Текст книги "Барбаросса"

Глава одиннадцатая. Монах и однорукий

Отец Хавьер. Скажи мне свое имя.

Однорукий. Меня зовут Омар ат-Фаради.

О. Х. В ясном ли ты сейчас сознании, не заслоняет ли его боль в раненой руке?

О. Мне очень больно, но ты можешь спрашивать.

О. Х. Кто твой отец?

О. Он уже в обители Аллаха.

О. Х. Кем он был?

О. Торговцем шерстью.

О. Х. Он был богат?

О. Нет. У него была всего одна фелюга. Иногда мне, его сыну, приходилось садиться на банку простым гребцом, ибо отец не мог нанять человека.

О. Х. Где был ваш дом?

О. В Тенесе. Спросите в квартале валяльщиков шерсти, где дом ат-Фаради, вам всякий укажет.

О. Х. Во время штурма квартал валяльщиков сгорел дотла.

О. На все воля Всевышнего.

О. Х. На все. Теперь скажи мне, как ты оказался среди людей богомерзкого Харуджа?

О. Меня продал отец.

О. Х. Родной отец?

О. Такое часто случается. Торговля шла плохо, берберы подсунули отцу шерсть, траченную верблюжьей молью. Сбыть ее было невозможно. Деньги, взятые в долг на ее покупку, отдавать было нечем. Карбул-хан сказал…

О. Х. Кто такой Карбул-хан?

О. Ростовщик, он вел все шерстяные и кожевенные дела в городе. Родом из малагских морисков.

О. Х. Испанских морисков было много в городе?

О. Не очень. Они любят заниматься торговлей, а в Тенесе торговлей разрешалось заниматься только правоверным. Карбул-хан принял истинную веру.

О. Х. За сколько тебя продали?

О. Шестьдесят тюков шерсти и старый серебряный кувшин.

О. Х. Карбул-хан сразу перепродал тебя Харуджу?

О. Некоторое время я работал на него, но ему не понравилось, как я работаю.

О. Х. Ты был ленив?

О. Я был горд.

О. Х. Как же ты сохранил гордость после того, как тебе пришлось потрудиться простым гребцом на фелюге?

О. На фелюге было тяжелее, но я был свободен.

О. Х. Ростовщик, стало быть, решил от тебя избавиться?

О. Да.

О. Х. Сколько он за тебя выручил?

О. Нисколько.

О. Х. Почему?

О. Меня отдали в качестве дани.

О. Х. Ростовщик платил Харуджу дань?

О. Да. Но не деньгами, а людьми. Харуджу всегда нужны были люди. Он много воевал с неверными. Гребцы и воины получали раны, умирали, убегали.

О. Х. От Харуджа убегали?

О. Часто. Всякий, кто добывал достаточно денег, стремился убежать.

О. Х. А если таких ловили, что с ними делали?

О. Сажали на кол.

О. Х. Не слишком ли жестоко?

О. Справедливо.

О. Х. Разве они крали эти деньги? Ведь они их зарабатывали. Пиратское ремесло опасное.

О. Они не могли бы заработать эти деньги в одиночку, без кораблей Харуджа и его славы.

О. Х. Ты стал воином?

О. Я стал гребцом.

О. Х. Почему? Ведь ты был гордый человек!

О. Меня взяли за долг, меня отдали за долг. Я был раб. Таким не доверяют.

О. Х. Сколько ты плавал на галерах?

О. Два года.

О. Х. В это трудно поверить.

О. Посмотри на мою спину, посмотри на мои ладони.

О. Х. Покажи свои ладони.

О. Извини, я еще не привык, что у меня всего одна.

О. Х. Все равно удивительно, что ты смог выдержать на этой работе целых два года.

О. Пираты кормят своих гребцов намного лучше, чем купцы.

О. Х. Почему?

О. Купцы рискуют товаром, пираты рискуют жизнью. Кроме того, на веслах я сидел очень недолго.

О. Х. Ты стал надсмотрщиком?

О. Я стал лекарем.

О. Х. Ты учился этому ремеслу?

О. Нет. Просто заметил с детства, что умею заговаривать боль, останавливать словами кровь и многое другое.

О. Х. Что именно?

О. Нет, я просто оговорился. Только заговаривать кровь и боль, особенно зубную.

О. Х. Ты продемонстрировал свое искусство капитану галеры, и он…

О. Так оно и было.

О. Х. Как звали твоего капитана?

