Текст книги "Верность слову"

Неожиданная встреча

На улице он огляделся и пошёл, как ему показалось, по направлению к центру города. Но улица вывела его к морю. Перед ним расстилалась огромная Цемесская бухта. В отличии от вчерашнего дня, стояла тихая, безветренная погода. Море блестело, переливаясь всеми цветами радуги от слепящего солнца. Захотелось раздеться и искупаться.

Он зашёл за выброшенный на берег разбитый баркас, где обнаружил загорающего человека. По возрасту, как показалось Дмитрию, они были практически одногодки.

– Привет, – поздоровался Дмитрий.

– Привет, если не шутишь, – ответил парень, не пошевельнувшись.

– Как море?

– А что с ним станет? Море как море.

– Да я про то, купаться-то можно?

– Понятно, – приподнявшись и глядя на Дмитрия, ответил собеседник, – приезжий?

– У меня что, на лбу написано? – он стянул с себя гимнастёрку и рубаху, подставляя под солнечные лучи своё белое тело.

– Да нет. Просто местные про такое не спрашивают. Тут и в октябре купаться можно. А уж в августе… Откуда?

– С Георгиевска.

– Нет, я спрашиваю – где воевал?

– На фронте, – почему-то злясь, ответил он.

– Да я вижу, что не в тылу сидел, – и он кивнул на шрам на груди у Дмитрия.

– 21-я гвардейская дивизия.

– Иди ты! – парень сел. – В Германии был?

– Так оттуда и начал… – он осёкся, видя, как парень смотрит на него. – Ты чего?

– А ты в Оппельне, случайно не был?

– Ну, привет! Я там в госпитале валялся.

– Нет, я не про то. Ты там не был, когда немцы его штурманули, а мы драпали?

Дмитрий вгляделся в парня. Что-то знакомое промелькнуло в нём.

– Да, да! – парень встал на колени. – Майор, старший лейтенант, пушка…

– Орлов!? – громко спросил Дмитрий.

– Не-е-ет! – засмеялся в ответ парень, – Воробьёв Димка!

– Друг ты мой сердешный! – Дмитрий опустился в песок на колени. – Однополчанин! Мне же в госпитале сказали, что это ты меня из дома вытащил. Спасибо тебе, дружище!

Они обнялись.

– Как ты меня нашёл там, под завалом?

– Так когда Вас, – неожиданно перешёл парень на «вы», – накрыло снарядом, я сам очумел на время. Очнулся – немцы бегут. Ну, мы их немножко покрошили, а когда к ним подкрепленье подошло, то решили смываться. Кинулись через комнату, где Вас завалило, а там – стон. Мы – стоп. Кусок стены приподняли, а там – Вы. Кровь из груди течёт. Послушали – дышите. Ну, мы вас на себя, и тикать. Нас четверо осталось. Выскочили во двор, все в кровище, а навстречу – наши. Нас всех – в госпиталь. Спросили, кто Вы, я ответил: «Лейтенант, зовут Дмитрием». Тут подбежала врач и ещё одна, такая красивая санитарка.

– Это, наверно, парикмахерша.

– Да кто их там тогда разбирал. Но, Вас она сразу узнала и даже фамилию какую-то строительную назвала. По-моему, Резцов…

– Нет, Сверлов.

– Да-да, Сверлов, точно! Вот и всё. А уж что дальше с Вами было, то не знаю. Нам оказали первую помощь, и мы – опять в бой. Медальку получил.

– А чего это ты со мной на «вы» перешёл? Тебе лет-то сколько?

– Двадцать два.

– И мне столько же. Так что давай без «Вы». Идёт?

– Идёт! – и они опять обнялись. – Что тут делаешь? – спросил парень.

Дмитрий рассказал ему всё.

– Что думаешь делать?

– Думаю, надо сюда перебираться и помогать Витькиной семье. Загнутся тут они без меня.

– Загнутся, не загнутся, но тяжело им будет долго. А специальность у тебя есть?

– Какая специальность? Закончил военное училище и был комсоргом полка.

– Во! А у меня братуха работает в комсомоле. Давай искупайся, и пойдём к нему. Он поможет.

