Текст книги "40 лет среди индейцев. Пещерный лев"

40 лет среди индейцев
Пещерный лев
Михаил Иванченко

Редактор Полина Иванченко

Иллюстратор Михаил Иванченко

© Михаил Иванченко, 2024

© Михаил Иванченко, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0064-3753-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Введение

Командир перед строем:

– Здорово, орлы!

Ответ из строя:

– А мы не орлы, мы львы,

Лев Абрамович и Лев Моисеевич.

Антисемитская притча

В начале первой книги цикла «40 лет среди индейцев» под названием «Борьба за Огонь» (отсылка к одноимённой книге Жозефа Рони) я обозвал индеанизм (субкультуру, подражающую североамериканским индейцам) психическим расстройством, вызванным потерей жизненных ориентиров в начальный период развала страны, когда некоторые граждане прибегли к построению вымышленного коллективного убежища, пытаясь уберечь свою расстроенную психику. Разумеется, всё это только мои догадки, другие могут смотреть на всё это иначе – ведь у каждого свой опыт взаимодействия с внешним миром, и чужие построения тут могут внести путаницу и даже навредить. Поэтому пускай все конструируют свою личную пещерку, как им удобно и поддерживают в ней собственный Огонь: нет смысла сравнивать, чья философия правильнее.

Но защита от окружающего мира, конечно, не единственная полезная функция выдуманного мира индеанистов. Для меня он стал ещё и благоприятной творческой средой, в которой можно было развивать полезные навыки и совершенствовать мастерство, и что немаловажно – применять его на практике, в том числе и вне индеанизма. А внутри простор для коллективной фантазии индеанистов не ограничивался привычными социальными рамками, можно было их раздвинуть хоть до горизонта и сотворить немало прекрасных и полезных (и наоборот) вещей. Если в обычной реальности чей-то социальный статус был ниже, чем хотелось бы его обладателю – в собственной реальности он, приложив некоторые усилия, мог стать хоть бы и вождём каких-нибудь выдуманных народов (в особенности, если находил желающих поддержать эту иллюзию и согласных жить с ним в выдуманном мире в более скромном по отношению к нему статусе) и чувствовать себя вполне счастливым – не беда, что в обычной жизни его никто не признавал. Тем более, что быть непризнанным он мог вовсе не из-за отсутствия реальных талантов, а просто потому, что в социуме с ограниченными ресурсами и с несправедливой системой их распределения достойное место получают далеко не все.

Но человек всё-таки рождён свободным и имеет право стремиться к достойной жизни и саморазвитию вне зависимости от того, что там решили за него какие-то другие люди и какое место в социуме ему отвели. И если имеются факторы, препятствующие развитию, – стоило бы разобраться, что это за факторы такие, следует ли принять их как неизбежное зло, или есть возможность побороться за лучшее место под солнцем. Борьба может носить индивидуальный характер, а может коллективный, а задача противника – всячески препятствовать этой борьбе, в том числе и отвлечением внимания разными «обманками» и смещением акцентов на ложные ценности. Иначе организованная группа людей с похожими запросами чего доброго решит проблему неправильного распределения ресурсов и статусов в свою пользу. Те, кто паразитирует на других людях, обычно склонны убеждать свою кормовую базу в тщетности подобной борьбы с несправедливостью и убаюкивают её различными сказками: от загробной жизни, где легковерным угнетённым наконец-то воздастся за их страдания, до сложных экономических теорий, объясняющих «самым умным», почему всё в мире обстоит именно так, а не иначе. А иногда граждане убаюкивают себя сами, не хуже всяких паразитов-эксплуататоров трудового народа. Последние, кстати, тоже люди, и, как и все остальные, не могут обойтись без сказок. В общем, чёрт их всех разберёт, кто из них главный сказочник-злодей.

