Текст книги "Страсть за кадром"

– Хи, это я. Сегодня вечером я гуляю с бешеной Рэндл. Не уверена, где мы закончим, но если я отправлюсь домой не очень поздно, позвоню тебе и, может быть, заеду. Надеюсь, что твоя встреча не была очень ужасной. Я люблю тебя.

Любовь к Лоренсу, казалось, была неотъемлемой частью ее жизни. «Он готов сделать меня счастливой», – думала она.

По дороге в Райт Бэнк Рэндл болтала без передышки, обсуждая все, вплоть до критики Марселя в умении водить машину, и у Бретт была большая возможность исследовать лысину на его голове. Она была так занята, наблюдая за ним, что не заметила названия клуба, в который они наконец вошли, но едкий запах сигаретного дыма шокировал ее сразу. Лампы горели тускло, с зеленым оттенком, как будто проникали сквозь бутылочное стекло, и резкая музыка из музыкальной шкатулки была слышна в приглушенном гуле заполненной людьми комнаты.

– Какого черта мы приехали сюда? – воскликнула Рэндл, не видя прохода к их местам. Она бросилась вперед и, натыкаясь на посетителей и официантов, ворковала:

– Прости, сладкий, – или, – извини, радость моя. – Бретт и Марсель хвостом следовали за ней.

Когда уселись, Бретт вблизи посмотрела на Марселя, пытаясь оценить его привлекательность. Иногда она думала, что он выглядел бы красивым и очаровательным в парике, но единственно, как могла его охарактеризовать Бретт, это – ординарный.

Как только поставили на стол их напитки, прожектор осветил крохотную сцену, и маленькая темноволосая женщина подошла к микрофону.

– Добрый вечер, мои дорогие. Я – Моник. Добро пожаловать в Бачимонт. Сегодня я имею удовольствие представить вам восходящую звезду джаза из Нью-Орлеана, господина Уинтона Марсалиса.

Когда Марсалис начал исполнять свою вторую мелодию, Бретт открыла глаза и нашла Рэндл и Марселя, занятых разговором. Она оглядела людей, слушающих представление. Бретт нравилось наблюдать, и она поняла, что ее лучшая идея для съемки – это простое внимание к поведению людей. Она посмотрела на возвращающихся на свои места музыкантов, которых слушала закрыв глаза.

Затем Бретт взглянула в сторону Моник, стоящей в узком проходе, ведущем к кулисам. Она склонилась к высокому мужчине, находившемуся рядом с ней, и они оба слегка покачивались в такт музыке. Ее руки сплелись у него на груди, а его – комфортно отдыхали на ее талии, и он стоял отвернувшись от публики, поглаживая щекой ее волосы. Моник что-то ему сказала, и он поднял голову, чтобы ответить.

Вдруг в глазах Бретт помутилось, потом потемнело, за исключением головокружительного водоворота розовых точек на ярко-красном и зеленом фоне, и звуков музыки, замирающих в забвении. Она вспыхнула в горячке и затряслась в ознобе, а комната распалась, как карточный домик. Тот мужчина был – Лоренс.

Бретт ухватилась за угол стола. Она хотела кричать, бежать, но не могла ни того, ни другого. Ее глаза горели злыми горькими слезами обиды от предательства. Она пыталась внушить себе, что обозналась, что этот человек был просто очень похож на Лоренса, но Бретт знала это лицо так хорошо, что невозможно было ошибиться.

– Радость моя, все нормально? Ты выглядишь ужасно, – зашептала Рэндл. – Бретт? С тобой все в порядке? – Рэндл нежно положила руку на руку Бретт.

Прикосновение Рэндл было похоже на ожог раскаленным металлом. Она посмотрела на свою руку, пытаясь найти слово, врезавшееся в ее тело и так напугавшее ее.

– Нет… Да… Мне хорошо. Мне надо уйти.

– Радость моя, если ты заболела, мы отвезем тебя домой.

Бретт не слышала Рэндл. Она вскочила из-за стола и бросилась через толпу. Комната вытягивалась перед ней, безжалостно и лабиринтообразно, и выход, казалось, удалялся на мили. Она наткнулась на официанта, балансирующего с подносом бокалов. Звук разбитого стекла был раздражающим на фоне жалобного завывания трубы. Посетители, испуганные неожиданным прерыванием их музыкальных грез, подняли головы и стали искать причину. Среди них был и Лоренс.

