Текст книги "40 лет среди индейцев. Пещерный лев"

Глава 12 Все мы родственники

Если долго всматриваться в бездну,

в ответ бездна начнёт всматриваться в тебя (Ницше)

В книге Кастанеды мы с Собакой прочитали, что по пути знания нельзя идти без наставника. И что как только ученик готов, Сила сама предоставит ему учителя. Видимо, к тому времени я уже дошёл до нужной кондиции, и наставник появился. Это был не кто иной, как Сам Матонажин, божественный Вождь и Учитель всех индеанистов.

Матонажин завсегда с народом

Кроме Матонажина в индеанизме имелись и другие учителя, например Лис, на фото он даёт напутствие Собаке. Я скромно стою в сторонке и всё подслушиваю. Фото журналиста (?) Геннадия

Дело происходило так. Накануне этого грандиозного для меня события Матонажин проводил для группы «молодых воинов» (включая нас с Собакой) церемонию Инипи. Не помню уже, кому первому пришла в голову мысль сходить к Матонажину и договориться о проведении церемонии – скорее всего, Собаке. У нас с ним как-то так сложилось, что некоторые идеи приходили в голову сперва ему, а воплощал их потом я. Именно Собака первый придумал ехать в Питер и учиться шить сапоги у Матонажина (в итоге, шью их теперь я, а не он). Были и другие подобные случаи, которые не имеют сейчас отношения к делу, поэтому не будем на них отвлекаться.

Мы посовещались в своём узком кругу товарищей и решили, что неплохо было бы сходить к Матонажину и поговорить насчёт церемонии Инипи. Сказано – сделано. Мы зарядили свои трубки табаком, позвали с собой ещё нескольких друзей и пошли в центральное типи лагеря, где жил и работал товарищ Матонажин – вождь всех народов, по крайней мере на тот момент времени ни у кого не возникало сомнения, что так оно и есть. Матонажин восседал на своём почётном хозяйском месте напротив входа, и от него как бы исходило сияние – так нам, во всяком случае, казалось. Здоровенный рогатый череп бизона с прислонённой к нему индейской трубкой, развешанные на красном пологе красивые индейские вещи, внушительная горка из разноцветных пачек трубочного табака по правую руку (подарки посетителей типи в знак уважения) – всё это дополняло и без того колоритную фигуру Матонажина. Где-то я встречал формулировку «вождь с профилем томагавка» – это как раз о нём.

Указав нам место, где мы можем присесть, Матонажин неторопливо и обстоятельно стал «раскладывать по полочкам» все подготовительные действия, которые мы должны будем совершить на следующий день: заготовить дрова, собрать камни, принести десяток шерстяных одеял и т. п. Каркас для Инипи уже был кем-то построен до нас – там раньше проводили церемонию другие участники пау вау.

Матонажин во время подготовки Инипи на одном из пау вау

Но подготовить всё необходимое – это была лишь часть дела. Самым главным был правильный настрой и правильное отношение к церемонии, соответствие намерений Индейскому Пути…

Сейчас мне уже точно не вспомнить, о чём именно рассказывал нам тогда Матонажин. И совсем не потому, что я об этом забыл. Напротив, его слова, сказанные нам тогда и повторённые с дополнениями и вариациями на ту же тему множество раз потом, запали так глубоко, что стали одним из краеугольных камней мировоззрения на долгие годы. Даже сейчас, добывая это из глубин памяти из-под множества наслоений последующих впечатлений, я бы не стал там ничего менять и подвергать сомнениям. Безусловно, нам с Собакой тогда было уже не по 15 лет, и нельзя сказать, будто до этого нас не учили любить Родину и слушать старших. Мы отслужили в армии и имели какой-никакой жизненный опыт… Но всё же, индейский путь был для нас всё ещё отдельной от основной жизненной канвы реальностью, и у нас не было ясного понимания, как их соединить в одну картину мира.