О. Сначала я плавал на галере Салаха Ахмеда, пока Харудж его не повысил и не сделал старшим в Оране. Тогда я попал к Мехмеду Али.

О. Х. Почему Салах Ахмед не взял тебя к себе, ведь ты такой превосходный лекарь?

О. Салах Ахмед был в то время здоров. Здоровые забывают о существовании лекарей.

О. Х. Так же, как счастливые забывают о существовании Бога.

О. Нет бога, кроме Аллаха.

О. Х. Напрасно ты хочешь меня разозлить и увести разговор в сторону, это тебе не удастся. Теперь скажи мне, Мехмед Али командовал гарнизоном Пеньона?

О. Так остров называют испанцы, мы его называли Гребешок.

О. Х. Пеньон и значит Гребешок.

О. Пусть так.

О. Х. Воистину пусть. Мехмед Али командовал гарнизоном на Пеньоне-Гребешке?

О. Да.

О. Х. Ты был при нем?

О. Я лечил всех.

О. Х. Сколько дней вы держали бой с нашей эскадрой?

О. Три.

О. Х. Почему вы ушли?

О. Я не знаю.

О. Х. У вас было достаточно припасов?

О. Достаточно.

О. Х. И пороха и ядер?

О. И пороха и ядер.

О. Х. И еды и воды?

О. И того и другого.

О. Х. Может быть, вы потеряли слишком много людей?

О. Нет. Мы были за каменными стенами, огонь испанцев нам не приносил много вреда.

О. Х. Должно же быть объяснение вашему бегству?

О. Надо спросить у тех, кто бежал. Поймайте Мехмеда Али, пусть он скажет.

О. Х. Мехмед Али убит, как и другие. После взятия Алжира мы не смогли найти ни одного человека из тех, кто оборонял Пеньон.

О. Я же жив.

О. Х. Поэтому я так подробно тебя расспрашиваю, Омар ат-Фараби.

О. Омар ат-Фаради.

О. Х. Да, я ошибся. Мне кажется, ты не хочешь мне помочь, ты что-то скрываешь.

О. Когда у больного неизлечимая болезнь, он всегда думает, что врач нерадив или неумел.

О. Х. Ты хорошо сказал. Слишком хорошо для лекаря-самоучки.

О. Ты недоволен тем, что я говорю мало, ты недоволен тем, что говорю хорошо. Я не знаю, что и думать.

О. Х. Подумай над тем, почему защитники Пеньона внезапно оставили укрепленный остров, хотя им ничто не угрожало. Ведь всего было вдоволь – и ядер, и еды, и людей.

О. Ты можешь проверить, что я сказал правду, – всего хватало.

О. Х. Я уже проверил: то, что мне рассказали мои люди, сходится с твоими словами.

О. Чего же тебе еще?

О. Х. Не говори со мною так. Я старше тебя, и ты у меня в руках.

О. Попасть в мои руки тебе не грозит.

О. Х. Скажи, может быть, Мехмед Али получил какое-то сообщение с берега?

О. Какое?

О. Х. Например, что наша пехота и всадники Арафара у стен Алжира и нет никакой возможности им противостоять?

О. Я не знаю, каково было положение дел в тот момент.

О. Х. Какой момент ты имеешь в виду?

О. Момент, когда меня ранило.

О. Х. Хорошо, поговорим о твоем ранении, раз ты сам этого хочешь.

О. Разве я это сказал?

О. Х. Здесь только я задаю вопросы.

О. Задавай.

О. Х. Как тебя ранило?

О. Не знаю.

О. Х. Не понимаю!

О. Была сильная вспышка перед глазами, и все. Очнулся я от боли.

О. Х. Это когда капитан де Варгас пытался тебя допросить?

О. Я не знаю никакого капитана де Варгаса. Я очнулся, когда мне прижигали рану смоляным факелом.

О. Х. Это было сделано для того, чтобы рана не загноилась.

О. Я знаю, для чего это делается, но все равно было очень больно.

О. Х. Как ты думаешь, почему тебя не добили?

О. Не знаю.

О. Х. Думаешь, из жалости?

О. Я не верю в жалость испанцев к правоверным.

О. Х. И правильно делаешь. Тебя не убили только потому, что я приказал брать в плен всех подозрительных. Знаешь, кого я считаю подозрительными?

О. Любопытно послушать.

О. Х. Всех одноруких, всех рыжебородых.

О. Я никогда не носил бороду.

