Текст книги "Буря перед бурей. История падения Римской республики"

Выиграв величайшую на тот момент в своей карьере битву, Марий уже совсем скоро грелся в лучах славы от одержанной победы. По поступающим сообщениям, его коллеге Катулу на северо-востоке Италии пришлось жарко. Тот был честный и открытый сенатор из числа оптиматов, но больше ученый и государственный деятель, нежели солдат. Катул слыл «человеком редкостного образования, мудрости и бескорыстия»[177]177
  Цицерон, «В защиту Луция Лициния Мурены», 36.


[Закрыть], но был «слишком слаб для яростных баталий»[178]178
  Плутарх, «Сулла», 4.


[Закрыть]. Марий читал поступавшие с востока тревожные доклады о том, что коллега не смог удержать альпийские перевалы.

Но Катул если и не был опытным полководцем, рядом с ним находился одаренный сверх всякой меры Сулла. После нескольких лет службы под командованием Мария, не дававшего ему проявить все его способности, перед военной кампанией 102 г. до н. э. Сулла сумел добиться перевода к Катулу. Пока легионы дожидались кимвров, Сулла налаживал между войсками связь, создавал с местными племенами союзы и организовывал надежное снабжение. Но поскольку под его началом состояло всего двадцать тысяч человек, против нескольких сотен тысяч кимвров, как ни готовься, сделать они ничего не могли. Первые боестолкновения в горах подтвердили, что численное преимущество медленно двигавшегося полчища варваров было слишком велико. Римлянам пришлось с боем отступить. Когда над ними нависла угроза окружения в каком-нибудь ущелье и дальнейшего уничтожения, что случилось со всеми без исключения римскими армиями, сражавшимися с кимврами, Катул объявил, что альпийские перевалы нельзя в принципе защитить, и отвел свои легионы из гор аж до реки Адидже в Северной Италии. С точки зрения стратегии, это, может, было и мудрое решение, но Катул, уйдя из гор, открыл кимврам беспрепятственный доступ в Цизальпинскую Галлию. И кимвры, перед этим десять лет стучавшиеся в дверь, наконец оказались в Италии.

Дабы держать оборону, Катул приказал построить на обоих берегах Адидже лагеря и хорошенько их укрепить, соединив переправой. Но когда кимврские лазутчики обнаружили римский лагерь, их предводители прибегли к стратегии поумнее. Подразделение кимвров спустилось вниз по реке и стало строить плотину, «срывая, словно великаны, окрестные холмы, бросая в воду целые деревья с корнями, обломки скал и глыбы земли, перекрывая течение»[179]179
  Плутарх, «Гай Марий», 23.


[Закрыть]. Тем временем, второе подразделение поднялось вверх по реке и стало строить плавучие снаряды – «тяжелые плоты, пускаемые вниз по течению, от ударов которых шатались опоры переправы»[180]180
  Плутарх, «Гай Марий», 23.


[Закрыть]. Когда берега реки залила поднявшаяся из-за плотины вода, а переправа не выдержала напора плотов, Катул и его армия заподозрили, что все это закончится весьма плачевно.

Утопив римский лагерь в воде и сломав переправу, кимвры предприняли общее наступление. По всем свидетельствам, защитники ближнего лагеря мужественно дали бой, однако легионы на другом берегу реки, увидев всю безнадежность положения, побежали. Один кавалерийский отряд остановился только когда доскакал до самого Рима – эта история получила известность по той причине, что среди беглецов оказался сын Марка Эмилия Скавра. Когда молодой офицер прибыл в Рим, сенатский принцепс отказался его признавать и за трусость исключил из состава семьи. Оставшись в живых в войне с кимврами, опальный юноша покончил с собой.

Поведение самого Катула в этой битве стало предметом ожесточенных споров. По его собственным словам, увидев рвущуюся на них армию, он пожертвовал собственной репутацией ради репутации своих людей: «Осознав, что убедить воинов остаться ему не удастся, видя, что они в ужасе собираются бежать, он приказал снять его стяг, догнал первые ряды отступавших и сам встал во главе войска, чтобы позор пал на него, но не на отчизну, стараясь, чтобы солдаты выглядели не бежавшими, но отступавшими под командованием своего полководца»[181]181
  Плутарх, «Гай Марий», 23.


