Текст книги "40 лет среди индейцев. Пещерный лев"

Глава 14 «Собрание щитов в присутствии Солнца»

И в какой стороне я ни буду,

По какой ни пройду я траве,

Друга я никогда не забуду,

Если с ним подружился в Москве.

Песня из кинофильма «Свинарка и пастух»

Встреча с Момадеем происходила в каком-то небольшом зале, где были выставлены также его картины – увеличенные копии иллюстраций из книжки «Собрание щитов в присутствии Солнца», выполненные в достаточно грубой манере. По всей вероятности, художественную ценность тут представляла прежде всего концепция, а не графика.

Переводчиком был писатель Ващенко, у него с Момадэем были какие-то свои дела, и поэтому, отстрелявшись на встрече и ответив на бестолковые вопросы индеанистов, они вдвоём быстренько ретировались: видимо, дальше у них была какая-то своя культурная программа. Я успел подписать ещё один экземпляр момадеевой книжки (первый накануне мне добыл Собака), и, таким образом, их у меня имелось уже два. В то же время, у Матонажина, насколько я успел заметить, не было ни одной книжки – он всю дорогу по своему обыкновению «держал марку»: не лез с расспросами и скромно сидел в сторонке. И это несмотря на то, что Момадей был одним из его любимых писателей. Несколькими годами ранее в переводе Ващенко выходила повесть Момадея «Дом, из рассвета сотворённый» – произведение о современном молодом индейце, искавшем и нашедшем себя и связь с традициями своего народа в современном мире. Эту повесть Матонажин время от времени цитировал, и я конечно же потом прочитал её. Мне понравился там один эпизод, когда индейский юноша, после долгого отсутствия, возвращается в родительский дом. Для того, чтобы вернуться в буквальном смысле «на коне», он идёт на хитрость-торгуется с владельцем лошади, якобы намереваясь её купить, и для этого просит одолжить лошадь на время, чтобы проверить её скаковые качества.

Скотт Момадей

На самом деле, у него нет денег, но для возвращения домой требуется всего одна поездка. «И не важно – писал Момадей – где ты взял эту лошадь. Важно то, что ты возвращаешься верхом на коне!»

Матонажин с интересом выслушал рассказ о моих злоключениях, комментируя некоторые места в свете своей концепции извечной войны города и деревни – белого мира с индейским. С этим, конечно же, тяжело было не согласиться, потому что последствия подобного противостояния я вроде как ощутил на себе совсем недавно и виноваты во всём были, конечно же, бледнолицые собаки и их Система. А потом всем пора было расходиться по домам, но у меня была с собой моя Трубка, которую я предложил выкурить в честь встречи. Матонажин готов был изменить для этого свои планы… Но странное дело: для такого, казалось бы, простого действия в Москве мы не могли найти места. О том, чтобы завалиться всей компанией (а с нами были ещё Койот, Чёрный Сокол и Собака) к кому-то в гости, не могло быть и речи. Это в Питере или в родном Матонажину Новосибирске такие визиты были в порядке вещей, а в Москве всё было по-другому.

И всё же я выкурил свою Трубку в Москве. Правда, не с братьями-индеанистами, а с одним молодым парнем из Армении, с которым мне пришлось ночевать во второй день моего пребывания в столице. Собакин брат, занимавшийся строительным бизнесом, отвёз меня на какую-то квартиру, где его рабочий делал ремонт и там же жил. Такой вариант ночёвки меня вполне устраивал: в памяти ещё живы были впечатления прошлой ночи. Собака вскоре уехал, и мы разговорились с моим новым «попутчиком». Он оказался мастером восточных единоборств, имеющим чёрный пояс по карате, но, как и многие другие молодые люди, в развалившемся государстве оказался у себя дома не у дел и приехал на заработки в Москву. Я рассказал о своём индейском увлечении, и мы раскурили мою Трубку. Вернее, курил только я, а мой сосед лишь присутствовал и смотрел, но для участия в настоящей церемонии сам факт курения не обязателен. Это была хорошая церемония, и я сохранил в своей памяти хорошие впечатления об этом человеке. Интересно, как сложилась его дальнейшая судьба?…

После встречи с Момадэем мы с Собакой заезжали на вокзал и купили мне обратный билет до Брянска (всего полдороги, но дальше можно было добраться на электричках) – опять с рук, и на другую фамилию. Но я использовал имеющийся у меня художественный талант и с помощью осколка стекла от разбитой лампочки стёр лишние буквы, а затем тонким карандашом подрисовал нужные, чтобы получилась моя фамилия.

