Текст книги "Убийство в Оптиной пустыни"

4. Второй день суда 1 декабря 1993 года

На следующий день, рано утром, к Рогчееву зашел Мортынов.

– Явился – не запылился, – недовольно проговорил судья.

– А что это вы так?..

– Что ты мне подсунул?.. – бросил взгляд на тома на столе. – Там одни белые пятна… Кто приезжал к Аверину перед нападением? Кто ходил вокруг звонницы? Что там в Киеве за сатанисты? – выпалил собиравшуюся со вчерашнего вечера тираду.

Мортынов резко сказал:

– А флаг вам в руки!!!

Его самого измучили эти вопросы.

– Ладно, что там у тебя? – помягчел Рогчеев.

– Да вот, москвичи никак не угомонятся, – протянул запрос. – Прислали писулю отобрать у Аверина образцы почерка…

– Зачем?

– Его по убийству Меня отрабатывают…

– О боже! Банду нашли…

– Во, и я об том же… Только кто в ней пахан? Аверин-то исполнитель…

– Не знаю, – развел руками Рогчеев.

Поставил визу на запросе: оформить разрешение.

Встал.

– Все, бегу! – Схватил тома под мышку. – Народ уже собрался…

Не поспевая за Мортыновым, бросил ему вслед:

– Может, придешь, дашь показания. Зал номер…

– Боже упаси! – как отрезал следователь.

Он теперь и мысленно избегал обращаться к делу.

Аверин (слева) на границе

Следователь исчез в одном крыле суда, Рогчеев – в другом.

Он сбегал по лесенке и бубнил себе под нос:

– И чего это москвичи заколготились? Он же «невменяем». Не соображал ни раньше, ни теперь, какие «образцы»…

В зале два ряда заполнили свидетели.

Когда судья с заседателями расселись за столом президиума, секретарь доложила:

– Явились… – Минуту перечисляла фамилии явившихся и минуту, кто не явился: – Не явились…

Судья повеселел:

– Явка неполная, но приличная. А то вчера четыре душонки…

На что прокурор заметила:

– Пришлось автобус с ОМОНом в Козельск послать. Все сразу нашлись…

Судья при слове «ОМОН» прокашлялся и спросил:

– А потерпевшие?

Секретарь ответила:

– Снова нет… Видимо, повестки не дошли…

– Ну, будя-будя… – Судья обратился к залу: – Продолжаем слушание дела… Всех свидетелей прошу покинуть…

Люди столпились у выхода, направляясь в холл.

Судья продолжил:

– С кого начнем?

Прокурорша Полищук:

– С родни Аверина…

Судья посмотрел на сидящего с закрытыми глазами адвоката:

– Человек утомился…

Потом заглянул в списочек:

– Позовите мать обвиняемого Аверину Татьяну Ильиничну…

Зашла коренастая женщина и, видимо, не в первый раз участвуя в суде, сразу прошла к тумбе.

Теперь секретарь записывала ее показания:

«Свидетель Аверина Татьяна Ильинична… 1935 г. р… Сын поступал учиться на шофера в училище на территории монастыря в Оптиной пустыни… После работал шофером в колхозе “Дружба”… шофером в райпотребсоюзе… стал учиться на киномеханика в Калуге… После училища работу в деревне не предоставили. В Каменке он не хотел работать. Стал работать шофером на молокозаводе…»

Рогчеев изучающе смотрел на женщину… Он хорошо помнил восьмерых приговоренных им к расстрелу чьих-то детей, и теперь перед ним вставал вопрос: будет ли девятый.

Магазин «Калуга»

Секретарь записывала:

«В это время поехал с другом в Москву, в институт имени Ганнушкина, где лечился месяц. Написал, чтобы его забирали, т. к. вылечился. Мы его забрали. Поработал в колхозе. Сказал, что слышит голоса. Стал плохо спать. Вскакивал ночью. Чтобы не снились кошмары, стал ночью читать… Странности после армии… В Бога стал верить в 1988 году. Он говорил, что в Афганистане его спас Бог».