Матонажин в своём типи на одном из пау вау

Матонажин же показал нам, где проходит Индейский Путь именно по обыденной реальности, и учил, что никакой другой реальности, кроме данной нам в ощущениях, не существует. Именно здесь, а не в иллюзорном мире мечты должны мы будем искать своё место. «Те индеанисты, которые говорят, что готовы погибнуть в окопах Вундед-Ни, прекрасно знают, что никогда там не окажутся», – так отзывался Матонажин о мистических суевериях индеанистов первых лет, и с этим трудно было не согласиться.

Индейцем можно было стать отнюдь не нацепив на себя какие-то индейские атрибуты, выделяющие нас из толпы. Нет, «индейское» в первую очередь должно содержаться внутри, а не снаружи… «Быть индейцем – это не процент крови, а путь жизни», – так говорил индеец лакота Хромой Олень, и эти слова часто любили повторять индеанисты, но никто из них не потрудился обозначить основные вехи этого пути. Точнее, разговоров об этом было много, а вот с практикой дела обстояли из рук вон плохо. Общин к тому времени уже не существовало. И хотя после их развала некоторые индеанисты остались жить в деревне, это ещё не делало их индейцами. Тут требовалось что-то другое. И это «что-то» Матонажин пытался сформулировать в виде собственной системы взглядов, выработанной им практическим путем, а не умозрительно. Ключевым моментом, о котором он говорил, было духовное противостояние Системе и её основным ценностям.

Некоторые индеанисты «противостояли» только Советской Системе, в особенности уже после того, как она рухнула, и повесили на себя медальки борцов с Системой. Но Матонажин не зарыл свой топор войны и не подписал подобно некоторым другим нашим вождям унизительный мирный договор. И на это у него были свои причины. В книге Хафеккера «Никто не любит пьяного индейца» (одной из любимых книг первых индеанистов) говорилось: «Соединённые Штаты лучше вооружены, и их больше», – и Матонажин это прекрасно понимал. Как понимал и то, что ему нет места в Системе. И никому из нас, разумеется если речь идёт о настоящих индейцах, а не всяких там «хоббистах» или «книжно-бисерных индейцах», прекрасно встроившихся в общество на каких-то своих птичьих правах. Если только не остричь свои длинные волосы, не посыпать голову пеплом, не притвориться, что всей душой теперь разделяешь ценности этой насквозь лживой и лицемерной Системы, и добровольно не прилечь на её прокрустово ложе, чтобы тебе обрезали слишком выступающие части – тогда да, возможно, тебе и отведут твои персональные 6 соток на территории каких-нибудь Бэдлэндов. Да и то только до тех пор, пока не найдут там урановые залежи и не попросят тебя отправиться Тропою Слёз и надежд куда-нибудь подальше.

Многие потом смеялись над Матонажином, в особенности, когда он сам перестал соответствовать своему образу борца с Системой и ненадолго устроился на работу. Дескать, сам воевал с Системой, а сам же на неё и работает. Но всё дело в том, что вне зависимости от того, как в какой-то момент времени выглядит некий эталонный персонаж (а все они обыкновенные люди, имеющие свои слабости), некоторые вещи, которые они озвучивают, в самом деле могут указывать верное направление и рисовать истинное положение дел. А положение такое, что люди делятся на индейцев и белых. «Индейцы считают, что всё в мире – живое, даже камни, вода и деревья. А белый человек считает, что всё мертво. И когда что-то пытается жить, он это убивает. В этом разница» (цитата из моего любимого фильма «Маленький Большой Человек»).