Но я не буду здесь анализировать различия между «левыми» и «правыми» (и какие там ещё бывают?) рецептами убаюкивания населения и призывать заниматься поисками и выбором лучшего способа организации человеческого общества (когда дойдёт до переустройства – так называемое «общество» спросят о его предпочтениях в последнюю очередь, если вообще спросят), а просто продолжу рассказ о самобытном мире индеанизма 90-х – одном из тех убежищ, в которых сохранилась и дала потомство небольшая часть популяции бывших советских граждан (что по тем временам не так уж мало, учитывая, что выжили не все). Поэтому я не склонен очень уж скептически отзываться об индеанизме и его убаюкивающем воздействии на психику: в стрессовой ситуации главное сохранить психическое равновесие, а наше убежище свою функцию худо-бедно, но всё же выполняло.

Название второй книги, так же как и первой, позаимствовано у Жозефа Рони Старшего (пусть это будет считаться не плагиатом, а данью уважения автору, к тому же, после «Борьбы за Огонь» непременно должен следовать «Пещерный Лев»), но наполнено другим смыслом, как и первоисточник – он вовсе не про первобытных людей, как это могло бы показаться на первый взгляд. Я думаю, читатели уже догадались, в каком смысловом значении употреблено здесь слово «пещера». Что касается льва, обитающего в ней – в нашей истории будет много таких львов, и предоставим всем выбрать себе понравившегося, даже если это не главный герой книги. И даже если его там вообще нет.

Глава 1 Возвращение в Икстлан

Вот и закончилось лето, где СССР – как планета.

Взлетает наша ракета в предновогоднее небо.

Группа «Разные люди», песня «Супербизоны»

После возвращения из армии я в очень скором времени обнаружил, что всё вокруг изменилось до неузнаваемости. Просто продолжать жить прежней жизнью больше не получится – вокруг идёт уже какая-то другая жизнь, и встать на прежние знакомые рельсы невозможно: их уже начали разбирать.

Я попытался вернуться к учёбе, чтобы продолжить свое художественное образование, восстановился на 2 курс родного КХПТ и поселился в студенческом общежитии в Киеве. Но с учёбой у меня сразу же не заладилось: несмотря на мою первоначальную уверенность, я не учёл, что мне потребуется период адаптации. Причина была не столько в «дембельском синдроме», а по большей части в практически полной утрате ориентиров в связи с тем, что многие иллюзии развеялись, а и жизнь изменилась, и изменилось моё отношение к ней. Например, я уже категорически не воспринимал преподавателей как людей, которые могут указывать мне, что и как делать – они даже и близко не были похожи на моих отцов-командиров, умеющих добиваться выполнения своих приказов. Сама учёба и то, как был организован учебный процесс, казались мне каким-то детским садом по сравнению со службой, а ведь доучиваться надо было ещё два года. Да и со старыми друзьями прежнего контакта уже не было. С Сидоренкой мы не могли больше найти общих точек соприкосновения по большинству вопросов. Он каким-то образом отмазался от армии и остался практически таким же, как и был, разве что наконец-то научился более-менее прилично играть на трубе, и самомнение его от этого факта неимоверно выросло: возможно он думал, что овладение этой специальностью делает его экспертом и во всех остальных вопросах. Я же видел в его манерах обычный инфантилизм и уже не воспринимал как равного, хорошо представляя, что стало бы с его самомнением, попади он в те условия, в которых я только что побывал. Он как-то заявил мне, мол, те, кто был в армии, не понимают тех, кто там не был, на что я ответил, что вообще-то всё строго наоборот: это он теперь ни хрена не понимает в жизни. Хотя, конечно же, и мой новый опыт не давал для подобных выводов полных оснований. Просто у меня теперь было больше опыта, чем у Сидоренки, вот и всё. Но в любом случае, учились мы в разных городах и встречались теперь редко, и общих дел у нас практически не было – разве что съездить летом на пау вау.

