Текст книги "40 лет среди индейцев. Пещерный лев"

Часть третья

Глава 1 Старый Ворон зря не каркнет

Из пахучих завитушек,

Стружек и колечек,

Мне помощником под старость

И на радость вам,

Скоро-скоро деревянный

Выйдет человечек,

Будет с кем мне под шарманку

Топать по дворам.

Ария папы Карло

После пау вау мы с Матонажином вернулись в мастерскую, где мне оставалось затянуть на колодку и дошить свои первые сапоги (тогда я думал, что и последние), а после этого уехать и оставить наконец-то Матонажина в покое. В то время я ещё не планировал заниматься именно сапогами, бросив все остальные занятия, да и сам образ жизни моего наставника с его основным пафосом противостояния Системе пока что не укладывался в голове. Мне казалось, что можно обойтись и без этого, а просто жить и работать, не ввязываясь ни в какие противостояния.

Матонажин, больше для проформы, нежели исходя из реальной необходимости, продолжал свои воспитательные приемчики. Вот как это выглядело. Когда пришло время ставить накат на подошву (он не покупал специальную резину, а использовал старые автомобильные камеры, которые по вязкости и плотности очень неплохо выдерживали соприкосновение с асфальтом), Матонажин отправил меня на свалку на поиски подходящей камеры. Около часа понадобилось мне, чтобы очистить найденную камеру от грязи в ручейке, протекавшем неподалёку. После того, как я притащил её в мастерскую, Матонажин велел мне отложить её в сторонку, а самому взять в другом углу сухую – и тут-то я обнаружил, что там уже лежит несколько вымытых и высушенных камер, которые Матонажин принёс туда раньше и теперь решил показать мне, каково ему было мыть эти камеры самому. Но меня уже ничем таким было не испугать – я не собирался расслабляться и потихоньку, этап за этапом, двигался к концу процесса (сейчас я с улыбкой вспоминаю все эти «страдания», так как подобную работу могу не торопясь сделать всего за пару-тройку дней). Наконец, в один из вечеров, стало ясно, что работы осталось на полчаса – приклеить накат и отшлифовать подошву, но время было уже позднее, и процесс был отложен на утро.

Рано утром, не дожидаясь, когда Матонажин проснётся, я тихонько встал и, изменив привычному распорядку, – сперва завтракать а потом работать – быстренько доделал сапоги и только после этого заварил себе кофе из пакетика. Какой-то особенной торжественности момента я почему-то не ощутил, и поэтому спустился с этим кофе и сигаретой на улицу, чтобы встретить рассвет. И тоже ничего не почувствовал – рассвет оказался самым что ни на есть обычным и вкус кофе тоже. Может потому, что это были всего-навсего первые из нескольких сотен пар сапог, которые мне предстояло сшить потом, вдобавок, не самые лучшие (но и не самые худшие) – выходит, что рядовое событие в масштабах моего творческого пути.

Потом проснулся Матонажин, критически осмотрел мою работу и остался доволен, скорее всего, тем, что наконец-то я от него отстану. Я собрал свои пожитки и приготовился идти на станцию.

– Ну, сапоги готовы, – сказал я Матонажину на прощанье, – осталось найти себе жену.

– Не волнуйся, Мишка, – сказал мне Матонажин, – жену мы тебе найдём – беременную, но честную!

И добавил:

– Старый ворон зря не каркнет!

Надев рюкзак, я отправился в обратный путь. Мои новые, ещё пока не разношенные ковбойские сапоги, конечно же, были на мне и ни на минуту не давали о себе забыть, причиняя всяческие неудобства при ходьбе.

Впоследствии, представляя меня кому-то из знакомых, Матонажин говорил: «Это мой ученик. Скока я с него стружки снял!»

Первые сапоги 1996 года после многих  лет эксплуатации покрытые пылью веков

Глава 2 Посвящение

В первый же вечер ребята решили посвятить его в «ковбойские рыцари».

О. Генри, «Санаторий на ранчо»

После возвращения из Питера я поначалу не планировал повторять недавний опыт по пошиву сапог. Но сапожный дух Матонажина не хотел так просто выветриваться из меня и требовал продолжения банкета. К тому же, оставался еще кусок кожи верха, половину которой я подарил Матонажину, а остаток увёз с собой. Кроме того, я на всякий случай скопировал себе выкройки, и случай не заставил себя долго ждать.