Выше я взял на себя смелость сформулировать своими словами доктрину Матонажина, как я тогда понял её сам. Полное осознание пришло не сразу, и, как и многие другие, я сперва подшучивал над Матонажином, находя в его теории неувязочки, думая, что ну наверное всё-таки он слишком сгустил краски, и как-то можно договориться с Системой, честным упорным трудом заработать себе достойное место под солнцем, оставаясь при этом человеком. Но каждый раз, когда мне казалось, что я уже нашёл способ, все мои построения разрушались, как домик на песке, и приходилось начинать всё сначала. Соединённые Штаты действительно лучше вооружены, и их больше. Из чего, по моему скромному мнению, не следует, что им нужно сдаться и кровью подписать с ними договор о сотрудничестве. Так что сейчас я думаю, что Матонажин всё-таки во многом был прав.

Место церемонии было выбрано исключительно удачно: песчаная излучина реки с огромными валунами, а напротив обрыв высотой с трёхэтажный дом, поросший по верху сосновым лесом. Что бы там ни говорили про Толмачёво как неудачное место проведения пау вау, природа там по-настоящему красивая. В особенности, если не сидеть дни напролёт в типи, а бродить по окрестностям и не обращать внимания на полчища комаров, которых тут в дождливое время довольно много.

После раннего подъёма и непосредственно перед отбытием на место будущего Инипи надо было заранее «пнуть» спящего в своём типи Матонажина.

– Как встанете и пойдёте в лес за дровами, – говорил нам он, – пните меня. Я с вами не пойду, но буду знать, что подготовка началась, и буду готовиться к церемонии сам.

Ещё затемно мы встали, пнули Матонажина и отправились в лес за дровами. Нарубив их большущую кучу и найдя в реке около тридцати камней, мы пошли в лагерь за одеялами и трубками, споря по дороге друг с другом – дрыхнет сейчас Матонажин или всё ж таки встал.

Перейдя реку вброд (место проведения Инипи находилось на противоположном берегу от лагеря), мы вскарабкались по склону, и глазам нашим открылось величественное зрелище утреннего индейского лагеря, окутанного пеленой тумана и дыма, идущего от некоторых очагов. Первые лучи Солнца, поднимавшегося из-за горы, освещали три десятка типи, покрытых сверкающими капельками росы. В самом центре лагеря доминировало высокое типи Матонажина. Неподалёку, завёрнутый в индейское одеяло с бисерной полосой, подобно капитану на мостике своего корабля, стоял сам Матонажин. Орлиные нос и взор его были устремлены строго на «Зюйд-Ост», навстречу восходящему светилу, а ошмётки пиратского флага в виде красных ленточек трепетали на шестах-мачтах от утреннего лёгкого бриза. У нас развеялись последние сомнения в том, что Матонажин серьёзно относится к тому, о чём вещал нам накануне. Сердца наши наполнились благоговением и радостью – всё складывалось удачно.

И вот, на земляной холмик перед укрытой одеялами палаткой Инипи, символизирующий Бабушку-Черепаху, был водружён бизоний череп, до этого лежавший на алтаре в матонажинском типи. К черепу приставлялись трубки всех участников церемонии (у кого они имелись) и другие священные вещи и личные амулеты. Дрова сложили особым образом: сперва шли два слоя самых толстых поленьев, на них горкой укладывались камни, и затем всё это обкладывалось большим количеством более мелких дров. За костром должен был следить специальный человек – файермен. Матонажин порекомендовал нам позвать Ромку – молодого парня, с которым впоследствии будет связана одна нехорошая и трагическая история (расскажу в другой раз). Мне этот Ромка никогда особенно не нравился, но спорить с Матонажином мы не стали и позвали именно его.

После того, как костёр зажигается – никто, кроме файермена, не может пересекать дорожку, идущую от входа в палатку Инипи к земляному холмику: по этой дороге духи будут приходить в палатку, символизирующую утробу Матери-Земли, в которой мы должны будем очиститься и выйти на свет как бы заново родившимися. В этом и заключается суть ритуала, хотя рассказывать об Инипи можно долго – всё равно, пока не попробовал – ничего не поймёшь и не узнаешь.