На следующий день мы ещё раз встретились с Матонажином. Он пришёл меня подстраховать – отвлечь проводницу, чтобы та не сильно всматривалась в билет.

Я подарил Матонажину книжку Момадея с его автографом, обещанную накануне. Скорее всего, именно из-за этого Матонажин и приехал меня проводить, во всяком случае, видно было, что он подготовился: в обмен на книжку он протянул мне батончик «Сникерс» – нечто настолько не свойственное ему, что я сперва даже удивился – откуда это у Матонажина вдруг «Сникерс». Неужели всем рассказывает про аскетизм, а сам жрёт их втихаря в своём логове? Нет, этого не может быть, наверное, ему кто-то этот батончик подарил. Между прочим, по тем временам довольно ценный подарок: «Сникерсы» в ту пору только появились и стоили неоправданно дорого.

За час до отправления поезда я издалека «закинул удочку» и стал расспрашивать Матонажина о его работе. Насколько я знал по рассказам индеанистов, он жил недалеко от Питера в какой-то мастерской и занимался пошивом настоящих ковбойских сапог.

Матонажин увлечённо стал рассказывать о своей работе, обрисовывая всяческие выгодные перспективы этого, вне всякого сомнения, достойного дела. Самым главным тут являлась возможность идти по Индейскому Пути (или Ковбойскому, который в представлении Матонажина дополняет Индейский, а не противоречит ему) без отрыва, так сказать, от производства.

Набравшись, наконец, смелости, я спросил, не требуются ли Матонажину ученики? Само сапожное дело, как таковое, на самом деле не очень-то меня интересовало, но идею эту мы уже раньше обсуждали с Собакой. Он даже пробовал своими силами сотворить нечто похожее на ковбойские сапоги из офицерских – варварским способом отодрал у них подошву спереди, заузил нос и подбил обратно подошву латунными гвоздями, а каблук нарастил дополнительной набойкой, чтоб был повыше, и сделал ему скос. Я однажды попросил его пройтись в этих сапогах и испытал то самое особое чувство, известное всем владельцам ковбойских сапог. Знаменитый американский бутмейкер Вилли Ласк говорил об этом: «Ковбойские сапоги прибавляют мужчине всего несколько дюймов в росте, но на несколько ярдов повышают его боевой дух». Так что научиться делать такие сапоги казалось, по крайней мере, не лишним, тем более, что с кожей я уже немного умел работать, и мне это нравилось.

Что же касается моей основной профессии дизайнера, которой я обучался, – перспективы после получения диплома представлялись весьма туманными. Можно было проучиться ещё два года и получить высшее образование – наш техникум как раз переделывали в Академию. Но я не видел в этом смысла: устроиться художником можно было и с моим дипломом, а дальше имело значение только то, как я на самом деле умею рисовать.

Ещё до сдачи диплома я успел закончить курсы мультипликаторов при киностудии Киевнаучфильм – там, где создавались такие шедевры отечественной мультипликации, как «Приключения капитана Врунгеля» и «Остров Сокровищ». На этой киностудии я, скорее всего, и остался бы жить – уж очень мне нравилась тамошняя творческая атмосфера. Но, к сожалению, киностудия обанкротилась, и надо было искать какую-то другую работу.

А Матонажину, конечно же, нужны были ученики, об чём разговор! Вряд ли в тот момент он всерьёз воспринимал возможность того, что я с Украины поеду к нему в Питер и буду чему-то там учиться – но зачем же портить момент и отвечать отказом? А я воспринял всё за чистую монету и домой ехал окрылённый новой великой целью.

