Текст книги "Буря перед бурей. История падения Римской республики"

Вооружившись этим списком, один из преторов под надуманным предлогом созвал сенат, а когда его члены собрались внутри здания, спустил на них свору убийц. Двух сенаторов убили на месте, в том числе и двоюродного брата Карбона, заподозрив, что он вошел в тайный сговор со сторонниками Суллы. Второй попытался бежать, но у двери его настигли и убили ударом кинжала. Однако большей части фигурантов списка чуть было не удалось спастись бегством. Публий Муций Сцевола принадлежал к последнему поколению старых оптиматов. Он дружил со Скавром, Крассом, Антонием и присутствовал в доме Красса на той судьбоносной дискуссии об ораторах накануне Союзнической войны.

Когда Цинна захватил Рим, он остался в городе и ему, как потенциальному союзнику, которого полагалось лелеять и холить, предоставили широкую свободу действий. Теперь, попав в смертельный список, Сцевола избежал резни в здании Сената и укрылся в храме Весты. Тот представлял собой неприкосновенное святилище, но убийцы все равно ворвались внутрь, нашли Сцеволу и убили. Трупы, по обыкновению, сбросили в Тибр.

После этой расправы оставшиеся члены коалиции против Суллы покинули Рим и отправились на север. Когда они отправились в путь, в городе остался лишь перепуганный плебс. Жители Рима лишь недавно присоединились к коалиции против Суллы, причем единственно из страха перед его потенциальными действиями после возвращения. Теперь им предстояло узнать, что представляет собой его кара. Легионы показались на дороге и методично окружили город. Наконец, появилось окружение самого Суллы, прошло по городу и выдвинулось на Марсово поле – граждане Рима, решив, что голодная смерть хуже быстрой погибели от меча, открыли им ворота.

Но городской плебс ждал приятный сюрприз. Они собрались с духом в преддверии кровавой чистки, но вместо этого им сообщили, что Сулла объявляет всеобщий сбор, чтобы обратиться к народу Рима с речью и разъяснить свои цели. Когда все собрались на Марсовом поле, Сулла сказал, что собирается выступить в ипостаси хирурга, но не мясника. Да, он действительно потребует отнятую у него собственность и накажет несколько избранных врагов, но остальным его нечего бояться. После этого он оставил в городе небольшой гарнизон с несколькими верными ему офицерами во главе, а сам выступил на север – с той же стремительностью, с какой появился.

Его первый приезд в Рим преследовал цель утолить страх, чтобы убедить народ вести себя смирно и не бунтовать. И до последнего времени в его карьере не было ничего такого, что говорило бы о его неискренности. Как писал Плутарх, «сначала Сулла использовал ниспосланные судьбой блага умеренно, как и подобает государственному мужу, демонстрируя себя представителем знати и при этом благодетелем простого люда»[286]286
  Плутарх, «Сулла», 30.


[Закрыть]. Но вот его возвращение в Рим по окончании войны, когда больше никто не мог оспорить его власть, – уже совсем другая история. «Своим поведением он обеспечил верховную власть, заявив, что она не дает человеку оставаться собой, делая его капризным, суетным и жестоким»[287]287
  Плутарх, «Сулла», 30.


[Закрыть].

На севере продолжалась война, и ситуация, опять же, складывалась не в пользу Карбона и остатков его сил. Пока Сулла двигался на север по Латинской дороге, Метелл Пий и Помпей перешли в наступление на побережье Адриатики, чтобы взять под контроль родной для Помпея Пицен. Переманив на свою сторону легионы Сципиона Азиатского, генералы Суллы послали одну армию на север, в Цизальпинскую Галлию, а вторую в Этрурию, дабы сломить последние цитадели Карбона.

