Текст книги "40 лет среди индейцев. Пещерный лев"

Глава 14 Как повяжешь галстук

Не судите очень строго, он такой.

Наилучший он сапожник, парень неплохой.

Но попал в теченье моды он как раз.

Удивить хотел наверно нас.

В. Харитонов, «Песенка сапожника»

К пау вау девяносто пятого года я подготовился основательно: сделал новый танцевальный костюм, скопил достаточную сумму денег для того, чтобы купить кожи на сапоги, и задолго до пау вау поехал в Питер. Там остановился у своего бывшего одногруппника Алексейки и стал ездить к Матонажину, который договорился с Сергеичем (хозяином мастерской) о моём легальном статусе, чтобы мне можно было приезжать туда и оставаться на ночлег.

К процессу обучения я теперь подошёл совсем не так, как в прошлый раз – основываясь на одних только построениях Матонажина. Слушать его я, конечно, слушал, но знал, что многое из того, что он скажет, надо расценивать скорее как декларацию о намерениях, нежели твёрдое обещание. Как говорится, «обещал – не значит женился». И поэтому каждый свой шаг надо подкреплять собственными ресурсами – иметь деньги на продукты, кожу, а также подогревать интерес Матонажина, всячески облегчая жизнь и ему – в конце концов, ведь и он должен будет потратить на меня своё время. Этого я совершенно не учёл в прошлый раз и в результате ничему не научился. И не потому, что Матонажин злой – меня-то он в итоге хотя бы чему-то научил, а вот я всем желающим научиться у меня шить ковбойские сапоги решительно отказываю. Может потому, что не вижу в претендентах такого же парня, каким когда-то был я: целеустремлённого, с горящими глазами, готового на многое ради обучения. Но и я всё-таки не прошёл полный курс: сапоги шить научился, а Матонажином становиться не захотел: времена нынче другие, и сейчас это уже вымирающая профессия.

До пау вау оставалось недели две, и я надеялся сшить за это время свои сапоги – но Матонажин, услышав об этом, прочитал мне долгую нотацию, из которой следовало, что я такой-сякой раздолбай, толку от меня никакого, и я не заслуживаю к этому пау вау новых сапог, которые фактически придётся шить ему самому. Я был к этому морально готов и просто продолжал делать то, что от меня требуется – носил воду с дальней колонки, мыл посуду, ходил за продуктами на станцию и тому подобное. Сапожная же работа, в общем-то, была не хитрая, вскоре я освоился и перестал «косячить». Взаимоотношения у нас нормализовались, и в конце-концов мы приступили к моим первым сапогам. В один прекрасный день из матонажинских закромов был извлечён пакет со всеми выкройками для сапог сорок третьего размера – Матонажин в свободное время заготовил такие же пакеты для всех размеров, старательно срисовав их с деталей разобранных им нескольких пар американских сапог. Сами разобранные сапоги также хранились у него в специальных пакетах с рекламой «Мальборо». Он то и дело отправлял меня изучать эти останки сапог – какая там строчка на голенищах, что к чему пришито и тому подобное. Правда, как я узнал впоследствии, многое из того, что он сам таким образом для себя выяснил, делается при ручной сборке совершенно иначе, чем при фабричной. Но цели можно добиваться разными способами, в том числе и неудобными. Главное, чтобы в конце концов все детали оказались на своих местах и были крепко пришиты друг к другу. Клей, которым пользовался Матонажин, я вспоминаю с содроганием – это был наполовину застывший сапожный «Наирит», который надо было размазывать не кистью (как делают все сапожники), а специально выстроганной деревянной щепочкой. Рантики между деталями делались из «шкуры молодого дерматина» – потому что так было на американских фабричных сапогах (а там это сделано для скорейшей потери товарного вида и для того, чтобы как можно быстрее заставить покупателя приобрести следующие сапоги). В общем, работал он, как умел, но результата при этом добивался весьма достойного, без всяких натяжек, в особенности учитывая условия, в которых он работал, и отсутствие какого бы то ни было профильного образования. Сколько бы я ни рассматривал потом в Интернете сапог, сшитых российскими сапожниками – никто из этих мастеров не смог приблизиться к матонажинским сапогам: в первую очередь не по качеству исполнения, а по духу. У всех сапожников получались «казаки», а ковбойские сапоги – у одного только Матонажина. Потому что недостаточно владеть сапожным ремеслом – надо ещё чувствовать стиль и ковбойский дух.