В поезде мне удалось затаиться на третьей полке и доехать прямо до Конотопа. Дома я отдохнул, заработал немного денег для поездки в Питер и стал снова готовиться к поездке. Наблюдая за моей подготовкой, родители поинтересовались – куда это я с таким энтузиазмом собираюсь, и я им обо всём рассказал. По моим восторженным рассказам они смогли составить какое-то представление о пау вау в целом и о Матонажине в частности (отец потом называл его «этот твой Змей-Горыныч). Идея учиться шить сапоги выглядела конечно сомнительной, но в то смутное время, когда все прежние жизненные сценарии перестали работать, а новых ещё не придумали – почему бы и не попробовать, в конце концов, это всё же полезное ремесло, а не просто бессмысленная игра в индейцев.

За несколько дней до поездки в Питер неожиданно выяснилось, что в дополнение к моим первоначальным московским впечатлениям добавились ещё новые. Как-то подозрительно зачесалась голова, и внутренний Доктор Айболит строго сказал мне: «Да у вас, Голубчик, педикулёз!» Видимо, в дворницкой подсобке я приобрёл новых друзей, а может быть, они поджидали меня на третьей полке вагона, где я прятался от контролёров. Обрадовавшись, что всё это выяснилось ещё до отъезда, я сходил в аптеку и купил керосиновый раствор, но, единожды применив его, не догадался прихватить бутылочку с собой в Питер. А оказывается, процедуру надо было повторять ещё два раза с промежутком в две недели. Пришлось уже в Питере делать это подручными средствами, что привело к неприятным последствиям и позволило избавиться от некоторых не только маленьких, но и побольше сомнительных друзей. Во всех ситуациях бывают свои плюсы и минусы, а, как говорил Матонажин, из каждого минуса надо делать плюс.

Доктор Айболит ставит диагноз Пещерному Льву

Часть вторая

Глава 1 Пещерный лев

Бухта удобная, – сказал он наконец.

Неплохое место для таверны.

Много народу, Приятель?

Джим Хокинс, воспоминания и размышления

Прибыв в Питер, я «бросил кости» в квартире знакомой индеанистки Ани Лесной Речки. Она работала не где-нибудь, а в самой Кунсткамере, в отделе этнографии народов Северной Америки, где имелась коллекция индейских экспонатов. Анина квартира на проспекте Ветеранов часто становилась местом встреч индеанистов в промежутках между пау вау. Аня жила одна: мама её годом ранее трагически погибла, а отец жил отдельно. Изредка он навещал дочь и разгонял сомнительные сборища, но потом всё общество возвращалось обратно и продолжало этот бесконечный праздник. В общем, бухта была удобная, и я планировал остановиться там ненадолго, а потом перебраться в мастерскую к Матонажину. Но дорогу туда ещё требовалось отыскать, а пока что можно было пообщаться с местными индеанистами и узнать новости.

Найти Матонажина оказалось делом далеко не таким простым, как я думал. Жил он где-то в пригороде Питера и появлялся в городе по своим делам не регулярно, а дорогу к нему знали считанные люди. Один мой знакомый индеанист Вовка Коршунов был как раз из их числа и пообещал меня туда проводить, когда освободится от работы. Но в ближайшее время ему это не удавалось и мне пришлось задержаться у Ани подольше. От нечего делать я мастерил индейских кукол и помогал Ане убираться в квартире. Как-то раз меня посетило вдохновение, и я организовал пространство в индейском стиле: задрапировал мебель индейскими одеялами, развесил по стенкам индейские вещи, фотографии индейцев, томагавки и т. п. Нельзя сказать, что затянувшееся вынужденное пребывание в квартире у Ани и общение с нашими общими друзьями было сильно скучным и томительным. Мы обменивались впечатлениями от прошлых пау вау и обсуждали новые фильмы про индейцев, иногда в гости заглядывали интересные люди. Однажды приехала даже группа уличных питерских музыкантов «Такирари», довольно профессионально играющая латиноамериканскую индейскую музыку прямо в переходе на Невском проспекте. Тогда группа «Такирари» переживала свой звёздный час – все были молоды и полны энтузиазма.

