Текст книги "Убийство в Оптиной пустыни"

4. Третий том. Снова на принудиловку в психушку

Лакусов исправно приходил знакомиться с третьим томом, всегда с газетой, но теперь либо про ее содержание умалчивал, либо ограничивался парой фраз. Мортынов что-то изучал и не переставал курить.

Вот девятнадцатого октября Лакусов полистал том, промурлыкал песенку, вернул дело.

График удлинился:

«19.10.93 г. Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы с 1 по 23».

Двадцатого октября Лакусов обмолвился:

– Сколько же погибло?! Пишут: после событий скончалось в больницах 133 человека. Но нет в списке журналистов, а в них стреляли. Французского оператора грохнули… В здании на Краснопресненской нашли 49 человек. Еще бы: пушками их!..

Мортынов посетовал:

– А сколько не учтено!

Когда Лакусов уходил, в графике появилась строка:

«20.10.93 г. Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы с 24 по 39».

Двадцать первого октября Лакусов развернул «Независимую»:

– Смачная статейка «Депортация нерусских…» Нужно гнать в шею из Москвы всех черномазых! Азиятов…

Потом листал том.

В графике новая строка:

«21.10.93 г. Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы с 40 по 55».

Двадцать второго октября Лакусов помахал газеткой:

– Грузию рвут на части… Абхазы надавали гамарджобам по зубам. И экс-президент Гамсахурдия в Мегрелии заперся, того и гляди, кусок оттяпает. Цхалтубо захватил…

В графике:

«22.10.93 г. Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы с 56 по 76».

Когда Лакусов ушел, Мортынов подымил-подымил, подумал-подумал, нахмурился, пододвинул пишущую машинку и принялся печатать:

«Постановление

о направлении дела в народный суд

для решения вопроса о применении

принудительных мер медицинского характера

г. Калуга 22 октября 1993 года

Следователь…

Установил:

Настоящее уголовное дело возбуждено… 18 апреля 1993 года… по факту умышленного убийства трех священнослужителей… Около 6 часов 18 апреля…»

Тяжело печаталось.

Но ничего другого не оставалось: не напечатает он, напечатает другой.

Стучал по клавишам машинки:

«В ночь с 17 на 18 апреля… страдающий психическим заболеванием… Аверин…»

Вот бы что изменить! Но как?..

«…используя самодельный нож… подошел к звонившим… инокам… и нанес по одному удару мечом… телесные повреждения… относящиеся к тяжким…»

Перед глазами словно бежали кадры из фильма.

«После этого удар в спину встретившемуся ему иеромонаху…»

Что-то выискивал в томах и продолжал стучать:

«Кроме того, не имея разрешения на хранение и ношение огнестрельного оружия, хранил обрез охотничьего ружья…»

Стрелок! Лучше бы Белый дом защищал…

«Кроме этого… не имея разрешения… изготовил и хранил самодельный меч, являющийся холодным оружием… носил при себе… носил звездочку “сюрикэн”, которая тоже является холодным оружием…»

«Вот бы где и пригодился». – У Мортынова из головы не выходили защитники Белого дома.

Обложка Жизнеописания Амвросия

Залпом допечатал второй лист:

«Факты совершения Авериным указанных деяний, подпадающих под признаки преступлений, предусмотренных ст. ст. 102 п.“3” и 218 ч.1 и ч.2 УК РСФСР, полностью доказаны материалами дела…»

Двадцать третьего октября Лакусов с порога заметил:

– Вы терпеливый…

– С чего ты взял?.. – спросил Мортынов.

– А столько муздыкаетесь с Авериным…

– Да, уже оскомину набил…

– Я вот прочитал один допрос, да и то не полностью, и мне вот так хватило… – провел рукой себе по шее, вытащил платок, высморкал нос. – А вы их мусолите…

– Поэтому я следак, а ты адвокат…

Лакусов заглянул в газету:

– Теперь татары и башкиры вразнос пошли. Хотят от рук отбиться. Но Борька им дупля даст!.. Давайте третий том. Где я там застрял?..

Потом в графике записали:

«23.10.93 г. Начато 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы с 77 по 100».