Он увидел ее как раз в тот момент, когда она была в дверях. Его бросило в жар, сердце стучало в висках. «Не может быть, что это Бретт», – подумал он, но, увидев боль и гнев в ее лице, понял, что это была она. Несколько секунд он стоял пригвожденный к полу. Этого не могло быть. Он вел двойную жизнь почти год. Теперь они смешались в одну, и удар был ни на что не похож, и он инстинктивно прикрыл лицо от удара.

Моник все поняла. Она увидела его реакцию, когда молодая женщина кинулась из комнаты, и ничего не сказала, когда он бросился за ней. «Теперь он должен решиться», – подумала она.

Лоренс увидел Бретт, останавливающую такси.

– Бретт, подожди! – кричал он. Ей не надо было оглядываться через плечо – звук его голоса, зовущий ее по имени, ворвался в тихую ночь, как сирена, а в ее сердце – как кинжал. Она села в такси и хлопнула дверцей.

Лоренс гнался за машиной вдоль улицы, крича водителю, чтобы тот остановился. Он подскочил к ним, когда машина притормозила на светофоре.

– Мне необходимо поговорить с тобой! – умолял он, задыхаясь и падая на закрытые двери. Бретт отказывалась смотреть в его сторону, тогда он лег на капот машины, блокируя движение на узкой улице с односторонним движением. – Я не уйду, пока ты не поговоришь со мной! – кричал он.

У водителя росло раздражение и нетерпение, Бретт ничего не оставалось делать, как выйти из машины.

– Ты чего-то недоделал? Теперь хочешь разыграть сцену! – шипела Бретт.

Ее всегда шокировали сцены, устраиваемые Барбарой. Сейчас она была на грани подобного, и это усиливало ее гнев.

– Но мне надо поговорить с тобой, объяснить, – сказал он. Они свернули на пустынную улицу. Лоренс с развязанным и развевающимся по ветру галстуком, опущенными плечами и безвольно повисшими руками, смотрел виновато и подавленно. Боль Бретт постепенно стала перерастать в злобу. Ее глаза сверкали негодованием, руки в ярости сжимались в кулаки.

– Тебе надо? А как насчет того, что мне надо? Ты хочешь объяснить мне – так? Почему сейчас, Лоренс? Потому что я увидела? Прежде ты никогда не чувствовал необходимости объяснить мне что-нибудь! Скажи мне, это я была другой женщиной или она?

– Все это не так. Я никогда о тебе так не думал. Я люблю тебя, Бретт, – бессвязно говорил Лоренс.

– Ты негодяй! Это поэтому ты не собирался влюбляться в меня? Значит, я была чем-то вроде «изюминки»?

Бретт ощущала себя избитой чемпионом тяжелого веса, но не упала. Это должно было быть победой в очках, а не нокаутом.

– Я оставлю ее, – трагическим тоном сказал Лоренс.

– Оставишь ее! Она тебе жена.

– Нет, но Монки и я – я имею в виду Моник и я – были вместе очень долго. С тех пор как я впервые приехал в Париж.

– И ты оставишь ее из-за меня? Тогда из-за кого же ты бросишь меня? Как ты смеешь говорить такое? Почти год ты обманывал меня и обманывал ее!

По реакции Лоренса Бретт ощутила, что Моник знала о ней. Но с другой стороны, как она могла не знать? Бретт и Лоренс везде бывали вместе, их фотографии пестрели во всех журналах.

– Хорошо, ты обманывал меня. Или думаешь, что не делал этого потому, что никогда не говорил мне, что у тебя никого нет, а я была такой наивной, чтобы спрашивать об этом? Я тебе скажу кое-что, Лоренс. Может быть, я молода и недостаточно испорчена, и еще не стала скептиком, чтобы играть с большими мальчиками, но я не так глупа и не хочу занимать второе место. Мне не нужно и первое, если я знаю, что есть кто-то еще. Держу пари, ты думаешь, что это очень жестоко.