Зато вместо Сидоренки у меня появился новый индейский друг, даже два. Поселившись в общаге, я написал письмо Собаке – владельцу типи, которое я испортил масляной краской – и позвал его в гости. И вот в один из вечеров ко мне в комнату постучался и зашёл незнакомый высокий парень, а следом за ним Ленка Балашова – та самая Мама Кун, которую мы когда-то приютили у себя в типи на пау вау восемьдесят девятого года, и которая ходила с нами в поход на Чернобыль. Я никак не ожидал увидеть её здесь и сперва подумал, что, мало ли, приехала по делам, и только через некоторое время до меня дошло: «А вы что, поженились?» – спросил я своих гостей, и они со смехом ответили мне, что да, они теперь муж и жена. Ну я конечно их поздравил, но потом всё-таки пришлось некоторое время привыкать и связывать один образ с другим.

Пятнистый Бизон и Мокрая Собака, весна 92

Для меня ведь это были какие-то совсем уж отдалённые во времени и пространстве действующие лица. Один служил где-то в Германии и был просто персонажем из переписки, а вторая жила в Новосибирске. А они вдруг как-то взяли и материализовались в одном месте, образовав к тому же полноценную ячейку общества. Чудеса, да и только. Мы посидели немного у меня в пустой комнате в общаге, поговорили о пау вау и я показал им своё единственное имеющееся при мне индейское богатство – вышитый бисером кисет для трубки. В качестве угощения я мог предложить им только яичницу с квашеной капустой, и после того, как мы её съели, стало ясно, что делать тут больше нечего, и новобрачные пригласили меня к себе домой. Жили они под Киевом в небольшом городке Ирпень в частном доме. У Собаки имелась также собственная машина, на которой можно было ездить в лес, и видеомагнитофон с записями разных художественных и документальных фильмов про индейцев, которые можно было смотреть по сто пятьдесят раз и обсуждать детали, набираясь новых знаний. Естественно, большую часть времени мы проводили у него, воплощая в жизнь множество разнообразных задумок – делали индейские вещи, ставили в лесу типи и охотились на диких собак.

Индейская биография Собаки, помимо посещения пау вау, включала в себя ещё и поездку в Крым к Блуждающему Духу в период его героической кочевой эпопеи.

Блуждающий Дух на пау вау в Турово, фото 2000-х

Собака показал мне фотографии фургона, запряжённого лошадьми, и сцены ощипывания недавно украденного у бледнолицых собак гуся (вот откуда мне достоверно известен этот факт), а также фотографии самого Духа в походной либо индейской одежде и в отсутствии таковой. Не знаю, для чего они были сделаны, позировал ли он в рекламных целях или просто был случайно сфотографирован в момент единения с Природой, но помню, что такая концепция не совсем совпала у меня с тем, что мне рассказывали об индеанизме на пау вау. Самому Собаке не удалось долго пожить такой прекрасной жизнью, потому что бабушка разыскала его с помощью милиции и быстро вернула блудного родственника в семью. Бабуля была настоящим семейным деспотом и всем там жёстко рулила, а рулить было чем – у них имелось собственное семейное предприятие – пасека. Именно бабуля первая в их семье занялась пчеловодством и научила этому даже своего отца – Собакиного прадеда, что делало Собаку пчеловодом уже в четвертом поколении, и поэтому просто так от этого факта ему было не отмахнуться. Собаке предстояло продолжить семейный бизнес, что, в общем, имело под собой все основания: на фоне тогдашней общей неустроенности не у всех был гарантированный доход. Собакино увлечение индейцами бабуля справедливо расценила как угрозу интересам фирмы, и без затей настучала на него в КГБ. Мол, Сашу завербовали, проверяйте, делайте свою работу. КГБ в ту пору был серьёзной организацией, и в скором времени после этого доноса к Собаке пришёл очень приятный во всех отношениях молодой человек в костюме, и, представившись сотрудником комитета Комсомола, долго расспрашивал, что да как, обещал помочь с помещением для клуба и выражал всяческий восторг и солидарность. Но на самом деле просто собирал информацию. Последствий никаких не было, след вражеских разведок обнаружить не удалось, но Саша потом узнал обо всём от мамы и крепко обиделся на бабулю. Жена Собаки Ленка работала воспитательницей в детском садике, но вскоре ушла в декрет и у них родилась дочь Василиса.