[Закрыть]. Однако в действительности, скорее всего, Катул попросту хотел придать более благоприятный оттенок их беспорядочному бегству на юг.

Но хотя дорога на Рим и была теперь открыта, кимвры все равно остались на севере, вероятно подпав «под влияние мягкого климата, изобилия еды, питья и воды для омовения»[182]182
  Орозий, «История против язычников», V, 16.


[Закрыть]. Это племя всегда искало себе дом – и теперь, возможно, его нашло. В то же время, они, вполне вероятно, попросту задержались, дожидаясь тевтонов и амвронов, которые могли со дня на день переправиться через западные Альпы и присоединиться к ним. Потому что знать ничего не знали об уничтожении союзников.

Глава 8. Третий основатель Рима

Свобода, демократия, законы, репутация, положение в обществе всем теперь были без пользы, ведь даже должность трибуна, учрежденная для противодействия злодеям… повергала в такой гнев и сама подвергалась таким унижениям[183]183
  Аппиан, «Гражданские войны», I, 33.


[Закрыть].

Аппиан

Пока кимвры обосновывались в Цизальпинской Галлии, а Сицилию все так же разоряли рабы, в римской политике произошел радикальный поворот. Атмосфера чрезвычайного положения позволила Сатурнину и его дружкам перейти дозволенные границы. Они и без того уже сделали насилие нормой после того как трибун силой подверг Цепиона судебному преследованию с помощью разъяренной толпы. Теперь, когда он помог Марию избраться на еще один срок, в его распоряжении оказалась небольшая армия бывших солдат консула, готовых размять свои мышцы – как физические, так и избирательные.

Во главе этой новой политической армии популяров к Сатурнину присоединился и Гай Сервилий Главция. Большинство коллег-сенаторов не питали к этому человеку ничего кроме презрения. Цицерон назвал его «самым никчемным негодяем из всех, когда-либо живших»[184]184
  Цицерон, «Брут», 224.


[Закрыть]. А потом добавил, что хотя он и не советует прибегать к вульгарным метафорам, но Главция правильнее всего будет назвать «сенатским дерьмом»[185]185
  Цицерон, «Брут», 224.


[Закрыть]. Однако даже преисполненный презрения Цицерон, и тот считал Сатурнина «сообразительным, ловким и на редкость остроумным; несмотря на низкое происхождение и распутную жизнь, тот мог бы претендовать на должность консула»[186]186
  Цицерон, «Брут», 224.


[Закрыть]. Но претендовать на должность консула Главция не стал – вместо этого распутная жизнь довела его до погибели.

Чтобы придать грядущему захвату ими Рима видимость морального авторитета, Сатурнин и Главция обратились к памяти о братьях Гракхах, теперь вошедших в легенду. Сатурнин поставил у себя дома бюсты Гракхов, преданных мученической смерти, и упоминал их в своих речах. Завладеть наследием Гракхов ему представлялось настолько важным, что однажды он даже явился на форум с молодым человеком, называвшим себя давно пропавшим сыном Тиберия Гракха. Возраст парня казался подходящим, и Сатурнин потребовал официально вписать его в ценз, признав законным наследником Гракхов.

Каждый, кто лично знал семью Гракхов, понимал, что Сатурнин явно ломает комедию. Семпрония – сестра Гракхов, которая до сих пор была жива, – отказалась принимать этого мнимого племянника, которого до этого в глаза не видела. Но то были времена, когда ложь переставала таковой быть, если ее самым дерзким образом без конца выдавали ее за правду. А для Сатурнина было важно только одно: заронить в умы потенциальных сторонников мысль о том, что сын Гракха входит в круг его приближенных.

