Текст книги "Буря перед бурей. История падения Римской республики"

Но в Риме никогда не делали, и никогда бы не сделали, одного – здесь никогда не сдавались без боя. Поэтому уже захваченную территорию уступать никто не собирался. И хотя римляне потеряли все без исключения армии, выступавшие на север, в 106 г. до н. э. сенат отправил в регион консула Квинта Сервилия Цепиона сделать хоть что-нибудь – что угодно – ради спасения ситуации. Благодаря покровительству влиятельных оптиматов Скавра и Красса, Цепион был давно связан с Метеллами. В очень многих отношениях он представлял собой величайшую ошибку, какую на тот момент мог совершить сенат. Человек надменный, алчный и хвастливый, он, что самое главное, в принципе был неспособен поставить интересы Рима выше своих собственных. Именно на его совесть ляжет ответственность за крупнейшее поражение римлян за всю историю республики.

Перед выступлением на север Цепион уладил некоторые дела в интересах оптиматов. Он, скорее всего при поддержке Скавра, протащил через Народное собрание законопроект, который вновь ограничил власть эквитов. Столкнувшись с последствиями работы комиссии Мамилия, знать неустанно старалась вернуть себе, хотя бы частично, контроль над судами. Законодательная инициатива Цепиона не предусматривала возврата к практике набирать присяжных исключительно из рядов сената, а предлагала включать в них в равных пропорциях сенаторов и эквитов. Выступая в ее защиту, Красс произнес одну из самых прославленных своих речей, которую сам Цицерон изучал всю свою жизнь. В ней Красс призвал Народное собрание: «Вырвите нас из зубов тех, кто в своей жестокости не может насытиться даже кровью; позвольте нам не быть рабами кому бы то ни было, кроме всех вас вместе, кроме народа, которому мы можем и обязаны служить»[155]155
  Цицерон, «Об ораторе», I, 225.


[Закрыть]. И законопроект был одобрен.

Прибыв в Галлию для проведения военной кампании 106 г. до н. э., Цепион, наконец, сообщил хорошую новость о взятии им города Толоза (ныне Тулуза, что расположен на юго-востоке Франции). Мы, вполне возможно, никогда не узнали бы о деятельности Цепиона, если бы не один громкий скандал, впоследствии вошедший в легенду. Заняв город, его люди наткнулись на невероятный клад: 50 000 слитков золота и 10 000 слитков серебра. Некоторое время спустя в нем опознали пропавшие богатства, захваченные галлами во время знаменитого вторжения в Грецию в 279 г. до н. э., которое во многом напоминало недавний рейд скордисков, который закончился разграблением Дельфийского оракула. Но это священное сокровище обременялось проклятием: «Каждый, кто коснется хоть одного слитка из этой кучи, умрет ужасной, мучительной смертью»[156]156
  Авл Геллий, «Аттические ночи», III, 9, 7.


[Закрыть]. Когда галлов вышвырнули из Греции, они решили, что частично в основе их проблем лежит этот подпорченный клад. Согласно легенде, большую его часть они утопили в озерах в окрестностях Толозы, но некоторая его доля оказалась в одном из городских храмов. Именно эти тайники и обнаружили люди Цепиона.

Но это только лишь половина нашей истории. Цепион приказал уложить священное сокровище в ящики и переправить на юг, в Массалию, откуда его можно было доставить морским путем в Рим, выставить напоказ во время его неизбежного триумфа, а затем поместить в храме Сатурна. Только вышло все совсем иначе. Во время транспортировки ценностей на конвой напала шайка грабителей, золото похитили. В версию случайного совпадения верили очень немногие, подавляющее большинство полагало, что Цепион сам нанял бандитов, чтобы украсть и присвоить золото. Если это действительно так, то двойное преступление Цепиона, который сначала разорил храм и вывез из него сокровище, а затем подстроил кражу, чтобы лично им завладеть, в значительной степени объясняет его злополучную судьбу. Историк Юстин тоже соглашался с тем, что «этот святотатственный акт впоследствии напомнил о себе, став причиной разгрома его армии; да и Кимврская война постигла римлян будто в отместку за то, что они изъяли это неприкосновенное богатство»[157]157
  Юстин, «История Филиппа», XXXII, 3.


[Закрыть]. В то же время Цепион мог попросту оказаться дураком, который сам накликал на себя все беды, без всякой помощи со стороны богов.