Костёр прогорал около часа, раскалив докрасна камни внутри пирамидки. Матонажин обратил наше внимание на то, как раскалённый восходящий поток воздуха над костром искажает пространство. Посмотрев сквозь него на палатку Инипи, накрытую одеялами, можно было увидеть как будто тени давно минувших дней. И вот мы расположились внутри палатки, и файермен деревянной рогатиной подаёт внутрь раскалённые камни – первые шесть символизируют Шесть Священных Направлений: Запад, Север, Восток, Юг, Небо и Землю. Каждое из этих направлений обладает уникальными свойствами – с Востока приходит Мудрость, на Юге растёт вечно зелёное Дерево Жизни, на Запад уходят души умерших, на Севере живёт Белый Великан, вверху находится Отец – Небо, а внизу под нами – Мать Земля. Каждый камень, который вносят в палатку, надо приветствовать, как человека: «Хау, Тункашила» (здравствуй, Дедушка). Затем он опускается в специальную ямку в земле, и на него сыпется шалфей, который наполняет палатку ароматным дымом.

После того, как камни внесены и должным образом уложены, файермен подаёт первую трубку. Трубка – это инструмент, при помощи которого индеец разговаривает с Великой Тайной, молится за здоровье друзей и родственников, и может попросить для них – но не для себя лично – здоровья и благополучия. Также, если есть необходимость, можно пожелать плохих вещей и даже смерти для своих врагов – ведь в мире есть место и для этого…

После того, как трубка выкурена всеми, она отдаётся наружу, файермен подаёт котёл с водой и закрывает дверь. Открыть её теперь может только он – для этого его специально зовут, когда приходит время, или если жар внутри становится нестерпимым, и кому-то из участников церемонии плохо.

Руководитель церемонии начинает брызгать на камни воду, палатка наполняется горячим паром. В первом раунде поётся песня Шести Направлений на языке лакота. В переводе она звучит так: «Посмотри на Запад! Твой дедушка сидит там! Думай об этом таким образом, посмотри на Запад!»

Музыкального слуха у Матонажина нет, но он поёт песни громко и уверенно, аккомпанируя себе ударами по стенке железного котелка. В его исполнении песня производит нужное действие, помогая настроиться на соответствующий лад.

Наконец, вся вода из котла выплеснута, и руководитель зовёт файермена: «Открой-ка нас!»

Выдержав все четыре раунда, на четвереньках (подобно четвероногим) мы друг за другом выползаем из палатки, кланяемся до земли всему сущему и произносим: «О, Митакуе оясин», что означает: «Все мы родственники». После чего ныряем в холодные воды реки, и это физически ощущается как момент наивысшего подъёма сил. Сердце бешено колотится в груди, очертания предметов вокруг плывут, звуки природы слышатся как в далёком детстве. Они заполняют пустую голову и словно бы отдаются там гулким эхом. Всё вокруг как будто становится тобой, а ты – всем вокруг. И это не просто красивые слова: я помню, как лежал на песчаном берегу реки и смотрел на верхушки сосен, качающиеся от ветра, а рядом были мои товарищи, и все мы составляли в этот момент Одно Целое.

Это была самая лучшая и запоминающаяся церемония Инипи, в которой мне когда-либо доводилось участвовать. Дело было не только в выдающихся качествах руководителя (а они безусловно являются таковыми и по сей день), а ещё и в удачном стечении всех обстоятельств. Сыграло свою роль и наше тогдашнее восторженное отношение к личности Матонажина.

Когда мы собрали свои вещи и были готовы вернуться в лагерь, я подарил Матонажину пачку табака (таким образом полагалось благодарить руководителя церемонии) и попросил его проколоть мне ухо – у индейцев это делают уважаемые люди, а не кто попало. Матонажин согласился, тем же вечером мы собрались у него в типи, выкурили трубку (индейцы курят её по всем мало-мальски важным поводам, а иногда и без таковых) и при помощи иголки и спирта произвели нехитрую операцию, и вставили в отверстие кольцо. Я носил его потом довольно долго, пока не вынул, а сейчас уже не чувствую в нём необходимости.