Через пару часов они сидели в горкоме комсомола. Леонид, брат Димы-сержанта, выслушал Дмитрия внимательно.

– А эта твоя Матрёна пособие на девочку получает?

– Какое пособие?

– Так указ Правительства вышел: всем детям погибших на войне отцов выплачивать пособия до совершеннолетия.

– В первый раз слышу!

– Ну, откуда тебе слышать, «многодетному» отцу?! – Леонид засмеялся. – Она-то где работает?

– В рабочей столовой, официанткой… Такой гадюшник с братками.

– Это, наверно, около завода?

– Там. Я вчера паре их «авторитетов» морду начистил.

– За что?

– Плохо с женщинами обращаются.

– И не побоялся?

А чего их бояться?! Я своё на фронте отбоялся. Пусть они нас, гадёныши, боятся! – Дима почувствовал, что «заводится».

– Ну, с девушкой можно тоже порешать. У нас в здании открывается городская столовая, можно сюда её устроить. Пойдёт?

– Я за неё решать не могу. Пусть сама решает.

– А ты всерьёз решил здесь остаться? – вопросом остудил его Леонид.

– А что?

– Ничего. Просто нам требуются политические работники, а горком комсомола – это как раз для тебя работёнка.

– Вот так сразу и в горком? Ни практики, ни опыта.

– У тебя такой опыт, многие могут позавидовать. Награды есть?

– Два Красной звезды и медали.

– Вот! А он говорит, что у него опыта мало. Давай, решай.

– А жить-то я где буду? У них? – он мотнул головой назад, подразумевая Матрёну её мать. – Там места нет, да и барак скоро сам развалится.

– Насчёт жилья что-нибудь придумаем. А ты решай.

– Да нечего тут тогда решать. Я слово другу дал. Вот только мне в часть надо смотаться, вещи забрать, с друзьями попрощаться.

– Ну, – засмеялся Леонид, – это святое! Недели хватит?

– Хватит.

– А мы тут с твоим жильём помозгуем. Идёт?

– Идёт!

– Минуту! – Леонид вышел из комнаты и быстро вернулся с бланком анкеты.

– Давай, заполняй его. Место проживания указывай, часть и город. Идёт?

– Идёт.

– Там секретарь даст тебе ручку, заполни анкету и оставь у неё. Я уезжаю.

– Спасибо!

– Ну, тогда до встречи.

Они пожали друг другу руки.

Заполнив анкету, Дмитрий с тёзкой вышли на улицу.

– Я же тебе говорил, что братуха поможет. Он у меня знаешь какой деловой?! Ему всего двадцать пять, а на фронте полком командовал – подполковник. Меня к себе не взял, сказал, что жалеть будет. А на фронте жалеть нельзя. Кого жалеют и прячут, тот первым и погибает.

– Да, серьёзная фигура твой брат.

– Его скоро в политотдел заберут. Но это по секрету. Что делать будем?

– А ты что не на работе?

– Так я – с ночной. На кораблестроительном заводе клёпальщиком работаю. Мне на смену – завтра после обеда.

– Тогда… – Дмитрий огляделся, – есть тут место, где можно пивка попить?

– А как же! И совсем недалеко.

Они зашли в пивную, выпили по паре кружек пива с «прицепом»77
  «С прицепом» – водкой, налитой в пиво.


[Закрыть]. На часах было пять вечера.

– Слушай, – сказал Дмитрий, – давай заберём Матрёну с работы и посидим у неё дома. Авось, не прогонят.

– Давай! – и они направились к столовой завода.

Около столовой их остановил Винт. Завидев Дмитрия, он вышел из подворотни. За ним шли четыре человека. Дмитрий сразу же понял, что предстоит жестокая драка.

– Ну, что, кореш, – обратился к нему Винт, – надо бы поквитаться за вчерашнее.

– Помнишь? – зло спросил Дмитрий. – Плохо помнишь, если ещё хочешь.

– Тю! Он нас ещё пугает. Братва, вы видели такого молоденького петушка? Сейчас мы тебе, голуба, крылышки-то и подрежем. Подрежем? – обратился он к своей братве.

– А то ж, – хором ответили те и начали окружать друзей.