Когда двадцать четвертого октября 1993 года в графике появилась запись:

«24.10.93 г. Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы со 101 по 122», Лакусов с облегчением опустил руки:

– Умаялся… На выходных отдохну…

Мортынов не стал выяснять: где тот умаялся, на работе или с любовницами. Вот то, что умаялся он сам, в этом не было никакого сомнения. Тянувшаяся из месяца в месяц, из года в год «брушиловка», когда, не успев закончить одно дело, попадал в другое, вымотала основательно и ему хотелось куда-нибудь сбечь, оказаться в приюте покоя и тишины. Им могла оказаться Оптина, а он о ней уже и забыл. Суматоха отгоняла прочь всякие мысли об обители.

Когда пришел домой и оказался на диване, рука потянулась за книжкой с рисунком монастыря и иконой старца на обложке. И он не заметил, как снова окунулся в чтение Жизнеописания Амвросия…

«…Старец Амвросий в письмах к близким… “Старость, слабость, бессилие, многозаботливость и многозабвение, и многие болезненные толки не дают мне опомниться…

Один толкует, что у него слабы голова и ноги, другой жалуется, что у него скорби многи; а иной объясняет, что он находится в постоянной тревоге. А ты все слушай да еще ответ давай; а молчанием не отделаешься – обижаются и оскорбляются…”»

Ну все как у тебя…

Заколдованный круг и из него не вырваться.

«…После полученного от старца утешения, очень сожалели… Иногда Старец встречал таковых … “Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия, так потерплю же и я”»…

«И мне придется терпеть…» – словно бы издалека утешало Мортынова.

После выходных ознакомление продолжилось.

Лакусов пыхтел…

Мортынов лопатил дело.

И как ни тянулись пальцы в карман за папиросой, сразу обжигало: «труба сатанинская», и он руку выдергивал.

В графике появлялись записи:

«27.10.93 г. Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы со 123 по 133».

«28.10.93 г. Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы со 134 по 144».

В один из дней зашла Грищенко.

– О, Железная Лариса…

– Хватит тебе, ты вот вшей эту бумажку в дело…

– Так она же в облсуд… – прочитал шапку в верхнем углу листка.

– А ты разве дело не направляешь?

– Направляю… И чего ты хочешь?

– Чтобы вещдоки у нас остались…

– Все? – посмотрел текст. – Обрез, тесак, ножи… Даже шинель и сумки. Они-то зачем?

– Это вещи исторические…

– Одежда убийцы, разве это ценность?..

– А вдруг фильм будут снимать? А у нас одежда…

– Жуть…

– Тебе все жуть! А для меня это экспонат криминалиста…

– Никак не угомонишься. – Мортынов забрал листок и бросил в конец третьего тома.

Двадцать девятого октября Лакусов ежился в куртке, долистывал третий том, рассуждал, на что Мортынов не обращал внимания.

А после того как записали:

«…Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы со 145 по 152», адвокат вскочил, прокричав, как пионер:

– Ура!

И захлопнул том.

Кашляя и напевая:

 
«Как же быть, как быть,
Запретить себе тебя любить —
Не могу я это сделать, не могу!»
 

– выбежал из кабинета.

Мортынов радостей адвоката в себе не ощущал. Надежды на Лакусова давно развеялись. Бабник для боя не годился. А ведь он мог бы ударить кулаком по столу: «Я это так не оставлю! Делайте повторную “психушку”. Институту Сербского не доверяю. Там одни жулики. Они при коммунистах упекали кого ни попадя и теперь сатаниста спрятать хотят».

Да куда там, когда одни любаши и мариши… на уме.

Выбора у Мортынова не оставалось, и он, повторяя слова Амвросия Оптинского: «Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия, так потерплю же и я», допечатывал постановление о направлении Аверина в психушку. Перепечатывал в него готовые блоки из обвиниловки, которую раньше потихоньку набирал, добавлял новое.

Показания свидетелей.

Экспертизы.

В постановление ложился текст:

«Свидетель Булгакова показала: …На звоннице звонили два инока… Видела мужчину, который “влип” в заборчик… Трофим оседал… Монах стоял на дороге в скит оцепенев…

Свидетель Петрова показала…»

Закончил третий лист, вытащил из каретки.

Вставил в приемник бумаги четвертый.

На нем полезло: «Свидетель Солодкина… Свидетель Степанова…»

На пятом: «Свидетель Кабранова… Филипова… Рябышкина… Куприянова».