Представление в Бачимонте закончилось, и улица наполнилась пешеходами. Они проходили мимо Бретт и Лоренса, не замечая их. В конце концов любовные ссоры были в порядке вещей на парижских улицах.

– Бретт, пожалуйста, дай мне шанс. Я очень тебя люблю, – попросил Лоренс.

– Лоренс, если бы ты сказал мне об этом в самом начале, может быть, мы смогли бы что-то предпринять, а может, и нет. Но теперь я чувствую себя испачканной и использованной, и я больше не хочу тебя видеть. Никогда.

В субботу и воскресенье телефон звонил постоянно, но Бретт включила автоответчик. Она не стала даже прослушивать пленку. Она знала, что это Лоренс и что ему нечего сказать. Бретт не думала, что может чувствовать себя такой наивной. Перед глазами стояла та ночь. Она не могла ни есть, ни спать. Она считала, что ключом к обману Лоренса было его решение бросить ее. Его отпуск и ее поездка в Стокгольм не были случайностью, а были хорошо запланированной уловкой. Она затрепетала от своей глупости, когда вспомнила, как необычайно обрадовалась, узнав, что взамен сможет провести с ним уик-энд в Риме. Потом вспомнила ненавистную кошку Лоренса по кличке Монки. Она спрашивала его, почему он назвал одно животное разновидностью другого животного, и он сказал, что это длинная история. Вретт вспомнила свой разговор с Лизи, и как она разозлилась, когда Лизи высказала свое недоверие Лоренсу. Может, Рэндл права, что хранит свое сердце вдали от серьезных отношений: когда оно не чувствует, оно не болит.

В воскресенье ночью Бретт заглянула в записную книжку и поняла, что не подготовилась к понедельнику. Мысль о том, что придется выслушивать пустую бесполезную болтовню моделей, волнующихся о том, набрали ли они лишние два фунта за время уик-энда, было выше того, что она могла вынести в таком состоянии. Бретт никогда не отказывалась от работы, но сейчас она набрала домашний номер телефона Терезы и сказала, что заболела и всю неделю не сможет быть в студии.

Бретт была счастлива иметь такого компетентного менеджера у себя в мастерской. Выбор Джефри Андервуда пал на нескольких кандидатов, но Тереза показала наибольший потенциал, даже невзирая на то, что у нее нет образования в области фотографии. Она училась на продавца для одного из самых известных магазинов одежды, но потом поняла, что жизнь в торговом зале слишком скучна и подконтрольна, и подыскивала маленькое приключение. Она имела огромный опыт работы с моделями и клиентами, и поэтому Бретт решила сыграть на этом. У нее не было беспокойства, она знала, что ее дело в надежных руках.

Во вторник утром Бретт разбудил громкий звонок в дверь. Она выскочила из постели и схватила старый банный халат.

– Радость моя, ты выглядишь будто кошка влетела. Нет, ты выглядишь хуже этого – ты бледная, как полотно! – воскликнула Рэндл.

– Я заболела. Я же сказала тебе в ту ночь в пятницу, – сказала Бретт.

– Ты болеешь из-за того мужчины. Я видела его тогда. Было похоже, что он увидел нечто. Он выбегал оттуда так, будто у него горел хвост, потом я сложила одно с другим и получила третье.

– Рэндл, я не хочу говорить об этом.

– Знаю, что не хочешь, радость моя, но ты будешь, и, когда ты соберешься, позвони мне. Я буду в Нью-Йорке две недели, но потом вернусь. Ты забыла вот это в ту ночь. – Рэндл протянула ей сумочку-кошелек. Она никогда раньше не теряла ее.

– Спасибо, – пробормотала Бретт. Она прижала сумку к груди, и слезы потекли по ее щекам.

Рэндл обняла ее.

– Вот это уже лучше, радость моя. Считай, что это самое худшее. Позвоню тебе, когда вернусь.

Она исчезла на лестнице.