– Слушай, Винт, – неожиданно сказал сержант, – что-то ты больно забывчивый стал, как я посмотрю. Или тебе напомнить? – он сделал шаг вперёд.

– О, Димон! – А ты тут чего марцепанишь?

– Так сообщили, что моего фронтового брата у нас в городе обижают.

– Это кого? Его что ли? – и Винт ткнул пальцем в Дмитрия.

– Кто его обидит, тот дня не проживёт, – сухо усмехнулся сержант. – Он таких, как ты и твои дружки, десятками валил, понял? А я ему помогал. И не для того, чтоб вы, гадёныши, людям жить мешали. А ну пошли отсюда вон!

– Так ты бы, Димочка, нам сразу так и сказал, что это твой кореш… С приездом! – Винт, сняв кепку, поклонился Дмитрию. – Ошибочка вышла. Без обид.

– Давай, чеши отсюда, – повторил сержант.

– Леониду Григорьевичу привет! Он у нас в большом авторитете… Пошли, хлопцы! – и они, пряча ножи в карманы, пошли по улице в сторону центра города.

– Откуда ты их знаешь? – спросил Дмитрий.

– Так, довелось общаться, да брат быстро меня на место поставил. А Митьку он из тюрьмы практически вынул. Подставили его. Он – парень в общем-то неплохой, но уж больно хочет быть лидером. Ножи подоставали… Тьфу!

– А я сразу, ещё вчера понял, что он – парень «неплохой», – пряча улыбку сказал Дмитрий.

Сержант удивлённо посмотрел на него и, вспомнив, что только что сказал про Винта, прыснул со смеху. Они оба засмеялись и пошли в столовую. Там, «подкативши» к заведующей, забрали Матрёну и пошли к ней в гости, по пути отоварившись в магазине.

Вечер прошёл в воспоминаниях. Сержант тоже рассказал Матрёне и её матери о последнем геройском бое Виктора. Помянули его и всех друзей, не вернувшихся с войны.

Утром Дмитрий сказал Моте, что уезжает, но вернётся через неделю. Он передал ей разговор с Леонидом насчёт пособия и работы.

– Так для пособия прописка нужна, а нас здесь не прописывают, а по старому адресу выписали, так как самого дома-то уже нет, – объяснила она.

– Ладно. Вернусь – разберёмся.

Они вместе с Матрёной вышли на улицу.

– До свидания, – сказал Дмитрий.

– До свидания! – ответила Мотя, – И спасибо тебе. – Она быстро поцеловала его в щёку.

– Да спасибо-то за что?

– За память! Это дорогого стоит, – повернулась и пошла по улице.

Дмитрий смотрел ей в след, пока она не скрылась за углом. «Хорошая девушка, – неожиданно подумал он о Моте, – и красивая». Потом быстро пошёл на вокзал, купил на поезд билет и уже к вечеру следующего дня был в Георгиевске.

– Как съездил? – взволнованно спросила Неля. – Что-то мне тревожно было. Ничего дурного не случилось?

– Да нет, дорогая, всё нормально. Только вот так, как живёт жена моего фронтового друга, жить нельзя. Надо ей помогать и как можно быстрее.

– Конечно, конечно! А как? – спросила Неля.

– Да так! Я переезжаю в Новороссийск. Там мне уже и работу нашли. Вытяну её из болота, налажу её жизнь, вот тогда и собой можно будет заняться.

– А как же я? – Неля с удивлением смотрела на Дмитрия.

– Неля, дорогая моя, придётся нам потерпеть немножко. Ну не могу я от своего слова отказаться. Что же я не человек? Мы же вместе с Виктором на смерть шли и поклялись помогать семьям, если кого из нас убьют. Я клятву офицерскую дал!

– А я не человек? Я же не смогу без тебя!

– Ну, маленькая моя, ну, золотая. Подожди немножко. Вон женщины всю войну своих парней дожидались. А тут годок, ну, может быть, полтора.

– Нет! Я чувствую, что это навсегда, – она заплакала.

– Ну вот, я приехал, а ты сырость тут разводишь. Смотри, уже и сапоги хлюпают, – он пытался её как-то развеселить.