Семейные реликвии – бабушкин старый «Зингер» и ножницы

У меня дома имелась ещё бабушкина машинка «Зингер» 15го класса. По обводам точно такая же, как и Подольская швейная машинка Матонажина (потому что «Подолка» с неё и скопирована), на которой тот расшивал детали верха. Как я потом узнал – Подольский завод швейных машин до революции выпускал «Зингера», в том числе и мой экземпляр, а потом просто был национализирован и переименован.

Я некоторое время кружил вокруг этой швейной машинки: она как будто манила и притягивала меня к себе своими ажурными обводами… И, в конце концов, не удержался, заправил нитку и попытался прошить кусочек кожи обычной иглой по ткани. Строчка получилась ровная и красивая. Подложил второй слой кожи – тот же результат. Третий слой – с усилием, но прошила. Значит, прошьёт и сапожную заготовку! Я извлёк на свет матонажинские выкройки, разложил их по оставшейся коже и понял, что её вполне хватает на одну пару. Потом выкроил заготовки верха и подклада, собрал их и стал рисовать узор голенища. Матонажин разрешил мне вышить свои первые сапоги только самым простым узором, опасаясь, что я могу испортить заготовку. Но сейчас я был уже сам себе Матонажин и мог делать всё по своему усмотрению. Провозившись некоторое время с трафаретом, я перенес новый узор на голенища и расшил свою первую пару четырьмя строчками. Результат был не хуже, чем на моих первых сапогах, а, учитывая красоту узора, даже лучше. Затем я собрал сапожные заготовки, но дальше процесс застопорился: не было ни колодок, ни затяжных клещей – надо было искать их на различных блошиных рынках.

Один мой товарищ свёл меня со своим знакомым киевским сапожником Андреем, который шил «казаки», и мне удалось договориться с ним, что он покажет мне некоторые сапожные операции, которые я не освоил у Матонажина (он сам по незнанию делал их неправильно). Взамен я разрисовал парус Андреевой лодки типографской краской, изобразив там страшную акулу и надпись «Danger», и получил право приезжать к нему на выходных и смотреть, как он работает. Ездить пришлось далеко: сапожная будка, в которой он занимался ремонтами, находилась на окраине Киева, но по сравнению с Питером это был просто какой-то санаторий. Также было забавно, когда он пытался меня по-своему «строить»: выдавал информацию дозировано, маленькими порциями, устраивал мне испытания и т. п. – после обучения у Матонажина это были сущие пустяки.

И через некоторое время я приехал в Киев с заготовками верха сапог и колодками, купленными на рынке, и под присмотром профессионала затянул свою первую пару.

Мой новый наставник был не просто ремонтником, а сапожником в четвёртом (а может и больше) поколении, не чуждым старых традиций. Он некоторое время критически осматривал мою затяжку, потом достал из шкафчика бутылку водки, разлил по стаканам и торжественно, будто бы собираясь посвятить меня в «сапожные рыцари», произнёс:

– Ну всё – сапожник!

И я на самом деле ощутил себя другим человеком. За спиной словно бы захлопнулась ещё одна дверца и назад дороги не было. А впереди просматривались какие-то иные, неведомые пока перспективы.

И я отправился в самостоятельное плавание по этому морю. Инструментов по прежнему не хватало, я некоторое время пользовался чужими, комплектующие достать было не так просто как сейчас, но со временем я составил себе полную картину, что и где можно купить, и потихоньку двигался в нужном направлении, совмещая сапожное ремесло с другими занятиями. Заниматься одними лишь сапогами я не мог себе позволить, так как до товарного вида моим поделкам было ещё далеко, и я стал подыскивать себе какую-нибудь другую работу.

Ещё во время учёбы в техникуме я закончил курсы мультипликации при киностудии «Киевнаучфильм», но она закрылась. В Киеве оставалась ещё одна киностудия, где рисовали мультфильмы – «Борисфен». Там тоже были курсы мультипликации с последующей возможностью трудоустройства. Я показал свои рисунки и диплом, и меня приняли, предоставили общежитие и стипендию. В этом общежитии судьба ненадолго свела меня с ещё одним «индейцем». Мой сосед по комнате, не зная о моей индейской биографии, в один из вечеров стал рассказывать мне о своём увлечении индейцами и показывать свои фотографии в дурацком костюме, напоминающем индейские одеяния участников первых пау вау. Даже в армии, ему, по его словам, удалось сохранить в себе искорки этой противоестественной страсти, и там он сделал себе индейскую рубаху с бахромой из каких-то обрывков кожи и брезента, и даже ушёл во всём этом на дембель, несказанно удивив друзей. Я сперва не поверил своим ушам – это же была почти что моя биография, и я рассказал ему про пау вау и показал собственные фотографии и индейские вещи, расшитые бисером, которые у меня были с собой. Мне казалось, что сосед должен был обрадоваться, что встретил родственную душу, и что таких как он ещё много – целая индейская деревня пау вау, но, к моему великому удивлению, мой рассказ произвёл противоположный эффект – сосед был явно разочарован и перестал разговаривать на индейскую тему вообще. По всей видимости, ему нравилось быть единственным среди окружающих индейцем и этим выделяться из толпы, а тут появился кто-то, кто его превзошёл по всем пунктам, разрушив тем самым ему с трудом слепленный образ.