Бретт приняла душ и вымыла голову в первый раз за четыре дня. Она поняла, что должна собраться и выйти на улицу, для начала хотя бы погулять по рынку Буси. Сквозь гул фена она снова услышала стук в дверь. «Кто еще в это время?» – удивилась она, раздосадованная вторжением. Она открыла дверь почтальону в форме, протягивающему ей телеграмму. «Лоренс действительно далеко зашел», – подумала она и бросила нераскрытый конверт на стол в вестибюле. Она оделась и причесалась. Потом, подумав, взяла телеграмму. Телеграмма была из Нью-Йорка. Ее руки тряслись, когда она читала: «Старалась дозвониться. Оставляла несколько записей автоответчику. Миссис Кокс положили в больницу в Нью-Йорке. Я хотела, чтобы ты знала». Телеграмма была подписана Хильдой, служанкой тети Лилиан.

Телеграмма упала на пол, когда Бретт бросилась к телефону. Она позвонила Хильде и узнала, что ее тетю в это утро выписали из больницы и сейчас она отдыхает. Лилиан поставили диагноз – ангина, которая, Бретт знала, могла привести к сердечному приступу. «Она должна бросить курить эти чертовы сигареты», – подумала Бретт, заказывая билет на Конкорд.

Рэндл была не права – были вещи и по хуже.

Глава 14

– Ты не очень похожа на больную! – Бретт кричала, пытаясь переорать выступление Глена Миллера. Она поднялась по спиральной лестнице на балкон и была обрадована и удивлена, застав свою тетю, сидящую за мольбертом и олицетворяющую спокойную жизнь, которую она рисовала.

Лилиан тепло улыбнулась.

– Да, потому что я и не больная. Столько волнений и тревог вокруг несильной боли в груди! Я очень хорошо себя чувствую, хоть у меня и была небольшая температура, когда я приспосабливалась к жизни без сигарет.

Бретт прошла мимо холстов и рабочих столов, старого вельветового дивана, который из-за многолетнего капания и падения на него красок, выглядел экспрессивной абстракцией. – Ну что мне с тобой делать! – засмеялась Бретт, обнимая свою тетю.

– Делать со мной! Ничего. Как видишь, я здорова, как лошадь. Хильда должна была меня разбудить, когда ты звонила. Не было бы причины приезжать, но я очень рада тебя видеть. Прошло два года, с тех пор как ты уехала отсюда. На следующей неделе начну выполнять, как они называют, программу умеренных упражнений. Я называю это прогулкой. Обычно я всегда гуляла, но как-то что-то все стало не так, когда умер Раш, – с тоской сказала Лилиан.

«Она такая ранимая», – подумала Бретт. В ее глазах время остановилось, и взгляд Лилиан не изменился, но сама она вдруг показалась такой постаревшей. Ее волосы были больше седые, чем блондинистые, а руки, всегда такие сильные, теперь выглядели сморщенными и немного меньше.

– А теперь расскажи мне все о себе и своей новой мастерской.

Бретт с живостью в подробностях расписывала свое рабочее место и о проводимой реконструкции. Когда она закончила, Лилиан ушла вздремнуть перед обедом.

До этой паники Бретт никогда не задумывалась, что тети Лилиан когда-нибудь не станет. Когда убили Карсона, Бретт впервые была свидетельницей смерти и с годами страшный вид скалы Тартлбэк стерся из памяти. Пытаясь отвести от себя тот ужас, она выбросила из головы вообще возможность смерти, никогда не задумываясь, что она опять столкнется с этим. Но Джефри Андервуд напомнил ей о ее собственной смертности. Бретт лениво полистала альбом с эскизами и решила, что раз она в Нью-Йорке, то должна позвонить Джефри, чтобы подписать окончательный вариант своего завещания.

Несколько дней Бретт была поглощена восстановлением здоровья Лилиан, сопровождала ее в кардиокабинет больницы для тестирования, заставляла жевать сельдерейные палочки, когда ей хотелось курить. Это отвлекало Бретт от неприятных мыслей. Вскоре после приезда она позвонила Лизи, и они наметили встретиться в конце недели. Ей было необходимо понимающее ухо и освобождение от своего конвоя! Боль и обида, которые она ощутила от предательства Лоренса, все еще не отпускали, и она надеялась, разговор с Лизи расслабит ее.

В пятницу после полуночи зазвонил телефон, Бретт подняла трубку и услышала рыдания.

