Текст книги "40 лет среди индейцев. Пещерный лев"

Глава 6 «Дедушка, я ищу свои кроссовки!»

– Физкульт-привет!

Вы из какого общества?

– «Трудовые резервы»!

– А что, «Динамо» бежит?

– Все бегут!

«Джентльмены удачи»

Скай Хок был участником пробега Бэнкса и на следующий год решил устроить такой же пробег самостоятельно и добежать аж до Тибета. Судьба опять свела его с русскими индеанистами, и некоторые из них приняли участие в новом беге и отправились в дальнюю дорогу. Впереди ехал арендованный автобус с отдыхающими бегунами, готовыми заменить уставших, а кто-то из участников в это время бежал по дороге и нёс жезл. Жезл ни в коем случае нельзя было ронять на землю, а в местах остановки для отдыха (водителю тоже нужно отдыхать) устраивался лагерь и проводились Инипи. Сам Скай Хок кашу не варил, дров для Инипи не рубил и вообще, кроме физкультуры, никакой физической работой не занимался, но всё время заставлял это делать бегунов и к концу пробега порядочно всех замучил. И всего за 100 км до границы наши уставшие от испытаний индеанисты устроили истерику, взбунтовались и сорвали мероприятие. Пришлось Скай Хоку закапывать свой жезл неподалёку от места, где некогда находилась община «Голубая Скала», в надежде потом продолжить начатое дело и добежать до своего Тибета. Сложно понять, кто виноват в срыве пробега – лидер, который переоценил свое влияние на аудиторию, или малодушные индеанисты, не выдержавшие испытания. Мнения опять-таки разные, и здесь я не берусь судить, кто прав, а кто виноват: до меня дошли только отрывочные сведения. А вообще, я сейчас довольно скептически отношусь к подобным мероприятиям, пусть даже их проводят патентованные шаманы, будь они хоть трижды индейцами. Если отделить всю шелуху и восторженное по умолчанию отношение индеанистов к псевдоиндейским традициям и желание заработать своим участием лишние очки в своей тусовке, даже не знаю, что останется. Вероятно, одна только благая весть «за всё хорошее против всего плохого». Все эти говорилки на духовную тему слились для меня в один большой пустопорожний рекламный ролик. Для того, чтобы как следует проехаться по ушам готовым впитывать любую дичь подобострастным любителям индейской культуры, обязательно надо говорить о родстве всего на свете со всем на свете, об уважении к Матери Земле, посолить-поперчить и перед употреблением взболтать. Впрочем, если настрой слушателей искренний – всё обычно проходит «на ура». В особенности, когда рассказывает всё это колоритный индеец.

В 94м году, во второе своё пришествие в Россию, Скай Хок решил продолжить пробег от Алтая до Тибета. Но желающих финансировать это предприятие и бежать вместе с ним в далёкие дали в этот раз не нашлось, и он бесцельно завис в Питере на квартире у своих друзей.

Те сперва никуда не хотели его отпускать и допускать до тела посторонних индеанистов, но Скай Хок умудрялся иногда вырываться на свободу и приезжал попьянствовать к Ане – той самой, у которой я останавливался в один из первых приездов.

У Ани собиралась не чуждая до выпивки компания, и они старались подпоить Скай Хока, в надежде услышать от него чего-то такое-эдакое индейское, чего в обычном разговоре он им никогда бы не рассказал. Скай Хок прекрасно это понимал и дозировано рассказывал иногда что-нибудь из своей резервационной жизни. В одном из рассказов говорилось о том, что когда Скай Хок вернулся к себе в резервацию из какого-то путешествия и попросил таксиста подвезти его до дома, тот вместо дома повёз его в местный бар. А там, аккурат в это время, собиралась попьянствовать вся его семья… Тяжела и неказиста была резервационная жизнь!