Но хотя вокруг него все больше сгущался мрак, у Карбона оставалось еще достаточно сил, чтобы держаться в одиночку. Создав на адриатическом побережье оплот, он попытался пресечь попытку Пия захватить Равенну, но в отсутствие подходящего флота так и не смог ничего поделать. Поэтому он двинулся дальше в глубь территории и вскоре столкнулся с самим Суллой, двигавшимся на север после короткой остановки в Риме. Так как в армии Карбона собрались его самые закаленные недруги, о том, чтобы переманить ее на свою сторону, речь уже не шла. Поэтому Сулле, вместо очередной бескровной победы, пришлось драться. Легионы Карбона не только не отступили, но и без всякой поддержки продержались целый день и с наступлением ночи победитель так и не определился. Война по-прежнему продолжалась.

Но ее динамика уже претерпела изменения. Первоначально Цинна планировал мобилизовать все ресурсы Италии, чтобы сокрушить Суллу и его пять легионов, лишить его возможности получать подкрепление и тем самым вынудить сдать позиции. Теперь роли сторон поменялись местами – к лету 82 г. до н. э. Сулла мог набирать новых рекрутов, а Карбон оказался в изоляции. Когда Красс с Помпеем захватили Умбрию, Карбону пришлось послать туда несколько подразделений для укрепления тамошних баз. Но те попали в засаду, устроенную войском Суллы. Карбону это обошлось в пять тысяч человек, которых он не мог позволить себе потерять.

Однако подлинным крахом коалиции против Суллы стала потеря Марием Младшим легионов на юге. Карбон планировал навалиться на врага сразу по двум фронтам, но в итоге сам оказался в окружении. Признавая необходимость снять с Пренесте осаду, он отошел к адриатическому побережью и послал на подмогу городу несколько подразделений, жизненно важных для него самого. Если они добьются успеха, чаша весов войны может опять качнуться в другую сторону. Но первое подкрепление до Пренесте так и не дошло, по дороге на него набросился Помпей и разбил. Поверженные солдаты разбежались в разные стороны, и большинство из них потом уже не вернулись.

После того как сопротивление Сулле сошло на нет, самниты объединились с луканами и собрали последнюю крупную армию. Не проиграв ни одной битвы в Союзнической войне, эти люди питали к нему особую ненависть. Действуя преимущественно по собственной инициативе, они, чтобы снять с Пренесте осаду, мобилизовали десять тысяч человек. Сулла не хуже Карбона знал, как много зависело от того, сможет ли неприятель вызволить город из кольца осады, и поэтому расположил в его окрестностях собственную армию. Несмотря на яростный натиск самнитов и луканов, его легионы отбили предпринятую ими попытку и осада Пренесте продолжилась.

На севере в распоряжении Карбона еще оставалось целых сорок тысяч человек, но на фоне нарастающей череды неудач один из его подручных тайком вышел на связь с Суллой и в обмен на снисходительное к нему отношение пообещал «сделать кое-что важное»[288]288
  Аппиан, «Гражданские войны», I, 91.


[Закрыть]. Для реализации этого «важного» плана он пригласил на ужин группу офицеров Карбона, в том числе и бывшего консула Норбана. Тот, заподозрив предательство, никуда не пошел, однако остальные приглашение приняли. Но когда пришли, их арестовали и казнили. После этого предатель бежал в лагерь Суллы, а Норбан, отчаявшись победить, поднялся на борт корабля, отплывавшего в греческий город Родос.

Карбон тем временем посылал в Пренесте все новые и новые войска, но до города те не доходили. Пока он сосредоточил усилия на юге, Метелл Пий, Помпей и Красс за его спиной заняли всю Цизальпинскую Галлию. Эта старинная провинция Карбона, служившая ему последним оплотом и надеждой, теперь оказалась в руках врага. Проиграв войну в Италии, он решил бежать, спрятаться там и каким-то образом прекратить войну на периферии империи. Серторий был уже в Испании, только что бежал в Грецию Норбан. Карбон подумал, что если отправится через Сицилию в Африку, то еще сможет одержать победу. А затем, передав северную армию под объединенное командование своих офицеров, бежал из Италии. И какие бы военные соображения он ни приводил в оправдание своего отъезда, теперь его в равной степени заботил как выигрыш в войне, так и спасение собственной жизни.

