Текст книги "Убийство в Оптиной пустыни"

9. Совещание. Донесение

В полночь в кабинете начальника козельской милиции собрались сам начальник – подполковник Зубов, он сидел в голове стола и смолил папиросу; приехавший из монастыря следователь по особо важным делам Мортынов, он перебирал бумаги в папке; прокурор-криминалист Грищенко, она смотрела на мужчин: чего тянете резину с обвинением; опер, он тер руки от нетерпения; и дежурный капитан, он зевал. Ждали козельского прокурора, но тот сослался на занятость и не приехал.

Зубов:

– Небось снова по девочкам вдарил, – показал свою осведомленность подполковник. – На правах хозяина начинаю совещание… – Потушил сигарету, провел по столешнице огромными кулачищами. – Какие версии… Что сделано… Что нужно сделать…

Говорили о версиях: они множились.

Из разных показаний свидетелей выплывали различные подозрения…

Главное здание милиции

Грищенко рассказала о назначенных экспертизах, которые требовалось срочно отправить в Калугу.

Зубов:

– Утром пошлем с машиной…

Грищенко:

– Есть подозреваемый, но он не колется. Сегодня в обморок чуть не упал…

Зубов:

– Симулирует… С ним еще не работали толком. Не волнуйтесь, расколется…

Встрял опер:

– А что ему сегодня обвинение не предъявили, ведь все ясно… Собачки что, зря бегали?..

Зубов:

– Не гони лошадей… Не найдем никого, тогда с ним решим… – сжал кулаки.

«Самый веский аргумент для непонятливых», – подумал Мортынов.

– Есть еще члены банды, – вмешался капитан-дежурный.

– Обождите, – подал голос Мортынов: – Еще толком ничего не известно, только нащупываем, а уже обвинение…

Зубов:

– Да-да… Это ж дело областное, даже республиканское… Если бы наше, местное, то с тобой согласен, нечего цацкаться, уже бы предъявили… Да, должен вам сказать, какой-то шкет в Марьино объявился, зашел в хату и стрелял. Мне из сосенского отделения милиции должны бумаги привезти…

– Ладно, банда. А что мне с остальными делать? – Капитан-дежурный беспокоился о свезенных с разных уголков бедолагах. – Весь коридор забит. Того и гляди, разбегутся…

Зубов:

– А сколько их?

– Под сорок…

– Все равно, отпускать рано. Еще какую-нибудь рыбеху упустим… И весь труд насмарку…

Решили на следующий день вкалывать не покладая рук. Грищенко с самого утра отправит докладную в Калугу, займется задержанными. Снова выедут в монастырь, продолжат допросы, усилят посты на дорогах, расширят поиски по деревням, милиционеры пойдут с подворовым и поквартирным обходом, проверят, что там в Сосенском.

Первые результаты мало обнадеживали, но на крайний случай в загашнике имелся запасной вариант: Карташов с бандой, на кого могли свалить убийство монахов.

Разъехались в час ночи.

Визитеров из Калуги дежурка отвезла в гостиницу, где им забронировали номера.

Утром в Калугу ушла докладная, а через час прокурор области отправил телетайпограмму в Москву:

«Генеральному прокурору Степанкову…

18.04.93 после окончания ночной праздничной литургии около 6 часов на территории монастыря Оптина пустынь (Козельск) на звоннице были убиты иноки Трофим (Татарников Алексей Иванович, 1957 г. р.) и Ферапонт (Пушкарев Владимир Леонидович, 1955 г. р.). Смерть обоих наступила от проникающего ножевого ранения. В 20 метрах от звонницы смертельное ножевое ранение получил иеромонах Василий (Росляков Игорь Иванович, 1960 г. р.). Неустановленный преступник оставил на месте происшествия шинель военного образца, в которой находился кинжал с выгравированными цифрами “666”, нож типа тесака, лезвие 64 см, на лезвии надпись “Сатана 666”, изъят фрагмент отпечатка обуви типа кед или кроссовок. Создана оперативно-следственная группа… Выдвинуты восемь версий, ведется их отработка… Прокурор области…»

Генеральный прокурор Степанков

Книга «Кремлевский заговор»

В Москве донесение прочитали без особого энтузиазма и рвение прокурора области вряд ли оценили. Степанкова в это время волновало другое. Его полоскали на суде гэкачепистов, обвиняя во всех смертных грехах. Ему ставили в вину выход его книги о «ГКЧП»[8]8
    Степанков В., Лисов Е. Кремлевский заговор: [Версия следствия]. М.: Огонек, 1992.