– Кто это? – спросила она, испуганная плачем.

– Ой, Бретт, это ужасно.

– Лизи, что случилось? Где ты? – Бретт никогда не слышала ее такой расстроенной.

– Она умерла! – С этими словами Лизи залилась слезами.

– Кто?

– Кэт и ее малыш. Только что позвонил Дэвид. Он сказал, что они утонули этим вечером. Бретт, не может быть!

– Лизи, ты где? Бретт срочно приехала к Лизи, чтобы быть с ней. Лизи рассказала, как это случилось. Переехав в Санта-Клару, Дэвид стал настоящим моряком; на своей яхте он и Кэт наслаждались миром и уединением в океане. В пятницу утром они вместе с друзьями отправились из Сан-Франциско на уик-энд в бухту Монтерей, решив, что это будет последнее плавание до рождения ребенка. Неожиданно начался такой шторм, что Кэт смыло за борт, и ее не смогли спасти.

Бретт осталась с Лизи, надеясь, что ее присутствие поможет ей и ее родителям. Она заказала им билеты в Калифорнию, распорядилась, чтобы Альберт доставил их в аэропорт.

«Последние несколько дней были сплошным кошмаром», – подумала Бретт, поеживаясь, когда такси медленно через пробки продвигалось по направлению к Сан-Ремо. Ей казалось все это страшным сном и, стоило только проснуться, снова все будет хорошо. Однако в «Тайме» она прочитала подтверждение этой трагедии, и сердце ее наполнилось глубоким состраданием к Дэвиду. Она не могла представить, как он справится с постигшим его горем.

Результаты тестов тети Лилиан показали, что она на пути к выздоровлению. Бретт поняла, что дальнейшее пребывание в Нью-Йорке просто искусственная оттяжка ее возвращения в Париж.

Так совпало, что Бретт улетала в день похорон Кэт. Дэвид отказался от того, чтобы она присылала цветы, и она внесла бессрочный взнос в фонд музыкальной школы, которую Дэвид основал в память о Кэт.

Во время полета Бретт безуспешно пыталась сохранить свою голову ясной. Ей казалось, что ядовитое облако повисло над ней и она задохнется, если не освободится от него.

Вернувшись в Париж, Бретт стала упорно искать возможные варианты для своей карьеры.

Лоренс Чапин нес ответственность за ее первый провал, но не за успех, пришедший только из-за ее таланта, и ей теперь всю жизнь придется доказывать это.

Во время ее отсутствия Лоренс часто звонил, пытаясь договориться с Бретт о дальнейшей работе, но Тереза, проинструктированная Бретт, отвергала его предложения. Бретт намеревалась разорвать и деловые отношения с Лоренсом, чтобы не иметь с ним никаких точек соприкосновения. Ей нужно было заглушить все сплетни вокруг них. Записка от Софи Лекмерс, редактора «Ля фам премьер», одного из сильнейших конкурентов «Вуаля!», подтвердила, что все уже известно. Софи давно пыталась переманить Бретт.

Никакой журнал не будет пользоваться услугами фотографа, работающего на конкурирующее издание, и их разрыв рассматривался как удачный ход.

Бретт назначила встречу Софи на завтра в полдень, а до этого решила съездить на съемку в Венис. Это было явным признаком того, что Бретт больше не нуждается в Лоренсе как работодателе.

Позже, в этот вечер, Бретт уединилась в своем кабинете, изучая карту Вениса, которую она купила по пути в студию. По интеркому Тереза сообщила, что на проводе Марсель Дуплиси.

«Что ему надо?» – забеспокоилась Бретт, снимая трубку. Она не вспоминала о нем с тех пор, как они виделись в Бачимонте.

После обмена приветствиями Марсель сразу приступил к делу. Он хотел, чтобы она сделала рекламу ювелирных изделий – светящуюся неоновую рекламу в праздничном бизнесе.

– Она мне нужна в конце недели. Ты сможешь сделать?

Бретт заверила его, затем задала ему несколько вопросов, на что он ответил:

– Я знаю бирюльки, ты знаешь фотографию, такой роман обычно окупается, верно? Твои снимки Рэндл неотразимые, поэтому как клиент я бы хотел привлечь тебя.