В Северной Африке, после битвы при Цирте, царю Бокху понадобилось совсем немного времени, чтобы опять переметнуться в другой лагерь и предложить Марию заключить мир. Через каких-то пять дней после того, как улеглась пыль, в Цирту прибыли послы мавританского царя с просьбой прислать доверенных лиц для личной встречи с Бокхом. Возглавить это посольство Марий поручил Луцию Корнелию Сулле. Тот хоть и прибыл совсем недавно, но уже зарекомендовал себя человеком красноречивым и способным сохранять хладнокровие, когда на него оказывали давление.

Сулла дал Бокху понять, что римляне готовы водить с ним дружбу. Да, царь в этой войне выступил на стороне Югурты, но римляне были практичными людьми. И если для экспансии, пока они не займут всю Северную Африку, им что-то и требовалось, то уж точно не война в Нумидии. Сулла сказал Бокху, что «подданных нам и без того хватает, в то время как друзей ни у нас, ни у кого другого, достаточно не бывает никогда»[158]158
  Саллюстий, «Югуртинская война», 102.


[Закрыть]. Одновременно с этим он напомнил царю, что если римлян «никому не превзойти в доброте, то их доблесть в войне ты познал на собственном опыте»[159]159
  Плутарх, «Сулла», 3.


[Закрыть]. Уловив намек, Бокх выпросил разрешения отправить напрямую к Марию посольство для выработки предварительных условий постоянного мирного договора. Сулла согласился и возвратился в Цирту с докладом.

Но когда небольшая группа мавританских послов ехала на встречу с Марием, на них набросилась банда разбойников. Поспешно бросившись наутек, оставив врагу все бумаги и багаж, послы прибыли в Цирту, своим внешним видом больше напоминая беглых крестьян, нежели доверенных лиц великого царя. Однако Сулла еще больше укрепил узы дипломатического доверия между двумя могущественными державами, любезно оказав им самый радушный прием и ни на минуту не сомневаясь в правдивости их прискорбной истории. Увидев, что продажные и коварные римляне на деле оказались вполне цивилизованными и великодушными людьми, послы немало удивились.

Выслушав их, Марий в начале 105 г. до н. э. созвал военный совет, который большинством голосов решил отправить мавританских послов в Рим с рекомендацией сенату заключить мир. Сенат согласился и постановил: «Сенат и народ Рима имеют обыкновение помнить как благодеяния, так и обиды. Но поскольку Бокх раскаивается, он простит нанесенные им оскорбления; царь получит мир и дружбу, когда того заслужит»[160]160
  Саллюстий, «Югуртинская война», 104.


[Закрыть]». Узнав, что римляне столь привержены миру, Бокх пришел в восторг. Он ответил Марию письмом, попросив назначить его представителем Суллу, до сей поры демонстрировавшего такую мудрость и великодушие. С помощью Суллы царь мог начать процесс практического согласования мавританских и римских интересов. Марий согласился.

Сулла и его личная стража, которым в провожатые, для обеспечения безопасности поездки, дали сына Бокха, не были до конца уверены, что их не заманивают в ловушку. Их опасения накалились до предела после того, как вернувшиеся разведчики сообщили, что в двух милях впереди разбил лагерь сам Югурта. Сулла со спутниками приготовились стать жертвами предательства, но сын Бокха поклялся в обратном, заверив их в добрых намерениях отца, и пообещал всю дорогу ехать бок о бок с Суллой. Югурта никогда не решится посягнуть на жизнь царского наследника, ведь это навсегда лишит его шансов вновь когда-либо вступить в союз с Бокхом. В такой вот драматичной обстановке отряд проскакал мимо лагеря Югурты. И хотя повисшее в воздухе напряжение можно было буквально потрогать рукой, нумидийский царь безучастно посмотрел, как они проехали мимо.

Финальный акт Югуртинской войны разыгрался в виде двойных переговоров – между Суллой и Бокхом с одной стороны, и между Бокхом и Югуртой с другой. Ставки в обоих случаях были высоки. Бокх и Сулла в открытую встретились при мавританском дворе, и царь сказал римлянину, что еще не решил, как поступить. После чего попросил Суллу дать ему на составление окончательного ответа десять дней. Но это была всего лишь уловка, рассчитанная на шпионов Югурты, которые, как полагается, тут же ринулись в нумидийский лагерь доложить Югурте, что у него, чтобы переубедить Бокха, есть десять дней.