Скай Хок, одна из немногочисленных фотографий

Переводила Скай Хока обычно Аня, но как-то раз она уже ушла спать, и переводить взялся Валерка Ходок, не знавший тогда английского совсем. Тем не менее, он бойко переводил Скай Хоковы реплики, точно так же, как в фильме «Особенности национальной охоты» пьяный Кузьмич стал вдруг понимать финский язык. Выходило прикольно, но всё же после двух-трёх таких пьянок мне стало как-то грустно оттого, что всё свелось к этому, а первоначально ведь речь шла о чём-то большом и светлом…

В Питере вовсю шла подготовка к Играм Доброй Воли (маленькому варианту олимпийских игр), и какие-то непонятно чьи знакомые художники вписали Скай Хока в свою выставку – он подрядился нарисовать картину в индейском стиле. Благодаря его внешности – колоритному индейскому лицу, длинной косе до ягодиц, ни у кого не возникло сомнений, что он талантливый индейский художник. Всё отпущенное на написание картины время Скай Хок, как и положено настоящему индейскому художнику, пропьянствовал со своими новыми друзьями – Аней и её компанией. Но в последний день таки нарисовал картину. Она представляла собой закрашенное сине-голубыми каляками-маляками полотно метр на полтора, в нижней части которого угадывался силуэт набережной Невы и Петропавловской крепости. В верхней части была прилеплена открытка с репродукцией картины Джорджа Кэтлина «Вождь ассинибойнов по пути в Вашингтон и обратно» (по пути в Вашингтон вождь был одет в традиционную индейскую одежду и убор из перьев, а обратно вырядился в нелепо сидящий на нём сюртук и цилиндр). «Это я», – объяснил всем Скай Хок.

А по всему периметру картины он нарисовал рамку, взяв для этого дримкетчер и использовав его в качестве трафарета. Получилась как бы рамка из дримкетчеров. Всем друзьям, с которыми он до этого пьянствовал, Скай Хок дал оттрафаретить по одному дримкетчеру, и таким образом композиция была завершена. Мне это напомнило Карлсона, который вёл себя примерно так же, когда создавал свою бессмертную картину «Очень одинокий петух».

На открытии выставки все художники и присутствующие гости тихонько «выпали в осадок» от такой вот «индейской живописи». Но, по крайней мере, один из посетителей точно не растерялся. Воспользовавшись тем, что Скай Хок переобулся для выступления в мокасины, подаренные ему немецкими индеанистами, он спёр у него американские кроссовки – в то время большой дефицит.

Пришлось Скай Хоку добираться до квартиры, где он остановился, в мокасинах, которые были сшиты не из традиционных материалов, а из обыкновенного брезента, и ходить в них по асфальту было всё равно что в носках. Узнав об этом, я привёз ему свои тяжёлые армейские берцы – очень хотелось как-то помочь, хотя вряд ли он в них много ходил – скорее принял из вежливости.

В какой-то момент талантливому индейскому художнику надоело просто так сидеть без дела и разлагаться, и он решил встать на истинный путь и провести Инипи – видимо, не придумал, чем ещё заняться – не картины же опять рисовать?

Желающих ехать в лес было как-то не особо много: на пау вау уже все «наинипились» как следует, и сил на новые подвиги просто не было. Но Аня взяла инициативу в свои руки и гневно объяснила всем по телефону, что к ним тут приехал настоящий индеец из Америки, а они лежат на диванах и не могут оторвать задницу. И те, кто не поедет в лес, будут отныне её личными врагами. Это подействовало, и, в конце концов, компания набралась.

В назначенное время все выдвинулись в Комарово с намерением переночевать прямо в лесу (ночи были тёплыми), а на следующее утро подготовить дрова и провести Инипи.

Вечером у костра всех потянуло на романтику, и Скай Хоку стали задавать всякие индейские вопросы. Он и сам не прочь был поиграть в индейца и быстро вошёл в свою обычную роль, рассказывая всякую всячину из резервационной жизни и изображая из себя Уолтера Кроу Хорса – крутого индейца-полицейского из фильма «Громовое Сердце» в исполнении Грэхэма Грина. «Уолтер Кроу Хорс – Ричард Скай Хок», – говорил он.