«На войне».

Адвокат вдруг захрапел.

Судья секретарю:

– Разбудите защитника…

Секретарь подошла к Восиленко и постучала по спине, тот вскочил:

– А, я, выступать?..

Судья:

– Нет, еще рано…

Секретарь вернулась за столик, писала за Авериной:

«Когда учился в Калуге, ходил в церковь. Ходил по Калуге, проповедовал, что он святой. В той жизни был Лениным».

«Напроповедовался… Иисус Христос – Ленин».

Слева Аверин Николай Кузьмич

Секретарь:

«В 1989 г. стало хуже…. Преследовали голоса… Появились галлюцинации… Сын говорил, что Бог над ним издевается… Перестал верить в Бога, возненавидел его… Дважды лечился в психбольнице в Калуге…»

– Кто лечился? Я не лечился… – вырвалось у адвоката.

Судья:

– Защитник, будьте внимательны…

Секретарь продолжала:

«Дома имел иконы… Перед едой молился… По праздникам и выходным ходил в церковь… В конце 1989-го перестал верить в Бога, а стал верить в Сатану…»

«Корчил из себя…»

Секретарь писала слова матери:

«Я сказала: это болезнь, нужно лечиться… Он: ничего не понимаешь, со мной разговаривает Бог… Я возила сына в Ригу к экстрасенсу, возила к колдуну, ничего не помогало. Два раза сын резал вены».

«Кому мальчишеская забава, а для кого кое-что посерьезнее».

Страсть мальчишек брататься перед призывом в армию знакома каждому судье.

Секретарь записывала:

«Никому не угрожал… С монахами Оптиной пустыни связан не был. Когда Николаю стало плохо, ему говорили: “Попы тебе помогут”. Он обратился в монастырь за помощью. Ему ответили грубо: “Молись”. Он сказал, что молится. Сыну сказали, что мало молится. Он не стал больше молиться Богу и ездить в монастырь».

«А что, с ним должны цацкаться?»

Секретарь записывала дальше:

«Спиртное стал употреблять понемногу с 1989… Чтобы спать и не слышать голоса… В 1991 году лечился в психбольнице в Калуге… После начал вести себя нормально, с год не пил спиртное… Он встречался с девочкой, все было у него нормально…»

Восиленко поводил носом, словно вынюхивая что-то.

Судья спросил про события на Пасху.

Секретарь записала за Татьяной Авериной:

«О происшедшем в монастыре мы узнали сразу, но никак не связывали с Николаем… Перед происшествием… 17 апреля сын помог сестре убраться на террасе. Сам повесил тюлевые шторы. Мы поужинали в 11 часу, его уже не было… Сын после 17 апреля дома не появлялся. Я думала, что уехал к женщине в Калугу… Меч, звездочку, обрез у сына не видела. По поводу оружия ничего сказать не могу…»

Аверина под возобновлявшийся и тут же прекращавшийся храп защитника рассказала, как ей показали найденные у звонницы вещи, и она опознала бескозырку сына… Как сумку и бескозырку опознали родные… Что не оказалось дома одной шинели.

Прокурор вскакивала и показывала на защитника:

– Ну это же невозможно!

Судья поводил рукой:

– Тише-тише…

Замена защитника могла затянуть дело.

Когда Аверина закончила, Полищук громко спросила:

– Скажите, ваш сын с сатанистами был связан? Может, он чье-то задание выполнял…

Аверина:

– Ни с какой религиозной организацией не связан. Не было у него таких знакомых…

– А в Киев ездил?

– В Киеве он не был.

– Вы говорите, в церковь ходил, а мне говорят – в Волконском от нее рожки да ножки…

– Да, рожки и ножки… Николай в церковь ходил, когда жил в Калуге.

