Текст книги "40 лет среди индейцев. Пещерный лев"

Глава 11 «Моя жизнь среди индеанистов»

Застоялся мой поезд в депо.

Снова я уезжаю. Пора…

На пороге ветер заждался меня.

На пороге осень – моя сестра.

Цой жив

Когда я вернулся домой, меня уже ждала следующая поездка – в Новосибирск. Отец собирался навестить сестру и других родственников, и я решил составить ему компанию, а заодно увидеться с новосибирскими индеанистами и рассказать им о встрече с индейцами в Питере. А на обратном пути заехать к подруге, которая когда-то героически примчалась меня спасать. С ней у меня как будто начинали портиться отношения, и хотелось уже выяснить, насколько там всё плохо.

Моему папе кто-то из знакомых внушил, что в Москву надо взять с собой мешок картошки, якобы его прямо у поезда сразу же купят. Мол, все, кто едет в Москву с Украины, непременно должны взять с собой каких-нибудь сельскохозяйственных продуктов, и голодные москвичи незамедлительно оторвут их с руками, все, кто ездил в Москву так делали, и все зарабатывали баснословные деньги.

Я был занят в тот момент своими мыслями и не подверг этот гениальный план никакому критическому анализу, к тому же годом ранее сам наблюдал на Московском вокзале кучи мешков с продуктами и думал, что добрые советчики заодно проинструктировали отца, как там свою картошку в короткие сроки реализовать. Поэтому просто пожал плечами и взялся дотащить ещё и мешок картошки на тележке – подумаешь, и не такое таскали.

По прибытии в Москву никто конечно же не стал у нас ничего отрывать с руками, а на ближайшем продуктовом рынке, находящемся примерно в километре (недалеко от подвальчика, где я имел удовольствие ночевать), продавцы сказали, что у них картошки навалом, успеть бы продать свою. Просто выкинуть нашу картошку было жалко – сами же растили, и мы решили, что отвезём её родственникам в подарок как новый и необыкновенно урожайный сорт. Но родственники всё равно потом над нами долго смеялись и предлагали в качестве ответного подарка мешок их картошки.

Новосибирскую картошку мы не взяли, зато вместо неё потащили назад швейную машинку «Чайка», которую купили с расчётом на то, что я буду потом шить на ней сапоги. Я на этой покупке не настаивал, но папа был твердо уверен в том, что из дальней поездки надо вернуться не с пустыми руками – привычка ещё советских времён всеобщего дефицита. Эта машинка до сих пор стоит в моём гараже в Конотопе, и на ней никто ничего не шьёт, потому что советские швейные машинки для шитья не предназначены – они изначально задумывались конструкторами как сувенирная продукция, так сказать, на добрую память.

У родственников я пробыл совсем недолго, мы отметили встречу, а потом подвыпившая тётка начала нам выговаривать «за развал Союза и предательство Украины». Она искренне думала, что и мы с отцом лично несём за это ответственность, так что мы с ней чуть не разругались. Повторения подобной дискуссии на следующий день мне не очень-то хотелось, и я побыстрее сбежал от родственников к индеанистам – другой своей семье.

Ближе всех к тётке жил широко известный в узких кругах мемуарист Юрий Артюшкин, будущий автор книги «Моя жизнь среди индеанистов». Я попросил его проводить меня к гражданину Блэкфуту, тот жил в пригороде Новосибирска – Бердске, но гражданин Артюшкин ехать никуда не захотел и предложил отвести меня «в одно место», где меня «и напоят, и накормят», и я уж было подумал, что «и спать уложат», но нет – просто «в Бердск отвезут». Подвёл меня к двери какого-то дома неподалёку, сообщил номер квартиры и растаял, как улыбка Чеширского Кота, сообщив напоследок, что хозяйку квартиры зовут Нонна Одинокая Птица. Этого, по его мнению, было достаточно для того, чтобы вступить в контакт с незнакомым доселе человеком, но это была чистая правда. Нонна, как только поняла, что я имею отношение к пау вау и недавно из Питера, сразу же включила режим «Заходи, ложись, закуривай», и мы стали общаться как старые друзья, чуть ли не родственники, хоть минутой назад не подозревали о существовании друг друга. Нонна хорошо знала Матонажина и весь пантеон пау вау, расспрашивала о них, рассказывая, в свою очередь, местные новости. Большинство имён мне ни о чём не говорили, но все эти люди, в общем-то, жили точно такой же жизнью с теми же самыми заморочками, что и мы.