Лидером группы был Гарик – похожий на индейца паренёк, приехавший в Питер откуда-то с Волги. Он великолепно играл на кене – индейской флейте. Раньше «Такирари» не были на пау вау, а посещали лагерь «Рэйнбоу». Там собирался отличный от индеанистов контингент, состоявший из самой разнообразной публики, в том числе и любителей запрещенных веществ. Не удивительно, что один из этих фестивалей потом разогнала милиция, в воздух, говорят, даже были подняты вертолёты. Но «Такирари» были вполне приличными ребятами. Впоследствии некоторые из них приезжали к нам на пау вау и стали полноправными его участниками, а гитарист группы Володя долгое время администрировал сайт и форум пау вау.

И всё же, несмотря на новые знакомства и интересные встречи, целью моей поездки был всё же визит к Матонажину. Но время шло, Вовка Коршунов всё откладывал поездку, а мои запасы денег и продуктов подходили к концу. Я уже начал волноваться, что мне их не хватит и придётся ни с чем возвращаться домой, но наконец Вовка освободился, и мы с ним, Хэнком и ещё каким-то желающим получить доступ к телу великого вождя встретились на Финляндском вокзале и поехали в Бернгардовку – именно там жил Матонажин.

Берлога Матонажина находилась на территории какой-то заброшенной военной базы, в двухэтажном домике, арендуемом одним скульптором под мастерскую по изготовлению надгробных памятников, а сам Матонажин был там кем-то вроде сторожа и заодно шил свои сапоги.

По дороге парни сообщили мне, что наш визит не обязательно увенчается успехом. Во-первых, Матонажина может и не оказаться на месте. Во-вторых, хозяин мастерской Олег Сергеич боится рэкетиров и не разрешает приводить в мастерскую гостей, поэтому попасть внутрь можно только тогда, когда Матонажин там один.

Придя на место мы, стараясь не шуметь, обошли двухэтажное кирпичное строение и бросили в окошко второго этажа снежок. За стеклом что-то мелькнуло, что-то загрохотало на лестнице, дверь открылась, и показались нос, а затем голова Матонажина. Тот заговорщицким тоном сообщил, что Сергеич у себя, попросил нас отойти за периметр и подождать его за забором. А сам чуть позже, накинув на плечи клетчатую ковбойскую куртку, вышел к нам. Мы потоптались некоторое время у забора, поболтали, обсудили какие-то новости, выкурили несколько сигарет, и на этом всё – визит закончился. Пора было идти на ближайшую электричку, а то следующая отправлялась не скоро.

Мои товарищи хоть и предполагали такой вариант, но всё же были слегка раздосадованы – они надеялись погостить и пообщаться хотя бы до вечера, а тут, получается, прокатились только туда и обратно. Я же, по крайней мере, знал теперь дорогу и мог рассчитывать попасть к Матонажину в более удобное время. А пока что мы с ним договорились, что он созвонится со мной на днях, когда сам приедет в город.

Я вернулся к Ане и стал ждать звонка.

За время ожидания не произошло ничего особенно интересного, за исключением того, что у меня опять зачесалась голова – это народилось второе поколение моих маленьких друзей, с которыми я подружился в Москве. У них как раз прошёл инкубационный период, и они появились на свет радостные и готовые к полнокровному общению со мной, а я почему-то был им не так рад, как они мне, и решил повторно обработать голову чем-нибудь не менее крепким, чем наша дружба. Вот только керосиновый раствор я опрометчиво оставил дома. Я решил воспользоваться бензином: где-то слышал, что так тоже можно, и выпросил у какого-то доброго водилы, припарковавшегося у метро «Ветеранов», отлить мне немного бензина в пластиковую фляжку. До сих пор удивляюсь, как это он не послал меня с моей просьбой куда подальше, а молча открыл багажник, достал оттуда обрезок резинового шланга и предложил добыть бензин самому. Я когда-то видел, как это делает Собака, и повторил процедуру.