Одновременно с этим вывод на сцену этого якобы пропавшего Гракха стал ловушкой для врагов Сатурнина из числа оптиматов, в первую очередь для Метелла Нумидийского. После того, как его отстранили от командования войсками в Нумидии, Метелл возвратился в Рим и последующие пять лет провел, неизменно выказывая свое неодобрение в адрес всех без исключения мер, предлагаемых популярами. И хотя на улицах его имя постоянно вызывало насмешки, у него по-прежнему была масса последователей, а у коллег-оптиматов он пользовался безупречной репутацией. Поэтому в ходе тех же выборов 102 г. до н. э., на которых Марию удалось в третий раз подряд стать консулом, Метелла избрали цензором. И внезапное появление «Тиберия Гракха Младшего» вскоре после вступления его в должность не могло быть простым совпадением.

Главная задача цензора сводилась к тому, чтобы содержать в порядке списки граждан, и Метелл, вполне предсказуемо, отказался признавать легитимность самозванца, выдававшего себя за Гракха, чем вызвал на улицах массовую вспышку гнева. Но этим он не ограничился и пошел дальше: обвинил Сатурнина и Главция в преступлениях против общественной морали и объявил о намерении вышвырнуть обоих из сената. Те в мгновение ока собрали толпу, выразившую против поведения Метелла свой протест. Горделивый патриций попытался стойко встретить лицом к лицу напор этой злобной массы, но ему, в конечном счете, пришлось укрыться в одном из храмов на Капитолийском холме, дабы избежать оскорблений, летевших в него из толпы вместе с кирпичами. Когда народ разошелся, родственник Метелла, такой же цензор, как он, убедил его больше не тыкать столь грубо палкой в это осиное гнездо и не пытаться убрать Сатурнина с Главцией из сената. Но несмотря на эту уступку, оба цензора все равно отказались признавать Тиберия Гракха Младшего. Впрочем, это больше не имело никакого значения – вред уже был причинен.

Вскоре после этого инцидента в Рим прибыли эмиссары понтийского царя Митридата. Понт лежал далеко, на берегах Черного моря, а Митридат не так давно перерезал царю соседней Каппадокии горло и посадил вместо него на трон своего сына. Понтийские послы попросили сенат признать этот переход власти. Как и подобает такого рода делегации, они явились в Рим с немалым количеством даров, что позволило Сатурнину вновь поднять старую, направленную против сената тему подкупа высших должностных лиц иноземными державами. Напомнив всем о скандальных взятках Югурты, Сатурнин разнес в пух и прах за коррупцию Сенат, а вместе с ним и понтийских послов, и даже прибег к физическому запугиванию, чтобы они убрались из города.

Этого сенат вынести уже не мог и поэтому выдвинул против трибуна обвинение в нарушении неприкосновенности посольства другой страны. Перед лицом столь серьезных претензий, Сатурнин, желая мобилизовать симпатии улицы, устроил топорный спектакль. «Сбросив с себя роскошные одежды, надев вместо них нищенские и грязные, отрастив бороду, он носился по всему городу, перебегая от одной возбужденной толпы к другой… и со слезами на глазах умолял помочь ему в постигших его бедах»[187]187
  Диодор Сицилийский, «Историческая библиотека», XXXVI, 15.


[Закрыть]. Все обвинения против него Сатурнин называл надуманными и утверждал, что его преследуют за «доброе расположение к народу»[188]188
  Диодор Сицилийский, «Историческая библиотека», XXXVI, 15.


[Закрыть]. Когда, наконец, наступил день суда, Народное собрание заполонила злобная толпа, после чего продолжать заседание стало трудно, и даже опасно. Сатурнина отпустили, даже не начав процесса.

Гракхов часто называют большими мастерами использовать тактику толпы и беспринципную популистскую политику. В то же время, вся их деятельность, по большому счету, была продиктована искренним стремлением реформировать республику. Насилие стало спутником их жизни неожиданно, без всяких предупреждений, как совершенно нежеланное вторжение. Сатурнин же, в свою очередь, первым продемонстрировал демагогам грядущих поколений, насколько далеко человек может продвинуться в карьере, цинично манипулируя неистовством толпы. Причем этот трибун был только началом – вскорости ожидалось триумфальное возвращение его нового и могущественного политического союзника Гая Мария.