После разгрома в битве с Помпеем, объединенное командование, которое вместо себя оставил Карбон, решило, что в этой ситуации можно сделать только одно – полностью вывести армию с севера. Это даст ей возможность двинуться на Пренесте и продолжить войну в Самнии – регионе, известном своим враждебным отношением к Сулле. Северная армия прошла маршем на юг и соединилась с независимым войском самнитов и луканов, теперь возглавляемым самнитским полководцем Телезином. В начале ноября 82 г. до н. э. их объединенные силы предприняли последнюю попытку выбить врага из-под Пренесте. Но фортификационные сооружения, заблокировавшие все дороги, попросту оказались им не по зубам и заставили отступить. Так как все разумные стратегии на тот момент себя уже исчерпали, противникам Суллы оставалось только одно – предпринять еще одну отчаянную попытку спастись в этой войне. Хотя всю Италию заполонили неприятельские войска, Телезин обратил внимание, что на тот момент никакая армия между ним и Римом не стояла. Учитывая, что приближалась зима, а легионы Суллы все больше подходили к их позициям, он предложил сняться глубокой ночью с лагеря, ринуться в Рим и захватить его, пока им в этом не смог помешать Сулла.

Когда на следующее утро забрезжил рассвет, народ Рима обнаружил, что у Коллинских ворот встала лагерем сорокатысячная армия. Новообращенные сторонники Суллы собрали войско, которое выступило из города в надежде рассеять врага на тот случай, если все происходившее было блефом, направленным на запугивание города. Но это оказался не блеф. Выехавшие в ворота отряды больше не вернулись. После этого в Риме началась паника. Так как армия Телезина состояла в основном из самнитов и луканов, если ей удастся пробить в стенах брешь, пощады не будет никому. Пока легионы стояли у Коллинских ворот, их главнокомандующий и в самом деле произнес перед ними пламенную речь: «Для римлян наступил смертный час… эти волки, с таким неистовством попиравшие италийскую свободу, исчезнут только после того, как мы вырубим лес, в котором они прячутся»[289]289
  Веллей Патеркул, «Римская история», II, 29.


[Закрыть].

Сулла был недалеко. Узнав, что минувшей ночью враг снялся с лагеря и двинулся на Рим, он утром бросился за ним вдогонку. Около полудня его авангард добрался до Рима, а когда подтянулись основные силы, тут же протрубили сигнал к бою. Невзирая на успехи последних полутора лет, весь остаток дня Сулла ничуть не сомневался в собственном поражении. Он лично возглавил левый фланг армии, постепенно уступавший напору самнитов. И в пылу сражения подумал, что Фортуна, наконец, ему изменила. Он даже послал в Пренесте одного за другим несколько гонцов приказать снять осаду города и прислать подкрепление его потрепанным врагом легионам. Но ему было неведомо другое: что Красс ударил по неприятелю с другого фланга, разгромил его и захватил лагерь. Лишь несколько часов спустя он понял, что выиграл, – только после того, когда Красс прислал к нему гонца с просьбой выделить дополнительный провиант для пропитания своих победоносных войск. Когда после сражения улеглась пыль, стало ясно, что они не только одержали победу, но и совершили последний в этой войне поход: пятьдесят тысяч врагов сложили головы, еще восемь тысяч попали в плен. Среди прочих на поле брани нашли и раненого Телезина. Его убили, а голову насадили на копье.

Когда легионы Суллы, вернувшись в Пренесте, принесли с собой головы самнитских полководцев, жители города капитулировали и отворили врата. Марий Младший попытался бежать через подземный ход, но обнаружил, что выходы из него охраняются врагом, и покончил с собой, дабы избежать пленения. Прибыв в город лично, Сулла приказал разделить всех его обитателей на три группы: римлян, самнитов и пренестинцев. Затем сказал, что римляне заслуживают смерти, но он как полководец-триумфатор пощадит их и простит. А самнитов с пренестинцами приказал окружить и всех до последнего убить. Затем разрешил осаждавшим город войскам безжалостно его разграбить. Голову Мария Младшего доставили в Рим. А когда ее водрузили на форуме, она стала наглядным доказательством недомыслия юности. Хохочущие римляне цитировали Аристофана: «Перед тем, как становиться к рулю, сначала надо научиться грести»[290]290
  Аппиан, «Гражданские войны», I, 94.