Потом, повернув точёный профиль в небо, Скай Хок долго изучал Млечный Путь. Я смотрел на него, лёжа на земле, и любовался интересным ракурсом – лицо настоящего блэкфута (а не этого самозванца из Бердска) в отблесках костра и искры, улетающие в ночное небо прямо к Млечному Пути…

– Старики говорят, – начал рассказывать Скай Хок (а Аня быстро-быстро переводить), – что души умерших людей уходят на небо, и смотрят оттуда на нас подобно звёздам…

Он сделал паузу и некоторое время наслаждался тишиной – все, открыв рты, ждали продолжения рассказа…

– И сейчас, наверное, мой дедушка смотрит на меня и говорит мне: «Скай Хок, ты что, сумасшедший? Что ты делаешь в России?!»

Все засмеялись – шутка удалась.

– И что ты ему отвечаешь? – спросил кто-то.

– Дедушка! Я ищу свои кроссовки! – ответил Скай Хок.

Глава 7 Игры Доброй Воли

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно,

Ногой жесткий пол при море.

Сюда по новым им волнам

Все флаги в гости будут к нам,

И я останавливаюсь на пробелах.

Наше Всё

На следующий день Скай Хок проводил Инипи. Посвящено оно было светлой памяти Бега в Тибет – Скай Хок к этому времени уже понял, что ни в какой Тибет он в этом году не побежит, и раздал участникам Инипи в подарок футболки с изображённым на них бизоньим черепом на фоне индейского щита с перьями и надписью «Run for Tibet 1994», затем расписался на каждой футболке чёрным маркером. После этого достал жезл пробега – палку с Орлиными перьями. Этот жезл пролежал в алтайской земле несколько лет, спрятанный под каким-то камнем, и недавно его доставил в Питер кто-то из знакомых или индеанистов, точно не знаю, кто. Скай Хок обновил жезл, привязав к нему новые перья и ленточки, и предложил всем желающим пробежаться прямо по лесной дорожке, чтобы хоть немного почувствовать дух пробега. Мы с Собакой предложили пронести жезл вокруг озера, пока они проводят церемонию, и Скай Хок согласился – мы стартовали, а он начал первый круг.

Не знаю, сам ли я себе это придумал, или в этом в самом деле что-то было, но во время бега действительно чувствовался какой-то необычайный подъём сил. Участники первого пробега рассказывали мне потом, что под настроение они бежали целыми днями, передавая друг другу жезл, как эстафетную палочку. Некоторые отказывались передавать и бежали второй отрезок подряд – «им бежалось».

Перья, привязанные к верху жезла, развевались на ветру как крылья, и казалось, что несёшь в руке живую птицу. Время пролетело незаметно, я передал жезл Собаке, а сам присел отдышаться у палатки Инипи. Вскоре прибежал запыхавшийся Собака. Когда закончился очередной круг, нас пустили вовнутрь, и мы остались там до конца церемонии.

После этого, кажется, был второй и третий поход в лес – они уже стёрлись из памяти, видимо, потому, что не отличались от предыдущих ничем особенным. Это были Инипи ради Инипи: все понимали, что Скай Хок делает это просто потому, что ничего другого не умеет делать, а от безделья в Питере он уже подустал.

Инипи прошли, а перемен в жизни всё не наступало. Мне удалось только пристроить в газету свои комиксы и заработать немного денег на еду.

В один из этих трудных дней мне приснилось большое сверкающее Солнце, и как я иду навстречу его сиянию и растворяюсь в нём. Я рассказал сон Собаке, мы покурили трубку и истолковали его как определённо хороший знак.

Через некоторое время опять позвонила Аня. Я уже приготовился было отказаться от очередного похода в лес – надоело, но в этот раз речь шла о другом: на Игры Доброй Воли из Америки приехала целая делегация, состоящая из индейцев разных племён. Событие даже по нынешним меркам выдающееся, а тогда мы и мечтать о таком не могли.

Аня узнала об этом случайно: индейцев должны были привезти на экскурсию в Кунсткамеру, где она работала младшим научным сотрудником. И в назначенный день автобусы с индейцами уже поджидала стайка индеанистов.