На шестом: «Свидетель Фомина… Теренин…»

Когда голова окончательно опухла, Мортынов закрыл кабинет, вышел из прокуратуры, спустился к Оке. Кутался в плащик, но ни ветра, ни прохлады не чувствовал и ходил по заросшему кустарником берегу, наблюдая за тем, как по мосту через реку уезжали в сторону Козельска машины.

Там Оптина.

Смотрел на пароходики, огибавшие мели, и дышал-дышал, проветривал голову. Ни одно из его прежних дел так не терзало его, как оптинское. Все внутри противилось тому, что он делал, спроваживая афганца на принудиловку в психушку.

Набродившись час-другой, вернулся в прокуратуру, и снова его соседи слышали стук, и кто прислушивался: «Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия…»

Заглядывали к нему:

– Дятел, стучишь…

А он стучал…

«Свидетель Фалилеев… Свидетель Петров… Свидетель Артюхин…» – на седьмом листе.

Показания игумена Мелхиседека (в миру Артюхина) на седьмом листке не уместились, и их печатал на восьмом.

«….Свидетель Комачев…» – тоже на восьмом листе.

«Свидетель Гаджикасимов…» – напечатал и себе под нос пропел: «Как же быть, как быть…» – и заметил: «Так отца Силуана и не споймали».

«…Свидетель Степанов…» – на девятом листе.

На следующих листах печатал показания родных Аверина:

«Свидетель Аверин Н.К. (отец) … Аверина Т.И. (мать) … Мосина (сестра) … Мосин (муж сестры) … Найкина (тетка) …»

И другие очевидцы: «Свидетель Косатов… Свидетель Баева… Гусева».

В голове путались имена, фамилии, что кто говорил.

«Свидетель Дудров… Карнаух…»

А потом пошли длиннющие-предлиннющие заключения экспертиз по телесным у убиенных, по отпечаткам пальцев, по ножам, по патронам, по обуви, и самое нудное, противное и невозможное – по психушке…

Когда на пределе терпения напечатал: «Настоящее уголовное дело направить в Калужский областной суд для решения вопроса о применении к Аверину… принудительных мер медицинского характера», – у него вырвалось:

– Все, баста!..

Он отбросился на спинку стула и расправил руки:

– Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия, а я не потерплю…

Куда он мог деться? Да никуда.

1 ноября 1993 года заместитель прокурора области утвердил постановление о направлении на принудиловку, и уголовное дело ушло в Калужский областной суд.

Часть одиннадцатая
Скоропалительный финиш

1. Подготовка к суду

Где уголовное дело болталось три дня, на чьем столе оно застряло, неизвестно, но 3 ноября 1993 года на сопроводиловке появилась отметка Калужского областного суда, и в тот же день виза председателя суда:

«Рогчееву»

Этому судье поручалось разбираться с делом.

Быть может, проволочку вызвали три тома и вещественные доказательства, которые доставляли в суд: остатки Библии, которую жег и не дожег Аверин; кусок рубероида, на котором оставил след обуви, перебираясь через стену в монастыре; бутылочка из-под спиртного, что забыл у деда с бабкой в Орлинке; сумка матерчатая, сумка хозяйственная, что оставил, убегая из монастыря; солдатская шинель – что сбросил; одежда Аверина и двух монахов, у третьего монаха, как известно, одежду не нашли.

Все же нужно в полной сохранности перенести.

– А где же самое интересное? – спросили в суде у курьера, который приволок тома и мешки с вещдоками.

– А пушка с ножами… в прокуратуре… – ответил тот, вытирая пот со лба.

Холодное оружие и обрез следователь Мортынов на всякий случай оставил в прокуратуре, знал, как на них могли наложить руки разные дяди, что потом до них и не достучишься, а оставшись в прокуратуре, они налево уже уйти не могли.

Судья Рогчеев вовсе не удивился, когда ему принесли три тома. Он привык, когда на него валили самые сложные дела, и еще когда шло предварительное следствие, подумывал: «Небось монахи попадут ко мне».

Так оно и получилось. Он молча раскрывал тома, читал, переворачивал по страничке, что-то выписывал, перемещаясь по пространствам нового для него дела. Со своей профессиональной хваткой он привык сразу брать быка за рога: откроет последний том, прочитает обвинительное заключение, выпишет оттуда нужные странички и знакомится с ними, и хоть сразу пиши приговор, а тут дело обстояло иначе. Обвинительное заключение заменило ходатайство о применении мер медицинского характера, и он изменил своему правилу: начал дотошно изучать с первого листа, погружаясь в незнакомую для него историю.