[Закрыть].

Теперь, одолев всех своих врагов, Сулла возвратился в Рим. По прибытии в город его обитатели увидели в нем совсем не того человека, который за несколько месяцев до этого к ним обращался. Вот что позже писал историк Кассий Дион:

«До победы над самнитами… его считали человеком в высшей степени гуманным и благочестивым… Но после этих событий он настолько изменился, что складывается впечатление, будто былые и нынешние деяния совершал совсем не один и тот же человек. Таким образом, может показаться, что он не выдержал испытания счастливой судьбой. Ведь сейчас он повторял те же поступки, которые сам порицал в других, когда был слаб, и множество других, еще более возмутительных. В итоге Сулла, сразу после покорения самнитов, хоть и положил войне конец… но сошел с избранного им же пути, оставил себя прошлого, с позволения сказать, за городскими стенами на поле брани, а потом решил превзойти Цинну с Марием и их преемников вместе взятых»[291]291
  Кассий Дион, «Римская история», XXX/XXXV, 109.


[Закрыть].

Глава 13. Диктатор на всю жизнь

Республика – ничто. Одно лишь название, без плоти или формы[292]292
  Светоний, «Божественный Юлий», 77.


[Закрыть].

Юлий Цезарь

После решающей победы у Коллинских ворот Сулла расквартировал свой штаб на Марсовом поле. Будучи фактическим повелителем Рима, официальную должность он на тот момент не занимал и не служил ни консулом, ни претором, ни легатом, ни даже квестором. Основание претендовать на государственный суверенитет у него было только одно – былой приказ, согласно которому ему, как проконсулу, поручалась война с Митридатом. Этому назначению исполнилось уже пять лет, в том конфликте он давно вышел победителем, но ничего другого у него больше не имелось. С точки зрения закона его владычество над вверенной провинцией заканчивалось в тот момент, когда он пересекал священный Померий и возвращался в Рим. Пока империя следовала рутинным курсом, заступать на пост и уходить с него было чистой воды формальностью, но Сулла из-за подобного порядка вещей оказался в ловушке за пределами городских стен. Стоило ему пересечь черту Рима, как он тут же потерял бы все полномочия верховного правителя.

Хотя во время первого марша на Рим традициями Померия он самым бесцеремонным образом пренебрег, теперь ему было предпочтительнее поддерживать этот фасад щепетильного отношения к принципам государственного устройства. Поэтому он, чтобы не пересекать священный рубеж, созвал сенат в храме Беллоны за пределами городских стен. А когда его члены собрались, не стал устраивать дискуссии по поводу гражданской войны, а предоставил отчет о своих действиях против Митридата, затем перечислил все свои достижения на востоке, а под конец испросил разрешения войти с триумфом в город – будто в последние два года ничего такого вовсе не случилось.

Проблема лишь в том, что фоном для всего этого притворства служили весьма мрачные события. Перед тем, как обращаться к сенату, Сулла согнал на соседнем Цирке Фламиния шесть тысяч пленных самнитов. Им сказали, что с ними поступят, как с военнопленными, но прошло совсем немного времени и им открылась истина. Когда Сулла стал зачитывать перед сенатом рапорт о войне с Митридатом, его люди окружили шесть тысяч самнитов на Цирке Фламиния и стали методично их убивать. Спрятаться от их криков в храме Беллоны было нельзя, и ошеломленные сенаторы пришли в ужас. Но выступающий попросил их не отвлекаться, слушать дальше его речь и «не переживать по поводу того, что происходит снаружи, потому как там всего лишь увещевают некоторых преступников»[293]293
  Плутарх, «Сулла», 30.


[Закрыть].