После поражения Катула, на севере сложилось серьезное, хотя и не отчаянное положение. Марий уже уничтожил тевтонов и амвронов, и кимвры хоть и остались торчать в Северной Италии, но никаких признаков дальнейшего продвижения на юг все же не демонстрировали. В январе 101 г. до н. э. Марий в четвертый раз подряд стал консулом и всю зиму перебрасывал все войска, какие только мог, из Галлии в Италию. Собрав все, что можно, на южном берегу реки По, он присоединил к своей галльской армии остатки легионов Катула и взял на себя над ними командование. И Катула, и Суллу он поставил во главе крупных подразделений, хотя никоим образом не намеревался повторять роковую ошибку и разделять армию, как в битве при Араузионе. Командовал ею только один человек – он сам, Марий. Весной 101 г. до н. э. он вместе с 50 000 человек переправился через реку По, чтобы дать бой армии кимвров численностью в 200 000 солдат.

Когда на горизонте показались легионы, поприветствовать римлян прискакали кимврские послы. Полностью уверенные в себе, они потребовали уступить им территорию в Цизальпинской Галлии. Послы напомнили Марию, что вскоре в Италию войдут тевтоны с амвронами и у римлян не будет ни малейшей надежды устоять перед их объединенной мощью. В ответ на это Марий расхохотался и сказал: «Не беспокойтесь о своих братьях, ведь у них есть земля, которая останется им навсегда, – земля, которую им дали мы»[189]189
  Плутарх, «Гай Марий», 24.


[Закрыть]. В уничтожение союзников они не верили до тех пор, пока по приказу главнокомандующего по лагерю не провели закованных в цепи тевтонских царей. Кимврские послы в ярости ушли. Через несколько дней один из предводителей племени прискакал в римский лагерь, чтобы уладить с Марием один-единственный вопрос: где и когда две армии сойдутся в бою.

На третий день после этой встречи римляне и кимвры выстроились в боевом порядке на Раудийском поле. Марий возглавил левый фланг легионов, Сулла правый, а Катул центр. По данным источников, фронт пеших солдат, выставленных кимврами на равнине, растянулся больше чем на три мили, а только одно их кавалерийское подразделение насчитывало свыше пятнадцати тысяч воинов. Хотя утренний туман затянул все плотной пеленой, Марий позаботился о том, чтобы его армия встала лицом к западу, чтобы солнце после восхода, рассеяв его, било прямо в глаза противнику. Кроме того, такая позиция позволяла войскам встать против ветра, которому, вместе с солнцем, предстояло сыграть в грядущем сражении ключевую роль.

В своих мемуарах и Сулла, и Катул утверждали, что сразу после начала битвы на Раудийском поле (битвы при Верцеллах) Марий во взметнувшихся клубах пыли потерял ориентацию и, бросившись в атаку, пролетел со своими легионами мимо кимвров, в результате чего реальный бой пришлось принять им двоим. Но это не что иное, как очевидная пропаганда. Скорее всего, Марий прибег к той же стратегии, что и в битве при Аквах Секстиевых: смял фронт противника, а потом нанес убийственный удар, зайдя сбоку. Пока Катул с Суллой вступили в ожесточенную схватку, он действительно исчез в облаке пыли, но отнюдь не промахнулся, а сокрушил врага смертоносным ударом по открытому флангу.

Для кимвров сражение обернулось поражением и беспорядочным бегством. Слепящее солнце сменилось огромными клубами пыли, на них без конца нападали сразу со всех сторон. Воины бросились бежать, но были остановлены их же матерями и женами. За рядами сражавшихся, «женщины, облачившись в черные одежды, стояли у повозок и убивали беглецов – их мужей, братьев и отцов, затем душили маленьких детей, бросали их под колеса телег и под ноги скоту, а затем перерезали себе горло»[190]190
  Плутарх, «Гай Марий», 25–27.