Поучившись и пробыв на «Борисфене» некоторое время, я понял, что не хочу работать на этой киностудии. Атмосфера внутри была не такой весёлой, как на «Киевнаучфильме», где выпускаемая продукция была только надводной частью айсберга – там работали сплошь креативные и талантливые молодые художники под руководством опытных динозавров отечественной мультипликации. Молодых художников не ограничивали жёсткими рамками, позволяя вносить собственные идеи в каждую сцену, поэтому мультики в итоге получались шедевральными. А на «Борисфене» делали мультфильмы по заказу зарубежных студий. Никакой самодеятельности, строгое следование предписаниям и рутинная отрисовка неинтересных и неживых персонажей. Поэтому я решил, что уж лучше буду перебиваться случайными заказами, чем портить глаза, и уволился, и стал пытаться зарабатывать дальше пошивом сапог, болтаясь между домом, Киевом и Ирпенём. Собака как раз познакомил меня со своим бывшим одноклассником, занимающимся ремонтом обуви, и некоторые операции я доделывал уже у него, а в свободное время готовился к очередному пау вау.

Одна из недавних работ. Сапоги из кожи бизона и оленя, сшитые на заказ одному питерскому музыканту, февраль 23 года

Глава 3 «Парни попали в беду!»

Друг в беде не бросит,

Лишнего не спросит,

Вот что значит настоящий,

Верный друг.

Пионерская мотивирующая песня

Внутри пау вау назрел «кризис власти». Матонажин решил воспользоваться своим статусом самого главного вождя и передвинуть даты проведения пау вау. В обычные сроки он приехать не успевал – его отправили в командировку в Москву. Он ненадолго решил помириться с Системой – и вот результат: Система поставила его перед выбором: «Или Я, или пау вау». Он попытался выкрутиться, но вместо того, чтобы поддержать любимого вождя, войско взбунтовалось, и многие приехали в привычные дни – с первого по десятое июля. Но некоторым иногородним индеанистам успели сообщить, что сроки переносятся, и они приехали только к десятому июля, когда пау вау уже практически закончилось, и народ разъезжался. Всех это, конечно, очень воодушевило, и они были «безмерно благодарны» Матонажину за испорченный отпуск.

Сам я, не зная всех раскладов, но имея смутные сомнения, появившиеся у меня после нескольких звонков разным людям, на всякий случай решил приехать в Питер пораньше и не прогадал.

Собака, который в том году собрался ехать из Киева на машине, как приличный человек, был кем-то ориентирован на десятое. Потратившись на поездку, и увидев начинающий уже пустеть лагерь, он, естественно, был зол как собака и всячески ругал «вождей» и всю их «организацию». К тому же, под конец дороги, он плотно застрял в луже на холме: пришлось собирать инициативную группу и идти толкать его машину.

В лужу сели в том году не только Матонажин и Собака, но и Олегас на своём «Лендровере». Причём сел он рано утром, когда все ещё спали, и никого было не добудиться, чтобы найти желающих его оттуда выталкивать. Но Матонажин придумал коварный план. Он подошёл к одному из спящих, стал тормошить его за плечо, и низким трагическим голосом сказал:

– Вадик, вставай. Парни попали в беду!

Вадик Гризли в типи Матонажина на одном из пау вау

После этих слов и Вадик, и все остальные обитатели матонажинского типи, включая меня, сразу же вскочили и стали одеваться, а Матонажин больше не сказал ни слова и неторопливо пошёл по дороге к посёлку. Мы догнали его уже на холме и некоторое время шли молча, не решаясь первыми заговорить – мы думали, что произошло что-то непоправимое, и торопиться теперь не обязательно. Каково же было всеобщее удивление, когда нашему взору предстала всего-навсего картина севшей на ведущий мост машины и сонного Олегаса возле неё.

