Текст книги "Убийство в Оптиной пустыни"

11. 23 апреля 1993 года

Отключиться от дела Мортынову снова не удалось.

Его носило по Козельскому району… Вот привезли в прокуратуру…

– Вас ждет подельник Аверина…

– Какой еще подельник?

– Он подвозил Аверина в монастырь…

– Ах да, мне говорил о нем участковый из Волконского…

Молодой человек с выпученными глазами сидел на стуле, как на жаровне, и то и дело спрашивал:

– Меня посадят?..

– Да угомонись, – цыкнул Мортынов.

Азовское море

Записывал:

– «Карнаух Игорь Николаевич… Родился в 1971 году в Запорожской области, Мелитопольском районе, в селе Светлодолинское…»

«На Азовском море…»

Записывал:

«Работаю в колхозе “Дружба” дояром… Живу в селе Волконск…»

– Николая Аверина знаешь? – спросил Мортынов.

Карнаух рассказывал, следователь записывал:

«Аверина Николая Николаевича я знаю. Отношения нормальные, соседские… 17 апреля 1993 года, вечером, я находился на дне рождения у Дудрова… в Волконске. В 23 часа я, Дудров и еще кто-то… стояли на крыльце дома Дудрова и курили. В это время на террасу зашел Аверин. Он подошел ко мне и попросил довезти до Козельска. Я согласился. Аверин мне сказал, чтобы я на мотоцикле подъезжал к его дому, он пойдет одеться. Я сходил домой и затем на мотоцикле подъехал к дому Аверина. Аверин уже меня ждал… Было темно, и точно сказать, во что он был одет, не могу, так как не разглядел. Помню только, что на голове у него была фуражка, из верхней одежды на нем было что-то длинное. В руках у него была полотняная сумка… темно-синего цвета. В сумке что-то было, но что, я не понял. По крайней мере, в ней что-то лежало. После того как он сел на заднее сиденье, мы поехали в сторону Козельска. Когда подъехали к Козельску, я спросил: “Куда ехать?” Аверин ответил: “До Оптиной”. Доехав до оптинского поворота, я остановил мотоцикл. Остановил его, не доехав примерно сто метров до автопарка СПТУ. Аверин слез с мотоцикла и пошел по дороге в сторону монастыря. В это время по дороге в сторону монастыря шло много народа. Я развернул мотоцикл и поехал обратно в Волконск».

– Зачем Аверин собрался в Оптину? – спросил Мортынов.

– Аверин не говорил мне…

– А если все-таки говорил?

– Вот крест, – перекрестился Карнаух, и его лицо сделалось пунцовым.

– Ладно. Дальше…

– Когда я вернулся на день рождения, моя подруга (Стенченко Алена) сказала, что я отсутствовал 35 минут. Когда она спросила меня, где я был, я ответил, что отвозил Аверина до Козельска… Распознать сумку и кепку Аверина я не могу, так как было темно, и я их не разглядел. Ничего особенного или необычного в поведении Аверина я не заметил. Был ли Аверин выпивши, я также не заметил…

Мортынова подмывало отдать Карнауха операм, чтобы они с ним поработали, но он боялся, что тогда придется возиться с новым подозреваемым, изымать мотоцикл, откатывать Карнауха с его с родней: авось чьи-то отпечатки на ножах, дело бы разрослось…

А ему не хотелось, тем более в этот день все валилось из рук, и он сказал:

– Я тебя отпускаю… Но никуда из Волконского… И учти, только узнаешь что про Аверина, сразу дашь знать…

– Понял. – Карнаух закачал трясущейся головой.

А когда тот ушел, Мортынов задумался:

«Подельничек… Нет, не похоже…»

Мортынова привезли в милицию.

– Тоже подельник? – спросил у дежурного.

Тот расплылся в улыбке:

– А як же…

– Вам всюду мерещится банда…

– Раз три убиенных, должно и бандитов быть как минимум три…

– Посмотрим…

Прошел в кабинет.

Теперь допрашивал.

– Базалеев Сергей Петрович… – отвечал сухопарый дохляк с наколками на руках: – 1958 года рождения… Родился в Ростовской области, Зверевский район… Судим…

– За что?

– По малолетке…

Не стал даже спрашивать статью судимости.

– Работаешь?

– Временно не работаю…

– А почему?

– Ухаживаю за бабушкой…

«Какой благородный».