[Закрыть]. Для кимвров битва при Верцеллах означала погибель – из них на поле боя полегло 120 000 человек, выживших обратили в рабство. Как уже не раз случалось в римской истории, легионы могли терпеть в боях поражения до тех пор, пока не выигрывали войну.

Когда весть о победе достигла Рима, никто больше не мог оспорить блистательное превосходство непобедимого полководца Гая Мария. Теперь он вознесся на вершину славы, могущества и авторитета, и даже «первейшие люди государства, до этого роптавшие против «нового человека», добившегося столь многих важных постов, теперь ставили ему в заслугу спасение республики»[191]191
  Тит Ливий, «История Рима от основания города. Периохи», 68.


[Закрыть]. Мария чествовали «Третьим основателем Рима», возвышая до невероятно престижного пантеона героев, включавшего только самого Ромула да легендарного Марка Фурия Камилла – того самого человека, который не допустил угасания Рима, оказавшегося на краю пропасти после жестокого разграбления галлами в 380-х гг. до н. э. Такой чести не удостоился даже Сципион Африканский, избавивший страну от Ганнибала. Но сам Марий, как ни странно, отказался брать себе традиционное для триумфатора прозвище и не вошел в историю как «Марий Галльский» или же «Марий Кимврский». Вместо этого он попросту оставил имя, данное ему от рождения: Гай Марий.

К новостям об избавлении Рима от угрозы со стороны кимвров, в которое верилось с большим трудом, вскоре добавились отрадные известия из Сицилии. Коллегой Мария, вторым консулом, избранным в 101 г. до н. э., был Маний Аквилий, давно пользовавшийся его покровительством. Молодой Аквилий, сын опального бывшего консула, когда-то организовавшего провинцию Азия, служил одним из его главных заместителей в Галлии. Став консулом, он получил приказ подавить, наконец, на Сицилии Второе восстание рабов. Аквилий взялся за решение конфликта как профессионал и принялся наводить на острове порядок.

Задача перед ним стояла не из легких. После вопиющего роспуска Лукуллом римского войска в начале 102 г. до н. э., Аквилий, прибыв ему на замену, целый год не мог ничего предпринять, чтобы остановить армию рабов. Но в том же году умер «царь Трифон» и ее верховным главнокомандующим стал Афинион. По мере нарастания мятежа рабов, на Сицилии все больше ширились беззакония по отношению к местному населению: «Поскольку на тот момент воцарилась полная анархия… и ни один римский магистрат не обладал там никакой юрисдикцией, все одичали и бросились безнаказанно совершать самые гнусные преступления, поэтому повсюду неистовствовали насилие и грабежи, после которых богачи лишались своего имущества»[192]192
  Диодор Сицилийский, «Историческая библиотека», XXXVI, 11.


[Закрыть]. И к те, кто когда-то «считался выше сограждан, благодаря известности и богатству, теперь, по внезапному капризу судьбы, терпели величайшие оскорбления и презрение»[193]193
  Диодор Сицилийский, «Историческая библиотека», XXXVI, 11.


[Закрыть].

К моменту приезда Аквилия весной 101 г. до н. э., Афинион простер свои владения до самой Мессаны (нынешняя Мессина) на северо-восточной оконечности острова. Консул привел с собой когорты ветеранов Мариевой галльской армии и быстро вызвал рабов на бой, в ходе которого, как утверждается, убил Афиниона, выйдя с ним один на один. Не исключено, что эту героическую деталь для украшения своего доклада о войне добавил сам Аквилий, но Афионион погиб – будь то в бою один на один или в ходе обычного боестолкновения – а живыми в крепость Триокала возвратились всего десять тысяч рабов.

Однако Аквилий, в отличие от Лукулла, бросился за ними в погоню и захватил их столицу. Согнав последних бунтовщиков, он отправил их в Рим, предназначив им сражаться там с различным диким зверьем на потеху римских граждан. Это стало последним кровавым актом Второго восстания рабов, обезлюдившего и разорившего Сицилию.