Нонна с радостью согласилась ехать в Бердск пообщаться с Блэкфутом. Правда, денег у неё не было даже на автобус, и я выступил спонсором. Она меня так и называла всю поездку – «Спонсор». До сих пор жалею, что когда мы разошлись в Бердске каждый по своим делам, я забыл дать ей денег на обратный проезд.

Блэкфут работал в детском садике ночным сторожем, как и положено Великому Человеку и духовному лидеру, которого, в сущности, мало что связывает с обычными мирскими проблемами, а заботят в основном нематериальные вопросы Мировой Гармонии. Как и Матонажин, он был любителем построить воздушные замки. Но, в отличии от матонажинских, его замки были не из грубых неотёсанных камней, могущих в любой момент свалиться на голову, а как бы из мягких розовых облаков. Блэкфутовское мелодичное радиовещание можно было слушать часами, и обычно к нему на огонёк слетались, как мотыльки на свечку, местные индеанисты или близкий к ним по мировоззрению сомнительный контингент. Мы с Нонной как раз попали на такое собрание.

Я выступил на нём со своим довольно длинным докладом, где сообщал подробности общения со Скай Хоком, и о приезде делегации индейцев на Игры Доброй Воли. Меня с интересом слушали. Блэкфут время от времени отпускал саркастические замечания, пытаясь помешать моему торжественному настрою, но у него ничего не получилось, и в конце концов моя миссия по распространению благой индейской вести была выполнена.

Потом настала очередь новосибирцев рассказывать о своих новостях. Я узнал, что они в данный момент находятся в состоянии конфликта с другой группой индеанистов, приехавших откуда-то с Донбасса и остановившихся у Монтаны – ещё одного динозавра отечественного индеанизма и Великого Человека, которого я на всякий случай не стал бы сравнивать с Матонажином, боясь поколебать свою слепую веру в собственные идеалы.

С Монтаной я познакомился во время приезда после своей демобилизации – он жил недалеко от Марго, в посёлке имени Кирова. Он тогда поразил меня своими выдающимися способностями разговорного жанра, ловко вплетая в речь высокопарные индейские словечки, часто используемые профессором Ващенко в его переводах и не имеющие к настоящей индейской манере разговора никакого отношения. Но в пору нашего увлечения индейцами мы думали, что индейцы разговаривают между собой именно так. К тому же, харизматичному Монтане удавалось подавать этот высокий слог как нечто обыденное и естественное – это был стиль его жизни.

Монтана Падающий Лось на Телецком озере

Он считал себя настоящим индейцем, ненавидел всех «бледнолицых собак» и ругался всерьёз с теми, кого считал предателями индейского пути, в своём, конечно, понимании оного. И именно по этой причине не ездил на пау вау, считая большую часть индеанистов «фуфлыжниками». Матонажина он уважал, как человека, жившего какое-то время настоящей индейской жизнью на Алтае. Сам он тоже время от времени ездил на Алтай поохотиться то на косуль, то на лосей и потом рассказывал об этом захватывающие, отчасти выдуманные, охотничьи истории, которые доверчивые молодые индеанисты слушали, открыв рты. Позднее, правда, Монтана несколько подпортил себе репутацию – пообещал взять кого-то с собой на охоту, долго тянул, а в решающий день, когда рано утром к нему пришли, притворился больным: «О краснокожие мои братья! Словно тысячи иголок воткнулись мне в поясницу! Не в силах я идти с вами сегодня на охоту!» – так отвечал он разочарованным гостям. Не знаю, как они себя при этом чувствовали, но я бы сейчас дорого заплатил, чтобы присутствовать на этом представлении.

