений в случае виртуального правительства Гиммлера.

Декларативный характер этих заявлений четко просматривается, если сравнить их с обращением к германскому народу Бека, в котором упоминается «величие закона» и предлагается искупить вину за преследование евреев и за преступления, совершенные на оккупированных территориях. По этим вопросам рейхсканцлер Дёница не произнес ни слова – и это неудивительно, потому что несколько членов правительства, включая его самого, хотя и не были фактическими участниками преступлений, но принимали прямое или косвенное участие в административных мерах, направленных на дискриминацию евреев, исключение их из общественной жизни или их депортацию. Однако именно сейчас из американских газет, доставленных фон Фридебургом из штаба Монтгомери, в Фленсбурге стали известны подробности о концентрационных лагерях, а 9 мая Порт Кэптин сообщила об ужасных условиях на корабле, перевозившем заключенных из концентрационных лагерей. Дёниц и Шверин фон Крозиг почувствовали, что надо что-то предпринимать. Рейхсканцлер докладывал Дёницу в письме, утверждая, что «если в концентрационных лагерях или в связи с арестами случались такого рода события, несовместимые с общепринятыми нормами закона и морали или чувствами достойных людей, то об этом в Германии знали лишь немногие». Это нужно заявить четко, но одного заявления будет недостаточно. Немецкий народ хочет «сам провести чистку в своем доме». Шверин фон Крозиг предложил предоставить Верховному суду рейха исключительные права в этой области.