Прокурорша посмотрела на судью:

– Вот видите, а игумен нам тут…

Все-таки пришлось объявить перерыв. Адвокат в буфете выпил стакан крепкого кофе и пришел в чувства, и заседание продолжилось.

Допрашивали родню. Выслушали брата Аверина Николая, Игоря. Рассказ его мало чем дополнял рассказ матери, но судье особенно запомнилось, что Аверин Николай продавал водку на дому, но сам не пил; что верил в Бога, но потом перестал; что хотел покончить жизнь самоубийством, Игорь пытался его переубедить, но потом сам понял, что в жизни ничего хорошего нет; что любимое число у Николая – три «6»…

Муж сестры Аверина, Мосин Геннадий, говорил о ружье, о бескозырке, которую опознал. Схитрил и умолчал про пропажу патронов, боясь самому попасть под раздачу, и все спрашивал судью: «Сколько Николаю дадут?», на что слышал: «Вопросы суду не задают…»

Тетка Аверина, Найкина, старалась выгородить себя и привирала:

– Мне показали фоторобот убивца… Я сказала, что похож на племянника… Мне сказали, чтобы позвонила в милицию, если появится… Неделю его не было…

Но потом говорила, как было на самом деле:

– Пришел утром… когда готовила еду поросенку… Сказал: «Два дня не ел, не спал»… Я накормила… Сказала, что же он наделал, убил трех монахов… Он: «Сам не знаю, хотел сделать хорошее, а откуда-то появился третий, и я его зарезал…»

От слов: «сделать хорошее» в зале ахнули.

А адвокат причмокнул.

Тетка путалась-выпутывалась:

– Он лег… Сидела, разговаривала, он говорил, что хотел пойти в милицию и сознаться, что убил монахов, но откуда-то взялся третий. Ругал Бога. Сказал, что жизнь его окончена, жизнь его на небесах… Сказал, что пойдет домой и застрелится. Когда уснул, решила позвонить матери с отцом. Через десять минут приехала милиция. С ней был отец Николая. Его увезли…

Рогчеев по ходу допросов листал тома.

В списке свидетелей ставил галочки и приглашал следующих.

Свидетель Карнаух Игорь:

– …я на дне рождения… приехал на «Яве»… Николай попросил отвезти: «Мне очень нужно в Козельск…» Я сказал: «Возьму шлем и поедем»… Я выпил стопку водки… Когда доехали до Козельска, он попросил в монастырь… Но я не доехал, так как дальше стоял пост ГАИ: «Извини, дальше не поеду…» Он слез… Я уехал…

«Поддатенький, – улыбался судья. – А от следователя скрыл».

Свидетель Баева Антонина:

– …я работала в магазине «Калуга»… мужчина в плаще просил выгравировать на ноже три «6»… Спустя месяц, как прошел фильм об Омэне. Мы еще поговорили об этом фильме… Одна организация хотела на названии выгравировать «666», но милиция не разрешила, и они заменили «6» на «8»….

Фильм ужасов «Омэн…» принес много бед.

Свидетель Гусева Татьяна:

– …я гравер в магазине «Калуга»… приходил, просил выгравировать «666»…

Свидетель Бетев Василий:

– …приходил Аверин… поточить заготовку… у нас точат лопаты и всякое прочее… вышел с заточенной пластиной…

Хотел кое-что скрыть, но судья поинтересовался:

– Вы разве так говорили на предварительном следствии?

Бетев оправдывался:

– Я забыл, Аверин несколько раз ударил ножом по столу. Мой напарник его остановил…

И разревелся, как мальчик, и пробормотал:

– Простите, я больше не буду…

Рогчеев посмотрел на часы и поинтересовался:

– Успеем до обеда еще одного допросить?

Адвокат широко открыл глаза:

– Успеем!