Двое индеанистов, о которых шла речь на собрании у Блэкфута, остановились в доме Монтаны. Их звали Овасес (не шаман индеанистов первых лет, а однофамилец) и Карора. По состоянию души эти парни больше напоминали небольшое ОПГ, чем индеанистов, и жили по своим правилам, отличным от Блэкфутовских. С Монтаной же, стоявшим как бы одной ногой в дикой природе, они, наоборот, сумели найти общий язык, а может просто негде было больше остановиться, не знаю. Обе вышеупомянутые конфессии («донецкие» и «бердские») сперва пробовали вести совместную деятельность – ведь и те и другие индейцы. Но вспыхнувший между ними конфликт показал их видовую несовместимость. Решая какой-то спор, Карора метким ударом в челюсть выбил зуб тихому и мечтательному индеанисту по имени Скала, что было просто возмутительно с точки зрения «бердских» – это и обсуждалось на собрании, на которое я случайно попал. После того, как все заслушали мой доклад об Играх Доброй Воли, заседающие вернулись к первоначальной повестке и долго решали, как поступить дальше. Решено было в полном составе идти к Монтане и решительно потребовать, чтобы незваные гости покинули Новосибирск. Мне хотелось повидаться с Монтаной, но при других обстоятельствах: в прошлый раз мы расстались в прекрасных отношениях, и я не хотел их ничем омрачать. Однако, этого и не произошло. На следующий день мы тепло поздоровались, я коротенько объяснил, каким ветром меня занесло, и мы ненадолго отстранились от общей ситуации и поболтали о своём. Я рассказал про Матонажина, а Монтана показал заготовленные для ковбойских седельных ленчиков чурбаки – о Матонажине он помнил и ждал его возвращения из Питера обратно в индейскую реальность.

На последовавшую затем «разборку кланов» смотреть было скорее смешно, чем страшно. Потерпевший Скала выступил как-то неубедительно, начал длинный спич: «Произошёл конфликт, вы не правы», – и тому подобное. Голос его отнюдь не звенел металлом, а в адрес обидчиков не летели молнии и проклятия.

Донецкие, изготовившиеся было к драке (их было всего двое, в придачу престарелый Монтана, а гвардейцев Кардинала целая дюжина), сообразили, что драться с ними никто не собирается, и к ним в гости пришёл кружок бисерной вышивки. Овасес психанул, обругал всех нецензурно (мол, тоже мне, «индейцы») и скрылся в домике Монтаны, открыв дверь с ноги. А Карора остался на улице и язвительно, с прибауточками, отвечал на «наезды» Скалы, а за ним и Блэкфута, сообразившего, что Скала сейчас окончательно «запутается в соплях», и надо немедленно спасать положение, иначе эта информационная (хотя бы) битва будет позорно слита.

Закончилось всё мирно. Блэкфут потребовал, чтобы донецкие уехали «с чужой территории» (каждый раз, когда индеанисты начинают говорить о какой-то «своей территории» очень удивляюсь подобной самоуверенности: можно подумать, что они и вправду её контролируют), Карора ему не возражал – скорее всего, они с Овасесом и так уже собирались уезжать.

На обратном пути все зашли в гости к Марго. Монтана говорил мне, что от пухленькой Марго после рождения ребёнка остались одни глаза – так оно и было. Дверь открыла худенькая девушка, и только по глазам я и узнал свою старую боевую подругу.

Больше ничего интересного в Новосибирске не произошло: я еще немного культурно пообщался с родственниками, проведал могилы предков и отправился с отцом в обратный путь. В Москве мы разъехались каждый в свою сторону, он повёз швейную машинку домой, а я поехал к подруге выяснять отношения и окончательно убедился, что выяснять уже в общем-то нечего.

Глава 12 Утренняя звезда

Ты поверь, что здесь, издалека,

Многое теряется из виду.

Тают грозовые облака,

Кажутся нелепыми обиды.