Мортынов был наслышан о многих ухаживателях за бабушками, которые пропивали пенсию бабушек и даже поколачивали их.

– Николая Аверина знаешь?

– Знаю… Летом 1992 года Аверин попросил меня сделать ему наколку… потому, что видел у меня татуировки, которые я делал в армии…

– Неужели в армии?

– Ну, как сказать… Я ответил, что сам сделать не могу. Тогда он попросил найти человека в Козельске, который бы сделал ему татуировку. Когда я спросил, какую ему нужно сделать татуировку, Аверин ответил: «Три шестерки и подпись: “Сатана”». После этого разговора между мной и Авериным речь о татуировке больше не велась. В последнее время он замкнулся в себе. Ничего не рассказывал. Его поведение по сравнению с летом 1992 года почти не изменилось. Ничего необычного в его поведении я не замечал. Он часто ездил в Калугу. Что он делал в Калуге, я ничего не могу сказать, так как на это особо не обращал внимания. Он говорил, что у него есть хорошие книги и он их читает. Книги эти религиозные и о загробной жизни. Еще он говорил, что слышит голоса.

«И этот про голоса».

Базалеев:

– Его никто из ребят всерьез не воспринимал. Я считаю, что он психически ненормальный… Последний раз видел его три недели назад… Было ли у Аверина холодное или огнестрельное оружие, я не знаю… Сейчас среди жителей села идет разговор, что Аверин говорил, что до лета не доживет…

Когда Базалеев расписался в протоколе, то спросил:

– Начальник, это правда, что Колька троих завалил?

– Иди ухаживай за бабушкой…

Так и гоняли Мортынова из одного конца Козельска в другой, пока в очередной заезд дежурный не протянул листочек:

– Телетайп пришел…

Мортынов взял листок, читал:

«По заключению эксперта 658 от 23.04.1993 г. … следы на липкой ленте… ножа… оставлены указательным пальцем правой руки Аверина… Другие следы… не Авериным».

– Ура! – громыхнуло по отделу. – Дактокарту нашли! – захлопал в ладоши следователь.

– Да, среди насильничков залежалась…

– Теперь Аверину кранты…

– А подельники?

– С ними потом разберемся… Ты лучше проверь, чтобы посты усилили. Чует мое сердце, не ровен час, придет… Уже набегался…

В этот вечер Мортынов зачитался житиями Амвросия Оптинского глубоко за полночь.

Листал странички книги:

«…У Старца Амвросия был и граф Л.Н. Толстой… Пришел он в Оптину… пешком, в крестьянской одежде, в лаптях и с котомкой за плечами. Скоро, впрочем, открылось его графское достоинство. Пришел он купить что-то в монастырскую лавку и начал при всех раскрывать свой туго набитый портмоне, и потому вскоре узнали, кто он таков. Как по виду крестьянин, он приютился в простонародной гостинице… лично был у Старца и сказал ему, указав на свою одежду, как он живет. “Да что ж из этого?” – воскликнул Старец, с улыбкою поглядывая на него. Неизвестен подлинный ответ Старца графу, но смысл таков: одна внешность без внутреннего содержания, что тело без души…»

Граф Лев Толстой

Амвросий упрекал писателя, и, видимо, было за что.

Мортынов наслышан о примерах приверженности Льва Николаевича определенным взглядам, которые у него не повлекли воплощения. Выходило, и Лев Николаевич не дотягивал до оптинских насельников…

Мортынов засыпал благостным сном, видя перед собой чуть сутуловатого Старца с раздвоенной внизу бородкой и с участливым, со складками морщин, лицом.

Часть четвертая
Убивец схвачен

1. «Штурм» на улице Победы

24 апреля 1993 года

Теперь про Аверина знали многое: как он рос, как служил в армии, как мотался по работам, как попал под уголовную статью, но от срока отвертелся – попал в психушку, как ударился в религию, как стал винить в своих неудачах Бога, как уверовал в Сатану, как просил сделать наколки на теле «666 Сатана», как заимел нож, тесак и обрез тоже с цифрами «666», как вечером 17 апреля знакомый отвез его к Оптиной, как оказался в монастыре, как прятался за кирпичами у звонницы, как напал на инока Ферапонта, потом на Трофима, затем пронзил тесаком отца Василия, как сбросил шинель, обронил кепку, залез на стену, спрыгнул на землю, бежал, вошел в дом лесника, выстрелил в пол, рыскал по лесу.