Судья попросил:

– Позовите отца обвиняемого – Аверина Николая Кузьмича…

Аверин-старший облокотился на тумбу и рассказывал:

– …У меня пять детей… Николай третий по счету… 24 апреля мне позвонила Найкина и сказала, что Коля у нее. Я заехал в милицию. Там заставляли меня надеть бронежилет, сказали, что Николай может стрелять… Дома у сына я не видел холодного оружия… Я не боялся, что он меня застрелит… Я вошел в дом за Найкиной. Сын спал на кровати. Я позвал Зубова. Он прошел к Николаю. Потом Зубов мне сказал, что в ногах у сына лежал обрез, показал его мне.

Судья посмотрел в список:

– А Зубова вызвали?

Секретарь:

– Его в списке нет.

Полищук:

– Даже не допросили главного героя…

– Главный герой-то вот! – Судья показал пальцем на Аверина-старшего.

И, захлопнув том, воскликнул:

– Война войной, а обед по расписанию! Встречаемся через час тридцать здесь…

Восиленко потянулся:

– Хавать пошли…

А ему заседатель:

– А, похмелиться?

В 14 часов 30 минут заседание продолжилось.

Свидетель Касатов Михаил рассказывал:

– …я продал шинель Николаю за бутылку водки…

Свидетель Тазов Александр:

– …я продал Аверину за тысячу рублей солдатскую шинель…

Свидетель Юров Николай:

– …я продал Аверину за бутылку водки солдатскую шинель…

«Коллекционер…»

Свидетель Дудров Виктор:

– …у меня на дне рождения Карнаух… Пришел Аверин и Карнауха просил отвезти… потом уехал…

Судья:

– Следующего пригласите…

Секретарь вышла в холл и вернулась:

– Все…

Судья пробежал по списку:

– Остались… Что-то военврачи не явились… Такая вот у нас дисциплина в армии… А как по… – чуть не выдал: «По Белому дому стрелять», – тут они мастаки… Паломниц нема… Монахинь… Да из монахов один Артюхин… Ладно, какие будут предложения? Можем окончить судебное следствие в отсутствие неявившихся свидетелей?..

Вот тут-то и нужен был игумен Мелхиседек, который бы отстаивал интересы обители, потребовал бы вызывать и вызывать свидетелей всех до одного, искать заказчиков, сатанистов, наводчиков. Если надо, позвать братию. Не умерли бы, приехали и крестным ходом обошли бы суд…

Но ни его, никого из братии не было.

Не поспели потерпевшие: брат Трофима, мать Василия, отец Ферапонта. Их бы дождаться.

А призванный защищать убийцу Восиленко боролся со сном после буйной ночи в консультации.

Полищук:

– Давно пора кончать…

Судья:

– Будете оглашать материалы…

Полищук взяла три тома, перелистывая страницы, что-то бубнила себе под нос, что различались лишь редкие слова и фразы «акт…», «психически больной», «нуждается», мусолила заключения экспертиз, звучало: «трупные пятна», «порезы», «отпечаток пальца»…

А потом вернула тома судье.

«И все?» – сверкнули вопросами глаза заседателей.

Даже судья хотел что-то сказать…

Может, огласить хотя бы показания убийцы, хотя бы одно, чтобы расшевелить участников процесса, который еще мог свернуть с проторенного пути, прочитать то же письмо отца инока Ферапонта, разведчика в войну, который просил высшей меры наказания, а если нет, то чтобы содержал его, больного, лишенного помощи убиенного сына, и смотрел открыв рот на Полищук, которая стала причесываться, и на кителе выступили грелки-груди…

На адвоката даже смотреть не стал: ему все до лампочки…

Помолчав минуту, Рогчеев сложил руки сверху томов и произнес:

– Судебное следствие закончено. 3 декабря в 14 часов прения сторон… Доведите до защитника…

Секретарь подошла к Восиленко и громко произнесла в ухо:

– Уважаемый, прения…

– Я готов! – Тот снова резко поднялся.

– Да не сегодня…

– А-а… Всегда готов… – бросил и сел.