– Ты пригласишь ее для этого номера? – спросила Бретт, зная, что Рэндл фигурировала во многих рекламах Дуплиси.

– Нет, она на съемках в Австралии. Оставляю выбор модели за тобой, но кого бы ты ни выбрала, Рэндл все равно будет несравненной, или она сделает мою жизнь несчастной.

Она назначила встречу на завтра и попрощалась.

Бретт накручивала на указательный палец телефонный провод, обдумывая новый заказ. Ее взгляд упал на ярко-красный крест, поставленный ею на карту Вениса, помечающий мост Сайз – мост влюбленных.

«Это похоже на заговор», – подумала Бретт, она собралась много работать, чтобы убежать от депрессии, угрожавшей сломить ее, как только у нее возникали мысли о Лоренсе. И сейчас у нее был заказ, который вел ее к месту рождения Казановы.

Бретт осторожно сложила карту и отложила в сторону. Ей необходимо было до утра обдумать свою концепцию для Марселя, и в этот момент профессионализм взял верх над чувствами.

На следующее утро, около одиннадцати, Тереза проводила Марселя в кабинет Бретт.

Он отказался от предложенного кофе и чая и сел за стол совещаний. Когда Бретт стала раскрывать свои идеи съемки, он поднялся и начал расхаживать по кабинету. Все время, пока она говорила, он молчал, разглядывая свои ботинки и периодически потирая длинный нос.

Ее предложение использовать в рекламе мужчину, а не женщину, очень отличалось от стандартного представления, но в этом была своя логика. Она объяснила это с точки зрения рациональности: большую часть ювелирных украшений к Рождеству покупают мужчины, которые в своей массе – «горящие» покупатели; поэтому реклама, показывающая, как мужчина выбирает для любимой женщины подарок, будет более привлекающей. В качестве модели она рекомендовала Джо.

Она знала, что ее подход был неординарным, и достаточно неистовым, чтобы убедить Марселя.

Наконец он поднял голову, и луч света упал на его редкие волосы, освещая лысину. Посмотрев на нее еще несколько секунд, он спросил, когда она сможет приступить к съемке, – без вопросов, без замечаний, без предложений.

Она позвонила в агентство «Ля Этуаль» проверить в Париже ли Джо и ангажировала его на пятницу вечером, в то время, когда Дуплиси закроет магазин.

После ухода Марселя она позвала Терезу в кабинет и описала ей его забавную лысину. Они расхохотались, и Бретт вдруг осознала, что должны были пройти недели, чтобы у нее опять появился юмор и стало немного легче. «Может быть, немного погодя опять будет также нелегко, но я выкарабкаюсь», – подумала она.

– Очень красивые штучки, – прокомментировал Джо, рассматривая серьги с бриллиантами и изумрудами, лежащие на бархате цвета полуночной синевы, постеленном Марселем на позолоченном деревянном столе времен Людовика XIV. Джо собрался взять в руки одну из них, но уголком глаза заметил охранника, стоящего в дверях. Его коричневый в клетку пиджак оттопыривался от пистолета в кобуре. Джо тут же решил, что сможет их рассмотреть не касаясь.

Крохотный салон с его кремовыми с позолотой стенами и роскошным ковром – один из нескольких шоу-салонов, расположенных на верхнем этаже, – был слишком маленьким, чтобы вместить софиты и другое оборудование. Чтобы добраться до своей камеры на треножнике, не сдвигая отражателей, прикрепленных к металлическим стойкам с обеих сторон от Джо, Бретт должна была ползти под столом. Марсель, охранник, ассистент Бретт и гример Масон Пирси с кистью в руках теперь стояли вдоль стен, чтобы не попасть в кадр.

Она уже достала «Поляроид», посмотрела в объектив, и ей понравилось то, что она увидела.

– Ты здорово выглядишь, Джо. Можешь наклониться ниже к столу? – спросила она.

Джо резко потянулся к углу стола, покрытому нежно-желтым дамасским шелком.

– Это прекрасно.

Она оторвала голову от камеры и взглянула прямо в глаза Джо.