За прокалывание уха я подарил Матонажину свою самую лучшую индейскую вещь, которая у меня была – расшитый бисером мешочек с металлическими конусами, надетыми на бахрому. Его мне подарила когда-то Белая Тучка из Новосибирска, это была добрая память о ней, но тем ценнее была моя жертва. Подарок мой, очевидно, понравился. Вечером, во время танцев, когда мы, одетые в нарядные индейские одежды, отдыхали от очередного танца и ожидали следующего, неожиданно раздался голос Матонажина:

– Я буду говорить!

Наступила тишина, и Матонажин, прекрасно осознавая, что никто не осмелится нарушить эту тишину, низким голосом стал медленно и неторопливо чеканить слова, как бы дополняя каждое из них тяжелым камешком для придания веса:

– Я сегодня Бизону проколол ухо… – сказал он.

После этого Матонажин выдержал паузу, давая понять, что это ещё не всё, и пауза даётся для того, чтобы информация была должным образом осознана слушателями.

– И теперь мы с ним – родственники!

Я стоял, будто ударенный молнией. Правильнее было бы, наверное, сказать «пришибленный мешком», но эпитет никак не соответствовал торжественности момента, да и намерениям Матонажина тоже.

– В любое время, без стука, может он теперь заходить в моё типи! – закончил свою речь Матонажин, и в ответ раздался всеобщий индейский клич – это все вокруг приветствовали нас и поздравляли с таким знаменательным событием.

Я танцевал следующий танец, зная, что внимание зрителей обращено в основном в мою сторону, и это переполняло меня гордостью, которую я перенаправлял в ноги, утаптывая мокасинами траву танцевальной площадки. Потом был женский танец, и девушки сказали, что посвящают его мне.

После этого знаменательного события я много раз использовал свою привилегию – входить в типи Матонажина без стука. И хотя потом в наших отношениях было много всякого разного, и хорошего, и не очень, и общаемся мы с ним теперь чрезвычайно редко – иногда, мысленно путешествуя по лабиринтам своей памяти, я всё ещё захожу в его сотворённое из рассвета типи и в который раз слышу хорошо знакомое приветствие: «Заходи, ложись, закуривай!».

Глава 13 «На дне»

Раз пошли на дело,

Выпить захотелось.

И мы зашли в знакомый рэсторан.

(Военная песня кайова)

– Бизон, просыпайся!

Кто-то тряс меня за рукав, а я никак не хотел просыпаться и не понимал, что вообще происходит.

– Бизон, вставай! Тебе звонил Собака.

Голос показался мне знакомым, я приоткрыл один глаз, собираясь прицелиться и пнуть эту собаку ногой, чтобы она наконец отстала от меня и дала выспаться. Накануне я сдавал просмотр (промежуточные задания по рисунку, живописи и художественному конструированию), не спал двое суток и после сдачи надеялся проспать часов десять.

– Бизон, звонил Собака из Москвы, приезжает Скотт Момадей, он сказал, чтобы я тебе передал, и чтобы ты тоже приехал, – я узнал голос, он принадлежал Андрейке Музыченко, юному киевскому индеанисту.

Смысл происходящего медленно начал доходить до меня. Скотт Момадей – это современный индейский писатель из племени кайова. Его произведения в переводе Ващенко читали почти все индеанисты, и Матонажин говорил, что это его любимый писатель. Собака – это мой индейский друг, и в данный момент он работает в Москве на стройке. Он позвонил Андрейке Музыченко, чтобы тот приехал в общагу и передал мне сообщение, что на встречу собираются наши индеанисты, в том числе Матонажин. Поэтому я решил, что, пожалуй, не стоит пинать Андрейку, а надо просыпаться и ехать в Москву.