Когда резня закончилась и взволнованные сенаторы разошлись, Сулла объявил открытый митинг, чтобы обратиться к народу Рима. Затем еще раз повторил, что бояться его гнева надо только врагам. Но при этом впервые подчеркнул, что водоразделом стал переход на его сторону армии Сципиона Азиатского. Все, кто, проявив мудрость, примкнули к нему до этого момента, могли рассчитывать на покой и его дружбу. Но тех, кто и после этого не сложил оружия, следует ликвидировать как врагов государства. Под конец он открыто заверил городской плебс и простых солдат, что им его нечего бояться. Сулла честно признал, что они попросту пошли за нечестивыми лидерами и что платить должны как раз эти предводители, а не те, кто к ним примкнул.

Когда беспокойство в богатых кварталах города достигло предела, к Сулле, жаждая хоть какого-то утешения, отправилась небольшая депутация сенаторов. Они сказали: «Мы не просим тебя избавить от наказания тех, кого ты решил убить, но избавь от тревожного ожидания тех, кого ты определил пощадить»[294]294
  Плутарх, «Сулла», 31.


[Закрыть]. А когда Сулла ответил, что еще не знает, кого пощадит, один из сенаторов попросил: «Тогда назови тех, кого ты намерен наказать»[295]295
  Плутарх, «Сулла», 31.


[Закрыть]. Если всем станет известно, кого он относит к числу своих смертельных врагов, обитатели Палатинского холма во многом успокоятся. Приняв их слова близко к сердцу, Сулла потом всю ночь обговаривал этот вопрос со своими ближайшими советниками. Уничтожению, вполне естественно, подлежали все, кто при Цинне служили магистратами или занимали высшие командные посты, а также все сенаторы, активно сотрудничавшие с режимом, но не принимавшие участия в боевых действиях. На следующее утро Сулла вывесил табличку с восемьюдесятью именами. Всех, кто вошел в этот список, разрешалось убить на месте, а их собственность конфисковать. Так Сулла начал свои проскрипции.

Поначалу перечень врагов, объявленных им вне закона, появился, чтобы избавить невиновных от тревоги и страха. Но когда его обнародовали, сложилось впечатление, что хирург Сулла вновь взялся за работу. Да, по сравнению с первым перечнем, который он назвал после своего первого похода на Рим, он вырос в семь раз, но и событий с тех пор тоже произошло немало. Недруги Суллы объявили его врагом государства, захватили его имущество, отправили в изгнание семью, убили друзей и вынудили его начать гражданскую войну. Названные восемьдесят человек выглядели чем-то вроде сделки, способной все это как-то загладить. И хотя из Рима удалось ускользнуть лишь немногим из них, большинство уже знали, что пощады им ждать нечего. Карбон, Норбан и Серторий в списке тоже присутствовали. Каждый из них уже бежал. Так как на Мария Сулла обрушить свой гнев не мог, потому как тот уже лежал в могиле, он довольствовался тем, что снес все монументы в его честь, выкопал труп последнего заклятого врага и разбросал его кости.

Но проснувшись на следующий день, народ Рима увидел, что первоначальный перечень подвергся пугающему пересмотру. Ночью Сулла вывесил на форуме его новый вариант, добавив к нему 220 новых имен. Многих из тех, кто накануне облегченно вздохнул, теперь ждала смерть. А еще через день его обновили опять и число его фигурантов превысило пятьсот человек. Теперь буквально каждый жил в страхе, что его вот-вот объявят вне закона. Как-то раз один из тех, кого в первоначальном варианте пощадили, явился на форум и обнаружил в новом списке свое имя. Увидев, что его приговорили к смерти, он попытался прикрыть руками лицо и уйти, но его узнали, набросились и убили на месте. Еще один в первые дни массовых убийств предавался буйному веселью и поднимал на смех тех, кто умер страшной смертью. А на следующий день в перечень включили и его самого, убили и конфисковали имущество. Помимо тех, кого Сулла, объявил вне закона, немедленной казни подлежали и все, кто так или иначе укрывал беглецов. Все эти проскрипции не только не снизили градус напряженности, но, напротив, погрузили Италию в царство террора.