[Закрыть], чем он, как Генеральный прокурор, предвосхищал решение суда, чего делать не имел права. И гэкачеписты воспользовались оплошностью – заявили всему составу обвинителей отвод, а Генерального прокурора потребовали отправить в отставку. Так и сказали: если этот состав прокуроров в суде останется, они на вопросы таких горе-обвинителей отвечать не будут. А это уже бросало тень на всю прокуратуру. И людей из Кремля ляпсус Степанкова порадовать не мог. Вот о чем в это время болела голова у Генерального прокурора, и ему было не до убийства монахов. Ведь недаром говорят: своя рубаха ближе к телу.

10. Выстрел в Орлинке

Когда осмотр в монастыре находился в полном разгаре, в отделение милиции в поселке Сосенском, что в тринадцати километрах от Козельска, вбежал дачник. Он ехал с дачи, и по дороге его встретили и просили передать в милицию, что в деревне Марьино неизвестный вошел в дом лесника и стрелял в пол.

Рядовое событие не вызвало бы интереса у милиции: в лесу вокруг Сосенского мог бродить кто угодно, но весть об убийстве в монастыре уже разлетелась по округе, и приходилось действовать.

Поселок Сосенский

Дежурному по отделению попался на глаза старший оперуполномоченный:

– Эй, Таджик! – крикнул переведенному из Душанбе капитану Соснину. – В Марьино надо смотаться…

– Орлинку, что ли? – Опер, не обижаясь на кличку, произнес другое бытовавшее там название села.

– Да, туда…

– А что там?

– Да постреляли малость…

– Там каждый день стреляют…

Старший оперуполномоченный отнекиваться не стал. Сел на мотоцикл, завел и затарахтел в деревню. Ехал через лес и думал: «Здесь разве стреляют, вот в Душанбе стреляли по-черному». Припоминал события не столь давних лет. Тогда многим русским пришлось бежать из Таджикистана. Так и Соснин со своей семьей подался на историческую родину, и ему предложили место старшего опера заштатного отдела в еще более заштатном отделении. Выбирать не приходилось, и он продолжил служить в милиции в Сосенском.

На въезде в Орлинку увидел пятистенок. Здесь его ждали. Из калитки выскочил седовласый мужичок в потертом изумрудно-зеленого цвета кителе:

– Где ж вы запропастились…

– Да бывает, капитан Соснин, – показал красную корку.

Мужичок проводил милиционера по палисаднику на веранду, оттуда они зашли в сени и попали в горницу:

– Вот видите, дырка от пули… – показал на щелку в полу и на след обуви. – А это он ходил…

Бутылка

У окна охала бабулька.

– Загулял кто-то… – сказал Соснин.

Осмотрел горницу: погрома нет. Посмотрел на окна: стекла целы. Заглянул в чулан:

– Криминалом не пахнет, но все же…

Бросил планшет на стол и сел на скамью рядом:

– Ну, что было-то, рассказывайте…

– Бабка пускай говорит. У нее лучше получается…

– Ну, давайте, бабуля….

После сумбурного рассказа старушки Соснин вытащил из планшета листок:

– Давайте теперь по порядку. Сначала как вас звать?

– Марченко Пелагея Павловна… Родилась в Орлинке в 1923 году… На пенсии…

Соснин записал данные старушки и задал снова вопрос:

– Что случилось?

– Сегодня утром мы с дедом…

Старший опер слушал, уточнял, записывал:

«18 апреля 1993 года, примерно в 9 часов 15 минут, мы с дедом сели завтракать. Еще не прикоснулись к еде, как к нам в комнату вошел мужчина».