О. Х. А-а, ты понял, за кого я тебя принимаю!

О. Это было нетрудно, Аллах свидетель. Когда говорят про однорукого человека с рыжей бородой, всем понятно, что речь идет о Харудже.

О. Х. Ты не испугался моих намеков?

О. Я не подумал, что ты меня принимаешь за такого человека, у меня не хватило наглости. Кроме того, не все однорукие – Харуджи.

О. Х. Ты еще скажи, что Краснобородый потерял свою руку несколько лет назад, а ты всего около недели.

О. Так оно и есть.

О. Х. Твою рану осмотрели.

О. Причинив жестокую боль.

О. Х. Врачи, которые это делали, не могут прийти к однозначному выводу, когда она была отсечена.

О. Я не вижу в этих словах никакого смысла.

О. Х. Скоро увидишь. Если бы не смола…

О. Прижигал мне рану ваш лекарь, не мог же я с ним договориться, будь я даже Харудж.

О. Х. А с ним и не надо было договариваться, он сделал то, что на его месте сделал бы любой. Его действия можно было бы предвидеть.

О. Моя голова идет кругом, клянусь всем святым, я перестал понимать, чего от меня хотят.

О. Х. Неужели прежде ты понимал?

О. Ты специально меня путаешь!

О. Х. Чтобы ты так не думал, я могу рассказать тебе, что я думаю о происшедшем на острове Пеньон. Хочешь?

О. Расскажи.

О. Х. У тебя такой безразличный тон, тебе все равно, угадаю я правду или нет?

О. Мне это все равно.

О. Х. Почему?

О. Потому что никакой правды, кроме той, что я тебе поведал, нет.

О. Х. Тогда слушай. Никакого взрыва не было. Ты ранил себя сам.

О. Зачем?

О. Х. Ты специально остался на острове, чтобы притвориться мертвым и обмануть победителей. Ты рассчитывал с наступлением темноты ускользнуть с острова и, таким образом, избежать и смерти и плена.

О. Почему же я так не поступил?

О. Х. Потому что рана оказалась опаснее, чем ты предполагал. Ты понял, что умрешь от потери крови, если не попросишь о помощи. Ты позвал лекаря. И попал в плен.

О. Ты только что говорил, что я заранее предвидел действия лекаря, значит, я заранее предполагал попасть в его руки.

О. Х. Ты имел в виду эту возможность, потому что ты имел в виду все возможности.

О. Мне нечего сказать. Ты приписываешь мне свойства, которыми не может обладать человек.

О. Х. Тем не менее я тебе их приписываю.

О. Такое впечатление, что ты пришел к этому разговору уже с готовым выводом, а меня спрашиваешь просто для собственного удовольствия.

О. Х. Может быть, и так.

О. Тогда я развожу руками.

О. Х. У тебя не получится.

О. Ах да, уже который раз я забываю…

О. Х. Должен тебя похвалить, ты ведешь себя как человек, в самом деле лишь недавно потерявший руку. Еще не привыкший к ее отсутствию.

О. К этому действительно трудно привыкнуть.

О. Х. На том месте, где тебя обнаружили, не найдено ни одной оторванной руки. По моему приказу обшарили весь остров.

О. Был взрыв, мне руку оторвало взрывом.

О. Х. Но не могло же ее взрывом испепелить!

О. Ее могло отбросить в море.

О. Х. И она стала добычей рыб?

О. И она стала добычей.

О. Х. Почему ты так побледнел?

О. Как только мы заговорили о руке, очень сильно заболело то, что от нее осталось.

О. Х. Хорошо, оставим это. Теперь ответь мне, почему ты пытался сбежать с нашей галеры, когда она прибыла в порт Орана?

О. Я боялся, что мне начнут задавать те вопросы, которые мне задаешь ты.

О. Х. Если у тебя совесть чиста, чего тебе бояться?

О. Моя мусульманская совесть в самом деле чиста, но на ваш взгляд это как раз и может считаться преступлением. Видишь, я оказался прав.

О. Х. Я тоже прав.

О. Так не бывает.

О. Х. Бывает. Ты прав, считая, что христианин не может доверять мусульманину, я прав, утверждая, что побег с нашей галеры ты задумал не по ее прибытии в Оран, а еще до того, как люди Мартина де Варгаса взяли Пеньон.

О. Ты продолжаешь утверждать, что я настолько ужасающий злоумышленник, что…

О. Х. Да, я утверждаю, что ты ужасающий злоумышленник.