Так как убийства продолжались, обещание Суллы ограничить число жертв своими личными врагами развеялось как дым. Он не только выплачивал премию за каждую принесенную ему голову, но и выделял убийцам долю имущества их жертв. В итоге политические репрессии самым отвратительным образом объединились с личной выгодой, побуждая всех обладателей черствых сердец и пустых кошельков рассыпаться по всему полуострову, дабы добраться до богатых врагов Суллы и отправить их на тот свет. Поскольку официальный перечень преступников постоянно менялся, человек мог запросто появиться в нем только потому, что был богат и владел значительной собственностью. Завидев в нем свое имя, эквит по имени Квинт Аврелий посетовал, что «фигурирует в нем только из-за альбанского имения»[296]296
  Плутарх, «Сулла», 31.


[Закрыть].

В италийской глубинке обнародованный Суллой список служил чем-то вроде базового принципа, отнюдь не лишавшего сановников возможности импровизировать. Одним из тех, кого туда послали, стал Марк Лициний Красс, герой битвы у Коллинских ворот. В сопровождении алчного и жестокого молодого офицера по имени Гай Веррес, Красс объехал всю Италию, собирая у местных жителей сведения о врагах Суллы, затесавшихся в их ряды. Базовый принцип теперь гласил, что каждую семью, оказывавшую его врагам материальную помощь, – будь то местные торговцы, банкиры или магистраты, – следовало схватить и убить. В то же время местные сановники из числа сторонников Суллы зачастую не упускали возможности поквитаться с личными недругами, и поэтому доносили не на его врагов, а на своих. Почему назвали того или иного человека, было все равно, но наказание неизбежно следовало одно и то же: казнь с последующей конфискацией имущества. Красс с Верресом быстро стали экспертами в деле такого скоропостижного и выгодного правосудия. Начав подобным образом свою постыдную, садистскую карьеру в сфере недвижимости, Красс, по приезде в Бруттий, приказал казнить человека только ради того, чтобы захватить его привлекательное имение.

Помимо официальных представителей Суллы, теперь по улицам шастали и самозваные шайки убийц. Профессиональные проскрипции превратились в прибыльный бизнес, стоивший того, чтобы им заниматься. К этим бандам примкнул еще один молодой человек с жестокой душой, которого звали Луций Сергий Катилина, больше известный просто как Катилина. Двадцать лет спустя ему предстояло оказаться в гуще еще одного цикла революционных беспорядков, однако тогда он был лишь молодым сторонником Суллы, жаждавшим наживы и славы. Стремясь заполучить владения одного свойственника, Катилина убил его и завладел правом собственности на землю. Затем тщательно прочесал сословие эквитов, пробиваясь убийствами вперед, и таким образом включил в свой послужной список приличное количество жертв. А в завершение своих злодейств нацелился на другого свойственника – по случаю, того самого Марка Мария Гратидиана, племянника Мария, который при режиме Цинны реализовал меры по гарантированию денежного обращения. Ложно обвинив Гратидиана в убийстве Катула во время устроенного Марием террора, Катилина приволок его на могилу последнего и безжалостно прикончил.

С крушением всех правил, проскрипции будто продолжались сами по себе, без постороннего вмешательства, ведь новых жертв всегда можно было найти без особого труда. Один человек сложил голову только за то, что возмутился смертью друга. Другого вольноотпущенник Суллы убил, дабы свести личные счеты, а потом включил его имя в список задним числом. Еще одного притащили уже к самому полководцу, узнав, что он укрывал скрывавшегося беглеца. К своему изумлению, Сулла узнав в нем своего бывшего соседа, обитавшего этажом выше над ним в те времена, когда он, еще до начала общественной карьеры, жил в нанимаемой квартире. Этого соседа он приказал сбросить с Тарпейской скалы.