– Какой из себя? – спросил опер.

После объяснений записал:

«30–35 лет, роста примерно 165 см, телосложения среднего».

– Во что одет?..

Записал:

«На нем была надета рубашка темно-стального цвета, левый рукав оторван по плечо. На правом плече была видна ссадина багрового цвета, в виде той, что бывает при царапании ногтями. Под правым глазом такая же ссадина. Ссадины свежие».

«Откуда-то бежал», – подумал и спросил:

– Лицо какое?

Со слов бабули записал:

«Лицо круглое, голова лысая с редкими волосами, светло-русого цвета, борода русая с сединой, полукруглой формы, небольшого размера. Брюки в клетку серые, на ногах кроссовки белого цвета, грязные. В руках был обрез охотничьего ружья, двухствольного…»

– Что в комнате произошло? – спросил Таджик.

Записал:

«Когда он прошел в комнату, дед сказал ему: почему он зашел в комнату со взведенными курками. Он стал разряжать, и произошел выстрел с одного ствола. Заряд пробил доску пола».

У бабули затряслись руки, опер успокоил:

– Спокойнее, бабуля, гроза миновала…

– Вам легко говорить. У вас вон пушка есть. – Посмотрела на кобуру на ремне: – А у нас…

– Да он больше не заявится, поверьте… – сказал дежурную фразу.

Продолжал спрашивать и писать:

«Я пригласила его за стол, так как испугалась. На столе у нас была бутылка водки».

– Эта? – показал на четвертинку на краю.

– Да…

Опер писал:

«Он присел, дед налил ему, он выпил, закусил. Потом завязался разговор».

– Из оружия что-то было еще?

– Под рубашкой у него был патронташ. Дед спросил в отношении патрон, ведь обрез он положил рядом с собой.

Записал новые сведения, выяснял:

– А обрез какой?

– Да, а как же, я рассмотрела…

«Помимо срезанного ствола была срезана часть приклада, осталась только шейка приклада», – легло в объяснение.

– Что рассказывал?

Записал:

«В ходе разговора он сказал, что был на охоте и отобрал это ружье у них».

– У кого отобрал?

Бабуля пожала плечами.

– Как зовут гостя?

Из-под кончика ручки потянулось:

«За столом он назвался Николаем Николаевичем. Просидел минут двадцать и стал собираться. Перед этим он оставил у нас на столе маленькую бутылочку с этикеткой, на которой надпись латинским шрифтом… Потом он вышел. За ним следом вышла я».

«Осмелела», – подумал старшой и спросил:

– Куда направился?

– Он вышел на дорогу и пошел на основную трассу. Но куда именно, я сказать не могу.

– Ушел и все?

– Нет, перед уходом отдал деду двенадцать патронов…

– Да, шестнадцатого калибра, – встрял дед.

– И еще попросил что-нибудь из одежды. Я дала ему старую рубашку деда серого цвета. Просил еще фуфайку, но я не дала. Больше мне нечего сказать.

– Опознать сможете?

– Если его увижу, то смогу сказать…

Дал подписать объяснение.

– А где патроны? – Таджик повернулся к деду.

– Вот… – Дед показал на ящик в углу.

– Там и гильзы его… – сказала бабуля…

– Я все заберу… И эту бутылку… – сказал опер, пряча протокол в планшет.

– Забирайте, если надо…

Дед хотел еще что-то рассказать, но Соснин оборвал:

– Вы мне двух человечков найдите…

– Да тут их днем с огнем не сыскать… Деревня вымерла…

– Надо, деда… Мне нужны понятые, чтобы это хозяйство забрать…

– Да ступай на другой край, – завелась бабуля.

– Чего раскудахталась, сам знаю… – ответил дед, выходя из комнаты.

А бабуля ему вслед:

– Ишь, с койки не поднять… А ведь раньше бегал, как козлик…

Пока ждали дедка, Соснин рисовал на листке мужское лицо и спрашивал бабулю:

– Похож?