Мост

По городам и селам висели ориентировки с изображением Аверина. Их зачитывали на разводах в милиции. Военные патрули останавливали автобусы и проверяли пассажиров, тормозили легковые. Каждый день на оперативках подводили итоги поиска и ждали момент, когда он где-нибудь появится и его возьмут. Время вело отсчет не на дни, а на часы.

По двум этажам Козельского отдела милиции гремел голос из репродуктора:

– Всему личному составу вооружиться! Срочно собраться в ленинской комнате!

На выезд

Отдел кипел. Пэпээсники, милиционеры охраны, участковые, дознаватели, следователи, инспектора по делам несовершеннолетних толпились около дежурки, щелкали затворами, совали пистолеты в кобуру. Никто толком не знал, с чем связана тревога, а начальник милиции Зубов в кабинете натягивал на себя бронежилет. Его завязывал ему на спине замполит.

А рядом по кабинету ходил, не находя себе места, крупный мужчина и тер руки.

– Кузьмич, может, тоже наденешь? – спросил его начальник.

– Что написано на роду, того не миновать…

– А зря, Кузьмич, – чуть не приседал от тяжести бронежилета Зубов.

– Давайте скорее, пока не застрелился…

– А мы и так скорее…

Начальник загремел каблуками по коридору в ленинскую комнату на инструктаж.

Аверин Николай Кузьмич

Вот колонна машин с УАЗом впереди и за ними еще с двумя УАЗами, «буханкой» отдела охраны, жигуленком гаишников, забитыми под завязку милиционерами, отъехала от отдела, проехала под мостом и загромыхала по колдобинным улицам Козельска на выезд из города. Замыкали колонну два мотоцикла с облепившими их участковыми.

В переднем УАЗе рядом с водителем ехал Зубов, сзади на сиденье сжались Кузьмич, оперок и два зама начальника.

В бронежилете был только Зубов, да и надень еще кто-то бронежилет, вчетвером не утолкались бы на сиденье.

Зубов давал команды по рации:

– Подъезжаем к улице Победы. Все выходят и рассредотачиваются вокруг дома… Надо так, чтобы никого не увидели из окон… Перекрыть выход к речке… В город… Брать только живым…

– А как живым, если стрелять будет? – раздалось в ответ.

– По ногам, – сказал Зубов первое, что пришло в голову. – Он нужен живым…

– Как на войне: взять «языка» живым…

– Не слышу! – рявкнул начальник.

– Есть, товарищ подполковник! – раздалось в ответ. – А как, лежим в засаде или будем штурмовать?

– Окружаем и ждем команды…

Кузьмич на заднем сиденье бледнел при мысли, если такой отряд вооруженных людей пойдет в атаку: они изрешетят дом.

Вот впереди вытянулась улица из деревянных домишек.

– Стоп! – хлопнул ручищей по бардачку Зубов.

УАЗ стал как вкопанный.

Зубов вывалился из кабины, огляделся.

Показывал рукой направление струйкам милиционеров, растекавшихся вдоль улицы и в обход. Они двигались, склоняясь к земле, прижимаясь к заборам.

Кузьмич нервничал. Стоял, смотрел на деревянный дом на углу и переступал с ноги на ногу.

Зубов подвалил к нему:

– Значит так… Незаметно подходим. Врываемся. Наваливаемся и связываем… Ты, как отец, впереди…

– А, была не была, – махнул рукой Кузьмич, понимая важность задания: – Два раза не умирать…

– Вперед! – толкнул его начальник.

Кузьмич пошел вдоль палисадника, на пятачке перед другим участком пригнулся и пробежал его. За ним часто дышал Зубов. За Зубовым семенил оперок.

А замы остались в машине.

Для прикрытия.

Кузьмич слышал, как щелкнул сзади затвор.

«Начальник зарядил пистолет».

А у него в руках ничего нет.

«Отломать, что ли, палку? – глянул на забор. – Но нет, шум будет…»

Вот приблизились к дому на углу…

Кузьмич смотрел на окна и каждую секунду ждал, что они распахнутся и оттуда появится ствол и полоснет дробью, а он и не успеет спрятаться.

А сзади как будто дышала лошадь.

Заскрипело окно.

Кузьмич присел.

Кто-то грузный рухнул за ним.

Кузьмич почувствовал толчок в спину, встал, сделал несколько шагов, толкнул калитку.