И вот автобусы подъехали, мимо нас стали проходить группы черноволосых смуглых людей, одетых как типичные белые американцы. Мы стояли, разинув рты, а они шли мимо, не обращая на нас никакого внимания. Аня попыталась приблизиться, но была тут же грубо оттёрта экскурсоводом, видимо, принявшим нас за фарцовщиков.

Наконец, все индейцы скрылись в Кунсткамере, и мы остались одни.

Индейские танцоры во время церемонии открытия Игр Доброй Воли 94

Разочарованные, мы зашли в ближайшую кафешку и стали совещаться – как нам быть дальше.

Я предложил написать записку, где коротенько объяснялось бы индейцам, кто мы такие и почему хотим пообщаться. Аня чего-то сочинила и вручила письмо нам с Собакой – мы были самые смелые, а Собака, вдобавок, знал несколько английских слов. Я же учил в школе французский и не знал английского вовсе.

Аня, пользуясь служебным удостоверением, сбегала в Кунсткамеру посмотреть, как идут дела, и вернулась с радостным известием: индейцам не понравилась экскурсия, и они разрозненными группками разбредаются назад, к автобусам.

Этого экскурсоводы уже проконтролировать не могли, и мы без труда сблизились с какими-то первыми попавшимися людьми с чёрными косичками. Это были индейцы из племени юта. Я выбрал самого симпатичного и отдал ему письмо. Он на некоторое время скрылся в автобусе, а затем вернулся и вручил мне подарок – вышитый круглый шеврон с эмблемой их резервации. В ответ я протянул ему пачку табака – индейский жест уважения. По всему видно было, что индейцу это понравилось, и он стал что-то говорить, как объяснил мне Собака – приглашал посмотреть репетицию их выступления на Крестовском.

На этом, собственно, вся возможная программа встречи была исчерпана, индейцы уехали, а мы отправились по домам, договорившись встретиться через день у стадиона на Крестовском, где будет репетиция открытия Игр Доброй Воли с участием индейской делегации. На репетицию, как и на само открытие, продавались билеты – вся программа прогонялась от начала и до конца, и, видимо, организаторы решили заработать дополнительные деньги.

Мы, конечно же, не собирались платить за билеты, а пробрались в парк через дыры в ограждении.

По парку ходили толпы народа, и милиция не в состоянии была всех проконтролировать, ограничиваясь только самыми явными нарушителями порядка. На моих глазах молодой мент отвёл в кусты пойманного им бомжа, от души пнул его тяжёлым ботинком по голени, вероятно, наказывая за какой-то проступок, и поспешил дальше, оставив корчившегося от боли нарушителя лежать на земле. Очевидно, праздник был не для всех.

И вот мы пересекли парк и оказались на площадке перед стадионом. Издали нам бросились в глаза яркие перья индейских танцоров – их там было человек триста, целое пау вау!

Такого количества бисера, перьев и ленточек я никогда раньше (да и позже) не видел. Наши пау вау в то время сильно отличались от американских – информации у нас было мало, и мы реконструировали в основном одежду и уклад 19-го века. Современные индейские костюмы мы, конечно, видели на фотографиях, но не имели никакого понятия о том, из каких деталей состоят костюмы, для чего они предназначены, и по каким правилам проходят танцы.

И всё же, в отличие от большинства присутствующих зрителей, мы всё-таки были «в теме» и хотя бы частично понимали, что происходит…

Вот красивый индеец, одетый в танцевальный костюм, жестами просит толпу расступиться – очевидно, освобождает площадку для танцев. Певцы выносят барабан. Неужели пау вау начнётся прямо здесь? Ведь основная программа мероприятия должна проходить на стадионе…

Так и есть, певцы начинают бить в барабан и высоченными голосами горланить свою ни на что не похожую песню…

Это был северный стиль пения, когда песни поются на ужасно высоких нотах – звук извлекается даже не связками, а возникает в горле где-то до них. Спустя несколько лет, после долгих репетиций, мне удалось извлечь подобный звук, а тогда я, как ни пытался подпевать, мог петь только октавой ниже.