Женщина-заседатель зажала ротик от смеха, а мужчина-заседатель позеленел.

5. Судейская отмазка

Рогчеев долго не мог собраться с мыслями. Обычно до прений садился за стол и сразу начинал писать решение, а тут не лежала душа. Он даже при таких обстоятельствах мог поставить акт комиссии психиатров под сомнение, тряхнуть стариной и вынести обвинительный приговор и тогда уж точно подвести под вышку Аверина… Если на то пошло, объявить судебное следствие продолженным и вызвать в суд не только Мортынова, но и членов комиссии, докторов-профессоров и допрашивать, мог назначить повторную психиатрическую экспертизу в любом другом учреждении, может, там дадут иное заключение, хотя особо рассчитывать на это не приходилось; мог вытаскивать в суд всю козельскую милицию, вдруг выплывет еще фигурант, пусть Аверин останется невменяемым, но тот получит сполна… Мог надеться на самый фантастический ход… Как говорят, надежда умирает последней…

Крестный ход

Ему хотелось махнуть шашкой…

Но времена, когда махали шашкой, канули в Лету…

И махать значило, что и по тебе могут махнуть…

А этого ох как не хотелось…

И он сел писать проект не обвинительного приговора, а определения…

Чтобы после прений сторон осталось его только дописать и огласить.

Когда в суде мучился с мыслями Рогчеев, в прокуратуре в кабинете криминалистики закрылись следователь Мортынов, прокурор-криминалист Грищенко и следователь Сенищев. Мортынов на этот раз изменил своему правилу и поднимал стакашек. За что они пили? Думаю, догадается каждый. А в монастыре монахи совершали крестный ход, взывая к Всевышнему вразумить судью и воздать всем «сестрам по серьгам».

Третьего декабря, в 14 часов, в областном суде начались прения.

Прокурор Полищук стояла в парадном кителе, в белой рубашке и при галстуке.

Она обратилась:

– Уважаемые судьи! В день Пасхи… на территории монастыря… убиты три монаха…

Народные заседатели замерли, слушая речь.

Полищук:

– Органы следствия… установили… Аверин… душевнобольной… в момент… опасного деяния… невменяем… Вывод следственных органов однозначен! – Как отрубила.

Народный заседатель закатил глаза.

Народная заседатель схватилась за сердце.

Полищук продолжала:

– В деле имеются бесспорные доказательства того, что именно Аверин совершил убийство… хранил и носил обрез… сделал нож… меч… метательную звездочку…

Судья то клонил голову от потока наскучивших слов, то внимательно вслушивался, словно ожидая услышать что-то дельное, то нервно что-то искал в томах.

А прокурорша продолжала:

– Хотя Аверин на предварительном следствии обстоятельно и подробно рассказал, каким образом он убивал, по каким мотивам, но закон не придает доказательственного значения показаниям душевнобольного человека…

Лицо мужчины-заседателя вытянулось, брови и рот изогнулись.

Заседатель еще больше округлилась, пытаясь понять прокурора.

А Рогчеев вперился в адвоката, словно тыча ему: слухай, это твое!

А тот что-то перебирал в бумажках.

Полищук зачитывала:

– Основу доказательств… составляют… кепка… солдатская шинель… кинжал… нож… гравировка на них «666»… «Сатана…»… Эти вещи оставлены лицом, совершившим убийство… Они принадлежат Аверину… Об этом говорили родные… Отпечаток Аверина на рукоятке меча… Мы узнали, где он изготовил его… Кто отвез Аверина в монастырь…

Прокурор, как примерная школьница, повторяла то, что слышали в суде, десятки раз на предварительном следствии.

И вот:

– В действиях Аверина имеются признаки преступлений, предусмотренных… Комиссия экспертов… что Аверин страдает… душевным заболеванием… Опасные действия совершены психически больным человеком и не могут быть поставлены ему в вину и потому не являются преступлением…

– Вот это да! – вырвалось у мужчины-заседателя.