В год знакомства я не очень много общался с ними, потому что с учёбой у меня дела не складывались. С обустройством быта – тоже: в мою комнату, когда я отсутствовал, кто-то залез, спёр кисет с трубкой и новые джинсы, которые папа купил мне на существенную часть зарплаты, чтобы я хоть немного был похож на приличного человека, а не ходил, как дезертир, в военной форме и заросший бородой. И я пошёл к декану и попросил дать мне академический отпуск, а с сентября пообещал начать жизнь сначала, когда я как следует приду в себя. Декан со скрипом согласился, и я уехал к себе в Конотоп помогать родителям с огородами – в то время зарплаты у людей сильно упали, и всем просто выделили наделы земли и предложили кормиться с них. А помимо огородов надо же было ещё подготовиться к летнему пау вау и привести в порядок остатки индейского обмундирования.

Глава 2 В набег за лошадьми

Ходят кони над рекою, ищут кони водопоя,

А к речке не идут – больно берег крут.

Юлий Ким

В июне, перед поездкой на пау вау, мне предложили поработать в детском лагере помощником воспитателя – я подумал, что деньги не помешают, и согласился. В этом же лагере я отдыхал когда-то, будучи ещё школьником, мне, правда, там не понравилось, и я не думал, что вернусь туда когда-либо ещё. Оказавшись среди детей я окончательно оттаял от армии, и переключился со своего «дембельского состояния» на мирную жизнь и творческие занятия. Но помимо этого там произошло ещё кое-что поинтереснее. Я отправился в свой первый «военный поход» за лошадьми, и поход этот оказался удачным. По индейским меркам это было равносильно переходу из детского статуса во взрослый.

Правда, до этого похода у меня уже был один такой переход – служба в армии, но лошадей там не было, и это была явная недоработка. Потому что без лошади настоящему индейцу прерий обойтись нельзя никак.

Работая в детском лагере, в свободное от должностных обязанностей время, я готовился к пау вау, а не пьянствовал с другими воспитателями, отчего был у начальства на хорошем счету. Я переделал свою «скальповую рубаху» и индейский головной убор, а когда дети увидели, чем я занимаюсь – рассказал им о героической индейской борьбе против захватчиков и вообще всё, что знал. Не помню уже, кому первому в голову пришла идея найти где-то лошадей и поиграть в индейцев «по настоящему», но она просто не могла не прийти.

Мы с Собакой и Братом Ворона. Киев, Майдан Незалежности 1994 год

Лошади у нас по большей части жили в деревнях, находясь в частной или колхозной собственности.

Деревенские использовали их для своих хозяйственных нужд, а после тяжёлого рабочего дня оставляли пастись на лугу. В этот самый момент они и могли стать жертвой каких-нибудь конокрадов или просто малолетних идиотов, решивших на них прокатиться. Других-то способов научиться ездить на лошади не существовало, не было никаких конно-спортивных школ, как в больших городах, а в хозяйстве лошади имелись далеко не у всех.

Покатавшись по полям в своё удовольствие, угонщики, естественно, не возвращали лошадей на прежнее место, а просто отпускали, и те сами искали дорогу домой. Однажды в местной газете была статья про то, как один из таких случаев закончился трагически – уставшие лошади переходили железнодорожное полотно, попали под поезд и погибли.

Сейчас не помню, читал я эту статью до или после того, как работал в лагере, но полной картины точно себе не представлял или же не хотел представлять. Желание научиться ездить верхом было сильнее. Само собой, я не собирался ни у кого угонять лошадь, а поговорил с директором лагеря, мол, неплохо было бы от имени руководства написать такую бумажку, в которой они официально просили бы предоставить лошадь во временное пользование для организации детского праздника. Такую бумажку с печатью мне выдали, и я отдал её деревенским пацанам, которые шлялись вокруг лагеря в поисках приключений, и рассказал, что именно мне требуется и для чего. Через несколько дней один из них пришёл ко мне, сообщил, что якобы удалось договориться насчёт не одной, а даже нескольких лошадей, только мне надо помочь перегнать их.