Всматриваясь в фотографию убитого инока, который лежал на полу звонницы, поймал себя на мысли: тот словно замер на «ах». Глаза смотрели далеко-далеко, непутево сложенные на животе руки подчеркивали неожиданность происшедшего.

Это «ах» как бы обращалось к людям: ах, как вы живете; быть может – к его родителям: ах, как вам не повезло; – к монахам: ах, вот так вышло; да и теперь – к нему, судье: ах, вот вам попало мое дело, – и теперь нужно разбираться. Если подходить формально, то решение поднесли на блюдечке: освобождайте от уголовной ответственности убийцу, он невменяемый, – и в психушку лечить. И не нужны ни заседания, ни лишняя трата времени, а в Рогчееве что-то противилось, и он потихоньку листал, читал. Запоминал для себя новые имена и фамилии: инок Трофим – Татарников, инок Ферапонт – Пушкарев, иеромонах Василий – Росляков.

Через несколько дней Рогчеев на листке мелким почерком написал постановление о назначении судебного заседания и попросил своего секретаря напечатать.

– Все готово. – Моложавая секретарша положила напечатанный лист.

– Так-так, – пробегал взглядом Рогчеев, проверяя: – «Постановление… 17 ноября 1993 года… член Калужского областного суда… Назначить судебное заседание в отношении Аверина… на 30 ноября 1993 года, на 10 часов 30 минут… Дело рассмотреть в открытом судебном заседании с участием государственного обвинителя и адвоката… Вызвать… потерпевших… свидетелей…»

Калужская коллегия адвокатов

Подписал.

– Вызывайте по списку…

– Всех сразу?..

– Да нет, первую половину на 30 ноября, а вторую на следующий день…

Секретарь:

– А повестки успеют получить? Да и потерпевшие – один в Братске, другой в Кемеровской области…

– Успеют… Две недели в запасе…

И когда секретарь выходила, ей вслед:

– Про адвоката не забудьте…

– Как же про такого забыть! – чуть не засмеялась секретарь.

В этот день по стране разлетелись повестки о вызове потерпевших и свидетелей, ушло и в коллегию адвокатов приглашение для адвоката Лакусова.

Кому-то письма приходили вовремя, кому-то с опозданием, как отцу инока Ферапонта, Пушкареву, который сильно переживал по этому поводу и писал в суд: не могу приехать, вышлите приговор.

В коллегии случилась маленькая заминка: Лакусов улетел со стажеркой на Канары, но недоразумение быстро устранили и вместо Лакусова послали в суд адвоката Восиленко.

2. Первый день суда 30 ноября 1993 года

30 ноября 1993 года в Калужском областном суде должно было начаться слушание дела Аверина. Сюда, на улицу Баумана, вместе с монастырским врачом приехал игумен Мелхиседек. Он чувствовал себя возбужденным: должен выполнить наказ братии, не зря они всю неделю молились, и выложить все судье, добиться таких действий суда, чтобы никогда и в помине ни один сатанист не поднял руки ни на одного оптинского монаха.

Игумен с врачом зашли в холл суда и ждали начала заседания, удивляясь, что кроме них приехали только две женщины. Одна сразу подошла к Мелхиседеку и, сложив ручки ладошкой, попросила благословения, другая чуралась и держалась в стороне.

Вот в холл вышла секретарь:

– Кто явился по делу Аверина?

Переписав всех, пригласила:

– Заходите в зал…

Только зашли в зал и сели на скамьи, как секретарь произнесла:

– Прошу всех встать.

Все поднялись.

«Ваньки-встаньки…»

В глубину зала за длинный стол на возвышении прошел высокий, чуть сутулящийся, стриженный под канадку брюнет, он нес под мышкой три тома, и двое заседателей.

– Прошу всех сесть, – произнес брюнет. – Слушается дело Аверина Николая…

Мелхиседек с недоумением смотрел на клетку, в которой никого не оказалось: «А где убийца? Еще не привезли? Сбег?»