И вот, выбрав подходящий вечерок, когда Аня была чем-то занята (я на всякий случай решил ей ничего не говорить – чего доброго, выставит из квартиры), я уединился в ванной комнате и реализовал свой гениальный замысел, вылив стаканчик неразбавленного бензина прямо на голову. Эффект превзошёл ожидания – «удар по чакрам» был такой, что я чуть было не потерял сознание. Сердце бешено колотилось, дыхание перехватило, а картинка перед глазами поплыла.

Через некоторое время, к счастью, всё стало приходить в норму, сердцебиение нормализовалось, я вымыл голову шампунем и выполз из ванной, как будто заново родившись на свет. Аня что-то заподозрила, но не стала вникать в детали (может подумала, что я токсикоман), и мы всю ночь проболтали на какие-то индейские высокодуховные темы.

Матонажин через несколько дней позвонил, как и обещал, и даже заехал в гости. Но анина компания и обстановка в целом ему не понравились. Садиться за «общий стол», а точнее на расстеленные на полу одеяла, он побрезговал и от предложенного кофе отказался, «дизайн комнаты», не зная, что это моих рук дело, раскритиковал как профанацию истинных индейских традиций. Мол, надо стремится к реальным ценностям, а это всё фуфел и суррогат.

«Конспирация и еще раз конспирация!» Карикатура Матонажина, нарисованная в период между визитами в мастерскую в юмористическом альбоме Соббикаши

Мне оставалось только проглотить эту пилюлю и согласиться с ним, хотя, конечно, было немного обидно за Аню, гостеприимством которой я пользовался. А к самому Матонажину, конечно, тоже возник вопрос – зачем звать в гости, если нет возможности принять? Но я, разумеется, сразу же решительно пресёк эти вредные мысли и настроился исключительно на конструктив.

Потом Матонажин уехал обратно в Бернгардовку и предложил мне попробовать заехать к нему на недельке. Поездка прошла по тому же сценарию, что и предыдущая – хозяин был дома, мы перекурили с Матонажином за бетонным забором, и я вернулся в Питер. Там – опять встреча с моими новыми маленькими друзьями (прошло две недели) и спиритический сеанс в ванной комнате. После третьего раза, по идее, должно было наступить окончательное исцеление, и одной проблемой стало бы меньше.

За всё это время ожидания я, наверное, уже порядком поднадоел Ане, но она всё же держалась молодцом, а визиты гостей-индеанистов как-то разряжали начинавшее было накапливаться напряжение. Наконец, я почувствовал перемену ветра и собрался в третью поездку к берлоге Матонажина. Идея поездки пришла как-то спонтанно, под влиянием момента, поэтому выехал я уже под вечер. Скорее всего, если бы и в этот раз ничего не получилось, то на следующий день я отправился бы на вокзал и купил билет домой. Помню, была вьюга и мороз, и я, не расслышав названия остановки в электричке, проехал остановкой дальше. Обратную электричку пришлось ждать больше часа, и у меня было достаточно времени подумать о жизни и о своём неправильном поведении.

Наконец, по заснеженной тропинке вдоль старой железнодорожной колеи, я пробрался к знакомому двухэтажному домику. Из-за закрытых ставен просачивался свет, остальные окна были тёмными, и я понял, что Матонажин на месте, и что наконец-то он там один.

Я бросил снежком в ставню и услышал приближающийся топот шагов по лестнице. Металлическая дверь со скрипом отворилась, и показался сперва нос-томагавк Матонажина, а за ним всё остальное, и я услышал знакомое приветствие: «Заходи – ложись – закуривай!»

Железные Врата с грохотом закрылись за мною, и по винтовой лестнице я поднимался, испытывая какой-то священный трепет. Наверное даже посильнее того, который испытывал Геракл, отыскав наконец в Немейском лесу пещеру льва, наводившего ужас на окрестных жителей.