– Я не могу тебе приказывать, а просить не хочу, – неожиданно сказала она, – но ты должен знать, что я тебя всю жизнь ждать буду. Всю жизнь! Я – не она.

– Кто она?

– Твоя Машенька.

– Ты откуда знаешь?

– Глупый ты и совсем мальчишка. Только строишь из себя взрослого. Да я уже полгода как с твоей сестрой переписываюсь и всё знаю. Нет, – остановила она его, – ничего не говори и не объясняй. Ты так решил, значит, так надо. Всё! Пойдём в дом.

Новая жизнь

Через два дня Дмитрий уехал, попрощавшись с друзьями и Нелей. Но поехал он не в Новороссийск, а в станицу Старомышастовскую. Там, зайдя в сельсовет и с их помощью, он нашёл дом Мотиной мамы, строителей и договорился с ними о восстановлении дома. Те потребовали от него двенадцать тысяч, но узнав, что дом он восстанавливает не себе, а жительнице станицы, скостили цену до восьми тысяч.

Дмитрий выдал им пять, полученных при демобилизации, и пообещал, что вторую часть они получат при сдаче дома. Затем опять зашёл в сельсовет и, договорившись с его председателем, оставил тому три тысячи рублей для полного расчёта со строителями. Тот, тоже фронтовик-инвалид, заверил Дмитрия, что всё проконтролирует и сообщит ему в Новороссийск на главпочтамт, до востребования, об окончании ремонтных работ. На том и договорились.

Вечерком они посидели с председателем на берегу Третьей Кочеты, отметили знакомство и добавили за успешное восстановление дома.

– Ты Елизавете Петровне передай, пусть не волнуется. Мы ей тут всем обществом поможем обустроиться. Женщина она деловая, толковая. Нам такие нужны. Да и ты тоже, давай к нам. Человек ты грамотный, а у нас школа восьмилетка строится. Директор мужик нужен. Наших казачек в узде держать. Ух, и шальные они у нас! Ты не смотри, что Матрёна там тихая. Она – гром-баба. И за себя постоять может, и за других заступиться. Смерть мужа её немного подкосила. Но ничего, молодая ещё. Вывернется. А уж если глаз на тебя положит… – то всё!

– Что всё?

– Спечёшься, друг мой, спечёшься.

– Э, нет! У меня девушка есть. Мы с ней поженимся.

– Ну-ну! Не зарекайся. Мы предполагаем, а жизнь располагает. Но это всё потом. За домом и качеством работ прослежу. У меня не забалуют, не волнуйся, – повторил он.

– А я и не волнуюсь. Эх, и красотища же здесь у вас!

– А я про что говорю?.. – вновь засуетился председатель. – Где ты такое ещё увидишь? А весной…

Переночевав у председателя, утром Дмитрий поехал в Новороссийск. Там, зайдя к Леониду Григорьевичу, он узнал, что того перевели в политотдел замом начальника политотдела. Его кабинет располагался этажом выше.

Дмитрий зашёл к нему, слабо веря, что тот его помнит, и уж точно не помнит про их разговор. Но оказалось, что он ошибался.

– Заходи, заходи фронтовик. Садись, – и он указал ему на стул. – Значит так! Сейчас зайдёшь к новому первому секретарю горкома Валерию Дунаеву, он в курсе. Там для тебя и семьи твоего погибшего друга лежит ордер на жильё. Правда, коммуналка, и жить вам придётся вместе, – он рукой остановил пытавшегося возразить Дмитрия, – там две комнаты. Насчёт работы вдовы друга зайдите вместе с ней к нашему директору столовой Григорию Исааковичу Гитману, он у нас здесь на первом этаже располагается. Я не знал её фамилии и написал Сверлова. Там разберётесь. Так, что ещё? Вроде бы и всё. – Он посмотрел на Дмитрия. Тот сидел ошеломлённый услышанным.

– Чем я смогу отблагодарить Вас?

– Чем? Работой. Иди, дорогой, и работай так, как воевал на фронте. Тут тоже фронт. И не ясно, где тяжелее: там было или здесь и сейчас. Но ты у нас не робкого десятка и с различными людьми общаться можешь, – он засмеялся.