Надо только выучиться ждать,

Надо быть спокойным и упрямым,

Чтоб порой от жизни получать,

Радости скупые телеграммы…

«Надежда – мой компас земной»

Вернувшись домой в несколько расстроенных чувствах, отодвинувших на задний план все предыдущие впечатления, я попытался от всего этого отвлечься и погрузился исключительно в творчество, занявшись изготовлением нового танцевального костюма для предстоящего пау вау. Благо, идей его дизайна после встречи с индейцами было великое множество. Я засел за бисерную вышивку и сосредоточился на ней. Вышивая накидку, на которой были изображены четыре орлиных пера на бирюзовом фоне, я никак не мог придумать центральный элемент – а он туда просился. Вышивка была уже практически закончена, и только середина оставалась пустой. Я решил пока отложить это и заняться роучем – гребнем из конского волоса (на самом деле из игл дикобраза, но я тогда об этом не знал) – непременным элементом танцевального костюма, такие имелись у всех индейских танцоров, которых я недавно видел. Конского волоса у меня не было, но по дороге на дачу я несколько раз видел рано утром на лугу пасущуюся лошадь. И вот, встав ни свет ни заря, я взял ножницы и отправился в поход за «скальпами».

Добравшись до луга, я обнаружил лошадь на прежнем месте. По траве клубился утренний туман, над горизонтом уже поднималось солнце, а высоко в небе всё ещё светила Утренняя Звезда. И я понял, что вышить в самом центре накидки, между орлиными перьями на бирюзовом фоне.

После полутора или двух месяцев бисерной вышивки (кроме накидки я взялся ещё за мокасины и нарукавники, но не осилил) от бисера меня стало уже тошнить. И я стал подыскивать работу по специальности. Мне удалось устроиться учителем рисования в местную Школу Искусств (я называл её «искусственная школа»). Уроков у меня было немного, дети достались не то третьего, не то четвёртого класса, и к академическому рисованию они были, как и большинство детей, равнодушны. Я вообще думаю, что в школе это совершенно ненужный предмет, потому что серьезно учиться рисовать будет, в лучшем случае, один или два человека из ста. Зато на новой работе я сдружился с завучем – очень милой и общительной женщиной юных лет, а затем и с её мужем, бывшим летчиком (их звали Лена и Валера), и мы дружим с ними до сих пор и даже ездили как-то вместе в Питер на пау вау.

Валера работал в Центре Детского творчества, вёл там кружок воздушных змеев. Лет ему было около сорока, своих детей было двое, и он с удовольствием возился и с чужими, обучая их делать воздушных змеев. Поскольку с законами аэродинамики он был знаком, змеев он делал с учётом этих знаний и мог изобретать всевозможные конструкции. Состояли они из полиэтиленовой плёнки с напаянными на ней кармашками и вставленными в них деревянными рейками – вот и весь материал, плюс рыболовная леска. Мне он время от времени заказывал разные варианты раскраски змеев, а также рисунки вкладышей с инструкциями – он делал змеев и на продажу, зарабатывая на этом больше, чем за уроки моделирования. Впоследствии мы даже сделали с ним змея для пау вау в виде двуглавой Птицы Грома (имея в виду двухглавого орла), а за ней каскадом на маленьких ромбических змейчиках в небе летели буквы «POW WOW», получилось очень красиво.

Конечно же, я рассказывал им о пау вау, о Матонажине, о том, что я учусь у него шить настоящие ковбойские сапоги. Сам того не замечая, я стал воспроизводить матонажинские «рекламные ролики» – все они, оказывается, прочно засели мне в голову и требовали практической реализации.

Работая в школе, я чувствовал себя «не в своей тарелке»: выпускной костюм, извлечённый из шкафа за неимением другой приличной одежды, казался страшно неудобным в сравнении с джинсами и фланелевой ковбойской рубашкой, да и жизнь кругом была какая-то тусклая и неинтересная. Мне не нравилось ничего вокруг – ни музыка, которую все слушают, ни ритуалы, которые все соблюдают, и единственным светом в окошке было пау вау. Только там я мог «быть собой» и общаться на одном языке с такими же, как и я. Поэтому в школе я надолго не задержался и написал заявление, что «в связи с неожиданной поездкой в африканскую республику Зимбабве прошу отпустить меня на все четыре стороны». А сам, не дожидаясь ответа, купил билет на поезд и поехал совсем в другую сторону – в Питер, проведать Собаку и Матонажина.