О. Но кто именно, ты сказать не можешь? Не можешь сказать, как меня зовут?

О. Х. Здесь вопросы задавать позволено только мне!

О. Так задавай! А можешь и не задавать. Я и сам все понял, и я отвечу, хотя ты и не спрашиваешь.

О. Х. Что, ты думаешь, я у тебя не спросил?

О. Ты хотел спросить, не Харудж ли я?

О. Х. И что же ты ответил бы на такой вопрос?

О. Я ответил бы – нет! Против меня нет улик, хотя ты, в ослеплении безумном, думаешь, что они есть!

О. Х. Где твоя левая рука?

О. Она потеряна, но не годы назад, а всего семь дней тому. Я уже говорил об этом, и нет смысла начинать все сначала. Тебе хочется поймать Харуджа, ты мечтаешь об этом, может быть, ты дал обет своему Богу, но при чем здесь я?!

О. Х. Я дал обет своему Богу.

О. Если тебя не убедили все мои предыдущие слова, возьми в рассуждение тот факт, что Харуджа здесь, в Оране, не может никак быть!

О. Х. Почему же?

О. Потому что он в Мешуаре!

О. Х. Откуда ты, Омар ат-Фараби…

О. Ат-Фаради! Не сбивай меня!

О. Х. Откуда ты, Омар ат-Фаради, можешь знать, что Харудж находится именно в Мешуаре?

О. Чтобы об этом догадаться, не надо быть мудрецом. Мешуар – ближайший к Алжиру город. Это даже не город, а обыкновенная крепость. Ему больше некуда бежать. Ни в каком другом городе побережья его не примут. Его предали все.

О. Х. Ты все говоришь правильно, ты ни разу не ошибся, даже в мелочи, но я не верю, что ты просто Омар ат-Фаради или Фараби, что не имеет никакого значения. Ни первый, ни второй никогда не существовали на свете.

О. Кто же я? Извини, что задаю вопрос, где никому, кроме тебя, не пристало их задавать.

О. Х. Хочешь, чтобы я тебе сказал?

О. Еще бы, всякому человеку интересно знать свое подлинное имя.

О. Х. Тебя зовут Фикрет.

О. Фикрет?! Правая рука Харуджа?!

О. Х. Правая, левая, не путай меня, я и сам на грани того, чтобы окончательно запутаться.

О. Да, немудрено.

О. Х. Видит Бог, ты Фикрет.

О. Но ведь он, насколько я знаю, вполне здоров. Все руки у него на месте.

О. Х. Были до того момента, как люди Мартина де Варгаса нашли его на Пеньоне.

О. Что же произошло на этом удивительном острове? Прости, я опять спрашиваю.

О. Х. Харудж, почувствовав, что сопротивление бесполезно, что ему не уйти от расплаты, что в Мешуаре ему тоже не скрыться, решил исчезнуть.

О. Умереть?

О. Х. Нет. Умирать Харудж не собирался. Он хотел исчезнуть, чтобы возникнуть в другом месте и воспарить с новой силой. Он чувствовал в себе силы для этого. Но так сложился узор событий, что ни в Магрибе, ни в Тунисе, ни в Ливии он бы сейчас скрыться не смог. Слишком всем были известны его приметы, человек без руки всем бросается в глаза. Союзников, которые могли бы его укрыть, у него не осталось. В пустыне и в оазисах правят его враги. Арафар мечтает о мести. Жители Тлемсена, Орана, Тенеса, Медеи мечтают о ней не меньше. Что могло бы отвести от однорукого человека любопытный мстительный взор?

О. Что же?

О. Х. Только известие, что Харудж казнен. Пойман солдатами испанского короля и сожжен на костре. Любой однорукий и даже рыжебородый мог бы после этого смело утверждать, что он не Харудж.

О. Пожалуй.

О. Х. Но где найти человека, готового пожертвовать собой ради Харуджа?

О. Очень трудно.

О. Х. Хорошо, что ты не сказал… – невозможно. Такой человек был с Краснобородым рядом.

О. Фикрет?

О. Х. Фикрет.

О. Все знали, что он предан Краснобородому, но любой преданности есть предел.