Брюнет продолжал:

– Судом в составе председательствующего судьи… и народных заседателей Преображанского, – посмотрел на кучерявого соседа, потом на полную соседку, – и Закуро… В деле участвует прокурор Полищук…

Улица Баумана в Калуге

Рядом с секретарем повела головой дама в синей форме.

– И защитник Восиленко…

«Еще какой-то Василек», – подумал Мелхиседек.

Судья:

– Прошу секретаря доложить явку.

Секретарь:

– Явились свидетели Артюхин, Старчак, Фомина и Матей… Не явились потерпевшие Татарников, Пушкарев, Рослякова…

«Брат Трофима, отец Ферапонта и мать Василия…» – заметил Мелхиседек.

Судья о чем-то пошептался с заседателями и сказал:

– Свидетелей прошу выйти… Мы вас пригласим…

В зале началось слушание дела.

Собравшиеся в холле из-за двери слышали монотонный, похожий на дребезжание, голос прокурора, который, казалось, нескоро прекратится, как вдруг дверь открылась и снова появилась секретарь:

– Артюхин, заходите…

Отец Мелхиседек перекрестился и, полный уверенности, что с честью выполнит свою миссию в суде, ступил в зал.

Судья:

– Назовитесь, кто вы…

– Артюхин Павел Дмитриевич. – Снял клобук и бойко отвечал: – Родился в 1962 году. Помощник наместника монастыря…

– Отец Мелхиседек…

– Да, именно…

– Подойдите к тумбе и распишитесь в листочке, что будете говорить правду и только правду…

Мелхиседек подошел к тумбе и расписался.

– Погибших отца Василия, – спросил Рогчеев, – иноков Трофима и Ферапонта знали?

– Знал.

– Отношения с ними…

– Хорошие.

– Аверина Николая знали?

– Аверина я не знал, – со странным выражением лица посмотрел на пустую клетку. – Видел только на предварительном следствии.

Он не мог понять, почему начали заседание без убийцы.

– Ну, слушаем вас, – наконец произнес судья. – Что произошло в монастыре…

– А чего слушать, я все следователю рассказал.

Он приехал в суд вовсе не за тем, чтобы давать в очередной раз показания, а с другой целью: довести до суда требование братии обители.

– Уважаемый, мы выслушать обязаны. Мало ли что вы там на следствии наговорили…

– Я не наговаривал… Я говорил, как на духу…

– Вот мы «на духу» и послушаем…

Артюхин на какую-то секунду замялся.

Он впервые выступал в аудитории без икон, без алтаря и сначала сорвавшимся голосом затараторил, но Рогчеев остановил его:

– Не спешите… С чувством, с расстановочкой. Секретарь записывает…

В протоколе судебного заседания появилось:

«18 апреля 1993 года в монастыре “Свято-Введенская Оптина пустынь” г. Козельска в 5 часов утра пасхальная служба окончена, в шестом часу вся братия пошла в трапезную разговеться. В 6 часов утра трапеза была окончена. Иноки Трофим и Ферапонт пошли на звонницу звонить. Несколько высших служителей монастыря пошли к наместнику, в том числе и я. Через некоторое время прибежал послушник Петров Александр и сказал, что в монастыре что-то произошло. Мы все побежали на улицу узнать, что случилось. Я прибежал первым и у скитских ворот увидел лежащего на земле о. Василия. До звонницы было метров 30. Около нее увидел еще одного лежащего из братьев, затем второго. Это были иноки Ферапонт и Трофим. Так как я ранее работал в Москве на “скорой помощи”, решил оказать помощь. Пошел в лазаретную башню, взял ящик “скорой помощи” и вернулся назад. Отца Василия отнесли в храм, где я стал оказывать ему помощь. Приехала “скорая помощь”, и отца Василия отвезли в Козельскую больницу. Когда вернулись обратно в монастырь, сказали, что жив инок Трофим. Его положили в “скорую помощь” и отвезли в ту же больницу. Когда привезли его в больницу, врач сказал, что инок Трофим мертв. Умер в больнице и отец Василий. Вот все, что могу сказать по этому делу. Свидетелем убийства братьев нашего монастыря я не был, а оказывал только медицинскую помощь. Когда я подошел к месту происшествия, инок Ферапонт был уже мертв».

Вот что записали из пояснений Мелхиседека.