– Да, похож… Тольки малось борода шибко большая…

– Сделаем поменьше…

– А зачем это тебе, сынок?

– Это ориентировка…

– А он что, что-то натворил?..

– А что вас перепугал, этого разве недостаточно?..

– Да, ох как перепугал, ох как…

Вскоре дедок втолкнул в дом двух понурых старичков:

– Еле сыскал…

– Последние из могикан? – пошутил Соснин.

– А як же, нас по пальцам всех пересчитать…

Старший опер сел заполнять протокол:

«Мною… капитаном Сосниным… в присутствии понятых… произведено изъятие в доме Марченко Пелагеи Павловны… прож. деревня Орлинка Козельского р-на охотничьи патроны 16 калибра в количестве 12 штук, одиннадцать картонных гильз и одна гильза черного цвета пластиковая. Также бутылек… при изъятии Марченко пояснила, что данные вещи оставил неизвестный мужчина, назвавшийся Николаем Николаевичем, который был у нее дома 18.04.93 г. в 10 часу утра…»

Не обученные грамоте понятые-старички вместо росписей в протоколе поставили крестики.

Соснин патроны и гильзы собрал в пакет. Бутылку осторожно завернул в бумагу и сунул туда же.

– А лаптю… – Дед показал на след обуви.

– Не все сразу… Вы ее только не затрите… Если понадобится, снимем…

Теперь он оперским нюхом почувствовал, какой опасный тип объявился у них под Сосенским.

Уезжал затемно.

Видя, какую ценную информацию получил, сразу погнал в Козельск в отдел. Когда добрался до отдела, никого из руководства не оказалось, лишь слонялись по коридорам задержанные и канючили у дежурки, просясь отпустить их на свободу, а капитан-дежурный им повторял: «Вот сейчас начальник приедет и отпустит». Но что-то начальник не приезжал. Никто не знал, что уже и начальник козельской милиции, и гости, которые прибыли из Калуги, давно разъехались.

– Отдашь лично Зубову, как появится… – Выложил на стол перед дежурным бумаги: – Здесь объяснение с протоколом.

Поставил на стойку пакет.

– Что там у тебя звенит? – спросил дежурный.

– Да четвертинка…

– Давай на двоих… – засветился дежурный и полез в пакет.

– Руки! А то отпечатки сотрешь…

– Таджик, да давай «квакнем»…

– Ты пойми, ее уже «квакнули»… И патроны…

– Хм, чьи?

– Убивца…

– Какого, оптинского?

– Может, и оптинского…

– Так тот с ножом…

– А вот его портрет, – не ответил Соснин и из бумаг достал и положил сверху листок с рисунком.

– Слухай, ты что? Там мечи, ножи, а здесь «пушка». Если каждый выстрел к монахам присобачить, знаешь, что будет…

– Все, я тебе отдал, – разозлился Соснин, – а там как знаешь…

– Ладно, – бросил дежурный.

Кряхтя собирал бумаги и гремел пакетом.

Он себя не утруждал. Его дежурные сутки кончались в 8 утра и возиться с материалом все равно придется его сменщику. И крикнул снова скопившимся около дежурки задержанным:

– А ну, пшли… Вот начальник приедет…

В первую после гибели монахов ночь погружалась Козельская земля. Спряталась за реку Жиздру в сосновый лес Оптина пустынь, темнотой наводя страх на тех, кто укрылся в кельях монастыря, кто не мог уснуть в домах вокруг обители, кто боялся потушить свет в квартирах в Сосенском и Козельске. А кто-то усердно молился, и тени всю ночь напролет склонялись в окнах. Вымерший мир нарушал храп милиционеров, заснувших во вратах Оптиной. За день они так намотались, что свалились с ног и спали беспробудным сном. Вернись убивец в эту ночь, он бы мог принести еще больше бед братии и обители.