Недавние отрицательные эмоции к этому времени у меня уже улеглись, и я уже с другой стороны смотрел на неудачный опыт ученичества. Я понял, что дело было не только в нежелании Матонажина учить меня чему-то, а прежде всего в моей неготовности учиться. У меня не было достаточных ресурсов для того, чтобы целиком сосредоточиться на учёбе, не отвлекаясь на зарабатывание денег. К тому же ни о каком Собаке «в нагрузку» в нашем договоре с Матонажином речи не было, мне просто было боязно отправляться в подобное предприятие в одиночку. Но у Собаки были совсем другие намерения, нежели у меня, поэтому он стал для меня не помощником, а балластом.

Зато теперь я уже проделал часть пути к «Стране Мальборо», и мне не приходилось начинать всё сначала, следовало лишь учесть прежние ошибки и двигаться дальше.

Собака в Питере встретил меня и сумки с продуктами, преданные его родственниками, и мы поехали к нему домой. Там уже были уют и красота – рюшечки– салфеточки и всё прочее, чем обычно украшает быт образцовая домохозяйка. Чувствовалось, что «со своей стороны» Ленка постаралась, как бы давая понять, что теперь дело за Собакой – идти на охоту и добывать мамонта. Судя по всему, Собаке не особенно хорошо удавалась охота на мамонтов, и они перебивались мелкой дичью – сусликами и сушёными кузнечиками. Он выглядел уставшим, больным, и не был похож на прежнего уверенного в себе Собаку, к которому я приезжал в гости во время учёбы в Киеве. Собака рассказал мне, что за полгода питерской жизни у него не было больше ничего подобного нашим летним приключениям. Все индеанисты с наступлением холодов расползлись по своим норкам, и он практически ни с кем не общался. Иногда только к нему в гости заезжал Ромка Ворон (который когда-то был у нас файерменом на матонажинском Инипи) и привозил какие-то сплетни. С этим персонажем, пожалуй что, пора бы уже здесь заканчивать, и я расскажу конец его истории.

Следуя тогдашней индеанистской «моде», Ромка «взял себе в жёны индеанку» – девушку из Института Народов Севера. По слухам, у них всё складывалось как-то странно: то поколотит её, то запрёт в пустой квартире на несколько дней без еды. Потом они уехали на Таймыр, и через какое-то время Ромка стал спиваться и, допившись до белой горячки, зарубил топором свою жену с ребёнком, и с отрубленной головой бегал по деревне, пугая местных жителей.

Совсем рядом с Собакой жил Лис, но они ни разу не встречались. Собака жаловался мне на это, а я думал о том, что он, судя по всему, просто никому не интересен в своём теперешнем состоянии. К тому же, отношения людей внутри индеанизма подразумевают общее увлечение индейцами, и какой-то обмен энергией в этом ключе. А Собака совсем перестал думать об индейцах, занимаясь с утра до вечера только работой. Книжками он уже не торговал, а выполнял различные поручения Анвара, но на его благосостоянии это не отразилось. Он по-прежнему плохо сводил концы с концами, и изрядная часть его месячного бюджета состояла из посылок от мамы с бабушкой, которые те передавали в Питер с проводниками.

В один из дней мы большой компанией индеанистов съездили в Бернгардовку к Матонажину.

Нам повезло – Сергеича в мастерской в этот момент не было. Мы явились очень кстати, так как в домике было холодно, и дрова для печки надо было собирать по окрестным лесополосам. Мы всей весёлой ватагой нарубили старику Матонажину дров, и после этого нас ждал вкусный обед из варёной баранины, которую приготовила подруга Игоря Карева – тувинка Марьяна. Матонажин потом всё время её хвалил и ставил в пример: мол, какие правильные деревенские девушки живут в Туве – умеют управляться с хозяйством и не теряются, когда в доме много голодных мужиков.