Порядок обучения у Матонажина представлял из себя лёгкий вариант дедовщины, с которой я уже успел познакомиться в армии, а потому имел понятие о субординации, так что не жаловался на судьбу и ущемление достоинства. С теми, кто служил в армии, в итоге всегда можно найти общий язык, а затем и возможность понимать друг друга без слов. С Матонажином мы через некоторое время тоже стали обходиться без слов. Не потому, что поругались, а просто наступил такой момент в общении, когда все темы были переговорены, и произносить слова стало просто лень. Я настолько подстроился под матонажинский распорядок, что вставал раньше него и без напоминания знал, когда нужно откладывать работу и готовить обед или идти в магазин за продуктами.

Продукты Матонажин принципиально покупал самые дешёвые. Вместо масла ел пищевой маргарин, вместо мяса – сардельки. Гречневую кашу надо было сначала варить, а потом поджаривать на сковородке, чтобы образовалась корочка. Покупая маргарин, надо было выбрать не просто самую дешёвую пачку, а сравнить её вес с другой пачкой – хитрые производители иногда клали в пачку меньше маргарина, и надо было быть начеку. Вместо супа каша запивалась бульонными кубиками – Матонажин думал, что их делают из настоящих куриц и мечтал, что когда-нибудь изобретут такие жвачки, со вкусом бульонного кубика, чтобы не надо было его заваривать, а можно было сразу есть. Производителям бульонных кубиков – на заметку.

Я в процессе работы, уже в своей мастерской

Иногда мы откладывали работу и выходили погулять в лес, где уже можно было найти грибы. Или совершали рейды на дачные участки, где собирали какие-нибудь ягоды, чтобы добавить в наш скудный рацион немного витаминов.

По вечерам, в торжественной обстановке под музыку Накая доставалась и курилась одна из матонажинских трубок, которых у него было аж 4 штуки – все очень тщательно изготовленные и говорящие о высоком уровне Мастера, сделавшего их. Матонажин, может быть, и не был самым крутым в Галактике производителем ковбойских сапог (в России точно был), но он, безусловно, является Мастером с большой буквы «М». И вовсе не обязательно перенимать какие-то тёмные стороны его брутальной натуры. Да и не припомню я в то время таких ситуаций, когда его демоны вырывались наружу – это было одно из самых лучших воплощений Матонажина, которое я когда -либо видел. До сих пор вспоминаю это время с тёплой ностальгией и считаю его одним из самых счастливых эпизодов в жизни.

Нельзя сказать, что в круг наших тогдашних интересов входили одни только разговоры об индейцах или индеанистах. Тем более, что все кости были уже многократно перемыты и обглоданы, и мозг требовал иной пищи. У Сергеича в домике были остатки чьей-то библиотеки, и мы иногда брали какую-нибудь книжку и, выкроив в напряженном рабочем графике свободную минутку, погружались в чтение в одном укромном месте. Помню, как мы оба в этом храме уединённого размышления поочерёдно читали томик стихов поэта Багрицкого, автора известных всем советским школьникам строк:

«Как повяжешь галстук – береги его,

Он ведь с нашим знаменем цвета одного!»

В книжке было ещё много подобных стихов минувшей эпохи, но на тот момент времени они уже потеряли актуальность, а идеалы потускнели и перестали вырабатывать магическую силу…

Однажды я, закончив какую-то сапожную операцию, объявил Матонажину, что настало время пройтись в уединённое место и приобщиться к поэзии Багрицкого. На что Матонажин сказал, что он внимательно следит за моим образованием, и поскольку страницы в книжке Багрицкого накануне как раз закончились, то он специально для меня оставил там томик французского мыслителя Дидро. Так что зря некоторые несознательные граждане думают, будто бы все сапожники-индеанисты – сплошь односторонние и ограниченные люди, чуждые высоких идеалов Мировой культуры!

Сапоги к пау вау мы сшить, конечно же, не успели, и, отложив работу, стали собираться в путь. Вещей у Матонажина было много (один только бизоний череп чего стоил), и я оказался под рукой очень кстати в качестве дополнительной тягловой силы. По дороге к станции, неся рюкзаки и свёртки и периодически останавливаясь, чтобы передохнуть, Матонажин подбадривал меня тем, что уж после пау вау-то мы обязательно дошьём мои сапоги. Я знал, что на этот раз ему и вправду не отвертеться.