«Ну и гад ты, Матонажин, – сказал Вадик, – умеешь подобрать в нужный момент нужные слова!» (Вадик был в то время начальником Матонажина на фирме, где они оба работали, и иногда путал паувавскую субординацию и мирскую).

И мы вместе стали выталкивать машину из грязи, вымазавшись в скором времени с ног до головы, а потом пошли на речку мыться и стираться. Что ни говори, а Матонажин умел не только произносить в нужное время нужные слова, но и знал, что делать в критических ситуациях. Кто знает, может и следовало тогда его послушать и перенести сроки пау вау, глядишь, и до раскола бы дело не дошло. Но история не знает сослагательного наклонения.

В том году потерпели крушение многие надежды, в частности проект Танцевального общества Танцующего Лиса. Лис не обладал таким бэкграундом, как многие индеанисты первых лет и бывшие общинники, и выдвинулся в лидеры исключительно благодаря своим качествам. Не лидерским – лидером он был так себе, во всяком случае не из тех, кто заботится в первую очередь о коллективе и пользуются его заслуженным уважением.

Но Лис был очень талантливым и харизматичным человеком, умел красиво и толково говорить и несомненно являлся одним из, как сейчас говорят, «лидеров мнений».

Я с Тетивой, сзади Танцующий Лис

Матонажин, правда, отзывался о нём скептически: «Лис богат идеями, но воплощать эти идеи придётся не ему». Одной из идей Лиса было создание Танцевального Общества. В 94м году он организовывал танцевальный контест на пау вау: собирал народ перед началом танцев в своём большом типи и там обговаривал их регламент, и курил со всеми трубку с сигарообразной катлинитовой чашкой. Эту трубку ему подарил индеец, некий Счастливый Орёл, про которого Би Медисин говорила, что он такой человек – дарит периодически трубки белым. Но как бы там ни было, трубка, подаренная индейцем, оказалась у Лиса, и он с помощью неё захотел привнести в наше сообщество немного порядка, основав Танцевальное Общество.

Как я достоверно узнал впоследствии, некоторые несознательные граждане очень ревниво относятся к нововведениям, в особенности, если они исходят от кого-то более молодого и харизматичного – это ж прямая угроза власти и авторитету. Не знаю, так ли думали тогда некоторые «уважаемые индеанисты», но ни один из них не откликнулся на приглашение Лиса выкурить с ним трубку. Я узнал об этом случайно, так как именно в моём типи должна была проходить эта церемония. Точнее, в типи Матонажина, которое ещё до его приезда я поставил в лагере (мы договорились об этом накануне его отъезда в Москву). Не без труда мне удалось поставить типи в центре лагеря, так как на этом месте уже собирался ставиться Ястреб из Каменск-Шахтинска. Пришлось обращаться к Вовке Коршунову, исполнявшему функцию акичита. Мы некоторое время препирались с Ястребом, который считал, что раз он первый начал здесь ставиться, то его и место, а я в свою очередь доказывал ему, что не могу же я типи самого Матонажина поставить в сторонке. В конце концов Ястреб сказал: «Не будем же мы из-за этого ссориться?» – и переставил типи на край лагеря.

И вот ко мне в гости зашёл Лис, и спросил, можно ли у меня провести церемонию Трубки. Я конечно же не возражал – страсть как люблю всякие церемонии – и мы стали ждать гостей. Но прошёл час, а никто из приглашённых так и не появился.

– Ну что же, Баффало, – сказал Лис, – давай тогда с тобой покурим трубку.

И мы выкурили свои трубки, и Лис ушёл. Не знаю, что он при этом чувствовал, но мне бы на его месте было грустно.

А для меня же самого это было ещё одно из удачных пау вау. Я чувствовал, что переместился уже как бы на следующую ступень иерархии, в условную категорию «рядовых опытных участников» (примерно как в армии после года службы). Когда ты всё уже знаешь и понимаешь, ни с кем ещё смертельно не разругался, ко всему есть доступ, и в то же время ты не обременён ответственностью за судьбы народов… А какие-то «битвы монстров» (например, споры Матонажина с Одиноким Волком) тебя не касаются, и ты одинаково хорошо можешь относиться ко всем. Более того, они сами нуждаются в группе поддержки, и всячески пытаются выстроить с ней хорошие отношения.