Сам Пещерный Лев шествовал сзади, шлёпая тапками по деревянным ступенькам, и довольно кряхтел.

В мастерской Мато Нажина на Алтае.25 лет спустя

Глава 2 Сквозь Огонь и Воду

Не так страшен Карлсон,

как его пропеллер.

Ужасный фольклор советских детей

В каморке Матонажина было примерно так же, как в домике у Карлсона, который живёт на крыше.

По стенам и кое-где по потолку было развешано много полезных для ковбойской жизни вещей: всяких лассо, инструментов, плакатов Мальборо (о которых забыла упомянуть Астрид Линдгрен, описывая домик Карлсона). Посреди комнаты стояла промышленная швейная машинка «Минерва», очертаниями напоминающая маленький башенный кран. У окна находился рабочий верстак, над которым висела полка с книгами про ковбоев и индейцев и магнитофонными кассетами.

Инструменты были развешаны в строгом порядке. Как я узнал впоследствии, у каждого из них было своё место, которое никогда не менялось, и если нужно было взять какой-то инструмент для работы – следовало обязательно вернуть его на прежнее место.

Для некоторых экзотических ножей непонятной формы, назначения которых я тогда не знал, были сделаны специальные чехлы, украшенные ковбойским тиснением в стиле шеридан. Выглядело всё очень основательно и круто. Я смотрел на всё это великолепие, открыв рот, и наконец, оторвавшись ненадолго от разглядывания экспонатов, увидел, как Матонажин смотрит на меня и посмеивается:

– Если б сразу попал ко мне, – объяснил он, – даже не рассмотрел бы ничего. А теперь стоишь и пожираешь всё глазами!

«Так это он, гад, специально что ли меня всю дорогу динамил?» – подумал я и удивился своему открытию.

Но как бы там ни было, я выдержал это маленькое испытание серьёзности моих намерений. Хотя, честно говоря, никаких таких особых намерений у меня не было, да и не могло быть. Как можно хотеть того, о чём не имеешь ни малейшего представления? Скорее, я, как и многие другие индеанисты, хотел научиться быть в первую очередь Матонажином, а уже потом сапожником. Я замечал у некоторых знакомых матонажинскую манеру произносить слова – как будто ворочать чугунными болванками. Как говорится, с кем поведёшься – от того и наберёшься. Но скопировать манеры – это одно, а научиться шить сапоги – совсем другое.

Я подарил Матонажину привезённый с Украины табак для трубки в знак уважения, и мы сели выкурить трубку.

Ритуал курения трубки почти ничем не отличался от тех, что проводились летом на пау вау, за исключением того, что, оказывается, так курить можно не только в типи. Мы постелили на бетонный пол клеёнку, затем одеяла, Матонажин выключил весь лишний свет и вставил в магнитофон кассету индейского исполнителя Карлоса Накая. Заиграла индейская флейта, и трубка пошла по кругу…

Потом настала пора укладываться спать, Матонажин поставил раскладушку прямо в мастерской. Раскладушка была короткой (скорее всего детской), и, чтобы удлинить мне лежанку, в ноги приставили ещё подольскую швейную машинку в кофре. Вообще, как я узнал впоследствии, для Подольской швейной машинки лучшего применения трудно было бы найти, но Матонажин как-то ухитрялся расшивать на ней узоры ковбойских голенищ. Вместо матраса на раскладушку постелили конские вальтрапы – всё, как полагается в доме настоящего ковбоя. Пожелав спокойной ночи, Матонажин пошёл спать в какую-то другую комнату – я её так никогда и не увидел. Очень может быть, что это было жуткое подземелье, и он, как настоящий вампир, спал там в своём гробу, во всяком случае фантазия подсказывает именно этот образ.

После того, как шаги стихли где-то в глубине дома, я ещё долго лежал на раскладушке и не спал, и думал свои думы, и вдыхал ароматы ковбойской романтики, исходящие от лошадиных вальтрапов. На следующий день мы поехали в город и разошлись каждый по своим делам. Матонажин на всякий случай оставил мне телефон квартиры, где он должен был провести несколько ближайших дней – это была квартира Вадика Гризли, который, уехав куда-то из города, дал Матонажину ключи.