Матонажин в своём логове на Алтае спустя 20 лет. Но всё такой же

Глава 15 «Равнинные индейцы в России»

Затянулась бурой тиной,

Гладь старинного пруда.

Ах, была как Буратино,

Я когда-то молода.

Би Медисин, из приватного разговора

Пау вау 95 было, на мой взгляд, одним из самых лучших, какие только можно себе представить. Интересных событий там было хоть отбавляй.

Это потом в индеанизме начались разного рода разброды и шатания, а в том году, казалось, ничего ещё не предвещало надвигающейся катастрофы, а, наоборот, была уверенность, что движение индеанизма идёт на подъём, и дальше оно будет только развиваться и крепнуть. Участников было много – они приехали из разных стран – с Украины, Литвы и Белоруссии.

Танцоры: я, Щит, Лис, Матонажин, Танто, Митяй, Барсук, Лёня

Но главным гостем пау вау, без сомнения, была Би Медисин – бабушка-профессор из племени лакота. Она приехала с группой литовских журналистов, они снимали фильм «Равнинные индейцы в России». Были группы прибалтов, белорусов и украинцев, а также много индеанистов со всей России. Типи, как всегда, точно никто не подсчитывал, но говорили, что их было около 50 штук, не считая туристических палаток. Я поставил Собакино типи, которое тот не успел забрать во время экстренного отъезда и оставил в Питере. В гости ко мне приехал мой питерский товарищ Алексейка и привёз с собой компанию американских студентов. Те получили культурный шок от экстремальных условий, в которых мы жили на пау вау: по вечерам лагерь окутывал холодный туман, вокруг летали полчища комаров, земля в низине толком не прогревалась, и спать можно было только постоянно поддерживая костёр.

Би Медисин в очках и серьгах-черепахах на пау вау 95

Дрова добывали на другом берегу реки, переходя её вброд. Топить поэтому частенько приходилось сырыми дровами, и в типи было дымно. Но обитатели лагеря, в общем-то, за несколько лет стояния в Толмачёво привыкли к таким условиям и посмеивались над американцами. Узнав, что в лагере кроме них есть ещё американский профессор, студенты захотели нанести ей визит, но та наотрез отказалась встречаться, сказав, что с трудом удрала от них из Америки сюда, а они и тут её нашли. Студенты уехали, не дождавшись самого интересного – танцев.

Би Медисин  наблюдает за танцами

Алексейка остался фотографировать, но злился на меня из-за того, что я уделяю ему мало внимания – а я как всегда включился в паувавский распорядок, который допускает уйти утром из своего типи и вернуться через несколько дней. По дороге можно встретить множество знакомых, приключений, вкусной еды и так далее.

Танцы длились 4 дня, я танцевал в своём новом костюме, и Би Медисин запомнила меня и даже зашла в гости поболтать. Накануне я лёг спать поздно и не ожидал, что утром ко мне придут гости, а узнав, кто это – я решил одеться поприличнее и не нашёл ничего лучше чем, надеть мундир сержанта армии США 19 века – в таких же синих мундирах истребляли когда-то индейцев лакота.

К счастью, Би Медисин если и была удивлена, то не подала виду и сказала, что ей понравился мой костюм, в особенности очки. Я рассказал ей, как делал костюм, как купил свой флаг на месячную зарплату, но она почему-то связала это с очками «Магнум», которые дополняли мой индейский костюм – мы видели на фотографиях, что современные индейцы их тоже часто надевают, как и другие современные вещи. Это вошло в фильм, который потом показывали в резервации, и Би Медисин присылала видео, где видно, как индейцы реагируют на увиденное. Фильм начинался с панорамы утреннего лагеря в тумане и сигнала трубы, который я исполнял на рассвете – нравилось мне будить лагерь по утрам. Сцена получилась очень красивая, и труба вписалась отлично, хоть кое-кому и не нравилось, что их так будят. Зато индейцам труба понравилась – я видел, как они смеются. И после этого всем хвастался, что дунул в свою трубу так сильно, что услышали даже индейцы в Америке. Матонажин был одним из тех, кто тоже оценил силу и пользу трубы на пау вау. Однажды рано утром он пришёл ко мне и попросил меня подкрасться к типи его соседей, которые шумели всю ночь и мешали ему спать, и громко протрубить сигнал подъёма. Я исполнил его просьбу с величайшим удовольствием. Обитатели типи, собравшиеся было нас бить, увидели через щелочку, что я не один а с Матонажином, быстренько всё поняли и не решились с нами соперничать, а мы, довольные собой, ушли досыпать.