3. Наказ обители

Конечно, отец Мелхиседек лукавил: об иноках и иеромонахе он мог говорить часами, вспоминая их благочестивую жизнь в обители, и самой обители, живших вопреки проискам иноверцев и ненавистников, но промолчал, стараясь не забыть то, что должен был сказать. И когда Рогчеев склонился к списочку, собираясь вызвать следующего свидетеля, Мелхиседек произнес:

– Я хочу сделать заявление…

«Какое еще заявление?» – выпучил глаза Рогчеев.

Мяукнула что-то, словно проснулась, прокурор.

А адвокат вздрогнул, словно его укололи в одно место.

Игумен Мелхиседек

Мелхиседек:

– В этом деле была предыстория, на которую никто не обратил внимания. Были звонки в монастырь, грозили убить определенных лиц. Я об этом говорил на предварительном следствии. Убили не тех лиц, по поводу которых были звонки. На каждую Пасху у нас что-нибудь происходит, и я хочу, чтобы на это обратили внимание…

Сказал, держа клобук на руке, как царские офицеры фуражку на параде, и высоко подняв голову.

Судья посмотрел на прокурора, которая пожала плечами.

А Мелхиседек продолжал:

– Я считаю, что у Аверина были подстраховщики. Работала группа людей. Это целая система, на которую следует обратить внимание.

В душе Рогчеев с ним соглашался. Когда он изучал дело, им владело ощущение, что кто-то ходил рядом с Авериным. Спрашивается: кто же приезжал к нему накануне поездки в монастырь, кто ходил около звонницы и угрожал, кто грозил в трапезной, кто со знанием дела рассказывал об убийстве в кафе «Встреча», кто, в конце концов, навел на Оптину?

Недоговоренностью веяло от следствия, в котором Мортынов ловко свел концы с концами. По анонимке с угрозами отказал в возбуждении уголовного дела, след сатанистов в Киеве вообще проигнорировал. Понятное дело, накал страстей в стране мешал полноте следствия. И теперь попытка списать убийства на «дурака» его явно не устраивала.

Пристально поглядывал на прокурора, которая делала вид, что не замечает вопросительных взглядов.

Мелхиседеку казалось, что сейчас судья прервет заседание и начнет звонить прокурору области, начальнику областной милиции, поднимет волну, потребует заново создать следственную бригаду, включить туда самых лучших следователей, и с ней искать «подельников», «организаторов», «застрельщиков», на худой случай вызовет того же следователя Мортынова и будет с пристрастием его допрашивать, воздаст ему встрепку, но… тот поступил иначе.

Спросил:

– А какие вещи убийцы вы видели?

Мелхиседек сообщил:

– Говорят, Аверин прыгал через забор цементного склада. Я видел около склада солдатскую шинель. Кинжал лежал недалеко от отца Василия. В районе места происшествия нашли еще нож типа меча. Сумку нашли внутри цементного склада… Обрез видел в милиции… Найдена кепка без козырька.

– Спасибо, вы свободны…

«И все?!» – стали вопросом брови на лице игумена.

– Да-да, идите-идите, – затараторила прокурор, стараясь скорее отделаться от неугодного свидетеля.

Но судья смекнул, что к чему, и проговорил:

– Если хотите, можете присесть в зале…

Мелхиседек ухватился за спасительную палочку:

– Да, я подожду… Еще врач с монастыря приехал…

Прошел к скамье и сел.

Судья:

– Пригласите врача…

За стойкой стоял длинноволосый послушник:

– Старчак Владимир Викторович, врач монастыря «Свято-Введенская Оптина пустынь»…

Рассказал, кого, когда, где из убиенных увидел, кому, как, кто оказывал помощь, кого куда увезли.

Мелхиседек наблюдал за судьей, который внимательно слушал; бросал взгляды на заседателей. Как вперился в свидетеля, надеясь что-то узнать, кучерявый заседатель. Когда судья сказал: «Вы свободны» и врач направился к выходу, Мелхиседек махнул ему рукой: там подожди. Сам остался в зале, отчего прокурорша неодобрительно прокряхтела, а адвокат, витая в своих мыслях, кому-то улыбнулся.

«Вот тебе и противник прокуратуры».

Мелхиседек слушал, как допрашивали Фомину из Черноголовки, которая видела, как с ограды спрыгнул мужчина с бородкой, плешью и побежал и скрылся в лесу.