О. Х. Тут была преданность особого рода. Харудж владел душой Фикрета как своей собственной. Он мог приказать ему пойти вместо себя на костер. Он велел отрубить Фикрету руку, а перед этим рассказал, как ему нужно себя вести, что говорить, как отвечать на вопросы. Харудж знал, что Фикрета заподозрят прежде всего в том, что он именно Харудж. Слишком многое сходится. Харудж велел Фикрету молчать до самого конца и только под пытками выдать, что он Краснобородый. В конце концов, он должен был дать себя сжечь. Как Харуджа.

О. А воздаяние, каково же воздаяние за такие муки и такую небывалую преданность?!

О. Х. Воздаяние Фикрету было обещано давно – райское блаженство. Пытки и костер – это вожделенная дверь, открывающая вход в тот мир. Опровергни теперь мои слова. Опровергни. Сделать это ты можешь только одним способом.

О. Каким?

О. Х. Если ты настоящий Фикрет, ты должен утверждать, что ты Харудж.

Глава двенадцатая. Капитан и Мешуар

Крепость занимала северную, узкую часть голого, каменистого мыса. С моря она была защищена высокими обрывистыми берегами, с суши – каменной стеной с четырьмя квадратными башнями. Касба Мешуара считалась абсолютно неприступной, в особенности потому, что на ее территории имелся отдельный колодец и склад провианта.

Когда пехотинцы генерала Куэльяра по белой, раскаленной дороге подходили к стенам крепости, поднимая в воздух чудовищные клубы пыли, они столкнулись с толпой в несколько сот человек, которые брели, сами не зная куда. Женщины, старики, дети шли по голой равнине, неся в руках жалкий скарб. (Скарб в таких случаях всегда жалок.)

– Кто они такие? – поинтересовался генерал.

Оказалось, что это жители Мешуара. Чтобы сократить количество ртов и возможных предателей, Харудж всех выгнал. Разумеется, никому такое отношение понравиться не могло. Люди лишились и дома, и города, и средств к существованию. Узнав, что перед ними враги Харуджа, пусть и христиане, беженцы воззвали к ним, требуя отмщения.

– Это сын шакала!

– Это исчадие ада!

– Он краснобород, потому что пьет человеческую кровь!

Слушая эти крики, генерал прошептал:

– Да, кажется, придется потрудиться.

Местность возле стен Мешуара была по большей части пустынная. Несколько островков чахлой, почти погубленной солнцем растительности, развалины глинобитной деревеньки, населенной одичавшими кошками. Здесь пришлось генералу сделать свою ставку за неимением чего-либо более пригодного.

Чтобы надежно блокировать крепость, по всем правилам военной науки, надо было вырыть окоп, перерезающий мыс от воды до воды. Именно таким образом в незапамятные времена римляне осаждали неприступный Карфаген.

Земля была каменистой, а временами просто представляла собой камень. Солдаты, проклиная (совершенно искренне) подлого Харуджа, долбили заступами почву перешейка, падали под солнечными ударами, опухали от непонятной песочной болезни, а ночами тряслись в карауле, опасаясь ночных вылазок пиратов.

Последним жилось значительно лучше.

Они наблюдали за мучениями осаждающих с высоких стен и осыпали испанцев скабрезными насмешками. Развлекались они тем, что расстреливали горящими стрелами большие деревянные навесы, устроенные в местах работ для защиты от солнца.

Если стрела долетала, то сухое дерево вспыхивало как порох, а испанцы разбегались в панике.

На самом деле сарацины радовались скорее напоказ, чем всерьез. Неприступность Мешуара была типичной палкой о двух концах. Крепость было очень трудно взять, но из нее было не менее трудно бежать. Со стороны моря защитникам было совершенно невозможно прийти на помощь.

Это мгновенно понял и капитан Мартин де Варгас, когда подошел с частью своей уцелевшей флотилии и новыми прибывшими кораблями к Мешуару с моря. Два дня он плавал взад-вперед вдоль естественных стен крепости, внимательно всматриваясь в белые скалистые обрывы, кое-где заляпанные пятнами серого и красного мха.

Нет, тут не за что было зацепиться. И в прямом и в переносном смысле. Единственное, что ему удалось, так это увидеть своего противника живьем.

– Смотрите, капитан, Харудж! – крикнул Лозано, как всегда последним увидевший то, что видели уже все.

На вынесенном в море выступе стоял человек с поднятыми руками. Правая была вчетверо длиннее обрубка левой. Потому что в правой Харудж сжимал саблю.

– Он что, приветствует нас? – спросил с усмешкой Логроньо.

– Он просто хочет показать – я здесь!