В Риме воцарилось ликование. Теперь, когда все их враги были мертвы или закованы в кандалы, римляне затеяли безостановочный пир победителей. Получив известие о победе Мария, Народное собрание объявило пятнадцать дней благодарения богов и стало готовить его победоносное возвращение в город. Но праздновать триумф в одиночку Марий отказался и пригласил разделить его с ним Катула. Подобные ситуации, когда одним триумфом чествовали двоих, случались и раньше, хотя и очень редко – эта награда представляла собой политическое выражение личных достижений. Поэтому весь смысл заключался в том, чтобы привлечь всеобщее внимание к себе, но уж никак не к кому-то другому. Дружественные к Марию источники называют этот шаг проявлением великодушия и благородства, в то время как враги объясняют его совсем иначе – по их мнению, Марий знал, что на самом деле сражение с кимврами выиграл Катул, и поэтому боялся бунта его легионов, если проигнорировать их командира. Кроме того, источники также расходятся в оценках его последующей кампании по избранию консулом в 100 г. до н. э. Дружественные заявляют, что граждане попросту наградили его за оказанные ранее услуги, чтобы он мог еще раз получить удовольствие, сделав символический почетный круг, в то время как вражеские выступают с заявлениями, что по завершении военного кризиса народ был готов положить конец практике избрания консулов несколько раз подряд. Последние говорят, что консулом Марий стал лишь благодаря щедрым взяткам. Однако необходимость в подобной закулисной тактике вызывает большие сомнения. Третий основатель Рима пользовался беспрецедентным авторитетом, славой, могуществом и к тому же обладал огромным богатством. Поэтому переизбрался без особого труда. Теперь ему предстояло служить консулом пятый год подряд.

Хотя могло показаться, что к пятому консульскому сроку Марий стремился единственно обеспечить галльских ветеранов бонусом в виде земли, наподобие той, что получили ветераны нумидийские, вступив в должность в 100 г. до н. э., он привел с собой и радикалов-популяров, наметивших куда более агрессивную повестку дня. Народное собрание искусно держал в узде Сатурнин, выигравший еще один трибунский срок. Его бывшего коллегу Главция избрали претором, предоставив широкие полномочия в надзоре над судами. Еще один близкий сторонник по имени Гай Сауфей заполучил должность квестора, обеспечив этой радикальной клике доступ к государственной казне. Что касается второго консула, Луция Валерия Флакка, то от него вряд ли можно ожидать, что он встанет на их пути, – его описывали «не столько коллегой, сколько слугой»[194]194
  Плутарх, «Гай Марий», 28.


[Закрыть].

Тон всему году задала проведенная Сатурнином кампания по избранию трибуном. Поскольку он демонстрировал все признаки намерения отправить Метелла Нумидийского в изгнание, оптиматы на выборах поддержали собственного союзника по имени Ноний, чтобы тот его остановил. Когда выяснилось, что кампанию Ноний, вероятнее всего, выиграет, радикальные популяры даже не стали дожидаться голосования. На несчастного Нония набросилась вооруженная шайка, скорее всего набранная из самых беспринципных ветеранов Мария, и забила его до смерти. Поскольку традиции предков теперь никто не соблюдал, незамедлительного наказания за это преднамеренное политическое убийство Сатурнин не понес. Отпихнув с дороги труп Нония, он без труда выиграл выборы. Именно этими событиями начался год – в который чуть не пала республика.

В те роковые времена было очень трудно разобраться в том, кто кого использует, однако создавалось впечатление, что Сатурнин более открыто продвигает программу Гая Гракха в ее более зловещей версии. Сатурнин, Главция и их дружки – к которым по-прежнему относился и мнимый сын Тиберия Гракха – пытались возродить к жизни коалицию городского плебса, крестьян, эквитов и знатных популяров, а затем взяться за соперников-оптиматов. Но к тому времени к коалиции примкнули и Мариевы ветераны, обеспечившие столь необходимую грубую силу. И там, где Гай Гракх прибегал к насилию против своей воли, Сатурнин использовал его без малейших зазрений совести. Где Гай старался восстановить баланс Полибиева политического устройства, Сатурнин хотел безоговорочно раздавить сенат и воспользоваться Мариевыми ветеранами, дабы править городом железной рукой.