Я поговорил с Матонажином о том о сём, рассказал о своих планах летом продолжить у него ученичество, против чего Матонажин, конечно же, как всегда не возражал, но и я понимал теперь, что это ровным счётом ничего не значит. Тем не менее, мне нужно было заручиться его формальным согласием, а дальше я уже знал, что делать.

Я нанёс ещё несколько дружеских визитов к знакомым индеанистам и поехал домой. В Киеве меня ждал друг Женька и работа на стройке, которую он для меня подыскал. Я рассчитывал заработать там достаточно денег, чтобы летом обложить и домучить уже на предмет учёбы этого пещерного медведя Матонажина в его собственном логове.

Глава 13 Индейский флаг

Спустить флаг? Гордый морской обычай

не позволяет спускать флаг во время сражения!

Никогда!

Капитан Смоллетт

Весной 1995 года мы с Женей Мармазинским работали на стройке разнорабочими и циклёвщиками паркета. Кроме меня, Женька позвал в бригаду двух других друзей музыкантов: солиста из своей группы Некрополис Славика и бас гитариста из другой группы Женю Заборовского, очень харизматичного и острого на язык гражданина, который отмачивал такие корки, что иногда работа превращалась в настоящий цирк, а цирк, как известно, наряду с кино является для народа важнейшим из искусств.

Время от времени мои напарники-музыканты где-то покупали траву и на обеденном перерыве пускали по кругу косяк. Я с ними не курил, но из комнаты, естественно, тоже не уходил, не желая пропускать веселья, каждый раз охватывающего курильщиков после ингаляций этим чудодейственным зельем. Поначалу я думал, что дым марихуаны никак на меня не действует, но, видимо, ошибался. После одного из таких перекуров мы вывозили на тачке кирпичные обломки с 13-го этажа – долбили там стену. Ждать лифта приходилось подолгу, иногда минут 15, а иногда и дольше. А грузовая машина для мусора ждала нас прямо внизу, под окном… «Вот бы не ждать лифта, а сбрасывать мусор прямо вниз», – подумал я. Следующей моей мыслью было: «А вдруг этот кирпич не попадёт в кузов». Кирпич в это время уже летел вниз, рассекая восходящие потоки весеннего воздуха. Меня охватила паника – я понял, что попросту не отследил своего действия и, потеряв над собой контроль, привёл свою дурацкую идею в исполнение. Кирпич действительно не попал в кузов и с грохотом ударился о железную кабину грузовика. К моему великому счастью, ни водителя, ни прохожих рядом не было. На кабине красовалась порядочная вмятина, но её хорошо видно было только сверху, а из салона, если не смотреть на потолок, можно было и не заметить. Всю дорогу до свалки, куда мы с водителем отвозили мусор, я старался развлекать его всякими анекдотами, и в итоге вмятины он не углядел, а на следующий день говорить об этом было уже поздно – мало ли откуда она могла появиться. С тех пор у меня сохранилось твёрдое убеждение, что употреблять психотропные вещества – вредно для здоровья: кирпич может не долететь до места назначения, прицел сбивается.

Мы проработали на стройке пару месяцев и собирались работать дальше, когда в Киев неожиданно вернулся Собака. За время, прошедшее с нашей последней встречи, у него произошло много чего интересного.

Не вытягивая ситуацию в Питере, где ему постоянно не хватало денег, он подался к брату в Москву, а Ленку с дочкой пока что оставил на своей съёмной квартире. Брат Собаки занимался строительным бизнесом и пристроил его куда-то на объект. Потом Собака подрядился через одного из своих старых знакомых, московского индеаниста Питамакана, достраивать на чьей-то даче баню. Баня была дорогущая, вся отделанная липой изнутри. Жил Собака прямо там, кое-как соорудив себе печку для обогрева. Как-то ночью он проснулся от удушья и жара – самодельная печка подвела, и баня загорелась. Едва успев вытащить из огня какие-то свои вещи, он выскочил из пылающей бани и побежал вызывать пожарных. Пожарным сказал, что не знает, отчего загорелась баня, но хозяин всё равно догадался, кто во всём виноват, и начал искать его с бандитами. Собака удрал в Питер и оттуда уехал с женой на Украину, оставив вещи у своего приятеля Ромки.