Одновременно с пением начались танцы.

Танцоры традиционного стиля и фенси отплясывали в бастлах, с большим количеством приклеенных к перьям разноцветных ленточек, и в костюмах, расшитых бисером самых попугайских оттенков. Мы, привыкшие оборачивать перья исключительно сукном, а к концам крепить только конский волос (потому что так положено), обалдели от того, насколько вольно трактуют всё это сами индейцы. Им, казалось, было по барабану, соответствуют ли их костюмы каким-то старым канонам… Они и так были настоящими индейцами, от природы.

Помимо вышеупомянутых танцев был представлен еще Танец Травы. Как-то раз Лис, заправлявший в то время организацией танцев у нас на пау вау, предложил на следующий год сделать костюмы для Танца Травы, и Собака целый месяц пришивал верёвочки к набедренной повязке – он видел что-то подобное на картинке в одной книжке.

На индейцах, танцевавших в тот день, бахромы было на два порядка больше – фактически они все состояли из бахромы самых ярких оттенков. Мне бросился в глаза один невысокий танцор хулиганского вида в ярко-оранжевом костюме. Его смуглое, почти коричневое лицо резко контрастировало с ярким оранжевого цвета одеянием, а когда он улыбнулся, я увидел, что у танцора нет переднего зуба – потерял в бою с бледнолицыми?

Женщины танцевали танец с шалями – наши девчонки на пау вау пытались танцевать нечто подобное, только с тяжёлыми шерстяными одеялами (что интересно – у них это получалось). Индейские же девушки были одеты в лёгкие ткани, а когда они кружились в танце подобно бабочкам, казалось, что их ноги в расшитых бисером гетрах даже не касаются земли…

Больше всего меня поразило то, что из индеанистов (а человек 30—50 их в Питере точно набиралось) в этот день на стадионе присутствовала только Анина компания, да ещё Рибана, задержавшаяся после пау вау по каким-то своим делам… Ещё после первой встречи мы обзвонили кого могли, я даже через кого-то передал информацию Матонажину. Но никто больше не пришёл. «Они тут совсем охренели и зажрались», – решил я.

Собака не смог присутствовать на репетиции открытия – был на каком-то очередном собеседовании. А у меня просто не хватало слов объяснить ему вечером, что же я видел. Я был переполнен эмоциями и только мычал что-то нечленораздельное.

Но у моего друга был ещё шанс всё увидеть собственными глазами. Каким-то образом нашим индеанистам стало известно, что индейскую делегацию поселили в одном из пансионатов, между посёлками Репино и Комарово.

И поскольку у нас было приглашение, а также кому-то в голову пришла светлая мысль позвать с собой Скай Хока в качестве «своего среди чужих» – решено было, не откладывая, в ближайшее же время ехать в Репино.

Глава 8 В гости к пау вау

На недельку до второго я уеду в Комарово.

Позднесоветская бессмысленная песня

В Репино выдвинулись уже сложившейся за время совместных поездок в лес командой. Со Скай Хоком в качестве свадебного генерала во главе. В этот раз к нам присоединился ещё один опытный индеанист Великий Рысёнок, владеющий английским, так что языкового барьера можно было не бояться.

Скай Хок всю дорогу валял дурака и был в приподнятом настроении, думая, что в этом деле главным будет тоже он.

Добравшись на электричке до Репино, мы быстро нашли пансионат, расположенный недалеко от Финского Залива, и вошли на его территорию, где нам сразу же стали встречаться на пути группы коричневых человечков с чёрными косичками.

Скай Хок приветствовал первого попавшегося – коренастого индейца лет пятидесяти и сказал ему, что он приехал в Россию не в составе их делегации, а другим путём. Тот ответил: «Оу, е!»