Впереди вытянулась дорожка к веранде.

Он рванул к крыльцу.

За ним загромыхало чье-то тело.

Кузьмич вскочил на крыльцо, толкнул дверцу – она откачнулась…

Ступил в сени, как в омут, физически чувствуя, что пуля летит ему прямо в грудь. Но он не падал. Проскочил сени.

Сзади, как собачонку, схватил его за шиворот Зубов и развернул к себе:

– Тихо… – дыхнул в лицо.

В другой руке у него трясся пистолет.

За ним почему-то никого не оказалось.

Оперок, от греха подальше, залег еще у калитки.

– Ну, с Богом. – Зубов открыл дверь и толкнул туда Кузьмича.

Тот на подкашивающихся ногах преодолел горницу, сбоку кто-то в женском качнулся в сторону, ввалился в спальню и, увидев свернувшегося на кровати человека, зажмурил глаза и бросился на него.

Через секунду Кузьмич лежал на сыне, на Кузьмиче – Зубов.

Оказавшийся тут как тут оперок связывал руки и ноги стрелку.

Зубов вытирал пот с лица.

Осел на скамью.

В ногах стрелка нашли обрез. Патроны. Еще какую-то металлическую звездочку.

Стрелок хлопал глазами.

– Батя, это ты?

– Я, Коля. Как видишь…

Отец приходил в себя: слава богу, штурма не получилось. Никто больше не погиб и сын жив.

Николай Аверин (слева) в армии

В дом набились милиционеры.

К уху Зубову прилип оперок:

– Отметьте, я с вами был… Мы вместе взяли опасного преступника…

– Не путайся под ногами…

Вот прозвучала команда:

– Отбой…

И сотрудники потянулись назад к машинам.

– Кузьмич, забирайте хозяйку дома и едем с нами… – сказал Зубов отцу Николая.

А выходя из дома, дал указание оперку:

– Все осмотреть. Изъять обрез. Патроны…

Оперок, выпятив живот вперед, вытянулся. Ему уже мерещились звездочки внеочередного звания.

Самого стрелка в УАЗе, окруженном другими УАЗами, повезли в милицию.

2. Вызов в отдел. Выемка оружия

– Товарищ Мортынов! Товарищ… – В дверь номера гостиницы стучал милиционер. – Вас срочно требуют…

Когда Мортынов открыл дверь, милиционер доложил:

– Аверина доставили…

– Я уже это слышал позавчера, – вспомнил, как его разбудили накануне, и хотел захлопнуть дверь, но милиционер придержал ее ногой:

– Стрелка! Вы все проспали…

«Проспал, так проспал», – не огорчился Мортынов и стал собираться.

Пока ехали, милиционер в красках рассказывал, как отважно кинулся в дом с преступником подполковник Зубов, при этом умолчав о том, кого тот толкал перед собой, и не забыл подчеркнуть:

– Вот здесь, где вы сидите, я вез убивца…

Мортынов поерзал.

Войдя в отдел милиции, Мортынов сказал дежурному:

– Давайте убивца…

Дежурный:

– Едет бригада из Калуги. Велено оставить им…

Мортынова вряд ли удивил ответ дежурного. Всегда на все готовенькое любили приезжать начальники, спеша протрубить о своем участии в операции, забыв про тех, кто ее проводил.

Рука потянулась в карман, где обычно лежала пачка сигарет, но ее там не оказалось. Вспомнил назидание Амвросия против курения: «…подробно исповедуйтесь во всех грехах, с семи лет и за всю жизнь, и причаститесь Святых Тайн…»

А он до исповеди до сих пор не созрел.

– Зубов у себя?

– Да, ждет. – Дежурный показал пальцем вверх и хихикнул.

Мортынов вошел в кабинет к начальнику, где тот вышагивал из угла в угол и через каждую минуту поднимал трубку и спрашивал: «ИВС. Как там мой ребенок?» – «Сидит в клетке». – «Смотрите, чтоб не убег…» – «Не убежит, с ним тут работают…» – «Да, может, какую важную информацию даст…»

Патроны 16-го калибра

Сюрикэн

Зубов рассказал, как Николай Аверин в 7 утра пришел в Козельск к тетке. Жене брата отца. С обрезом. Сказал: домой придет и застрелится. Тетка испугалась, накормила его, уложила спать – и скорее звонить отцу, а тот – в милицию. И взяли тепленьким.