Часть вторая
19—20 апреля 1993 года

1. Хлопоты в милиции и в монастыре

Уже пробежали на службу монахи; уже телетайпом улетела информация об убийстве в Москву; уже увезли вещдоки на экспертизы в Калугу; уже разъехались визитеры из нее – кто в милицейский отдел, кто в монастырь; уже проснулись запертые в коридорах милиции бедолаги; уже сам начальник милиции Зубов прошмыгнул в свой кабинет и, протирая глаза, читал донесение старшего опера, разглядывал рисунок стрелка, пытаясь связать выстрел с убийством монахов; уже члены «банды» замерли в камере, ожидая решения их судьбы.

Прокурор-криминалист Грищенко в милицейском кабинете расчесала копну волос на голове, попрыскала и закрепила волосы лаком, выкурила папиросу, разложила бумаги на столе, приготовилась к трудному дню:

– А БОМЖ темнит… Надо Мортынова попросить, пусть о нем побольше выведает…

БОМЖ оказался крепким орешком и покоя прокурору-криминалисту не давал.

А в монастыре шерстили. Вытряхивали все наизнанку. Выплыла масса нарушений. Люди приезжали в обитель и жили без прописки. В ней принимали кого ни попадя. Одного приняли по свидетельству о восьмилетнем образовании, другого – по копии паспорта, третьего – по справке с ЖЭКа. Полнейший беспредел в соблюдении паспортного режима.

Послушники с монахами

Когда милиционеры пришли к коменданту общежития, он оказался пьян.

Начальник милиции Зубов зверел:

– Мы сколько раз твердили наместнику Венедикту, игумену Мелхиседеку: наведите порядок…

Бежавший за ним вприпрыжку начальник паспортного стола поддакивал:

– Да все по-прежнему!.. Не внемлют!.. Вот и аукнулось!..

Вскрылось и то, что монахи давно просили выставить пост в обители. Ведь мало ли кто может прийти. Но за малочисленностью милиции монастырю отказывали.

– Нам бы банк уберечь! – отбивался Зубов.

Монахи припомнили начальнику его слова, а тот разводил руками.

Милиция валила на обитель, обитель – на милицию.

Мортынов снова устроился в надвратной. Его вовсе не задевала второстепенная роль в расследовании, хотя он и возглавлял следственную группу. Пальму первенства он с легкостью отдавал Грищенко, пусть она возится с основным подозреваемым.

Вот опер завел в комнату сухопарого парня и шепнул следователю на ухо:

– Подельник… Его трудовую в бушлате БОМЖа нашли…

Мортынов снова допрашивал:

– Фамилия…

– Суслов Андрей Дмитриевич… Родился в 1964 году в Ленинграде… Временно не работаю…

«По-старому: тунеядец».

Амвросий Оптинский

Трудно сказать, сколько тунеядцев отправил в места не столь отдаленные Мортынов в пору советской власти, когда до прокуратуры брушил дознавателем в милиции. Теперь в слове «тунеядец» звучало даже что-то почетное, и «тунеядцев» никто не трогал.

Суслов проговорил:

– Я послушник Оптинского монастыря…

«Почетный тунеядец».

Мортынов записывал:

«…в монастыре я с 1991 года. Работаю в издательском отделе. Выпускаем книги. Живу в келье, где обитали по шесть-восемь послушников. Число послушников часто меняется».

– И что ж вы выпустили?

– Вот, выходят из печати Жития Амвросия Оптинского[9]9
    Схиархимандрит о. Агапит (Беловидов). Жизнеописание в Бозе почившего Оптинского старца иеросхимонаха Амвросия. М.: Печатня А.И. Снегиревой, 1900.


[Закрыть].

– А кто это – Амвросий?

– А вы разве не знаете? Старец наш…

Следователь покраснел и резко перешел к главному:

– Александр Карташов появлялся в монастыре?

Выслушал ответ и записал:

«Примерно месяц со мной в келье проживал Карташов. Отношений с ним не поддерживал. Что-то сказать о нем не могу, так как он мне о себе не рассказывал. Другие послушники говорили, что он около одиннадцати лет лежал в психушке. Его все жалели».

Сведения о психиатрической больнице настораживали. С психами приходилось быть предельно осторожными.