– Я хочу, чтобы ты выбрал сережки – те, что, ты думаешь, на самом деле будут украшать твою любимую женщину. Понравятся ли они ей так, как тебе?

Несмотря на стесненные условия, Бретт чувствовала себя как дома. Ее целый день раздражали мушки перед глазами, но, приехав сюда и начав изучать обстановку, они постепенно стали исчезать.

Бретт размышляла: неужели Лоренс рассматривал с такой же любовью серьги, которые он ей подарил.

Почти за полночь афиши с Джо появились на самых видных местах Парижа. На вопрос «Она будет такой же красивой?», который выражало лицо Джо, был ответ, написанный на свободно болтающемся ярлычке: «Несомненно, да, Дуплиси».

Бретт продолжала расходовать всю свою энергию на работу, не оставляя времени страдать от тупой боли в сердце. Она держалась так, чтобы быть всегда на плаву в кругах моды и отгонять все сплетни, связанные с их разрывом.

Утром, когда Бретт должна была лететь в Нью-Йорк, ей передали сигнальные копии январского выпуска «Вуаля!». Рэндл в черном берете, сдвинутом на бок, украшенном бриллиантами, выглядела совершенно неузнаваемо.

Лоренс выбрал пробу обложки, которую она предложила. Бретт была вне себя от радости; обложки всегда являются ярким признаком признания фотографа, а эта была ее первой, но, по-видимому, и последней в этой милой истории.

Манхэттен был весь в огнях, украшенный гирляндами и запорошенный снегом. Разгуливающие налегке и нагруженные покупками, поющие серенады под аккомпанемент тромбонов усердных солдат Армии Спасения; заразительный смех детей, ожидающих своей очереди покататься на льду под гигантской елкой в Рокфеллер-Центре, и всегда неожиданно появляющиеся роскошные кэбы, запряженные лошадьми, трусцой убегающими в страну чудес.

Но и эта величественная обстановка не смогла поднять настроения Бретт. Она чувствовала себя опустошенной и разбитой, прогуливаясь по магазинам, рассматривая прохожих и пытаясь заглушить свои чувства. Ее интересовали только пары не влюбленные, а семейные. Она увидела родителей со своими детьми, смеющихся над мультфильмами у «Лорд Тэйлор». Здесь были горделивые отцы со своими сыновьями и матери, державшие дочек за руку, разговаривающие как близкие друзья. Бретт позавидовала им. Ей сейчас так нужна была чья-то рука.

Для Бретт не составило труда убедить Лилиан пойти на Рождественское представление в «Радио Сити Мюзик Холл». Она ожидала, что пышное зрелище, чудо огромного органа на богато украшенной арене Арт Деко, наряженные в костюмы разные герои сказок, певцы и птицы, взмывающие вверх, помогут подхватить немного благоговейного страха и чуда, как это с ней бывало в детские годы. Но, возвращаясь домой по Пятьдесят второй улице после спектакля, Бретт поняла, что и это не изменило ее настроения.

– Не знаю, тетя Лилиан. Как-то я надеялась, что шоу возвратит меня в детство.

– Из твоих слов я понимаю, что тебе не нравится твое теперешнее настроение, – сказала Лилиан, когда они свернули за угол и пошли по Седьмой авеню.

– Иногда что-то так начинает давить. Может, это происходит из-за того, что становишься взрослой, но это пугает меня. Последние три года я жила самостоятельно, и никогда не задумывалась о себе как индивидууме. Была моя работа и мои друзья в Париже. Был даже мужчина, но с ним ничего не вышло, – сказала Бретт.

– Это часто случается, дитя мое, – сказала тихо Лилиан и решила не настаивать на подробностях.

Их прогулка была преграждена двумя виолончелистами, которые с инструментами в руках прошли им наперерез в «Карнеги Холл».

– Сначала было так хорошо. Мы жили душа в душу, а потом все распалось. Но это не все. Я никогда не думала, что что-то во мне сможет так быстро измениться. Я жила так беззаботно, и тут – бам! Я встречалась с адвокатом дедушки и он уговорил меня составить завещание! Я арендую студию – реконструкция требовала огромного труда. Мы с Лоренсом расстаемся, ты заболеваешь, а жена Дэвида погибает при несчастном случае. Это не то, что я ждала от жизни. Не знаю, может быть, я просто ничего не смыслю в ней?