«Вот бы кому показать его», – пронеслось в голове Мелхиседека, но бородача в зале не было.

Он чувствовал, что его не послушали…

Недовняли…

И ему нужно снова говорить…

Допрашивали медсестру Матей, которая рассказала, как в реанимацию привезли раненого отца Василия, он в сознание не приходил, истекал кровью, спасти его не удалось…

Судья обратился к Мелхиседеку:

– Вы сказали, что на каждую Пасху у вас что-нибудь происходит… Можно подробнее?..

Оптина. 1990-е

Мелхиседек заметил, какой гневный взгляд бросила на судью прокурор Полищук, и подошел к тумбе:

– Да, с момента открытия монастыря. Каждый год на праздник Воскресения Христова происходят какие-нибудь инциденты. В 1992 году за два дня до Пасхи изнасиловали девушку…

Шумок пробежал по залу.

Почему-то затрещал стул под адвокатом.

Мелхиседек сообщил:

– В этом году убили трех братьев. В 1994 году опять может быть инцидент. Все приурочивается к Пасхе…

Весь его вид говорил: нужно что-то делать!

Заседатели в замешательстве переглядывались.

Судья продолжал:

– А сейчас вот вы приехали в суд, какая в монастыре обстановка?

– Сейчас хулиганства нет, но угрозы продолжают приходить в адрес наместника монастыря и в мой адрес. В деле есть письмо…

– Видели… «…в монастырь приедет цадик… произведет прокол темени… золотым шомполом…» – процитировал судья.

– Вот, видите, кому это понравится?..

Заседатели смотрели на игумена чуть ли не как на героя.

Приехал, не побоялся.

Мелхиседек всегда оказывался там, где дело касалось монастыря.

Закряхтела Полищук:

– Так что, на Пасху даже милиции нет?

– Отчего же… Во время пасхальных шествий порядок поддерживают милиционеры. В этом году на Пасху было их порядка тридцати. Но утром все они ушли, а убийство произошло в шесть утра. Их уже не было.

Прокурор злилась:

– А те, кто к вам приезжают, они что, малые дети?..

Мелхиседек:

– Помогают нам и паломники…

И тут началась перебранка с прокурором, которая выискивала огрехи в монастыре, а Мелхиседек отбивался:

– Паломники дежурили на проходной…

– У вас проходной двор…

– Не совсем, приезжие и гости регистрируются у коменданта…

– Не скажите!

– Да, те, кто живет в монастыре более трех дней. Так что мы всех практически знаем в лицо…

– А вы бы еще в тайгу забрались! Как вас там охранять?..

– Да, мы живем в лесу. Гарантий безопасности нет никаких…

На очередном всплеске эмоций судья остановил:

– Хватит-хватит… Понятное дело, что проглядели… Что уж теперь крайнего искать…

Прокурор Полищук заявила:

– А у меня и стоит задача – найти этого крайнего…

Судья ударил ладонью по столу:

– Объявляю перерыв до завтра, до полодиннадцатого…

– Так мне еще приезжать? – спросил Мелхиседек у покидавшего зал Рогчеева.

Полищук упредила ответ:

– Вас уже допросили… Вы больше не нужны…

И все-таки Мелхиседек подскочил к судье:

– А почему его… – Показал на клетку. – Нету?..

– А он ни «бе» ни «ме», – покрутил тот пальцем у виска.

– Понятно, – ужаснулся игумен.

– Где там паломница и медсестра? – искала Полищук. – Им нужно оплатить проезд в суд.

Вышла в холл, где ее ждали свидетельницы. Втроем уселись за столик писать заявления об оплате проезда – одной из Подмосковья в Калугу, другой – из Козельска. Проявить заботу о Мелхиседеке и Старчаке прокурор и не подумала.

– Забыл, сегодня ж у завконсультацией юбилей! – оббежал кумушек вокруг столика, прижимая к груди портфель, Восиленко.

«Змея», – прошел мимо Полищук Мелхиседек.

Им владели противоречивые чувства.

На улице остановился и не мог понять: с одной стороны, он потребовал искать-искать-искать, но с другой – судья ничем конкретным не обнадежил, а прокурор, как и в Козельске начальник милиции Зубов, обвинял во всех смертных грехах самих монахов.

– Батюшка, набросьте, – подал игумену накидку Старчак. – Не лето…

– В Оптину…