Мы отправились через луг по направлению к деревне, расположенной на противоположном берегу реки. Моста там не было, но когда-то существовала переправа: во всяком случае фашисты в сорок первом году переправлялись именно там. Оба берега реки были пологими и дно неглубоким, в отличии от других мест, где один из берегов чаще всего высокий и обрывистый, а русло под ним глубокое.

Переправляться нам не пришлось: когда мы с провожатым подошли к реке, трое других пацанов, отправившихся туда раньше, уже гнали пятерых лошадей нам навстречу. Сами они были верхом, а свободных лошадей вели на верёвках, обвязанных вокруг нижней челюсти – точь-в-точь, как это делали индейцы. Когда всадники пересекли реку, нам выдали свободных лошадей, и мы должны были верхом возвратиться в лагерь.

До этого я никогда не ездил верхом, а тут надо было сразу скакать через луг, да ещё и управляться одной только верёвочной уздечкой, помогая себе хворостиной – самим лошадям, судя по всему, не очень-то нравились скачки. Никакого представления о правильной посадке и правилах управления этим транспортным средством у меня не было, мне только коротко объяснили, что желательно высылать лошадь в галоп, иначе на рыси можно сбить себе пятую точку и холку лошади. В галоп мой мустанг высылался крайне неохотно, предпочитая мелкую рысь, отчего я довольно сильно сбил себе копчик – острый хребет моей лошади не оставлял никаких шансов сохранить целомудрие. Но я всё же как-то удержался и доскакал вместе с остальными, хотя и отстал от них. Я выдал кому-то из пацанов часть своего индейского гардероба и во что-то переоделся сам. Сидеть верхом в одной набедренной повязке и леггинах было гораздо чувствительнее, чем в штанах, но я уже не собирался долго гарцевать на лошади, а просто проехался по территории лагеря в таком виде, и, естественно, привлёк всеобщее внимание – разговоры были только об этом. Правда, о том, чтобы организовывать детское мероприятие, как я это сперва себе представлял, не могло быть и речи. К тому времени я уже понял, что лошадей просто угнали, и никто ни с кем не договаривался. Поэтому мы потоптались некоторое время у входа в лагерь, кто-то из молодых воспитателей попросил прокатиться, деревенские пацаны тоже покрасовались друг перед другом в моём индейском уборе из перьев, поочерёдно надевая его, и на этом мы расстались. Я пошёл к себе в лагерь, а угонщики поскакали дальше в лес, а совсем не обратно в сторону деревни – хотели ещё покататься.

Закончилось всё тем, что хозяева лошадей, видимо, определив по их состоянию и снятым путам, что на них явно кто-то катался, заявили в милицию, и кого-то из пацанов нашли. К нам в лагерь тоже приезжал участковый, и я рассказал ситуацию со своей точки зрения, про официальную бумажку и тому подобное. Для меня всё обошлось без последствий, видимо, милиционеры не захотели привлекать к делу ещё и детский лагерь и ограничились простым внушением, а пацанов наказали. Скорее всего, вопрос решился деньгами, так как один из них потом намекал мне, что неплохо было бы как-то поучаствовать в этом деле финансово. Но я считал себя обманутым и ничего им не дал, хотя, конечно же, моя доля вины в случившемся тоже была. Полное осознание ситуации пришло уже гораздо позже, когда я оценил произошедшее со всех точек зрения, в том числе и с лошадиной. А тогда ни про что такое не хотелось думать, небо было голубое, трава зелёная, а для меня это был первый удачный опыт верховой езды. К тому же внешне всё выглядело практически как настоящий индейский набег с целью угона лошадей у «вражеского племени». Вот только оно было конечно же никакое не вражеское.

Глава 3 Дискотека девяностых

Мы все участники регаты,

Гребём, гребём, гребём к себе.

Во славу, почестей и злата,

Вина, красоток и т. д.

Нам зависть душу разъедает,

Что кто-то больше загребёт,

И потребление возрастает,

А производство отстает.

Песенка из мультфильма «Остров Сокровищ»

Надо бы наверное сказать пару слов о том, что происходило в ту пору в индеанизме, и чем он отличался от своих более ранних версий.