Зубов ругался:

– Вот тварь! Ведь узнала. К ней приходил участковый, показывал фотопортрет Аверина, а она ничего не сказала. Так бы, еще когда стали искать. А теперь кается…

– Хорошо хоть кается… А так бы не сказала, и на этот раз шиш с маслом…

– Да, ты прав… Ведь как сдрейфила…

«А ты сам бы не сдрейфил?» – чуть не вырвалось из Мортынова.

Знай, что Зубов в бронежилете впереди себя толкал папашу, он бы рубанул правду-матку.

В дверь без стука зашел опер:

– Все изъяли… Кому протокол и вещдоки?

Зубов:

– Вон, важняку…

Мортынов взял листок, пытался прочитать:

– «Пракол… г. Казел…»

Зубов:

– Дай. Только я разбираю его почерк… – Взял листок, читал: – «Протокол выемки… г. Козельск… в присутствии понятых… произвел выемку двухствольного ружья 16-го калибра… с обрезанными стволами и прикладом, заряженное двумя патронами 16-го калибра с бумажными гильзами… Патроны… снаряжена круглыми свинцовыми пулями. На срезе приклада выжжена надпись “666”…»

«Опять 666», – мелькнуло в голове у Мортынова.

Зубов читал:

– «Шестиконечная звезда с заточенными концами… Перечисленные предметы были изъяты у… Аверина Николая Николаевича при его задержании в доме Авериной Веры Андреевны, прож. г. Козельск, ул. Победы, д…»

Посмотрел на опера:

– Ну и грамотешка у тебя, а орден канючишь… Как я тебя на орден-то?..

Опер даже не покраснел.

– А где обрез? – спросил Зубов, что-то вспомнив.

– В дежурке…

– А что за звезда? – спросил Мортынов.

– Сюряк… – ответил опер.

– Шуряк, – заржал Зубов, а просмеявшись сказал: – Сюрикэн. Оружие самурая…

– Серьезный кадр. Может, здесь еще японский след…

Зубов замахал руками:

– Да будет…

Ему еще японские концы не пришлось бы обрубать.

3. Первый допрос Аверина

Вот во дворе отдела милиции засигналили. Зубов побежал сломя голову встречать гостей из области. Из «Волги» с переднего сиденья вылез дядя в пиджаке и сразу направился в кабинет к Зубову. За ним выпрыгнула с заднего сиденья машины, удерживая копну волос, Грищенко, еле поспевая следом.

При виде Мортынова дядя в пиджаке бросил:

– Идите работайте. Мы сами справимся…

– Да, – нехотя поддакнула Грищенко, забыв поприветствовать коллегу.

Если бы Мортынов проследовал за ними, еще неизвестно, кому бы пришлось вести протокол допроса – ей или Мортынову, а когда Мортынова удалили, пришлось ей.

За столом начальника милиции сидел дядя в пиджаке, по бокам Грищенко и Зубов, а перед ними лысоватый, грязный, в ссадинах, несколько лопоухий бородач. Сбоку от него согнулся на стуле местный адвокатишка Пахов и, как и его коллега Москвин, листал «Независимую газету».

– Я начальник следственного управления облпрокуратуры Ерков… Мы вас допросим в качестве подозреваемого… – сказал лысоватому бородачу чин в пиджаке.

Аверин на допросе

– А в чем я подозреваюсь? – спросил лысоватый.

– Не лезь поперек батьки в пекло… Итак, допрос начат. – Ерков посмотрел на цейсовские часы на холеной руке: – 15.13.

Грищенко достала ручку и бланк допроса и стала записывать за бородачом:

«…Аверин Николай Николаевич… Родился 13 июня 1961 года в селе Волконском Козельского района Калужской области… русский… образование средне-специальное… не судимый… проживаю в Волконске…»

Аверин (справа) в армии

Ерков:

– Вас подозревают в совершении умышленного убийства.

– Я никого не убивал, – буркнул бородач.

– А трое монахов?

– Это монахи, а не люди…

– Ладно, мы с этим разберемся…

Не заметили, как закурили.

Ерков закурил «Мальборо» и угощал бородача. Зубов курил «Яву». Грищенко постеснялась в присутствии шефа достать «Беломорканал», ее угостил сигаретой Зубов. Адвокат изредка покашливал, поглядывая на закрытую форточку.

Бригаде из Калуги повезло: бородач оказался разговорчивым.