Я встал и начал машинально собирать рюкзак. Положил туда свою индейскую трубку, банку сгущёнки и бутылку водки, которая хранилась у меня на всякий случай – вдруг пригодится. Больше класть в рюкзак было как будто нечего, во всяком случае, мне ничего не пришло в голову, что туда ещё можно положить, я оделся, и мы поехали на вокзал покупать билет. По дороге я пытался доспать в троллейбусе, а потом в метро, и Андрейка будил меня на нужных станциях.

На вокзале было какое-то вавилонское столпотворение – много народу с мешками и длинные очереди. Отстояв одну из них я узнал, что билетов до Москвы нет и не будет, а мне надо было попасть туда уже на следующий день. Пока я стоял в очереди, несколько раз слышал, как кто-то предлагал билеты на все направления, но не хотел связываться с мошенниками, а теперь другого выхода просто не было. Мы с Андрейкой вернулись в конец очереди и дождались, пока один шустрый гражданин подошёл и снова предложил продать билетик. С билетом этот гад обманул меня как маленького ребёнка – подвёл к какой-то двери, якобы администратора, с которым они дружат, взял деньги и бутылку водки (денег у меня было меньше, чем он просил, поэтому пришлось подкрепить это универсальной валютой, на что мошенник милостиво согласился: «Ладно уж, давай свою бутылку, попробуем решить») и через 5 минут пообещал принести билет. Но не вернулся ни через 5, ни через 25 минут, а когда я всё-таки решил подняться по ступенькам и приоткрыл дверь, оказалось, что это вход на второй этаж в ресторан, имеющий и другой выход. Если бы не моё сонное состояние, я бы, может быть, и не поддался на эту уловку. Что касается Андрейки, его мозг функционировал еще хуже моего, и, насколько я знаю, он сохранил его в прежнем состоянии, разве что немного разбавил психотропными веществами, что не помешало (а возможно и помогло) ему в последствии закончить военное училище.

После случившегося я окончательно проснулся, пошёл в билетный зал искать более приличных мошенников и вскоре нашёл их и купил у них настоящий билет с моей фамилией. Проблема заключалась в том, что этот билет был куплен на деньги, оставшиеся на обратную дорогу, и я отправлялся в Москву только с какой-то мелочью в карманах и без запасного плана. Я позвонил Собакиной жене Ленке, попросил её дозвониться до Собаки и передать ему, чтобы он меня встретил на вокзале – по моему мнению так оно и должно было произойти, ведь он сам позвал меня в Москву.

Но на мою беду, Ленка тогда не смогла до него дозвониться, и по приезде в Москву меня никто не встретил.

У меня был домашний номер Собакиного брата, у которого он жил в Москве, и я позвонил ему по телефону-автомату. На другом конце кто-то брал трубку, что-то отвечал (из-за шума было плохо слышно), а потом трубку клали. Только на третий раз я сообразил, что разговариваю с автоответчиком. Оставив бесполезное сообщение Собаке о своем приезде в Москву (найти меня он всё равно не мог, обратной связи ведь не было), я стал соображать, как теперь быть дальше. В записной книжке у меня был домашний адрес армейского дружка Димки Игнатова, и я решил попробовать найти его – не ночевать же на улице? Но когда я не без приключений (не имея денег на проезд) добрался до его дома и стал стучать в дверь (звонок не работал), мне никто не открыл. Через некоторое время на стук отреагировал сосед и сообщил, что Димка здесь бывает очень редко. Пришлось возвращаться на вокзал. Без билетов туда не пускали, но я показал старый билет и прошёл. Переночевать на вокзале не было никакой возможности: там творилось примерно то же, что и в Киеве – толпы граждан с мешками и сумками, все сидячие места заняты, а простоять целую ночь на ногах как-то не хотелось. Поэтому я решил поискать себе другое пристанище за пределами вокзала. Мне представлялась какая-нибудь детская площадка с теремком, где я смог бы укрыться от ветра и подремать до утра, закутавшись в тёплую армейскую куртку, которая была на мне. Я провёл не одну такую ночь в караулах и нарядах и знал, что таким образом можно даже ненадолго вздремнуть, хоть и придётся периодически просыпаться и отогреваться с помощью приседаний.