Несколько раз Харудж в подобной позе появлялся и с сухопутной стороны крепости.

– Что ему надо? Может, он кого-то вызывает на поединок? – спросил Гонсало у своего отца.

– Не хочешь ли ты принять его вызов?

– Он калека, он не может быть соперником для благородного человека.

– Ты умственный калека, если так думаешь.

Мартин де Варгас высадился на берег и прибыл в деревенскую ставку генерала. Генерал Куэльяр сдержанно поприветствовал его, опьянение недавними победами прошло. Отсутствие реальной перспективы раздражало полководца.

– Что там на перешейке роют ваши солдаты?

– Сам не знаю, приказано было рыть ров. Главное, чтобы они не сидели без дела. Осажденных, по утверждению Цезаря, губит голод, осаждающих – безделье.

– Вы не пробовали подвести мину под стену крепости?

– Сходите посмотрите, какая там земля! Понадобится двадцать лет на такую работу. Может быть, это и путь к победе, но я не дойду.

Мартин де Варгас поглядел из-под шляпы на серые неровные стены.

– А штурм?

– Мы положим за каждого сарацинского негодяя по десятку наших людей, и без всякой гарантии, что возьмем крепость. Не забывайте, что внутри есть еще касба.

– Я помню.

– Кроме того, даже если мы возьмем Мешуар, то с оставшимися силами мы не удержим Алжир и остальное побережье. Нам самим придется сидеть во взятой крепости и ждать подкреплений. На всякий случай я приказал готовить лестницы, но только на всякий случай. Вот так-то.

– На сколько им хватит продуктов?

– Это никому не известно. Он выгнал за ворота всех горожан, и запасов, я думаю, у него достаточно.

Мартин де Варгас снова посмотрел в сторону городских стен.

– Мы не можем сидеть в осаде год.

– А что мы можем, господин капитан?

– Надо что-то придумать.

Куэльяр презрительно хмыкнул:

– Не возбраняется.

Мартин де Варгас начал думать.

Размышления его выражались в действиях.

Сначала попробовал по-новому установить пушки на своих галерах. Они должны были вести навесную стрельбу, забрасывая огненные горшки по дуге через отвесные скалы в крепость. После многих усилий, переустановок и перезакреплений имевшиеся в распоряжении капитана орудия доказали свою полную непригодность. Мортирами они работать не желали.

Результатом была полуспаленная галера и оскорбительный смех неуязвимых пиратов.

Мартин де Варгас не успокоился.

Он перетащил пушки с воды на сушу. Таким образом, дуга обстрела сокращалась на высоту скал. Но тут возникли свои осложнения. Чтобы вести огонь таким образом, нужно было подтащить пушки почти вплотную к стенам и там установить стволами в небо. Делать все это приходилось на глазах у пиратов, которые мгновенно сообразили, чем им грозит такое новшество в артиллерийском деле. Они начали методично отстреливать из луков и арбалетов и пушкарей, и тех, кто им помогал.

Оставив на несчастливой позиции десяток трупов, Мартин де Варгас счел за благо отступить.

Генерал смотрел на эти бесплодные усилия с тоской.

Солдатам они тоже не добавляли бодрости.

Мартин де Варгас духом падать не собирался.

Осенило его в необычной ситуации. Они обедали с генералом, Гонсало и еще двоими офицерами-пехотинцами, когда прибежал лекарь и испуганно сообщил, что в лагере, кажется, открылась чума.

Обед не продолжился.

Генерал и капитан, намочив в уксусе платки и приложив их к лицу, направились вслед за лекарем к шалашу, где находился больной.

Молодой солдатик выглядел нехорошо. Он метался в жару, тело его было покрыто мелкими нарывами, из ноздрей и из глаз что-то сочилось.

Осмотрев его как следует, Мартин де Варгас вдруг просиял и заявил:

– Поздравляю вас, господа!

Генерал и лекарь посмотрели на него как на безумца.

– Что же делать? – робко спросил медик.

– Строить катапульту! – бодро ответил капитан.

– Что вы мелете! Надо снимать осаду, видит Бог, нам не суждено взять эту крепость. Этот больной – предупреждение нам. Скоро заболеют десятки, сотни, а потом сарацины перебьют остальных.

– Вы видите плохое знамение там, где я вижу благоприятное. Более чем благоприятное.

– Объяснитесь!

– Охотно. У этого парня не чума.

– Матерь Божья, а что же? – всхлипнул лекарь.