Сначала заговорили о Боге.

Грищенко, удерживая сигарету в губах, писала ответы Аверина:

«…Во время службы в Афганистане меня могли дважды убить: один раз свои, а другой раз чужие, басмачи. Ночью я часто думал: почему я остался жив? В голове промелькнуло, что мне помог Бог. В дальнейшем я понял, что так оно и было. Я заинтересовался: а что такое Бог?.. В 1988 году пошел учиться на киномеханика в СПТУ г. Калуги… Меня постоянно мучали кошмары, расстройства на работе и в жизни. Купил Библию в православной церкви г. Козельска. Когда стал читать, то после слова “Бог” слышал нехорошее слово. Я подумал: откуда в голове берется это слово, не выдержал и бросил читать, так как считал, что Бог есть любовь. Я был верующим человеком, соблюдал все каноны, посещал службы, постоянно читал молитвы».

Грищенко покряхтела, давая понять, не стоит ли переключиться к приходу бородача в Оптину, но Ерков помахал сигаретой: «Пусть выговорится». Он разлядывал царапины на носу и лысине задержанного:

«Меченый».

Грищенко писала за Авериным:

«Однажды в училище, когда я был в комнате один, это было в субботу, стою, топчу ногой. Затем мне показалось, что я не сам топчу ногой. Остановился, и мне показалось, что я не сам остановился. Потом мне показалось, что надо мной какой-то Мудрец, контролирует все мои действия. В ушах появился тонкий свист и голос, который приказал мне удариться головой о стенку. Мне стало страшно. Я понял, что я робот, и ударился головой о стенку пять раз. Затем голос спросил у меня: знаю ли я, кто это, и ответил: “Бог”. Затем голос заставил меня… и смотреть. Затем появилась летающая тарелка с существами, которые стали расспрашивать меня, что я думаю о СПИДе и т. д. Мне стало страшно, так как понял, что Земле грозит опасность. Голос спросил: “Ты понял, что нужно делать?” Я ответил, что понял, что их нужно взорвать. Затем голос стал спрашивать, могу ли я отдать жизнь за родственников и друзей, а потом приказал выброситься в окно. Сколько это продолжалось, я не помню».

Пахов что-то искал в газете, чесал голову и морщился: интересный клиент.

Грищенко качала копной волос: дуру гонит.

Ерков подмечал: глаза щурит и улыбается неспроста. На понт берет.

Аверин затягивался, выпускал дым и говорил.

Грищенко строчила на листе:

«На следующее утро мне показалось, что у меня что-то случилось с головой. Я стал курить. Голос издевался надо мной. Я понял, что голос обо всех все знает и управляет всеми. Голос сказал, что я – Сатана».

Все задымили с новой силой.

Ерков подсунул Аверину еще сигарету, дал прикурить.

Зубов положил пачку «Явы» на стол, чтобы брала сигареты Грищенко.

Она писала:

«Месяца через три я возненавидел Бога, понял, что он делает зло. Резал себе вены, начал курить под воздействием голоса, не мог спать. Затем Бог толкал к преступлению. Никто из нас двоих не помнит, что на Пасху 7-го числа произошло».

Еще 7-го числа что-то случилось?

Психиатрическая больница на Бушмановке

Грищенко:

«Я убедился, что делает Бог моими руками. Я никогда не думал, что Сатана – это зло, даже когда был верующим. Никогда у меня не было зла на Сатану. Когда лежал на Бушмановке (Калужская психиатрическая больница), то думал убить всех верующих, а затем думал убить Бога, а верующих не трогать – при чем они здесь».

Почему лежал? Отмазывался от изнасилования? Вставали вопросы.

Ерков: «Меченый – трудный орешек».

Грищенко записывала дальше:

«После психиатрической больницы я несколько месяцев не слышал голоса. А затем вернулись слова. Хотел себя убить, но стало жалко сестру. Постепенно появились мысли убить монахов».

Заговорили о приходах в Оптину.

Грищенко больше не кряхтела, молча меняла сигарету в губах, исписывая один лист бумаги за другим:

«Я до убийства два раза приходил в монастырь с этой целью…»

Все охали: мог еще наворочать!

Грищенко писала:

«Первый раз 13 апреля 1993 года думал убить монахов и себя убить, но не смог. Монахов я не хотел убивать, а затем понял, что таким образом я достану до Бога. Когда я пришел в монастырь, то увидел, что дверь, на которой было написано: “Братия”, открыта. И я не смог их убить, потому что у них не было оружия. Это было ночью. И я ушел».