Формальная цель моего визита была достигнута: я получил представление о сапожной мастерской. За время пребывания у Ани мне удалось сделать и продать индеанистам пару индейских кукол, так что даже денег немного подзаработал, и я собрался в обратный путь. В день моего отъезда Ане неожиданно привезли из пригорода бабушку, так что я уехал пораньше и заглянул в гости к Ходоку (не Одинокому Ходоку из Калуги, а другому, из Барнаула) с Вишней (бывшей Алёной из Житомира). Они были индейской семьёй и снимали комнату недалеко от Московского вокзала.

Ничто не предвещало неприятностей до того момента, когда Вишня обратила внимание, что на воротнике моей рубашки кто-то сидит – какое-то маленькое насекомое. Этого ещё не хватало! Вообще-то по всем признакам это была хорошо мне знакомая по армейским будням Pediculus corporis (бельевая вошь) – совсем не такая, с какими я недавно боролся и всех их геройски победил. А данное насекомое появилось, скорее всего, из соседней комнаты, где жила престарелая бабушка – родственница хозяев квартиры. Так что я тут был ни при чём – время было такое, кругом разруха и антисанитария. Но моя невиновность в данном случае ничего не меняла: нужно было срочно что-то предпринять. Я посоветовал Вишне перекипятить всё бельё в комнате, а сам на всякий случай решил ещё раз пройти в ванной спиритический сеанс с бензином – мало ли, вдруг я ошибся, и это мои восставшие из ада маленькие друзья вернулись и хотят возобновить наше общение.

Во фляжке у меня оставался ещё бензин, и я закрылся в ванной, оборудованной газовой колонкой (у Ани в квартире тоже была такая колонка, но находилась она не в ванной, а за стенкой), как-то не придав этому нюансу значения. А о том, что бензиновые пары взрываются, я теоретически знал, но не представлял, какая должна быть для этого их концентрация. Через несколько секунд, выплеснув бензин на голову, я получил об этом исчерпывающее представление.

В этот раз ко всем моим предыдущим ощущениям добавилось ещё и небольшое огненное облако и шок от того, что взрыв застал меня в таком беспомощном состоянии. Мокрые длинные волосы защитили лицо и глаза, до пояса снизу я был в джинсах и не пострадал, а вот до пояса сверху дела обстояли неважно. Вся имеющаяся на коже растительность в одночасье куда-то пропала, кожа стала красной, как у варёного рака, а на правой руке на предплечье и вовсе пузырилась и кое-где уже даже свисала клочьями.

Момент для самоподрыва выбран был мной исключительно неудачно: за стенкой ванной комнаты в туалете как раз уединился хозяин квартиры. Из вентиляционного отверстия прямо ему на голову от взрывной волны посыпалась сажа – взрыв был такой силы, что прочистил заодно и вентиляцию.

Я выскочил в коридор и на его крик: «Что, вашу мать, у вас тут происходит?!», успел ответить: «Да всё нормально, наверное показалось», – и поспешил укрыться в комнате моих друзей. Пожара в ванной, к счастью, не случилось, бензиновая вспышка сразу потухла и ничего не подожгла. Отдышавшись и придя в себя, насколько это было возможно, я отправил Ходока на вокзал – сдавать билет и заодно попросил вызвать неотложку или скорую – в доме не было никаких медикаментов, а надо было бы обработать раны. Я попробовал намазать их йогуртом, как когда-то намазывался кефиром от солнечных ожогов, думая, что это поможет.

Ходок вызвал неотложку, пошёл на вокзал сдавать билет и к приезду врачей как раз успел вернуться и отдать мне деньги. Дежурный врач провёл осмотр и, не сообразив, что белая масса, покрывающая меня, – это просто остатки йогурта, предложил поехать с ним в ожоговый центр. Вишня отправилась меня сопровождать, захватив вещи – я по-прежнему был с голым торсом, на меня накинули только простынь.