После развала СССР жизнь начала сильно меняться, и само-собой это сразу же отразилось на устройстве пау вау. Чтобы не растекаться мыслию по древу приведу только два образных примера. Раньше жизнь и правила игры в ней для обычного рядового гражданина были похожи на мультфильм про Чебурашку, который искал себе друзей и наконец нашёл верного друга Крокодила. Вместе они строили домик Дружбы, записывались в пионеры, перевоспитывали старуху Шапокляк и хулиганов, воздействуя на них своим положительным примером, и у них это получалось. Не стоит думать, что всё это просто детские сказочки, и в жизни так не бывает – наблюдал массу примеров, доказывающих, что очень даже бывает. Когда я служил в армии, в наше подразделение перевели на перевоспитание самого большого залётчика, Андрюху Цэйса из соседнего подразделения. Он и его брат, служивший вместе с ним, были настоящими бандитами и периодически занимались грабежом личного состава – отбирали у молодых матросов денежное довольствие сразу же в день получки. С их появлением в казарме, где и без того обстановочка была отнюдь не как в институте благородных девиц, постепенно установились порядки, напоминающие тюремные. Отчасти при попустительстве офицеров, которым выгодно было таким образом поддерживать дисциплину, отдавая всё на откуп нескольким лояльным к ним старослужащим.

В нашем же подразделении порядки были другие. Наш командир подполковник Савчук, дрючил всех без исключения, включая офицеров, по Уставу и делал это совершенно искренне, без задней мысли и двойного дна. Он олицетворял собой тот редкий тип людей, на которых и держится нормальное Государство. Эту крепость нельзя было взять, заведя туда осла, гружённого золотом, и если бы такие люди находились у руля страны – никакая Перестройка не смогла бы её развалить. Всё бы было перестроено как надо, покрашено в нужных местах свежей краской и расставлено по полочкам в идеальном порядке. После того, как нашего командира перевели служить в Эфиопию, заведённый им порядок ещё некоторое время по инерции сохранялся в подразделении, и, понимая это, командование иногда отправляло к нам на перевоспитание некоторых граждан с деформированной психикой. И, что интересно, это работало. Тот самый Андрюха, перед которым, казалось, открыто только две дороги – или в дисбат, или, по окончании службы – в тюрьму, оказался милейшим парнем, открытым, честным и с великолепным чувством юмора. Я не припомню ни одного случая, когда бы он, воспользовавшись своими привилегиями старослужащего, как-то унизил бы кого-то из молодых матросов или применил силу. Конечно, как говорил Аль Капоне, добрым словом и пистолетом можно сделать гораздо больше, чем просто добрым словом, и все прекрасно знали, что Андрюха как раз из тех людей, у кого этот пистолет концептуально был, и поэтому слушались его беспрекословно. А до того, как он попал к нам, в другой среде, он вёл себя совершенно по-другому, по принципу «сдохни ты сегодня, а я завтра» – по этому же принципу страна стала жить после развала СССР. Есть старый мифологический сюжет (на основе которого потом насочиняли анекдотов), где разные звери попали в одну яму, из которой не могли выбраться. Через некоторое время страх голодной смерти заставляет их поочередно съедать самых слабых, при этом все остальные думают, что подобная участь их не постигнет. По телевизору как раз стали показывать всякие дегуманизирующие передачки вроде «Самое слабое звено» или «Последний герой», где основная мысль, внедряемая доверчивому населению, заключалась в том же самом: для собственного выживания надо сожрать слабейшего, переступив через законы товарищества. Но глупые зрители почему-то отождествляли себя с победителем, а не с аутсайдерами. А после того, как основная масса граждан втянулась в эти игры, Домик Дружбы растащили на запчасти, а на сцену вместо вредной, но не злой старухи Шапокляк вышла Атаманша из «Бременских Музыкантов», сколотившая вокруг себя ОПГ, в которую вошли и разбойники, и хулиганы, и другие в прошлом отрицательные персонажи и они легко устранили конкурентов – беззубого Крокодила и плюшевого Льва. И началась совсем другая сказка.