Пау вау тянулось долго-предолго и никак не хотело заканчиваться. Уже уехала основная масса народа, но на поляне ещё оставались типи – их владельцы, видимо, никуда не торопились и хотели пожить индейской жизнью максимально возможное время. Среди них были Матонажин, Великий Рысёнок, Блуждающий Дух, Макс Ветер и некоторые другие.

Маленькое типи Ходока стояло пустым – он уезжал в город на работу, а потом собирался вернуться и пожить в лагере ещё. Я как-то заглянул к нему, и увидел, что для своего типи он заготовил аккуратную поленницу малюсеньких дров, которые смешно смотрелись в сравнении с лесоповалами остальных обитателей лагеря.

Матонажин никуда не торопился и, казалось, оттягивал момент возвращения как только мог. Продуктов в лагере под конец пау вау обычно много – уезжающие участники не стремятся утащить всё с собой и оставляют не съеденные припасы «последним могиканам». То же и с дровами – их в лагере после пау вау полным-полно, можно также порубить чьи-то брошенные шесты: всё равно до следующего года они обычно не доживают, их рубят грибники или рыбаки, либо утаскивают местные жители для своих хозяйственных нужд. Однажды, рубя чей-то шест, я поставил его вертикально и не рассчитал силу удара и чуть не убил Матонажина – верхняя часть шеста отлетела прямо ему в голову.

К моему великому удивлению, он никак не отреагировал и вообще ничего не сказал, а продолжал молча стоять в той же позе, разве что удивленно посмотрел на меня – мол, что это было? И потом ни разу мне этого не припомнил. Вот это я называю – железная выдержка. А незадолго до пау вау, в мастерской, я однажды уронил со стола острое шило, и оно, не долетев до пола, воткнулось Матонажину в ногу. Тоже никакой реакции. «Осторожнее», – только и сказал мне он. Вот почему я настаиваю на том, что у нас нет и не было больше таких великих вождей. Матонажина – в капитаны!

К концу пау вау наступил настоящий коммунизм: работать стало не нужно, живи и отдыхай в своё удовольствие. Внешний вид обитателей лагеря сильно изменился – теперь почти никто не надевал индейскую одежду, и она была спрятана по рюкзакам и ждала следующего года. Разве что обували мокасины – в них ходить удобнее, чем в кроссовках. Но, конечно же, стояли типи, которые уже не казались чем-то не от мира сего, а сливались с местностью. Их пустые очаги, чёрными пятнами разбросанные по зелёной поляне, как будто всё ещё сохраняли теплоту жилищ, и казалось кощунственным пройти напрямик через вытоптанный круг – лучше обойти это место стороной, как будто бы тут всё ещё живут люди.

Ностальгическое настроение от расставания с друзьями, которого я когда-то так боялся, меня больше не беспокоило. С годами это чувство притупилось, как будто пау вау не заканчивалось вовсе, просто все ненадолго куда-то подевались. В тот год родилась шутка про Матонажина, который якобы не уезжает с пау вау, а его типи на зиму обкладывают фанерными щитами, и он зимует там как медведь в берлоге. Весной снег тает, и Матонажин просыпается и шьёт сапоги, а когда начинается пау вау – он уже тут как тут, готов, так сказать, приступить к исполнению обязанностей.

Женский танец. Вишня, Снежана, Ира Валенис

За ненадобностью я разобрал Собакино типи и перебрался жить к Матонажину, а потом мы, точно так же сложили матонажинское типи и перебрались к Рысёнку (теперь это опять был Великий Рысёнок, а Валентайн, видимо, уехал в Германию). Его типи было больше и новее, поэтому по вечерам обычно все собирались там.