Часам к 12-ти ночи мне всё-таки удалось дозвониться до Собакиного брата и объяснить ситуацию. Тот посочувствовал мне, но сказал, что Собаки ещё нет дома, а сам он уже выпил и не сможет приехать за мной на машине, и пообещал рассказать все брату, как только тот вернется. Я попросил прислать Собаку к 10 утра на станцию Павелецкая (раньше побоялся – вдруг проспит), и я отправился на ночную прогулку по Кутузовскому проспекту.

В подобную ситуацию я ещё не попадал. Необычность её была не в том, чтобы продержаться до утра – это меня не пугало, а в том, что я как будто потерял точку отсчёта. Родной дом был где-то далеко и не в этом измерении. Вокруг сплошь чужие и неприветливые москвичи или ещё более неприветливые приезжие, не говоря о милиции. Я был совершенно никому здесь не нужен, и всем плевать было на то, как хорошо я умею рисовать, и что я занимаюсь индейской культурой и умею пришивать к коже разноцветные бусинки, а на пау вау меня похвалил какой-то Матонажин.

Мир для меня уменьшился до размеров куртки, в которой надо было постараться сохранить побольше тепла. Конечно, мысль о том что завтра утром, скорее всего, всё это закончится, добавляла определённого оптимизма, но я уже не был ни в чём уверен – вдруг Собака не вернётся этим вечером к брату, а затусит где-нибудь с индеанистами, приехавшими из Питера на встречу с Момадеем, а брат поедет утром на работу, и меня снова никто не встретит. Денег у меня уже не было совсем, всю мелочь я потратил на телефонные звонки, на последние из них пришлось просить пятнашки у уличных торговцев. В метро я тоже просил пропустить меня бесплатно – и сотрудницы метрополитена, видимо, жалели меня и пропускали.

Детской площадки с теремком я так и не нашёл и с надеждой стал смотреть на подъезды, оборудованные кодовыми замками – вдруг какой-нибудь да будет открыт. Наконец мне повезло, и я обнаружил открытую дверь в подвал. У меня были с собой спички и я осветил тёмное помещение, и обнаружил склад веников и кресло на трёх ножках – очевидно, дворницкая подсобка. Это был просто-таки шикарный вариант, даже лучше того, который я себе представлял, я упал в это кресло и поужинал наконец сгущёнкой, запив её водой из фляжки. Живот неприятно свело, и я решил больше не рисковать – отставил недопитую банку в сторону.

Заснуть у меня, конечно, не получилось, но я дождался пяти утра и пошёл в метро. Там сел на кольцевую линию, поспал, уже катаясь в вагоне по кругу, и, наконец, в десять утра встретился с Собакой на Павелецкой и высказал ему, всё что о нём думаю, а также потребовал срочно меня накормить, устроить ванну и дать выспаться. Прошедший день уже начинал казаться каким-то страшным сном из параллельной реальности, а в той реальности, где есть друг Собака, мне уже полагалось много чего, притом немедленно. К вечеру я вернулся в нормальное состояние, в котором не был уже несколько дней, и мы встретились в условленном месте с питерскими и московскими индеанистами и поехали на встречу с Момадеем – основоположником современной индейской литературы, как писал о нём профессор Ващенко. Честно говоря, мне этот факт был совершенно по барабану, потому что встречаться я приехал не с Момадеем, а с Матонажином. Тот почему-то казался мне главнее, чем какой-то там Момадей.

Карикатура на книгу Скотта Момадея «Собрание щитов в присутствии Солнца» для юмористического альбома Соббикаши, зима 93—94