Записывал:

«Примерно три месяца назад Карташова из монастыря выгнали. Из-за чего выгнали, не знаю, так как в это время находился в экспедиции».

– А что Карташов делал в монастыре?

– Его поставили работать в кочегарке, но он работал там, где хотел… – отвечал сотрудник издательского отдела.

– А чем-то он выделялся?

– Иногда курил. А это в монастыре запрещено.

– А где вы хранили документы?

– Почему это вы спрашиваете?

– Спрашиваю, значит, надо. – Мортынов хлопнул по столу ладонью.

На звук в дверь заглянула голова опера, но следователь махнул рукой, и голова скрылась.

Суслов:

– Мои документы находились среди моих вещей в келье. Это паспорт, трудовая книжка.

– Но вашу трудовую нашли в бушлате у Карташова…

– А я при чем?

– Почему она там оказалась?

– Почему моя трудовая оказалась у Карташова?

– Да-да.

– Я не знаю.

«Мог сам подбросить или что-то недоговаривает…» – подумал важняк и спросил:

– Когда видели ее последний раз?

Сотрудник издательского отдела задумался:

– Последний раз ее видел… давно, когда приехал в монастырь.

– А почему?

– А зачем теперь она мне…

– Ну да, вы же отвержены от мира…

– Жизнь, как у монахов-затворников…

– А когда снова в монастыре появился Карташов?

– Около недели назад, не больше…

Мортынов записывал показания:

«В чем он был одет, я не помню, так как не обращал на это внимания. Но одежда у него была не особо хорошая. До 18 апреля 1993 года Карташов несколько раз заходил в мою келью, сидел на стуле, молчал и затем уходил. В последний раз я видел его вечером 17 апреля 1993 года, когда он пришел и попросил Евангелие. Так как Евангелия у меня не было, я обещал ему достать».

– Расскажите про восемнадцатое апреля.

– Я пошел в храм. Во время службы, во время крестного хода, в перерывах службы я, иноки Трофим, Ферапонт и диакон Лаврентий на звоннице звонили в колокола. Когда были перерывы в звонах, я ходил в храм и пел там. После окончания службы мы еще минуты три звонили, а затем я пошел в храм тушить лампады. Трофим и дьякон пошли в трапезную.

– А Ферапонт?

– Инок Ферапонт последний звон с нами не звонил. Куда-то ушел. Служба закончилась около пяти часов утра. Примерно полчаса я находился в храме. Затем пошел в трапезную, там поел и пошел к отцу Мелхиседеку в лазарет. Там собирался издательский отдел. Отец Мелхиседек был у наместника, а мы пили чай.

Сотрудник издательского отдела уточнял:

– Когда я шел в лазарет, где потом пили чай, около звонницы встретил инока Трофима. Трофим предложил вместе с ним позвонить в колокола. Я отказался.

– Почему? – спросил Мортынов.

– Как, я же сказал: шел в лазарет…

«Повезло парню». – Следователь оглядел послушника с ног до головы: а так был бы четвертым.

– Сколько времени тогда было?

– Времени было примерно пять пятьдесят…

Мортынов слушал и записывал:

«В лазарете вместе со мной пили чай Николай Степанов, врач Владимир, приезжавший в гости к нашему врачу, Михаил Горюшкин – экспедитор издательского отдела. Врач проживает в здании, соседнем с лазаретом. Когда мы стали пить чай, то услышали звук большого колокола, остальные колокола слышны не были. Примерно в 6.20 в лазарет прибежали несколько женщин и сообщили, что на звоннице убиты Трофим и Ферапонт. Время я запомнил, так как мы запаздывали на службу в скит. Уточняю, что с нами пил чай Евгений Лукьянов. После этого я сбегал домой к врачу, разбудил его, сообщил о происшедшем и вместе с ним побежали на место происшествия. На звоннице лежал только Ферапонт. Трофима уже унесли… Я находился в шоке…»

Когда сотрудник издательского отдела выходил, в дверь заглянул опер и многозначительно помахал наручниками, ожидая команду, но вместо команды прозвучало:

– Пусть идет…

А про себя Мортынов подумал о козельском оперке: «Землю роет…»

Он понимал, что опера спрашивали за раскрытие преступления и тот готов был из кожи вон лезть, лишь бы на кого-то повесить убийство.