Хозяин бани не стал заморачиваться с дальнейшими поисками, а всё повесил на бригадира, нанявшего Собаку. Бригадир некоторое время соображал, что делать, расспросил Питамакана (тот сдал Собаку с потрохами – а что ему ещё оставалось?), а потом обратился к чеченам. Те «перенаправили заказ» своим киевским коллегам, и они пришли к Собаке домой, поговорили с его мамой (та всё отрицала и сказала, что ничего им не даст) и ушли, но обещали вернуться.

Надо было срочно что-то делать. Я помчался к Собаке в Ирпень, там мы отвели Ленку с Василисой к знакомым, а сами заняли в доме оборону. В активе у нас было охотничье ружьё-двустволка, всякий хлам, вроде ножей и томагавков, и городской отдел милиции в одном квартале от дома – в случае чего, услышат стрельбу. Патроны снарядили крупной дробью и стали ждать. Несколько ночей мы продежурили в доме, но бандиты так и не появились. Впоследствии Собака откуда-то узнал, что они доложили своим главарям о том, что с Собаки нечего взять: дом старый, машина убитая. Дом был не старый, машина ещё в нормальном состоянии – всё это вполне могло потянуть на оплату долга, но, видимо, им не досуг было ввязываться в это дело, и в итоге вся тяжесть ответственности легла на бригадира и того посадили в тюрьму.

Но в то время мы ещё этого не знали и продолжали искать разные варианты, как оплатить долг. Мне в голову пришла одна идея. Я позвал к себе в гости Женьку, у которого под Киевом была своя однокомнатная квартира (родители его умерли, а квартиру ему купил отчим), и предложил продать квартиру, а жить переехать к Собаке, у которого дом из нескольких комнат, и он вполне мог бы половину переписать на Женьку. Потом потихоньку Собака накопил бы ему на новую квартиру – тут ведь важно было выиграть время и избежать бандитских наездов. Женька, не особо знавший Собаку, но всецело доверявший мне, согласился, после чего несказанно вырос в наших глазах. Но от этого варианта Собака отказался. Местные знакомые менты посоветовали ему съездить в Москву, написать заявление там – на всякий случай, чтобы было. Он так и поступил, и в отделе по борьбе с организованной преступностью к нему отнеслись сочувственно – позвонили работодателю, попугали его ответственностью за использование иностранной рабочей силы (не знаю, напугало его это или нет) и велели Собаке возвращаться домой.

Вскоре волнения улеглись, и мы вернулись к привычным делам – мы с Женькой продолжили работать на стройке, а Собака, к великой радости родственников, занялся опять своей пасекой.

Как-то раз, по дороге с работы, мы с Женькой увидели в окне одного из магазинов американский флаг с индейцем на фоне красных полос. Точно такой же флаг мы видели в Питере на пау вау, где его выносили во время Гранд Энтри (Большого выхода) в качестве главной регалии. Потом такие флаги легко можно было найти по 20 долларов штука, а тогда это была редкость. Поэтому мы с Собакой (Женьку флаг не впечатлил) во что бы то ни стало захотели его купить. Хозяин магазина не собирался его продавать, потому что вывесил в окне для красоты, но за 50 баксов согласился с ним расстаться. Это была моя месячная зарплата, но наше желание купить флаг было сильнее – и я выложил эти 50 долларов, и получил флаг. Мы его повесили дома у Собаки – тот говорил мне, что, глядя на этот флаг, он как будто заряжается энергией пау вау, и это помогает ему пережить трудности. Я в это верил, потому что чувствовал то же самое.

Через несколько лет, когда наша дружная команда уже распалась, а американские самолёты бомбили Югославию, я вырезал ножницами звёздное поле у этого флага, перевернул его вверх ногами и пришил индейца с полосами обратно: получился индеец на фоне перевёрнутого американского флага – символа индейского сопротивления. Этим я, конечно, не мог помочь Югославии, но в таком виде флаг приобретал хоть какой-то смысл для меня – иначе бы он больше ничего не значил.