Не смог тронуть безоружных…

Вешает?

Строит из себя порядочного?..

Комната наполнялась дымом.

Грищенко писала:

«Голос мне говорил, что если я не убью себя, то так и буду мучаться. Второй раз я был в монастыре 15 апреля 1993 года. Я взял с собой эфир».

Поджечь?

Еще бы Оптину спалил…

«В монастырь я пробирался через забор. Затем в какое-то здание. Поднялся наверх, открыл дверь и увидел двух спящих. Когда подошел к ним поближе, то увидел, что это девочки. Мне стало страшно. Я ушел».

«Ну, ангел.

Девочек не тронул», – подумал Зубов.

«Голос стал меня опять добивать. У меня в сознании было: если я не убью монахов, то мы проиграем войну между Богом и Сатаной. Я был на стороне Сатаны».

Стул под Зубовым треснул: он еле сдерживался, чтобы не схватить Аверина за грудки и не тряхнуть: прекрати брехать.

Еркова тошнило от словесной шелухи.

Малость успокоились, когда перешли к 17 апреля…

Лишь Пахов витал где-то в облаках и изредка загадочно улыбался.

«17 апреля 1993 года я ушел из дома около 23 часов. Меня довез до монастыря парень по имени Игорь, отца его зовут Карнаух».

– Игоря уже допросили, – заметила Грищенко.

И продолжала слушать вопросы Еркова и записывать ответы Аверина.

Спрашивали об оружии.

Грищенко писала:

«У меня с собой был нож-финка с цифрами “666” на лезвии, меч и обрез. Все оружие сделал сам. Нож купил в Калуге. Там же мне сделали гравировку на ноже. Меч я сделал из металлической пластины в гараже колхоза “Дружба”. Никто не видел, как я делал нож. На ноже напильником нацарапал: “Сатана 666”. Меч я изготовил примерно за два дня до 13 апреля 1993 года, т. е. 11 апреля. Обрез купил в Калуге через своего друга – Воробьева Юрия. Где он живет, я не знаю. Купил обрез за 8000 рублей. Это было в конце 1992 года. Покупал обрез на улице недалеко от рынка. Юрий отвел меня к парню, который продал мне обрез. Это место могу показать».

Ерков обратил внимание на редкие зубы Аверина: «Доулыбаешься…»

Спрашивали о патронах…

«Зять у меня охотник, и я украл у него три патрона. Все это оружие приобрел для самообороны, чтобы продать кому-то, а затем чтобы рассчитаться с Богом… То, что убил монахов на Пасху, это случайно, ведь до этого я два раза приходил. Конкретно число не подбирал. Я против ничего не имею и не знал до этого».

Зубов налился кровью: хватит пургу нести.

Перед ним край стола усыпали окурки…

А Пахов изредка еле слышно хихикал.

Спрашивали о шинели.

«В этот раз на мне была шинель. Всего у меня 5 шинелей».

В наличии четыре: три дома и одну изъяли.

«Покупал у Шахматова, Пищучьего, Юрова и еще у кого-то. На голове у меня была коричневая вельветовая кепка без козырька, кроссовки белого цвета “Simod”, брюки, по-моему, желтые. Обрез был в сумке темного цвета из дерматина. Сумку взял дома. Уточняю, что цвет сумки синий. Нож был в сумке, а меч под шинелью».

Допрос шел без перерыва. Сразу хотели выяснить как можно больше, пока Аверин не замолчал, что часто случалось с задержанными, когда они «прозревали» и начинали запутывать следствие и нести околесицу, а то и замолкать.

Аверин смачно заягивался и говорил…

И все, что он говорил, протоколировали.

Перешли к тому, как он попал в Оптину на Пасху.

«Игорь довез меня до моста, не доезжая 400 метров до монастыря. Я попросил Игоря остановиться и сразу же пошел. В это время у меня была борода длиной до 4 см. Я пошел в лес. Это было еще до 12 часов ночи. 17 апреля… в монастырь зашел через центральный вход и некоторое время сидел возле бетонных столбов. Когда начался крестный ход, я пошел вперед, вышел за территорию монастыря и хотел стрелять в монахов, а затем убить себя. Когда увидел, что очень много народа, и понял, что могу попасть в мирских людей (чего я не хотел), передумал стрелять. Обрез был уже собран и заряжен и находился под шинелью».