Мортынов теперь допрашивал паломницу.

– Солдатова Галина Викторовна… Родилась в 1937 году в Москве… Пенсионерка… проживаю в Москве…

Записывал:

«…Приехала в монастырь 16 апреля… Ночевала в храме, где и остальные…В субботу 17 апреля на обед пошла в трапезную. Сидела с краю стола. Услышала голос мужчины, который потребовал добавки горохового супа. Повернулась к мужчине. Он одет в шинель, среднего роста… небрит… на лице раздражения от бритья… Взгляд презрительный, ненавистный… Взяла кастрюлю. Сходила на кухню, сказали: добавки не дают. Вернулась и сказала, что супа нет. Он ничего не сказал, а посмотрел ненавистным взглядом… После обеда видела, как он пошел в сторону Козельска… Во время пасхальной службы в храме в час ночи видела мужчину, он стоял спиной к алтарю и передавал свечи. На лице у него была усмешка, он улыбался с ехидством…»

Перед Введенским собором

«Еще подозреваемый?» – обдало Мортынова, и он спросил:

– Карташова знаете?

– Да откуда? – произнесла москвичка, вставая.

«Мужчина в шинели, небрит, раздражения на лице, с ненавистным взглядом…» – повторил слова паломницы, когда та выходила, и снова заглядывал опер:

– Ее отпускать?

– Если понадобится, вызовем…
Постепенно вырисовывалась картина того, что происходило в кровавую ночь в обители, куда мог прийти кто угодно и откуда угодно, и среди пришедших оказался убийца, может, не один. Подозрение могло упасть на многих, на того же сотрудника издательского отдела; на кого-то из духовных лиц, с которыми у монахов могли возникнуть трения; на паломника – мог задумать страшные дела; паломницу – нанять злодеев. Мортынов не мог исключать любую версию, которая бы имела под собой хоть какие-то основания.

Голова распухла.

Выходил из комнаты в приемную, звонил в милицию, звал Грищенко, обсуждал с ней новые подробности, говорил о Карташове, что лечился в психушке, может, одиннадцать лет… и возвращался.

Перед Мортыновым, забросив ногу на ногу, с которой свисала на пол черная материя подрясника, сидел священнослужитель.

Следователь спросил:

– Как звать-величать?

– Дьякон Лаврентий…

– А в миру?

– Фомин Сергей Иванович… Родился в 1960 году в Жуковском Московской области… Холост…

– Работаете где?

– Пока нет…

«Поп-расстрига», – подумал Мортынов, записал в протоколе:

«временно не работает».

И дальше:

«…Я обитаю в монастыре Оптина пустынь… с годовым перерывом, уже пять лет… На пасхальные праздники обычно составляется список монахов, которые будут отбывать послушание на звоннице. Я попал в этот список».

«Выходит, дьякон здесь осел…»

Лаврентий:

– Первый звон был во время крестного хода. Затем звон был во время чтения Евангелия и последующий около пяти часов утра, после окончания службы. Первые два звона исполняли я, Трофим, Ферапонт и Суслов.

«Сотрудник издательского отдела».

Дьякон:

– Последний звон звонили все, кроме Ферапонта, который куда-то ушел. Последний звон был продолжительным, минут 10–15… Во время предпоследнего звона народу около звонницы между храмами было уже мало.

– На кого-нибудь обратили внимание? – спросил Мортынов.

Выслушал ответ и записал:

«Во время последнего звона к звоннице подходил мужчина, возраст примерно 40 лет, рост средний, короткая стрижка, волосы темные. Или была небольшая бородка, или ее вообще не было. Верхней одежды на мужике не было (куртки, пиджака). На нем брюки узкие, свитер, ботинки. Цвета одежды я не помню. Он подошел к звоннице и остановился со стороны спины. Затем медленно пошел мимо забора по часовой стрелке. Некоторое время постоял около Трофима. Затем он обошел полностью вокруг звонницы и вновь остановился напротив меня. Затем медленно присел на корточки, что-то высматривал. Затем встал и куда-то ушел. Все движения мужчины были медленными и у меня вызвали подозрение».