Но в тот же день, глубокой ночью, Бокх вызвал к себе Суллу для настоящих переговоров. Царь сказал, что никогда больше не переправится через реку Мулукка, по которой проходила граница с Нумидией, и все, что у него есть, – солдат, корабли и деньги – он предоставляет в распоряжение Рима. Принимая все это, Сулла дал свою оценку, рассчитав ее заранее. Он сказал Бокху, что римляне не испытывают благодарности за эти дары, потому как и без того уже победили мавританцев в бою. И если Бокх действительно хотел заключить дружественный договор, то сделать это у него был только один способ: выдать Югурту.

На следующий день Бокх призвал к себе придворного, который, как ему было известно, мог связаться с Югуртой, и передал через него послание. В нем он сообщил, что собирается заключить с римлянами соглашение, и спросил, что нумидийский царь может ему предложить, чтобы он изменил свое решение. Ответ Югурты не заставил себя ждать. Нумидийский царь обещал Бокху все, что угодно, лишь бы тот возобновил с ним альянс, и в качестве первого шага был готов уступить ему почти треть собственной территории. Кроме того, Югурта предложил Бокху похитить Суллу, чтобы потом они на пару могли получить за него у сената выкуп и заставить легионы убраться из Африки. Бокх согласился встретиться с Югуртой в уединенном месте за городской чертой. После того, как обе стороны объявили свою цену, Бокх оказался перед дилеммой, способной у любого вызвать язву желудка: выдать римлянам царя соседней страны и, вполне вероятно, навлечь на себя гнев собственного народа или же схватить Суллу, за что на него разгневались бы уже легионы. Перед встречей с Югуртой царь не спал всю ночь, думая, как же ему поступить.

На следующий день Бокх и Сулла с небольшим отрядом слуг выехали из города и поскакали в условленное укромное место. Бокх намеревался перехитрить либо Суллу, либо Югурту, и к радости римлянина нумидийскому царю во время этой жеребьевки досталась короткая соломинка. Люди Бокха окружили поляну и после появления Югурты выскочили из засады. Немногих оставшихся в живых слуг нумидийского царя убили, а его самого схватили и передали Сулле. Тот, как подобает, заковал Югурту в кандалы и отвез к Марию. Через двенадцать лет после того, как нумидийский царь заварил всю эту кашу, убив Гиемпсала, и семь лет спустя после объявления сенатом войны после разграбления Цирты, Югуртинская война подошла к концу.

Но эту радостную весть вскоре затмила чудовищная катастрофа на севере. Явившись впервые в 113 г. до н. э., кимвры разгромили римлян в Ббитве при Норее, а потом ушли. Затем, после четырехлетнего перерыва, в 109 г. до н. э. вновь спустились по берегам Роны и нанесли Риму новое поражение. Теперь, еще раз выждав четырехлетний цикл, примерно в 105 г. до н. э., они снова вернулись, направившись по долине Роны к побережью Средиземного моря. Сенат, по вполне понятным причинам, занервничал, узнав о возвращении врага, который уже дважды их побеждал.

Хотя на тот момент очень многие подозревали Цепиона в причастности к исчезновению толозского золота, сенат все же продлил срок его полномочий главнокомандующего северным фронтом и не стал трогать подчиненную ему армию – два полностью укомплектованных легиона плюс итальянские союзники и галльские вспомогательные силы, вдвое превышавшие их по численности. Всего под его началом состояло порядка тридцати пяти тысяч человек. Чтобы удвоить численность войск на этом направлении, сенат предписал одному из консулов, Гнею Маллию Максиму, избранному в 105 г. до н. э., собрать еще одну такую армию, равную по силе. На этот раз кимвров необходимо было уничтожить. И отмена имущественного ценза здесь пошла на пользу, в противном случае Риму не удалось бы мобилизовать армию в шестьдесят-восемьдесят тысяч человек для переправы через Альпы, одновременно с этим не выводя легионы из Нумидии.