Зубов вздрогул: вместо трех мог положить и больше.

Ерков чуть не поперхнулся от очередной затяжки. Такие откровения он слышал впервые.

Грищенко пишет:

«До этого я стрелял из обреза два раза. Голос стал обзывать меня всякими словами. Решиться на убийство я долго не мог. Ходил по территории монастыря. Затем находился в сарае, где складировали цемент. Заснул там, а когда проснулся, стало светать. От сарая пошел в направлении центрального входа и по пути встретил двух женщин в темной одежде, монашек или паломниц. Спросил у них: “Сколько времени?” Они ответили, что скоро шесть часов. У меня были мысли о том, что если я не убью монахов, то мы проиграем войну. Я подошел к кирпичам и стоял там. Затем оглянулся и увидел, что в одном здании на втором этаже какой-то мужчина резко задернул шторку. Я понял, что это был монах».

Двор Оптиной в кирпичах

Сигнал?

Ерков: «Кто бы это мог быть? И что это значило? Брешет?..»

Грищенко записывала:

«Нож у меня был в кармане. Я достал. Мне стало казаться, что это уже было. Подошел к звоннице, где два монаха звонили в колокола. Я приблизился к ним со стороны ворот», – в гробовой тишине слышно было, как шуршит кончик шарика по бумаге. – «Перешагнул через штакетник, ограждавший звонницу, подошел к монахам и ударил одного монаха мечом со спины в бок, а затем развернулся и ударил второго монаха в живот спереди. При этом меч я держал двумя руками за рукоять».

Двумя руками держит меч…

Профессиональный удар…

«Страха во мне не было. После этого я побежал в сторону скитских ворот, недалеко от которых по пути мне попался еще один монах. Я спрятал меч за спиной. Монах спросил у меня: “Что такое?” Я ответил, что там что-то случилось, а затем ударил его в бок со спины».

Отец Василий подставил спину!

Ерков хотел расспросить подробнее, какой был разговор с монахами, кто как стоял, но решил не останавливать.

«Подбежав к скитским воротам и убедившись, что они закрыты, побежал направо вдоль забора. По пути бросил на землю меч. Подбежав к сараю, вспомнил, что в прошлый раз перепрыгнул через забор с крыши этого сарая. Перед тем как залезть на сарай, сбросил с себя шинель, в кармане которой находилась финка. Еще раньше по дороге потерял кепку. Сумка осталась в сарае».

Шинель изъята.

Кепка и сумка опознаны.

Ерков: «Меченый бросил меч, но обрез оставил».

Спросили про Силуана.

«Дополняю, что примерно в 4 часа утра, когда я стоял у окна храма и слушал службу, то ко мне подошел монах и еще один мужчина с повязкой на рукаве. Монах спросил у меня: “Ты что здесь делаешь? Пьяный? Куришь? А ну, дыхни!” Я был трезв и дыхнул. Сказал, что стою смотрю. После этого мужчина и монах ушли. В руках у меня в этот момент была синяя сумка. Больше у меня никаких сумок не было».

Эх, монахи, просмотрели…

А уж про милицию и говорить не хотелось.

Как убегал…

«Я перепрыгнул через забор и побежал в лес. Обрез у меня был за спиной, на ремне. Побежал по асфальтовой дорожке. Сначала хотел сразу же покончить с собой, а потом решил отбежать дальше. Попал в болото, промок. Мне не хотелось умирать в болоте, и я побежал…»

Оптинский лес

«А говорил: хотел наложить на себя руки.

Кишка тонка, к делу-то и не перешел».

Ерков: «Убийца страшится смерти».

Заход в деревню.

«Затем решил бежать домой, но заблудился и попал не туда. По пути зашел в деревню, в дом, в котором были дед и бабка. Зашел, потому что замерз и порвал рубашку. Уточняю, что кроме трех патронов, о которых я говорил, у меня был еще патронташ с патронами, количество которых не помню».

Когда говорил?

Кому?

Может, операм, которые с ним поработали…

Выстрел в пол.

«Попросил у деда рюмку водки. Дед налил водки, и я выпил. После этого дед налил еще полрюмки водки. За это я отдал деду несколько патронов. Я еще попросил у них одежду. Бабка дала рубашку в клеточку, цвет не помню. В доме случайно выстрелил в пол, когда спускал курки на обрезе».