– Какими людьми? – недоумённо спросил Дмитрий.

– С разными. Причём очень доходчиво им объясняешь суть момента, – и он снова засмеялся, но, увидев удивлённые глаза Дмитрия, добавил: – Мне Димка о твоём знакомстве с Винтом всё рассказал. Сколько ещё у тебя таких знакомств будет! Но руки без нужды не распускать! «Человек понимает слово, а не палку!» – так сказал Максим Горький. Помни это.

Он зашёл к Дунаеву, они познакомились. Договорились, что Дмитрий уже завтра приступит к работе. Потом вместе они пошли в управление делами и забрали ключи от комнат, которые Дмитрию выделил политотдел.

Комнаты располагались на втором этаже четырёхэтажного каменного дома. В квартире жили ещё три семьи.

Одна комната была большая, метров двадцать пять, а вторая – метров двенадцать. Он прикинул, что можно проход из двери в дверь отгородить ширмой, и тогда он не будет мешать женщинам, расположившимся в большой комнате.

На кухне они сразу же определили место, где будет стоять их стол. Соседи не возражали и даже поделились лишним столом.

Затем они зашли в столовую к Гитману. Тот, угостив их чаем, объяснил, что работу Мотя может начать хоть завтра: столовая готовилась к открытию, а рабочих рук приводить её в порядок после ремонта не хватало.

Узнав, что Мотина фамилия Сазонова, он, пожевав губами, сказал:

– А у меня записана Сверлова.

– Это моя фамилия, – сказал Дмитрий, – но если нужно, то она, наверно, может свою и поменять.

– Это глупо, молодой человек, – ответил Григорий Исаакович. – Очень глупо! Тогда она потеряет право на пособие для ребёнка. Да, да! Я и про ребёнка знаю. Но, ничего. Я что-нибудь придумаю. Она сможет подойти ко мне завтра, часиков так в десять-одиннадцать?

– Думаю, что да, – ответил Дмитрий.

– Вот и чудненько. У неё какое образование?

– Думаю, что среднее.

– Вы думаете или вы знаете?

– Я думаю, что среднее.

– Ну хорошо, – он опять пожевал губами. – Жду её завтра.

Дмитрий направился на Стародубскую улицу, где жила Матрёна. Там его явно не ждали, понял он, когда постучал в дверь и вошёл. В комнате шла большая стирка. На керогазе булькала кипящая вода, в большом цинковом корыте на стиральной доске Матрёна отстирывала простыни, наволочки, скатерть. На полу в тазу лежали уже постиранные, но ещё не прополосканные вещи.

Услышав стук, Матрёна обернулась и увидела входящего в комнату Дмитрия. Она выпрямилась и, убрав тыльной стороной руки прядь со лба, молча посмотрела на него.

– Вот я и приехал, – испытывая какое-то не то что беспокойство, но больше робость, сказал он.

Матрёна молчала. Из другой комнаты вышла Елизавета Петровна:

– А мы тебя к субботе ждали, – сказала она Дмитрию.

– Мама! – Мотя посмотрела на мать. – Никто никого не ждал. Он не обязан у нас быть.

– Так, – сказал, почему-то начиная злиться, Дмитрий, – Насчёт моих обязанностей позвольте мне самому решать, – он глубоко вздохнул. – Если мне у вас нельзя остановиться, или я кому-то мешаю, – он в упор посмотрел на Матрёну, – то я могу и уйти. Но я хочу сказать, что нашёл тут тебе работу получше, да и жильё, не чета этому.

– Никому ты, милок, здесь не мешаешь, – Елизавета Петровна подошла к нему и взяла из его рук чемодан. – Просто тут кое-кто очень гордый. А на гордых воду возят… И не спорь со мной! – резко сказала она попытавшейся ей возразить Матрёне. – Гордые все! – повторила она. – Не прикоснись! А ты сама, одна поднимешь ребёнка? Ты на себя-то посмотри – кожа да кости. Прям на ладан дышишь. А мне что, молчать? Ждать пока ты тут сдохнешь? Я тебе не дам этого сделать, и сама подыхать не хочу!