Однако Гней Маллий был не просто новоизбранным консулом. Подобно Марию, он тоже относился к novus homo. В период со 191-го по 107 г. до н. э. доподлинно известно об избрании лишь трех консулов из числа «новых людей». Но на фоне возрастающей волны народных волнений, сенат не мог положить конец череде избраний novus homo на высшую должность. За четырнадцать лет, со 107 по 94 г. до н. э., консулами будут избраны пятеро «новых людей», а Гай Марий станет первейшим лидером Рима, намного превышающим всех остальных по влиянию и могуществу. Поэтому когда Маллию волею судеб досталась провинция Галлия, сенату, в который раз, пришлось доверить безопасность Рима новому человеку.

В республиканской военной иерархии наивысшим рангом обладал консул, поэтому Маллий, прибыв в Галлию, имел полное право отстранить Цепиона от командования. Но Цепион, как и положено высокомерному аристократу, встретил его с уничижительным презрением. Он заявил, что будет действовать в отдельном географическом регионе, и потребовал, чтобы на его берегу реки ему сохранили свободу действий. Такое отсутствие согласия между двумя главнокомандующими – вину за которое все источники напрямую возлагают на Цепиона – и стало причиной постигшей их двоих катастрофы. Единой римской армии численностью 60 000 человек не было, вместо нее существовали две по 30 000 воинов каждая – и кимвры немедленно этой разницей воспользовались.

В начале октября 105 г. до н. э. передовой дозор легионов Маллия, следивший за приближением кимвров, неожиданно для себя нарвался прямо на их основные силы. Его окружили и уничтожили. Понимая, что враг может появиться с минуты на минуту, Маллий попросил Цепиона переправиться через Рону и примкнуть к нему, чтобы объединить силы. Тот поднял его на смех, сказав, что с радостью переправится через реку и поможет перепуганному консулу из числа novus homo, который наверняка трясется от страха из-за сущей ерунды. Два римских войска расположились неподалеку друг от друга на восточном берегу Роны, но объединяться с Маллием Цепион, движимый гордыней и злобой, все же отказался. Более того, он даже небрежно отнесся к посланцам сената, умолявшим его подчиниться. Цепион не только ответил отказом, но и расположил свою армию между кимврами и легионами своего коллеги Маллия. Очень многие издавна подозревают, что таким образом он намеревался реализовать свой великий план – первым вступить в бой с неприятелем, навязав Маллию второстепенную роль, чтобы поставить новичка в затруднительное положение, а всю славу присвоить себе. Когда к нему явились посланцы кимвров, потребовав предоставить им землю, Цепион ответил им откровенной бранью и выгнал взашей.

Неизвестно, выступил ли он первым, чтобы дать бой, или же подождал, пока к нему подойдут кимвры, но то, что последовавшую за этим катастрофу спровоцировал именно он, не вызывает ни малейшего сомнения. Он, по всей видимости, так и не понял, что римлянам противостояли сотни тысяч кимврских воинов, которые превосходили их численностью даже в том случае, если бы они с Маллием объединили свои усилия. Когда враг отбросил легионы Цепиона назад, те ринулись на ряды армии Маллия и смешались с ними в спутанный клубок, абсолютно лишенный формы и единой цели, не знающий в какую сторону двигаться. Затем кимвры окружили эту отчаявшуюся толпу сбитых с толку легионеров и прижали их к Роне. Двигаться им было некуда, приказов командования не поступало, поэтому кимвры уничтожили оказавшуюся в ловушке армию, подобно тому, как уничтожает плоть кислота.

К наступлению ночи римляне были не просто повержены, но истреблены. Источники утверждают, что тогда погибло от 60 000 до 80 000 легионеров плюс 40 000 обслуги обозов. Все сходятся во мнении, что выжить не удалось практически никому. Хотя некоторые все же спаслись – в Рим сумели вернуться и Цепион, и Маллий, равно как и молодой офицер по имени Квинт Серторий, который, чтобы оказаться в безопасности, смог переплыть реку (впоследствии он станет одним из величайших генералов за всю историю Рима). Многих других римлян, как предполагается, обратили в рабство. Однако в целом битва при Араузионе стала одним из величайших поражений в истории Рима с момента его основания в 753 г. до н. э. и до падения Западной Римской империи в 476 г. н. э. В Галлии, казалось, теперь все было потеряно.

Но по пути к Армагеддону произошло забавное событие – кимвры опять ушли. Поскольку древние историки никогда не тратили много времени на попытки объяснить мотивы и действия этого племени, теперь же их коллеги из числа наших современников выдвигают предположения в том, что вторжение в Италию, по всей вероятности, никогда не представляло для кимвров интереса – они попросту стремились запереть жестоких, агрессивных римлян на Апеннинском полуострове. Поэтому продемонстрировав римлянам три раза подряд, что с кимврами лучше не связываться, они опять ушли и в своей миграции двинулись дальше в сторону Испании.