Эти истории, в которых нет ни слова про индейцев, приведены здесь исключительно для понимания временного контекста, в котором дрейфовало пау вау, заряженное старыми идеями восьмидесятых годов. К девяносто второму году эти идеи уже окончательно оторвались от жизни и перестали работать, а новых пока не придумали. Ещё в восемьдесят девятом году на пау вау можно было найти островки Индейского Братства и Красного Пути, но в результате катаклизма они окончательно ушли под воду, и на разрозненных обломках кораблекрушения выжили далеко не все участники регаты. Некоторые ушли на дно, и с тех пор в индеанизме их никогда не видели, а некоторые нашли убежище на необитаемых островах посреди Мирового Океана. Перестали существовать все общины индеанистов, начиная с легендарной «Голубой Скалы» и заканчивая отдельными экспериментами вроде кочевого единоличного хозяйства Блуждающего Духа. Речи уже не было ни об идеалах Красного Пути, ни о помощи индейцам Америки. «Помоги сперва себе сам», – говорил нам с экранов Фредди Крюгер и зловеще помахивал в воздухе когтистой рукой. А поскольку помогать себе веселее всё-таки в компании единомышленников – индеанизм и не думал разваливаться. Это же, в конце концов, было готовое убежище, только шторм снаружи усилился, и требовалась пересборка по совсем другим принципам, нежели те, на которых индеанизм изначально был основан. И, поскольку взоры всех были по-прежнему устремлены за океан, на индейцев Америки, у наших краснокожих братьев нашёлся подходящий образец убежища, который можно было бы скопировать и попробовать укрыться в нём. Этот образец называется Пау Вау, но не в том значении, в котором привыкли понимать это название советские индеанисты, а в том, в котором его используют современные индейцы: собрание группы людей, целого племени или нескольких племён на мероприятие, главным событием которого являются индейские танцы под барабан. Трудно сказать, отголосок ли это Старой Пляски Духов, либо театрализованных выступлений для туристов, вроде Шоу Дикого Запада знаменитого Баффало Билла, либо всё это вместе взятое. Важно то, что творческая энергия народа была направлена именно в это – танцевальное – русло. Не нужно больше ни военных походов, ни отработки устаревших боевых навыков, ни племенных религиозных церемоний – просто давайте танцевать.

Эту-то модель и взяли на вооружение русские индеанисты и воспроизвели со скрупулёзной точностью, не уступив даже современным индейцам. Которые, оторвавшись от корней, стали, по сути, такими же индеанистами, как и все остальные любители индейской культуры. Разумеется, за редкими исключениями, но всё-таки вождей Сидящих Быков и Джеронимо во всём своём грозном величии среди современных индейцев как-то не видно.

Разворот к этой новой модели пау вау произошёл примерно в девяностом-девяносто первом году, обе эти встречи я пропустил и знал о происходящем на них только по рассказам. В девяностом году под Лугой собрался очень большой лагерь, который внешне воспроизводил традиционный прерийный лагерь девятнадцатого века. Индеанисты сшили много костюмов, и на фотографиях всё выглядело очень красиво. Друзья рассказывали мне, что и там не обошлось без разделения на «уважаемых участников» и «всякое быдло», когда вместо общих танцев собралось две компании, и каждая старалась перепеть другую; это действо не было заряжено дружеским соревновательным духом – но так это или нет, достоверно утверждать не могу, как говорится, «за что купил, за то и продаю».

А пау вау 91 прошло на новом месте – недалеко от деревни Толмачёво на реке Ящера. Впоследствии на этой же поляне прошло подряд шесть пау вау и потом ещё одно, уже в Новом тысячелетии.

На пау вау 91 Танцующий Лис, Хэнк и Маленький Бобёр пригнали даже лошадей, а также там праздновали индейскую свадьбу Каменного Сердца и Рыськи.

И вот, в следующем девяносто втором году, спустя три года, я наконец опять смог приехать на пау вау и встретиться там со старыми друзьями и, возможно, найти новых.