Так как многие враги Суллы бежали с полуострова, вскоре проскрипции выплеснулись за пределы Италии. Когда в Родосе обнаружили Норбана, агенты Суллы потребовали у города выдать его, чтобы избежать серьезных последствий. Пока те совещались, как поступить, Норбан оказал всем услугу, отправившись на рыночную площадь и покончив с собой. Кроме того, Сулла снарядил Помпея, приказав ему лично поймать Карбона. Располагая полученными от шпионов сведениями о том, что Карбон затаился на островке у берегов Сицилии, Помпей тотчас туда отправился. А по прибытии собрал суды и приказал им без всяких присяжных выявить и казнить всех врагов Суллы. Когда же жители Мессаны запротестовали, обвинив суды в нелегитимности, Помпей огрызнулся: «Хватит ссылаться на закон перед теми, кто опоясан мечами»[297]297
  Плутарх, «Помпей», 9.


[Закрыть]. Вскоре Карбона выследили и приволокли в суд. Хотя формально он все еще оставался римским консулом, неприкосновенность его должности Помпей напрочь проигнорировал. Гнея Папирия Карбона, трижды консула Рима, он приказал казнить на месте.

На последнем этапе проскрипций убийства совершались уже без разбора. И поскольку это был не наш цифровой век, а Древний Рим, никто толком не знал, как в действительности выглядит объявленный вне закона человек. Не в состоянии выследить истинную жертву, банда гонителей хватала на улице первого попавшегося. Затем эти безымянные головы выдавали Сулле в качестве подлинного фигуранта списка. Тот лишних вопросов не задавал и всегда платил премию. По поводу отсутствия в этих гонениях какой-либо рациональности или морали ходила жестокая шутка: «Все государство погрузилось в хаос… алчность подавала повод для бессердечия; масштаб преступлений человека определялся количеством его имущества; богатые машинально превращались в злодеев и в каждом таком случае за их голову назначалась премия. Одним словом, все, что приносило прибыль, больше не казалось бесчестным»[298]298
  Веллей Патеркул, «Гражданские войны», II, 22.


[Закрыть].

Когда прошло несколько недель, а убийства так и не прекратились, Сулла, наконец, предпринял усилия, чтобы их остановить. Он заявил, что после 1 июня 82 г. до н. э. его перечень больше не будет пополняться новыми именами. А тем временем его фигуранты, если у них были влиятельные друзья, могли прибегнуть к их помощи, чтобы их оттуда исключили. Самым известным случаем такого рода стал девятнадцатилетний Гай Юлий Цезарь – тот самый Гай Юлий Цезарь. Молодой человек не только совершил преступление, родившись племянником Мария, но и впоследствии женился на дочери Цинны. Сулла приказал Цезарю развестись с женой, но тот ответил отказом. В итоге его имя попало в проскрипционный список, вынудив его прятаться. В то же время, в самом близком окружении Суллы у молодого человека оказались друзья, которые через пару недель выхлопотали ему прощение. Впрочем, правитель даровал его с оговорками и сказал ходатаям так: «Будь по-вашему, берите его себе; но знайте, что человек, с таким рвением вами спасаемый, в один прекрасный день нанесет делу аристократии, которое вы вместе со мной отстаивали, смертельный удар, ведь этот Цезарь стоит не одного Мария»[299]299
  Светоний, «Божественный Юлий», 1.


[Закрыть].

После наступления конечного срока, назначенного Суллой на 1 июня, разгул террора пошел на спад. Виновных по-прежнему преследовали и убивали, но худшее уже было позади. Подвести точный итог уже не удастся никогда, но за время проскрипций Суллы погибли как минимум сто сенаторов и не меньше тысячи эквитов. Что касается общего количества жертв, то оно может доходить до трех тысяч человек. Вместе с тем, низшие сословия Италии Сулла со своими убийцами, верный своему слову, не трогал, причем не только из благородных побуждений, но и потому, что у них не было имущества, в обязательном порядке переводившего их в категорию «виновных». Когда убийства сошли на нет, для Суллы настал час приступать к обновлению республики, которое теперь, после чистки в рядах врагов, стало вполне возможным.