Затем Скай Хок, указав на наш табунчик, объяснил: «It is my people!» Индеец, не меняя выражения лица, посмотрел и снова произнес: «Оу, е!» После этого они переговорили о чём-то с Рысёнком (из этого мы поняли только уже знакомое нам «оу, е»), кто-то из наших достал пачку фотографий с пау вау и показал индейцу. Наш собеседник изучил их и предложил нам переместиться поближе к столовой, потому что туда за бесплатной пайкой стягивается много народу, и можно всех встретить в одном месте, а не вылавливать поодиночке по всей территории. Кого именно мы должны были встретить, мы пока не знали, но совет был ценным, и мы направились к зданию столовой.

По дороге нам повстречался еще один индеец, на вид постарше предыдущего, и беседа повторилась. Новый собеседник, разглядывая наши паувавские фотографии, обмолвился, что у них в Америке с настоящими орлиными перьями туго – и я тут же протянул ему беркутиное перо, которое взял с собой как раз для такого случая. Индеец весь просиял, торжественно принял перо, поднеся его Небу и Земле, и пожал мне руку.

После чего пригласил нас всех на пау вау, которое должно было пройти вечером прямо на территории пансионата. Об этом не было заявлено в программе, да и вчерашние танцы на Крестовском острове не были запланированы организаторами, а были спонтанным действием: по замыслу устроителей, индейской делегации предстояло всего-навсего несколько минут потрясти своими перьями на беговой дорожке стадиона где-то в промежутке между запуском дурацкой гирлянды из шариков и выступлением безголосой певицы, а весь остальной термоядерный потенциал, содержавшийся в их регалиях, никому и в голову не пришло использовать где-то ещё. И индейцы сами нашли ему применение – устраивали пау вау везде, где только можно. Кроме индейцев на репетиции были ещё другие делегации, но они не привлекали к себе много внимания – все толпились вокруг индейцев, разодетых в яркие костюмы с перьями…

Следующий встреченный нами коренной американец был в чёрной ковбойской шляпе, украшенной бисерной лентой, и с большой пряжкой, расшитой бисером, на поясе. В руках у него была теннисная сумка. Я протянул ему пачку Мальборо, предусмотрительно купленную накануне на предпоследние деньги, и надо было видеть, как он мгновенно переменился в лице – до того ему понравилось то, что где-то далеко в России знают их обычаи.

Он резким движением раскрыл свою сумку и стал доставать оттуда разные предметы: банки с Пепси Колой, спичечные коробки с индейскими картинками, открытки – и всё это раздавать нам. Потом пригласил нас на лавочку, извлёк из своей волшебной сумки моток искусственных сухожилий и железные кольца и стал нам показывать, как плести дримкетчеры, раздав каждому по кольцу. Мой дримкетчер хранится у меня до сих пор, как добрая память об этом отзывчивом человеке.

Нашу группу, расположившуюся недалеко от входа в столовую, заметили другие индейцы. То и дело кто-то подходил, присоединялся к беседе (разговаривал и переводил в основном Рысёнок), слышались удивлённые реплики «оу, рашен индиенс», «оу, светлодж» (где-то на фотках была палатка Инипи), «оу, олд дрэсс» (индейцев удивляло, что мы делаем старые вещи из шкур, которые сами они давным-давно не носят).

Через некоторое время моё внимание привлекла компания гопницкого вида индейцев, направлявшаяся к столовой. Они, судя по всему, только что были где-то на Невском и обнесли ларёк с сувенирами – на головах их красовались наши армейские фуражки и бескозырки с красными звёздами. Один из индейцев засмеялся, и я увидел, что у него нет переднего зуба и узнал в нем вчерашнего оранжевого танцора. Поскольку на мне тоже была армейская фуражка, только это была фуражка кавалерии Соединённых Штатов девятнадцатого века, и меня поэтому трудно было не заметить – наши взгляды встретились. Индеец без зуба издал торжествующий рык, показал на меня пальцем и направился ко мне. Я в свою очередь издал такой же радостный рык – на индейце был морпеховский чёрный берет, точно такой же, какой я носил три года назад, когда служил на Тихоокеанском флоте.