– Мама! Ну почему Дмитрий должен за нас отвечать?

– По кочану! Он с твоим мужем на фронте побратался, и слово дал ему. Надо уважать и ценить фронтовое слово. Оно ими в бою, перед возможной смертью даётся. А ты тут корчишь из себя… – она махнула свободной рукой и ушла в маленькую комнату.

– Проходи, – сказала Матрёна. – Кушать хочешь?

– Хочу.

– Я сейчас сполосну их, – она указала на вещи, – и накрою на стол. Взяла два пустых ведра, собираясь выйти за холодной водой к уличной колонке.

– Погоди, – сказал Дмитрий, забирая у неё вёдра. – Дай я схожу.

Он принёс воды, Мотя быстро ополоснула вещи, выжала их. Он помог ей вынести постиранное на улицу и развесить всё на протянутой по двору верёвке.

Затем они вернулись в комнату. Бабушка, одев внучку, пошла с ней гулять.

– Ты зачем приехал?

– Мотя! Давай сразу же поставим точки над «и». Я дал слово Виктору, что буду помогать тебе… Не перебивай. Из Архангельска я мало чем смогу помочь. Тут – другое дело. Да погоди ты! – видя, что она опять хочет что-то сказать, остановил он её. – Меня ваш политотдел взял на работу в горком комсомола. Выделили две комнаты в каменном доме почти что в центре города. Мне удалось договориться, и тебя примут на работу в открывающуюся столовую в здании политотдела города. Вопросы есть?

– Есть. За что тебе выделили две комнаты?

– Не за что, а почему. Они знают, что у меня есть вы.

– И что, это вот так просто?

– Нет, не просто. Просто пока ничего не будет. Я должен буду пахать, как папа Карло. Отрабатывать. А ты должна растить дочь, содержать мать.

– Ага, а меня содержать будешь ты?

– Слушай! Ты мне показалась сначала более умной, чем сейчас.

– Да, дура я, дура! Но и у меня есть совесть и чувство гордости, у такой дуры! Ты никому ничего не должен. Понял? Ничего и никому!

– Я должен своему другу и твоему мужу. Неужели это так трудно понять? Давай закончим этот бесполезный разговор. Комнаты смотреть пойдём?

Матрёна заплаканными глазами смотрела на него: «Ну почему она должна ломать жизнь этому молодому человеку? Кто она ему? Зачем всё это?»

– Не забивай себе голову разными мыслями и сомнениями, – сказал ей тихо Дмитрий и взял за руку. – Ты – жена моего друга. И всё! Улыбнись. Кушать будем?

Она улыбнулась и согласно кивнула головой.

Быстро перекусив, они вышли на улицу, нашли бабушку с внучкой и всей компанией ввалились в трамвай. Сделав пересадку, они добрались до улицы Карла Маркса, где располагался теперь уже их дом.

Нечего и говорить, что комнаты понравились всем. Малышка сразу же забегала по ним смешно хлопая по полу купленными на вырост сандалиями.

Познакомились с соседями. Пожилой дядечка на протезе даже вынес по этому случаю вина.

– Братан из Геленджика привёз. У них там винограда… Ну, со знакомством!

Все выпили винца и распрощались.

– Дима, Вы – прям, какой-то волшебник: только появились, и сразу же – и работа, и комната, – сказала Елизавета Петровна.

– Да просто мне повезло встретить однополчанина. К тому же, он мне жизнь спас, а это обязывает его заботиться обо мне, – он засмеялся. – А у него брат – большой руководитель в городе. Нет, действительно, я тоже, как во сне.

Утром они зашли в столовую, где работала Матрёна и предупредили заведующую, что Мотя будет увольняться. Заведующая воспротивилась, но узнав, что Матрёна идёт к «самому Григорию Исааковичу», сдалась.

Они пришли к Гитману, и Дмитрий, оставив у него Матрёну, побежал к Дунаеву, где был представлен работникам в качестве заведующего идеологическим отделом.

В воскресенье состоялось большое переселение. Дунаев попросил на кораблестроительном заводе машину. Пришёл Димка-сержант с друзьями, и они мигом перевезли из барака весь скарб. К тому же, в подарок он откуда-то притащил трёхметровую ширму.