Как-то, во время очередных вечерних посиделок, в гости пришёл Макс Ольшевский, эзотерический период которого всё ещё продолжался, только фаза буйного помешательства уступила место тихой шизофрении. Во время разговора Макс неожиданно для всех стал передавать по кругу разные предметы, так, как это делают, когда передают трубку. Все волей-неволей должны были включиться в эту странную игру, так как чувствовали, что совершается какое-то индейское колдунство. Но никто не мог понять – какое именно (включая, скорее всего, и самого Макса).

Когда по кругу пошёл Рысёнкин кривой индейский нож, обычно втыкаемый хозяином в якорный кол, Рысёнок не выдержал и спросил у Макса, какого хрена он делает. Макс на минутку растерялся и стал объяснять, мол, Круг – это священный символ индейцев Америки. На что Рысёнок ответил, что круг – может и индейцев, а нож – его, поэтому пускай вернёт инструмент на место, прервав тем самым Максову «церемонию», к большому облегчению всех присутствующих.

В один из погожих дней мы вчетвером – я, Матонажин, Макс и Рысян – взяли трубки и поднялись на холм. Каждый зарядил свою трубку, и мы по очереди выкурили их все, как бы подводя итог пау вау. О чём мы говорили, я уже не помню, но помню, что потом мы так делали ещё несколько лет к ряду, до тех пор, пока трубка оставалась объединяющим символом.

Трубки участников пау вау 95 у флагштока после Гранд Энтри

Сейчас, когда изменился сам дух пау вау, трубки, конечно, курят, но я не вижу, чтобы они исполняли какую-то роль, отличную от декоративной, во всяком случае в масштабах лагеря. Тогда же до такого положения дел было ещё далеко. У каждого уважающего себя индеаниста была своя трубка. Во время Гранд Энтри – Большого Выхода на открытии пау вау – танцоры выносили свои личные трубки и складывали вокруг центрального шеста, который стали использовать вместо тотемного столба первых пау вау. Потом мы узнали, что у индейцев ничего подобного не происходит, и даже трубки имеются далеко не у всех, а в основном только у духовных лидеров. Использование же трубок в мероприятиях, подобных межплеменным пау вау, не говоря уже о туристических, вообще не практикуется. Поэтому индеанисты тоже перестали это делать, и на мой взгляд, пау вау от этого скорее потеряло, нежели приобрело. После того, как из танцев убрали мистическую составляющую, какова бы она не была, изменилось и отношение к ним – отныне они стали просто танцами, а не священным действом, которого участники ждут целый год, готовятся к нему соответствующим образом, делая себе не просто костюмы, чтобы выделиться (хотя куда же без этого), а регалии, как бы с оглядкой на Высшие Силы. Потому что если окружающих ещё можно обмануть своим внешним видом, то Великий Дух точно видит всё и оценит всех по их подлинному наполнению.

В один из вечеров Матонажин зарядил свою трубку и пошёл в обход по остаткам лагеря и стал знакомиться с обитателями окраин. Раньше ему было не до них, а сейчас, за неимением других собеседников, можно было расширить привычный круг общения. Мы ходили от типи к типи, подходили и к обычным палаткам – и все рассказывали что-то о себе, а Матонажин многозначительно кряхтел, и в своей неповторимой манере комментировал рассказы обтекаемыми формулировками «обо всём и ни о чём». Можно было бы торчать на этой поляне хоть всё лето, но всё хорошее когда-нибудь кончается. Мы с Матонажином наконец решили что пора уезжать – нас ждали великие дела. Мы попрощались с оставшимися разлагаться аборигенами и задолго до восхода солнца выдвинулись в пешем порядке на станцию, рассчитывая успеть на первую электричку.

В вагоне было прохладно, и мы, закутавшись в свои джинсовые куртки, проспали почти до Питера. Потом нас разбудили контролёры, проверили билеты и ушли. Спать больше никому не хотелось, и мы стали смотреть в окошко – а там как раз открывалось дивное зрелище: над болотами клубился туман, а утреннее солнце освещало его, и казалось, что это розовые облака окутывают тёмно-зелёные заросли болотной травы, а между ними как будто рассыпаны осколки разбитого зеркала – блестящей на солнце воды. Я подумал, что всё-таки Матонажин – великий вождь: он выбрал наилучшую электричку. В других уже не показывали бы за окном таких красот и чудес, а ехали бы галдящие дачники, и торговки носили бы всякие бесполезные вещи и мороженое – плохая замена холодному утреннему туману, освещённому июльским солнцем.