Оба, пребывая в восторге от абсурдности ситуации, как собаки, которые при встрече обнюхивают друг друга, мы стали топтаться на месте, пытаясь общаться на языке жестов. Он что-то говорил мне, показывая на кавалерийскую фуражку, а я говорил «да погоди ты» и показывал ему на берет. Потом я вспомнил, что у меня с собой есть армейская фотка в чёрной форме и берете, достал её и с гордостью показал ему, мол, я – морпех. Тот обрадовался такой новости и рассказал, что служил во Вьетнаме, и был ранен в нескольких местах. Со звуками «бдыщ-бдыщ» он показал, где именно, а потом рассказал ещё, что награждён какой-то там звездой. Это уже перевёл подоспевший Рысёнок, заметивший около меня активность.

Я спросил, из какого племени мой новый знакомый, и тот гордо сказал, что он блэкфит (черноногий), а происходит он из известной фамилии Скаби Роб (в переводе что-то вроде «Ссадина-рубаха»). Тут я вспомнил, что у нас есть свой собственный блэкфит – Скай Хок, и стал искать его глазами. Скай Хока как будто подменили: он сидел с потерянным видом в сторонке, в один миг потеряв свою уникальность – вокруг имелось много других индейцев, и нам было не до него… Но главный сюрприз заключался в том, что Скаби Роб, индеец с выбитым зубом, приходился Скай Хоку каким-то двоюродным кузеном. Когда он увидел его, то скривил недовольную гримасу – видимо Скай Хок был в резервации не в авторитете. «Я думал, – объяснил Скаби Роб, – что из нашей резервации первым окажусь в России, а вот этот, – он указал на Скай Хока, – меня опередил».

Тем временем индеец, научивший нас плести дримкетчеры, стал куда-то собираться и попросил меня донести его сумку. Я с гордостью сказал (а Рысёнок перевёл), что теперь я – носитель магической сумки, и мы посмеялись, обсуждая мой новый статус.

Все собрались на большой травянистой лужайке, где через некоторое время должны были состояться танцы. Обладатель сумки оказался сингером – певцом барабанной группы Роки Бой Сингерс (Роки Бой – это населённый пункт в Монтане), а происходил он из племени кри. Группа установила барабан, нам было позволено встать вблизи, непосредственно за певцами, и через некоторое время те начали размеренно барабанить.

Накануне я уже слышал их пение, но стоять рядом с барабаном – это было совсем другое ощущение: как будто бы волны звука одна за другой накатывали из центра барабана. Сильные голоса певцов не нуждались ни в каких усилителях – пение слышно было на многие десятки метров вокруг.

Мы во все глаза рассматривали танцоров: они были одеты совсем по-другому, чем на стадионе – на многих значительно прибавилось регалий. Самыми навороченными были индейцы кроу. На одном из них был бастл, состоящий из двойного ряда хвостовых беркутиных перьев, на голове огромный козырёк, тоже из хвостовых бело-чёрных перьев, да ещё такие же перьевые погоны на плечах. Над козырьком на голове была шкура волка, и на маленьком танцевальном щите тоже был изображён белый волк.

В какой-то момент меня подозвал Рысёнок и сообщил, что один из танцоров меня ищет. Это был уже знакомый нам персонаж, которому я некоторое время назад подарил перо – теперь оно было привязано к его танцевальному жезлу, а сам он был одет в костюм традиционного стиля, с бастлом и роучем из игл дикобраза. На конце жезла был костяной набалдашник с вырезанной на нём головой орла, напоминающий штопор. Это и в самом деле был штопор – он понравился, и его использовали в качестве украшения для жезла – типичный индейский подход: что нравится, то и использую. С узорами на вещах у всех дело обстояло точно так же – в ход шли любые идеи: реалистичные изображения типи, перьев, оленей, истребителей, а также геометрические узоры, давно потерявшие первоначальный символизм и превратившиеся просто в декоративные элементы.

На танцорах было понавешано всякой всячины: чувствовалось, что это не заранее продуманные элементы костюмов, а вещи, приобретённые по случаю – как, например, моё перо.