Паника в Риме, надо полагать, поднялась невероятная. Поскольку приближались очередные выборы консулов, ни у кого не возникало ни малейших сомнений в том, кто, по всеобщему мнению, мог предотвратить гибель римской цивилизации, к которой, похоже, все и шло. Народное собрание не желало видеть на этом посту ни бездарного Карбона, ни Силана, которого любой мог превзойти если не умением, то силой, ни Цепиона, чье высокомерие оказалось поистине роковым. Народ жаждал видеть в этой должности Гая Мария. И чтобы выполнить его волю комицию пришлось проигнорировать еще два неписаных правила mos maiorum. Во-первых, римские законы по-прежнему позволяли человеку избираться на второй консульский срок лишь по истечении десяти лет после первого избрания, а во-вторых, кандидату для участия в выборах полагалось присутствовать лично. Оба эти правила Народное собрание проигнорировало, избрав Мария консулом на второй срок через три года после окончания первого. Тот закончил в Нумидии все свои дела и приготовился вернуться обратно в Рим.

Начало своего второго срока пребывания на посту консула Гай Марий 1 января 104 г. до н. э. отпраздновал триумфом. Столь эффектного, красочного победоносного шествия не было со славных дней завоевания Карфагена и Греции. Парад вернувшегося из Нуманции Эмилиана (в котором принимал участие и сам Марий) запомнился сплошными разочарованиями. После этого была целая череда побед над галльскими и фракийскими племенами, но трофеи, захваченные в тех сражениях, блекли на фоне сокровищ, которые римские консулы когда-то привозили после военных кампаний в Рим. Но триумф Мария отличался «невероятным великолепием». Сокровища, рабы, дивные украшения из экзотических африканских царств – все это он с помпой демонстрировал под неистовые приветственные выкрики толпы граждан, все еще не отошедших от потрясения, полученного за три месяца до этого после страшного разгрома при Араузионе.

Жемчужиной триумфа Мария был царь Югурта собственной персоной. Во время своего предыдущего пребывания в Риме этот человек подкупал сенаторов, бросал вызов Народному собранию и заказывал убийства. Он сумел поставить с ног на голову внутреннюю римскую политику, а потом целых десять лет постоянно опережал на шаг легионы. Теперь же его вели закованным в кандалы, заставив шагать рядом и двух сыновей. Видеть, что теперь перед ними никто не трепещет и не боится, что все вместо этого осыпают их язвительными насмешками, для них было унизительно. После триумфального шествия Югурту бросили в тюрьму, да так грубо, что случайно вырвали из его уха золотую серьгу – последний оставшийся у него кусочек благородного металла. Взятки остались в прошлом. Как и коварные планы. Римляне раздели его догола и бросили умирать от голода в темнице подземного узилища: «И вот теперь он сам, побежденный и в цепях, узрел тот самый город, который, как он хвастливо предрекал, продаст самого себя, если на него найдется покупатель; но поскольку из его рук Рим ускользнул, теперь уже было совершенно очевидно, что он отнюдь не обречен на погибель»[161]161
  Луций Анней Флор, «Эпитомы римской истории», I, 36, 1.


[Закрыть]. Через шесть дней дерзкого сопротивления Югурта, наконец, рухнул замертво на пол.

Однако Марий не мог спокойно наслаждаться своим триумфом. Те, кто презирал этого novus homo, по их мнению, незаконно дорвавшегося к власти, превозносили молодого патриция Суллу, повсюду трубя, что в действительности Югурту захватил именно он. В соответствии с воинскими и политическими традициями, человеку, властвовавшему в провинции, в полном объеме доставались как честь, так и бесчестье, за превратности войны. Так было всегда. Но враги Мария подговорили Суллу поведать свою историю. Горделивый и амбициозный патриций с превеликой радостью им подыграл и даже дошел до того, что отчеканил на своей личной печати картину пленения Югурты. Марию его поведение совсем не понравилось. «Это были первые семена той острой, неизбывной ненависти между Марием и Суллой, которая чуть было не погубила Рим»[162]162
  Плутарх, «Гай Марий», 10.


[Закрыть].