Едва вступив в должность трибуна, Сатурнин тут же взялся продвигать пакет реформ, направленный на свержение власти оптиматов в сенате. Семена новой антисенатской коалиции были брошены в землю задолго до рокового 100 г. до н. э. Еще до своего избрания претором – не исключено, что во время трибунского срока, о котором не сохранилось никаких упоминаний, – Главция выдвинул законопроект, возвращавший эквитам контроль над специальным судом, разбиравшим дела о взятках и вымогательстве и тем самым отменявшим временную реставрацию сенатской власти, осуществленную в 106 г. до н. э. изгнанным теперь Цепионом. Однако закон Главции не только возвращал эквитам право формировать жюри этого особого суда, но и расширял перечень обвинений, которые теперь могли выдвигаться не только против заподозренных во мздоимстве магистратов, но и против каждого, кто так или иначе мог извлечь выгоду из такого преступления, что в свою очередь позволяло отдавать в руки присяжных эквитов практически любого гражданина. Кроме того, Главция значительно ограничил практику затягивания судов с помощью процедурных уловок. Он однозначно хотел превратить суды в молот, крушащий знать, и лишал присяжных возможности отказаться нанести удар из жалости или сострадания. Не то теперь было время, чтобы проявлять то или другое.

Реализовав эту меру в пользу эквитов, в 100 г. до н. э. Сатурнин вступил в должность трибуна и предложил увеличить долю зерна, поставляемого городскому плебсу по контролируемым ценам. Шаг был самый что ни на есть провокационный, ведь незадолго до этого сенат заявил, что с учетом хаоса на Сицилии, каждый, кто предложит изменить субсидирование хлеба, будет действовать вразрез с интересами государства. И Сатурнин с ликованием принял этот вызов. Кто-то из других трибунов наложил на его законопроект вето, но Сатурнин попросту его проигнорировал. Когда-то наложенного вето было достаточно, чтобы по всей республике замерла жизнь; теперь же его, как ненужную бумажку, просто сминали и вышвыривали вон. Особенно оскорбительным провокационный законопроект о субсидировании зерна был для юного Квинта Цепиона, отца которого шайка Сатурнина три года назад отправила в изгнание. Именно молодой Цепион, избравшись в 100 г. до н. э. квестором, не рекомендовал сенату увеличивать субсидирование зерна, потому как этого не могла себе позволить казна. Когда Сатурнин не только попрал честь отца, но и наплевал на него самого, Цепион потерял самообладание, собрал собственную шайку и повел ее на Народное собрание. Толпа переломала доски и урны для голосования, но этот акт вандализма лишь ненадолго отложил одобрение законопроекта. Когда ущерб устранили, Народное собрание своим голосованием придало инициативе по непозволительному наращиванию субсидирования зерна статус закона.

Угодив эквитам и городскому плебсу, Сатурнин приступил к реализации главного пункта своей программы: амбициозного плана по созданию колоний и выделению галльским ветеранам Мария земельных участков. Он уже учредил земельные наделы в Африке и теперь ратовал за то, чтобы выделять их по всей империи. Трибун поддержал притязания народа на все территории, еще совсем недавно занятые кимврами, и заявил, что Народное собрание имеет право раздавать их воинам, которые за них сражались. Кроме того, он предложил выделить ветеранам Мария наделы в Галлии и на Сицилии. Сельская беднота – из рядов которой Марий вербовал своих солдат – хлынула в Рим, чтобы провести этот законопроект с подавляющим перевесом голосов.