Танцор звал меня не просто так, а сообщить, что накануне (у Кунсткамеры) я разговаривал с его сыном – именно ему я передал письмо. Совпадений для одного дня было как-то уже чересчур много, но всё вокруг и так сильно было похоже на нереальный сон: всю жизнь я мечтал побывать на индейском пау вау, а тут вдруг само пау вау приехало ко мне.

Танцы длились до темноты, а ведь в Питере тогда только закончились белые ночи, и темнело довольно поздно. Когда сгустились сумерки, появились танцоры с обручами – те были покрыты каким-то светящимся составом, и их хорошо было видно в темноте. Из этих обручей они составляли разные фигуры, изображали диковинных птиц и зверей. Во время интертрайбла (общего танца, на который приглашаются зрители без танцевальных регалий) я покинул своё место у барабана и присоединился к танцу. Наши танцевальные костюмы для пау вау остались в Питере, и теперь мы очень жалели, что не догадались захватить их с собой…

Танцы закончились, и все стали расходиться по отелям. Рысёнок зацепился языком с каким-то разговорчивым индейцем, и мы стояли в холле отеля, пока они разговаривали. В конце-концов вахтёрша вызвала милицию, и подоспевший наряд начал выяснять, кто мы такие, с какой целью здесь находимся, и кто у нас главный. По статусу выходило, что главный вроде бы Рысёнок, а Рысёнок при этом делано удивился – а он-то тут при чём, все здесь сами по себе. Это нас с Собакой удивило, ведь мы считали Рысёнка кем-то вроде Матонажина «на минималках», он ведь жил на Алтае в общине Орлиного Пера, и всё такое. Тем более на пау вау он явно претендовал на роль не обычного рядового участника: я слышал, как они с Матонажином обсуждали, как будут руководить лагерем – Матонажин будет злым вождём, а Рысёнок – добрым. А тут, вроде как, предоставился прекрасный случай выступить в роли вождя и пострадать за народ, но все амбиции тут же куда-то испарились. Перед нами был уже не Великий Рысёнок, а совсем другой человек – Валентайн, как называли его немецкие друзья. И в споре с этой жизнью он предпочитал носить не штаны, затёртые до дыр (как завещал великий вождь Орлиное Перо), а ходить в модных джинсах с розочкой, и в таком виде, конечно, не имел никаких шансов просочиться сквозь игольное ушко Берингова пролива и попасть к вольным шеванезам, но он туда, судя по всему, уже и не стремился, а стремился наоборот в Германию, не взирая на все невзгоды. Наверное, у него были для этого причины и овчинка как-то стоила выделки – не знаю-не знаю.

Как-то раз Валентайн решил вспомнить, что мы с Собакой его земляки, и порадовался, что будет теперь с кем пообщаться в Питере. До этого он, видимо, тосковал по Родине и общался здесь со всеми с большим трудом и с фигой в кармане. Мы сперва очень удивились и даже обрадовались – сам Рысёнок, герой алтайской эпопеи снизошёл до нас, простых смертных. Но потом выяснилась причина такого всплеска родственных чувств: Валентайну (не Рысёнку, а совсем другому человеку) просто нужно было у кого-нибудь занять денег для поездки в Германию. Мы отдали ему тогда свою последнюю заначку – долларовую купюру, не помню уже какого достоинства, 10 или 20 баксов, и впоследствии он ни разу об этом не вспомнил, а я наоборот – вспоминал. Не потому, что мне было жалко этих денег, сумма была, в общем, не очень большая (просто это мы мало зарабатывали), а удивляла та лёгкость, с которой этот мелкий манипулятор нажал на нужные кнопки и потом сразу же об этом забыл и ни разу больше не делал попыток ни с кем из нас ни встретиться, ни поговорить. Выходит, ценил общение с нами на уровне этой смятой зелёной бумажки. Это я, понятное дело, не о Рысёнке, а о совсем другом человеке, Валентайне, а Рысёнка-то я конечно, как и все мы, ценю и уважаю за его героические подвиги на Алтае и за драгоценные минуты приятного общения с ним. С милицией же тогда, в отеле, договорились полюбовно – мы уходим оттуда в ночь, а они теряют к нам интерес.