– Он просто нажрался падали. Дела с провиантом у нас плохи. С фуражом тоже. Падают лошади. Одну, видимо, плохо зарыли. Земля каменистая. Этот мальчишка приметил. Ночью сбежал с поста, отхватил кусок, зажарил и съел. Самое худшее, что нас ожидает, – еще трое-четверо заболевших. Те, кто делил с ним трапезу.

Генерал недоверчиво спросил через уксусный платок:

– Вам прежде приходилось видеть такое?

– Неоднократно!

Лекарь в ужасе переводил взгляд с генерала на капитана.

– Ваша милость, это чума.

– Вам приходилось видеть подобное?

– Слава Господу, нет. Как бы я тогда мог разговаривать с вами? Но я изучал…

Мартин де Варгас не дал ему договорить:

– Все науки, несомненно, должны исходить из опыта, а не из простого умозаключения.

Генерал резко оборвал дискуссию:

– Чума или нет, скоро мы поймем. Но при чем здесь катапульта? Вы упомянули о какой-то катапульте.

– Поглядев на этого больного, я подумал, что сарацины, так же как наш уважаемый эскулап, могут ошибиться и принять больного отравлением за чумного больного.

– Вы что же, собираетесь их сюда пригласить?

– Нет, господин генерал, я думаю, лучше будет, если мы отправим этого юношу туда.

Генерал Куэльяр медленно и упорно соображал. Лекарь, стоявший подле, тихо скулил, всячески муссируя слово «чума».

– Они испугаются и принуждены будут выйти из крепости, я правильно вас понял?

– Да, господин генерал, именно в этом была моя мысль!

– Но они же могут тут же выбросить его обратно.

– Чтобы выбросить его обратно, надо к нему прикоснуться. Сомнение в том, а не осталась ли зараза за стенами, тут же возникнет у них. Кроме того, мы им поможем.

– Что вы имеете в виду?

– Мы пошлем несколько кавалерийских разъездов по окрестным деревням в поисках свежих могил на тамошних кладбищах. Пусть нам добудут пять – семь хорошо раздувшихся покойников, мы их тут же переправим в крепость.

Генерал и лекарь потрясенно молчали, с ужасом постигая безумный полет капитанской мысли.

– Это же святотатство!

Мартин де Варгас поморщился:

– Мы воюем с дьяволом, поэтому нам позволительно применять отчасти дьявольские средства.

Генерал молчал.

– Вы хотите победить или нет? Вы хотите вогнать осиновый кол в горло Харуджа?

– Я генерал, а не гробокопатель.

Мартин де Варгас засмеялся:

– Пусть, пусть вам достанется слава победителя, а мне – лавры могильщика, только разрешите мне делать то, что я считаю нужным. Разрешите!

Лежащий на пропотевших циновках больной прокричал что-то невразумительное и жутко заворочался.

– А если я вам не разрешу, вы займетесь этим на свой страх и риск.

– Безусловно.

Куэльяр махнул рукой и зашагал прочь от шалаша. Мартин де Варгас догнал его.

– Прикажите поставить возле больного охрану, не надо, чтобы все узнали о нем. Всем не объяснишь, что это не опасная болезнь, а просто отравление. Может начаться паника.

Генерал усмехнулся:

– Что еще?

– Велите, строго велите кипятить всю воду, что идет в питье и на приготовление пищи.

– Все?

– Сами, и ваш сын, и офицеры все время обтирайтесь уксусом и окуривайте свои палатки дымом.

Куэльяр остановился и в упор посмотрел на капитана:

– Так это не чума?

Капитан и глазом не моргнул.

– Нет. Это не может быть чума, и это не она.

Наступила минута мучительного молчания. Прервал ее Мартин де Варгас:

– И отдайте приказ немедленно строить большую катапульту, умоляю вас!

Одну из «трупных» команд капитан возглавил сам.

Двухчасовая скачка на юг сквозь колючие кустарники, потом по потрескавшемуся дну высохшего озера, дальше между двумя неодинаковыми по форме, но одинаково терракотовыми горами. По дороге попалось три деревни и три кладбища. Деревни выглядели мертвее. Ни одной живой души, хотя бы собачьей. Жизнь ушла из этих мест туда, где была вода и не было войны.

– Там! – указал плеткой Логроньо.

– Что там?

– Кажется, поднимается дымок.