Пока по улицам в поисках добычи рыскали его агенты, сам Сулла пока так и не изыскал способ войти в Рим, не потеряв свою конституционную власть. Наилучший вариант заключался в новых выборах консула, но с формальной точки зрения эту должность в тот год по-прежнему занимали Марий Младший и Карбон. Если учесть, что голова первого гнила на форуме, а второго убили на Сицилии, объявить кампанию по избранию на эти должности других они не могли. Поэтому надо было придумать что-нибудь поизобретательнее.

Пока Сулла, раздражаясь все больше, переживал по поводу своих властных полномочий, жалкое охвостье сената предприняло ряд шагов с тем, чтобы придать его действиям законную силу. Они приняли его отчет о войне с Митридатом и одобрили все решения, принятые им в Азии. Затем аннулировали постановление о признании его врагом государства и даже приказали установить на форуме его огромную статую, снабдив им же самим придуманной надписью: Луций Корнелий Сулла Феликс. Термин «Феликс» ввела в обиход его официальная пропаганда, в переводе с латыни Феликс означает Счастливый. Но все эти постановления все равно не позволяли ему войти в стены города. И тогда он предложил радикальное решение: возродить древний диктаторский режим.

В последний раз Рим вверял себя диктатору 120 лет назад. От этой меры, на раннем этапе существования республики представлявшей собой самое обычное дело, отказались в победоносную эру республиканской империи. Возрождение этой практики не спровоцировали ни недавние экзистенциальные бедствия, наподобие Кимврской и Союзнической войн, ни ожесточенные восстания Гракхов и Сатурнина. Сидя в штабном шатре на Марсовом поле, Сулла сочинил сенату длинное письмо, предложив назначить его диктатором. Он написал, что Италия разорена, что республику выжег изнутри огонь ожесточенной гражданской войны. В жизни Рима не осталось ни одного общественного, политического или экономического аспекта, который не перевернулся бы с ног на голову за последнее десятилетие. И если Сулла намеревался совершить предначертанное судьбой и вернуть республике былую славу, консульской власти ему было мало. Ему требовалась власть абсолютная и неоспоримая.

Предложение Суллы представляло собой шокирующий отход от любых правил и норм, но что еще оставалось делать сенату? Ответить отказом? Но тогда с тем же успехом в 137 г. до н. э. можно было обратиться к окруженным в Нуманции легионам и спросить, не желают ли они, чтобы их перебили. Поэтому требование Суллы сенат выполнил. Дабы восполнить конституционный пробел, возникший после смерти обоих действующих консулов, сенаторы возродили существовавший издавна interrex, т. е. практику назначения временного правителя. Время от времени республика прибегала к ней для обеспечения контроля над выборами, если оба консула были мертвы или настолько больны, что не могли приехать в Рим. И поскольку это бы как раз такой случай, означенный временный правитель созвал Народное собрание и представил законопроект, назначавший Суллу dictator legibus faciendis et reipublicae constitienae, т. е. «диктатором для написания законов и устроения конституции». Комиций законодательную инициативу одобрил единогласно.

Имея под рукой огромное количество советников-правоведов, Сулла, помимо прочего и сам прекрасно разбиравшийся в конституционном законодательстве, позаботился о том, чтобы этот титул сопровождался всеми необходимыми полномочиями, обеспечивая ему возможность действовать без всяких ограничений. В ипостаси диктатора он имел право казнить или миловать любого римлянина. Мог единолично объявлять войну и провозглашать мир. Был волен назначать и снимать сенаторов, по первому желанию конфисковывать чужую собственность, основывать новые города и колонии, наказывать и разрушать уже существующие, за ним всегда оставалось последнее слово в любых вопросах касательно провинций, казны и судов. Но что еще важнее, любое постановление диктатора автоматически приобретало силу закона. И стоило Сулле произнести хоть слово, как от невероятного конституционного могущества Народного собрания не осталось бы и следа.