– На тебя столько свалилось, когда ты была маленькой – и в этом вся сложность. Я всегда удивлялась, как ты все это вынесла. Иногда нам преподносится множество разных уроков в одно и то же время, и от этого становится очень трудно, – печально сказала Лилиан.

– Единственное, к кому и к чему я чувствую привязанность, – это ты и моя работа. Лизи как сестра мне, но сейчас она должна уделять много времени семье. Но невзирая ни на что они вместе. Я просто хотела сказать, что как было бы хорошо, если бы наша семья была похожа на них.

Остальную часть пути они прошли молча, но, подойдя к Сан-Ремо, Бретт поняла, что не готова идти домой.

– Пойду еще немного прогуляюсь, – сказала она.

– Будь осторожна, – крикнула Лилиан, помахав племяннице.

Бретт свернула налево к Сентрал-парк. Она брела по парку, успокаивая себя монотонным скрипом шагов по хрустящему снегу. Сумерки быстро переросли в темноту, зажглись уличные фонари, отбрасывая длинные тени от деревьев, окаймляющих парк. Сильная пурга превратила широкую улицу в ветряной туннель, но морозный воздух действовал оживляюще. Ее длинные волосы развевались за ней, как знамя на ветру, и она ощутила легкое покалывание крошечных кристалликов на лице перед тем, как им растаять.

Прошлым вечером Бретт позвонила деду. Обычно раз в три месяца она разговаривала с ним. Этот разговор был больше похож на официальный отчет о доходах по ее счету, но каждый раз она думала, что его бы огорчило, если бы она общалась с ним только через его сестру.

Как обычно, разговор был сверхофициальным. Поприветствовав друг друга, они замолчали, не зная, что сказать. Свен для нее был больше управляющим в ее делах, чем родственником, и каждый раз он убивал ее попытки сделать разговор более теплым. И она все больше удивлялась, как он был далек.

Следующей была ее мать. И хотя Бретт с годами совсем отдалилась от нее, но ей не хватало материнской любви. Для маленькой Бретт Барбара казалась очень красивой, предметом подражания для многих женщин.

Даже теперь, когда Бретт фотографировала людей, она ловила себя на том, что искала в них то очарование, которое осталось в памяти. Она старалась быть благодарной матери, без какой-либо выгоды, но когда Барбара так легко, без борьбы, отдала ее на попечение Лилиан, Бретт была опустошена. Это было решением матери, и она даже не думала бороться против него.

Позже Бретт поняла, что не заслуживала такого приговора, и в принципе у нее были причины ненавидеть свою мать, но даже и тогда она не отрицала того факта, что иногда ей очень хотелось почувствовать ее любовь и не могла найти себе места из-за ее отсутствия.

Она свернула еще раз налево на Пятую авеню и поймала себя на том, что оказалась стоящей рядом с улицей, где жила Барбара.

Неожиданно Бретт почувствовала, что замерзла и застегнула каракулевый жакет, который все время был нараспашку. За последние одиннадцать лет она постоянно избегала это здание из белого известняка, которое когда-то называла своим домом.

Окна квартиры на десятом этаже были освещены. «Наверно, Барбара в гостиной», – решила Бретт, подняв воротник, укрываясь от холода. Но что она докажет своим приходом? Их последняя встреча была мимолетной, и не было причин для того, чтобы эта будет более любезной. Она еще раз взглянула на окна матери, повернулась и пошла прочь.

– Бретт, это было самым тяжелым, чем я когда-либо занималась, – Лизи поправила вязаный берет и пробежалась пальцами по золотым волосам. По совету одного из своих преподавателей она носила волосы распущенными. Такой стиль прически был модным несколько лет назад.

Лизи и Бретт сели за маленький столик в «Серендипити», ресторане, заполненном разнообразной атрибутикой кухни. Некоторые предметы были предназначены для продажи, другие принадлежали постоянной коллекции. Оживленные посетители с большими коричневыми сумками из «Блюмингейла» сидели вокруг столов, а остальные ожидали своей очереди прямо на улице.