Сержант указывал на бледную, невесомую, почти невидимую струйку, которая чуть колыхалась над зарослями песчаной акации. Это неприхотливое как верблюд дерево растет в тех местах, где не может выжить ни трава, ни животные, ни люди. Например, на склонах голых алебастровых вершин. Там бесполезно кого-либо искать.

– Вперед! – скомандовал капитан.

Хорошо зная своего командира, всадники начали вытаскивать из ножен шпаги.

Мартин де Варгас плавно огибал пыльную заросль, пока не натолкнулся на тропинку.

– Вперед! – повторил он свой приказ, поворачивая коня на нее.

Тропинка была узкая, кони неслись быстро, ветки рвали одежду. Кто-то неосторожно отклонился в сторону и был выброшен из седла.

Капитан и не подумал останавливаться, он уже почувствовал запах добычи.

Акациевая роща кончилась внезапно. Открылся большой голый пустырь. Посреди него за невысоким глинобитным забором стояло круглое куполообразное здание с торчащим из крыши деревянным штырем, на который был надет человеческий череп.

Не останавливаясь ни на мгновение, капитан направил коня к воротам, обозначенным деревянными столбами. Они были затворены, но не заперты. Простым живым натиском испанцы заставили их раскрыться. И вот какая открылась картина.

По двору, построившись в затылок друг другу, замкнувшись в кольцо, плясало несколько десятков дервишей. Это слово первым приходило на ум при взгляде на них. Рваные халаты, высокие колпаки с густой опушкой, закрывающей глаза, посохи. Они что-то ритмично вскрикивали и, ударив посохом в землю, делали шаг. Затем опять вскрик, опять удар, опять шаг.

Вскрик, удар, шаг.

Вскрик, удар, шаг.

На каком языке они кричали, понять было нельзя.

Они находились в состоянии такого глубокого самозабвения, что не сразу обратили внимание на гостей. Успели совершить по крайней мере еще целый круг вокруг вкопанного в землю столба. Он-то и служил центром их притяжения.

В углу, если так можно выразиться, круглого двора горел костер, сложенный из узловатых ароматических веток. Это было нелишним, потому что внутри двора нестерпимо смердило. Минуя костер, дервиши заполняли свои легкие и ноздри очищающими запахами. Дымок этого костра как раз и увидел Логроньо.

Испанцы в оцепенении и недоумении взирали на этот сомнамбулический танец. Только физиономии их кривились от вони.

Тетива транса лопнула внезапно.

Раздался дикий взвизг, и круг распался. Носители колпаков разом обернулись в сторону непрошеных гостей. Глаза их были не видны за густой черной опушкой капюшонов.

Раздался еще один взвизг – причем было не видно, кто именно командует, – и посохи в руках у дервишей мгновенно разъялись на две части, одна из которых сделалась ножом. И в следующее мгновение эта молчаливая безглазая толпа разом кинулась на испанцев.

На Мартина де Варгаса эти устрашающие манипуляции не произвели ровно никакого действия. Неопытный человек в этой ситуации, наверное, испугался бы и бросился бежать – и как раз прискакал бы в объятия смерти. Капитан, наоборот, резко подал вперед своего жеребца. Мощная конская грудь снесла с ног первого дервиша, второй воткнул свой нож в толстенный, бычьей кожи нагрудник и сломал лезвие, оставшись безоружным, третьему капитан аккуратно проткнул горло.

Другие испанцы действовали хоть и с меньшим блеском, но тоже результативно. Не сумев сокрушить неприятеля своим духом и видом, свирепые служители неизвестно какого бога кинулись врассыпную. Они с такой ловкостью и легкостью перескакивали глинобитный дувал[33]33
  …перескакивали глинобитный дувал… – Дувал – в переводе с арабского «забор».


[Закрыть], что этим нельзя было не восхититься.

Мартин де Варгас осмотрел покинутое дервишами поле битвы и остался доволен. Дело в том, что к центральному столбу были привязаны четыре полуразложившихся трупа.

– Это как раз то, что нам нужно.

– Да? – без всякого энтузиазма, зажимая нос, поинтересовался Логроньо.

– Как прихотливы иногда извивы судьбы! Мы сражались как львы, и лишь затем, чтобы отбить у гиен их презренную добычу.

– А кто эти люди?

– Это марабуты, Логроньо. Орден дервишей-убийц. Их религия – смерть, их епископ – нож, их ладан – трупный запах. Надо отвязать эти тела и завернуть во что-нибудь.