В коалицию Сатурнина, все больше прираставшую новыми членами, теперь вошли и италийские союзники, ведь право на земельные наделы по его закону получали не только римские граждане, но все без исключения солдаты Мария. Полководец и сам был провинциальным италийцем родом из города, получившего полные гражданские права лишь за поколение до его рождения. И свою политику неизменно строил, исходя из проиталийских позиций. Во время военных походов он то и дело даровал гражданство за геройские поступки, а однажды, после победы над кимврами, дошел даже до того, что в полной мере наделил политическими правами целую когорту италийцев из города Камерино. Когда его практику самовольно – а может даже незаконно – раздавать солдатам гражданство подвергли сомнению, Марий едко возразил, что «глас закона ему заглушало бряцанье оружия»[195]195
  Плутарх, «Гай Марий», 28.


[Закрыть].

Но хотя на пыльных полях сражений провести различия между римлянами и италиками было невозможно, в Риме граждане прекрасно знали, в чем они заключаются, и по своему обыкновению роптали, что земли выделяют каким-то там союзникам. Раскол в лагере Сатурнина позволил оптиматам наконец сплотить оппозицию. Играя на струнках оскорбленной гордыни городского плебса, они создали собственные отряды, где только можно препятствовавшие любым акциям коалиции Сатурнина. Яростные уличные стычки стали самым обычным государственным делом.

Но несмотря на все эти столкновения, Сатурнин все же провел законопроект, наделявший землей Мариевых ветеранов. Понимая, что после его ухода с поста трибуна закон могут отменить, он снабдил его пунктом, по которому каждый сенатор должен был поклясться никогда не отзывать его под страхом изгнания. Заручившись этой клятвой, Сатурнин и Марий расставили ненавистному Метеллу Нумидийскому еще одну ловушку. Марий лично обратился к сенату и засвидетельствовал, что одобряет закон, но вот по поводу вышеупомянутого пункта выражает сомнение, тем самым обеспечив прикрытие сенаторам более консервативного толка, таким как Метелл, которых данное требование повергало в ужас. Но когда до истечения срока принесения клятвы оставалось всего несколько часов, вдруг передумал, сообщил коллегам-сенаторам о своем намерении ее дать и отправился в храм Сатурна, дабы провести соответствующую церемонию. Времени на размышления у сенаторов не было, им оставалось всего несколько минут, чтобы сделать выбор – принести клятву или же отправиться в изгнание. И все ее дали – даже закоренелые оптиматы, типа Скавра и Красса. Отказался только один – Метелл Нумидийский. Сторонники Сатурнина пригрозили ему бунтом, но он заявил, что не может вынести в свой адрес такого насилия, и согласился на ссылку. «Если все наладится, если люди передумают и позовут меня обратно, я вернусь, если же все останется как есть, то мне лучше быть подальше отсюда»[196]196
  Плутарх, «Гай Марий», 29.


[Закрыть]. Как и подобает, Сатурнин провел закон, запрещающий любому римлянину предлагать Метеллу огонь, воду и кров. Толпы плачущих друзей и клиентов проводили Метелла Нумидийского до врат Рима и долго глядели ему вслед, когда он отправился в изгнание.

Но вскоре Сатурнину и Главции, праздновавшим долгожданную расправу над Метеллом, предстояло узнать, что их браку по расчету с Марием пришел конец. Теперь, когда он выделил землю своим ветеранам и избавился от заклятого врага Метелла, дальнейшая поддержка радикалов не могла больше ничего ему принести. Покончив с этими трудами, Марий теперь мог заняться укреплением собственных позиций в кругах знати и зажить жизнью одного из могущественных старейшин и государственных деятелей. Вместе с тем, для Сатурнина и Главции все эти законы были только началом. Когда они перешли в наступление, Марий отступил назад, тем самым создав предпосылки для последнего акта кровавой конфронтации.

Когда на горизонте замаячили выборы 99 г. до н. э., Сатурнин с Главцией решили еще больше расширить свою повестку дня. Сатурнин вновь выставил свою кандидатуру на должность трибуна, то же самое сделал и мнимый сын Тиберия Гракха. В виде предупреждения Марий приказал арестовать самозванца за мошенничество и бросить в тюрьму. Позже его оттуда выпустили, Сатурнин свои выборы выиграл, но всем стало ясно, что Марий больше не на их стороне.