Мортынова разбирало: «Стоял за Трофимом. Примерялся? Приседал на корточки. Высматривал? Замышлял? Был не в себе?»

Лаврентий продолжал:

– Мы закончили звонить и пошли в трапезную…

Дальше Мортынов писал:

«Я находился там около 15 минут и в 5.35 до окончания трапезы пошел в свою келью, которая расположена в том же здании. В келье я пробыл до 5.50 час., а затем вышел на улицу и пошел через ворота по направлению к скиту на службу. Ворота были прикрыты. У ворот стояло несколько человек дежурных с повязками из числа паломников. Я пошел в скит… Примерно в 6.10—6.15 час., когда служба в скиту началась, позвонили из монастыря и сообщили об убийстве монахов, а когда служба заканчивалась, то сообщили о поминовении убиенных Ферапонта и Трофима и за здравие Василия. В монастырь я вернулся в 10 часов».

– Давайте уточним, кто служил в скиту?

– В скиту вели службу регент-послушник Михаил, Николай Николаевич – послушник и иеродьякон Елизар. Служили отец Михаил, протодьякон Рафаил и Кларнок… После сообщения из монастыря о происшедшем в скит стали подходить монахи и миряне…

На службе

Когда дьякон расписался в протоколе, то спросил:

– Я свободен?

– Да, идите…

Заглянувший опер проводил дьякона вопросительным взглядом. Ему не нравилось, что никого не задерживали. Он приводил людей, которые в прошлое утро были с убиенными и могли оказаться причастными к убийству, а их отпускали. Его работа как бы шла впустую.

«Орден рвется получить», – подумал Мортынов.

Его озадачили. Кто мужчина, которому не дали горохового супа? Который ходил вокруг звонницы? Стоял за Трофимом? Приседал?..

За хлынувшим потоком информации все труднее было уследить, все труднее в нем разобраться. И теперь нужны были веские улики, чтобы заниматься определенным фигурантом, а не распыляться, не бежать за каждым, вызвавшим подозрение, а пусть и упуская что-то, нацелиться на одно и бить в одну точку.

Когда он работал в дознании, мог в день закончить несколько дел. Стоило к нему привести злостного тунеядца, он его отпускал с уже законченным уголовным делом: три месяца прошлындрал без работы, получил предупреждение, за месяц не трудоустроился, и – поехали в суд, а оттуда – в колонию. А тут трое убиенных, нож, меч, шинель, кепка, следы обуви, на БОМЖа показали собачки, говорили о грозившем на кухне мужике, о другом, высматривавшем что-то на звоннице, еще один в Сосенском стрелял…

Голова шла кругом.

Когда в опустевшую комнатку Мортынова зашел опер, он подозвал его пальцем, словно желая ему что-то шепнуть, и когда тот склонился, схватил его за ухо и медленно поворачивал:

– А ты, паскудный мальчишка, хочешь меня под монастырь подвести… Наручниками машешь… Уже «банда» в отделе сидит… А ты еще, еще, – с силой довернул ухо, – ни хрена не работал…

Восстановление звонницы, где убили иноков

Опер вырвался, отскочил, как ужаленный:

– Я, я, – задыхался. – На вас рапорт, рапорт напишу!

– Кишка тонка!

Как ни пыхтел опер, но вскоре остыл. Важняк вел уголовные дела не только на мирских, но и на милиционеров, и с ним шутки были плохи.

За окном стучали молотки. Звонницу застилали новыми досками, а со снятых паломники и насельники отпиливали, отламывали, отщипывали долотом святыни – кусочки с пятнами крови убиенных монахов. И снова звучали колокола с еще большей силой, вопреки тем, кто хотел их заглушить. Не получилось.