Облако, Матонажин и я, пау вау 96 в типи Матонажина

На пау вау не происходило какой-то бурной деятельности, все в основном просто «стояли лагерем» и общались между собой – в этом и был основной смысл мероприятия – оказаться всем вместе в одном лагере («чего ж тебе ещё надо, собака?»), и некоторым новичкам и гостям из других регионов было непонятно, ради чего они сюда приехали, и почему их никто не развлекает. Довольно распространённое, кстати, заблуждение, что кто-то кого-то приехавшего издалека должен развлекать. Хотя, конечно, минимум организации в такого рода массовых собраниях и работа с контингентом всё-таки необходимы. Матонажин, конечно, рассказывал в своём типи об устройстве индеанизма всем желающим по многу раз подряд, но одного этого явно на всех не хватало, да и жизнь вокруг менялась, и старые концепции в новой реальности начинали устаревать.

В один из паувавских дней я внезапно осознал, что значит находиться в Центре Мира (один из краеугольных камней индейской философии из фильма «Маленький Большой Человек»). Я тогда сидел на месте своего снятого недавно типи и курил трубку. Покрышка типи была снята, но пространство очерчено шестами, сквозь которые можно было наблюдать панораму нашего индейского лагеря. И я увидел, что Шесть направлений – это не просто абстракция, а каждое направление отличается друг от друга «функционалом»: типи стоит на Земле, Небо – это крыша, с Востока все приходят в этот лагерь, с Юга мы приносим шесты и дрова, на Западе мы проводим наши священные церемонии, а на Севере находится холм, с высоты которого можно посмотреть на лагерь и подумать о бренности всего сущего или чего-то в этом роде…

В том году мы познакомились с одним индеанистом из Таллина Владом (индейское имя Дождь в Горах). Он участвовал в пробеге со Скай Хоком на Алтай. Влад тогда был старше меня на 10 лет, но потом я стал как-то быстро расти, и мне кажется, что я его уже догнал и перегнал. Такое у меня, по крайней мере, ощущение, видимо из-за того что мы давно не общались.

Мы оба считались черноногими, и то ли по этой, то ли по другой причине (есть у меня одно подозрение), мы как-то близко с ним сошлись. Как-то раз, уезжая из лагеря в город по делам, он попросил меня приглядеть за своей семьёй. Примерно так же, как это сделал Бьющая Птица в фильме «Танцы с Волками», когда уходил в военный поход и просил Кевина Костнера приглядеть за семьёй в его отсутствие. Наверное, Влад оттуда это и взял, так как особой необходимости за кем-то приглядывать в лагере пау вау не было – всё было спокойно, никто ни на кого не нападал. Но Влад поднёс мне пачку табака, мы покурили, и потом он попросил меня: «Присмотри за моей семьёй, пока меня не будет». И уехал в город. Само-собой, я постарался выжать из этой ситуации, что только возможно. Первым делом пришёл к нему в типи и с порога заявил его супруге: «Наталья, я пришёл исполнить свой супружеский долг, меня Влад попросил!». Всех это страшно развеселило, и мы еще некоторое время похохмили – больше я не видел, за чем тут ещё можно было бы приглядеть, разве что за его юными дочками, но те и так были под присмотром мамы. А когда Влад вернулся, я, как честный человек, попросил отдать за меня одну из его дочерей (когда она подрастёт), и обещал за это сшить сапоги, и тоже сделал это в торжественной обстановке и с трубкой, чем очень впечатлил всех присутствующих, не понявших – серьёзно я говорю или, как всегда, прикалываюсь. Дочку Влад мне, конечно, не отдал, сказав, что та пока не готова, а от сапог не отказался и пригласил к себе в Таллин.

В скором времени пау вау подошло к концу, и все стали разъезжаться по домам. Я воспользовался любезным предложением Собаки подвезти меня до Киева и домой ехал с ним.

На таможне, когда нас остановили для досмотра, мы с Ленкой и маленькой Василисой сидели в машине, а Собака разговаривал с таможенниками. Те проверили документы, а потом пошли рыться в багажнике, и, найдя там мой рюкзак, обратили внимание на орлиное крыло в раскрашенном тубусе из кожи.

– Что это? – поинтересовались они.

– Это индейские вещи, – сказал Собака и кивнул на меня. – Он индеец.

– А где остальное оперение? Где лук, томагавк?

– А ему они не нужны, – объяснил Собака, – он шаман.