В ожоговом центре пришлось долго ждать врача в приёмной, и я успел познакомиться с другим пострадавшим – это был метеоролог, задремавший в своей каморке где-то в лесу и получивший сильный ожог ноги от электрического радиатора. С этим ожогом он ещё сутки шёл по лесу, пока добирался до города, и теперь вместе со мной ждал, когда же ему окажут помощь.

Через некоторое время пришёл врач, бегло взглянул на мои «увечья», задал пару вопросов и занялся метеорологом – у того был куда более серьёзный ожог, к тому же, началось уже воспаление. А мне всего-навсего обработали раны фурацилином, перевязали бинтом и отпустили на все четыре стороны.

Я понятия не имел, где находился этот ожоговый центр, но Вишня быстро сориентировалась и сказала, что ближе всего живёт Лёха Камышовый Кот со своей спутницей Риточкой. С ними я был знаком, так что решили поехать к ним ночевать – время-то было уже позднее. Риточка по состоянию своей души и роду занятий являлась профессиональной болельщицей: она всё время чем-нибудь болела и на этом основании требовала к себе повышенного внимания. Раньше, в свободное от боления время (когда этому занятию был отведен ещё сравнительно небольшой временной отрезок в распорядке дня) с Риточкой вполне можно было интересно поговорить, но после того, как она вышла замуж за Кота, её характер изменился. Лёха по природе своей был подкаблучником, и вампирские аппетиты Риточки, не встречая активного сопротивления, увеличились в разы. Она теперь месяцами не выходила из дома и с удовольствием предавалась своим мнимым или реальным болезням, а бедный спутник вынужден был безостановочно хлопотать, исполняя все её прихоти.

Тем не менее, они иногда принимали гостей, я даже заезжал к ним пару раз, пока ждал аудиенции у Матонажина, и мы тогда приятно пообщались. Поэтому, думал я, лучшего места, чтобы отлежаться пару-тройку дней, просто не найти. И в приподнятом настроении (адреналин от происшествия ещё бурлил в крови) мы с Вишней нашли квартиру Лёхи Камышового Кота на Витебском проспекте и вторглись к ним на ночёвку. В красках обсудили предшествующие события, потом перемыли кости знакомым – всё как полагается.

Потом настало время укладываться спать, но не тут-то было. Риточка потребовала порцию свежей крови, и Лёха пошёл на кухню звонить в неотложку, а когда её вызвать не удалось, начал унижаться перед дежурными и спрашивать о каком-то препарате – повышает или понижает он давление. Но через некоторое время всё как-то само собой угомонилось, и все уснули.

На следующий день Вишня рано утром уехала на работу, а меня ждал сюрприз: Лёха позвал меня на кухню и виновато сообщил, что они с Риточкой, к сожалению, не могут дальше оказывать мне индейское гостеприимство, ввиду того, что Риточка нездорова и очень плохо себя чувствует. Это вызывало у меня определённые сомнения – Риточка на вид была здоровой как лошадь. Но я понял, в чём, скорее всего, дело: присутствие в доме кого-то на самом деле больного ломало весь Риточкин сценарий. Ведь я вёл себя бодро и весело и относился к своим временным неудобствам именно как к временным. А больным полагалось страдать – этим и занималась Риточка. Не знаю, вписался бы я в её схему, если бы не вставал с постели и всё время стонал – но я и не думал тогда о том, что надо что-то изображать, просто вёл себя естественно, как и полагается в гостях у друзей… И тут мне дают понять, что надо потихонечку собираться и куда-то валить, несмотря на моё бедственное положение. Оно было не то чтобы совсем тяжёлым, но мысль о поездке в поезде как-то сильно огорчала. Правая рука от плеча до локтя была на перевязи, и сгибать её было больно. Кроме этого, требовались периодические перевязки, так как раны намокали и прилипали к бинтам, а бинтов у меня не было, надо было их где-то покупать…