Стул под ним треснул, но он усидел.

Заседатель всплеснула руками:

– Ой, мамочка, что творится-то…

А судья замер, словно ждал чего-то…

Полищук продолжала:

– …не подлежат уголовной ответственности лица, которые… при совершении… опасного деяния… в состоянии невменяемости… вследствие… душевной болезни…

Заседатель выпучила глаза на прокуроршу:

«Че красуешься?..»

Та:

– …прошу освободить Аверина от уголовной ответственности… признав… невменяемым и направить его на принудительное лечение в психиатрическую больницу со строгим наблюдением…

В эту секунду судья еле скрыл улыбку: он не хотел брать очередной грех на душу и девятого отправлять в мир иной.

Помолчав, спохватился:

– Адвокат, слушаем вас…

Женщина-заседатель посмотрела на защитника, как на непутевого сына, а мужчина-заседатель почесал себе под носом.

Восиленко сгреб листы со стола и поднялся:

– События в монастыре… не укладываются в логику… нормального человека…

На лицах судьи и народных заседателей мелькнуло удивление: дельно начал.

Восиленко:

– Функция защиты сводится к тому, чтобы убедиться, что Аверин совершил… опасное деяние…

«Ты что, офонарел?» – Лицо судьи вытянулось.

Заседатели с удивлением переглянулись.

Прокурор похлопала в ладоши.

А защитник еще больше превращался в обвинителя:

– В деле собраны доказательства, что Аверин совершил преступление… Его действия правильно квалифицированы…

Перечислял статьи Уголовного кодекса.

Окажись здесь сам Аверин, он еще запросил бы тому срок!

Восиленко:

– Но мой подзащитный не подлежит ответственности, он невменяемый… Его надо послать на принудиловку…

«Начал за здравие, окончил за упокой», – пронеслось в голове у судьи.

И когда Восиленко плюхнулся на стул, судья напрочь забыл, что ждал от защитника новых экспертиз, новых допросов, новых поисков…

Судья встал и пошел к выходу…

Заседатель-мужчина глянул на адвоката и повертел пальцем у виска. Заседатель-женщина качала головой.

А Восиленко ни с того ни с сего засмеялся. Он смеялся после каждого своего выступления, слава богу, не всегда на людях. А волю своим эмоциям давал в консультации на очередном сабантуе, когда его коллеги – кто от хохота, а кто и от излишней дозы спиртного – ползал под столом или в стельку лежал на полу.

Что делал в кабинете судья, метался из угла в угол или сразу сел дописывать решение; порывался изорвать в клочки написанный проект; хватался за телефон и звонил коллегам и советовался, что делать; звонил в коллегию адвокатов и жаловался, что за чудо прислали, его самого надо в психушку; вытаскивал из сейфа спрятанную со времен большевиков иконку и молился, надеясь получить совет Свыше, неизвестно.

Но в 17 часов 23 минуты в сопровождении народных заседателей он вернулся в зал.

И читал:

Прокурорша стояла, как столб.

А Восиленко сгибался, отклонялся, извивался как веревка, готовый вот-вот упасть, мучаясь и страдая, когда же все закончится…

Чтение оказалось более долгим, чем выступление прокурора и адвоката.

И вот прозвучало:

– …Освободить Аверина Николая Николаевича от уголовной ответственности за совершение… состоянии невменяемости… деяние, предусмотренное…. статьей 102 пункт «з»… Применить… меру медицинского характера…

Не знаю, долетело ли оно до следственного изолятора, где в камере куковал убийца; до обители, где опустились на колени около мощей старца Амвросия монахи; до прокуратуры, где допивали ящик водки члены бывшей следственной бригады, но, вне всякого сомнения, все они чувствовали: кто что-то недоброе, кто что-то, наоборот, чрезмерно щедрое и не в меру человеколюбивое.