– Японская, – с гордостью сказал он.

– Откуда японская-то? Вон написано, что ростовская фабрика.

– Зато драконы японские, значит, японская. А может, и китайская – один чёрт. Зато драконистая!

Неожиданно появился Дунаев с двумя комсомольскими работниками. Они принесли полутораспальную кровать, огромный матрац и две большие подушки.

– Пригодится, – подмигнув Дмитрию, заметил он.

Отметив переселение, все разошлись.

Потихоньку и жизнь, и быт стали налаживаться. Дмитрию нравилась его работа и особенно то, что он был нужен этим молодым, задиристым и жадным до новой жизни ребятам. Он пропадал с ними целыми днями и вечерами, частенько прихватывая и выходные. Елизавета Петровна, качая головой, говорила ему: «Сгоришь ты с этой работой. Охолонь малость. Притормози!» Но он только смеялся в ответ. Понемногу Дима втащил в эту компанию и Матрёну. Оказалось, что она очень прилично поёт и танцует. Теперь на всех комсомольских вечерах у него появилась постоянная, хорошая партнёрша. Он даже стал немного ревновать её, когда она долго танцевала с другими ребятами.

А о её умении петь он узнал случайно. На одной из вечеринок, посвящённой Дню рождения комсомола, его попросили спеть песню из нового кинофильма «Первая перчатка». И он начал:

 
                    С той поры, как мы увиделись с тобой,
                    В сердце радости надежду я ношу.
                    По-иному и живу я, и дышу,
                    С той поры, как мы увиделись с тобой.
 

Приятный, знакомый женский голос подхватил:

 
                    Милый друг, наконец-то мы вместе.
                    Ты плыви наша лодка плыви.
                    Сердцу хочется ласковой песни
                    И хорошей большой любви.
 

Не прекращая петь, он осмотрелся и неожиданно для себя увидел, что вместе с ним поёт Мотя. Когда они закончили петь, то раздались такие аплодисменты, которых Дмитрий никогда не слышал.

– Вот это дуэт! – восхищённо сказал Валерка Дунаев. – Да вам со сцены петь надо, а не дома.

– А мы дома не поём, – сказал Дмитрий. – Мы вообще первый раз вместе спели.

– Иди ты! – не поверил Валерка. – Не врёшь?

– А чего ему врать? – вступилась Мотя. – Он и дома-то почти не бывает. Так что петь нам некогда.

– Ну, кто захочет, тот найдёт время, – сказал кто-то из ребят.

– Вот одолеем разруху, тогда и запоём, – ответил другой.

– Ну да, пока её одолеешь, все песни забудешь.

– А по-моему, – сказал Дмитрий, – только с песней и одолеем! – и пропел:

 
                    И тот, кто с песней по жизни шагает,
                    Тот никогда и нигде не пропадёт!
 

Все засмеялись.

С первой своей получки они купили Моте красивое выходное платье из креп-фая. Матрёна решительно отказывалась от такого подарка, но какое женское сердце устоит против такой красоты?

Ещё раньше, вернувшись из Старомышастовской, он купил себе гражданскую одежду и выходной костюм. Так что теперь они появлялись в гостях прилично и модно одетые. В какой-то степени они стали образцами моды для окружающей их молодёжи.

В октябре Дмитрий получил письмо из Старомышастовской от председателя сельсовета, что дом готов и ждёт своих хозяев.

Однажды, в тихий, тёплый осенний вечер за ужином он завёл разговор о Старомышастовской.

– А что, Елизавета Петровна, не хотелось бы Вам посмотреть на свою станицу? Сколько Вы там не были?

– Да вот как Матрёна родила, так и не была. Почитай полтора года! Интересно конечно, что там новенького, да больно будет смотреть на развалины родного дома. Другие-то, наверно, отстроились. У нас там люди привыкли друг дружке помогать в строительстве домов. Вот артельно, стало быть, и отстраиваются. А посмотреть… Что ж, конечно, хочется.

– А как ты, Мотя, к этому относишься?

– К чему?

– Чтобы посмотреть на свою станицу.

– А как я отношусь? Да никак! Там смотреть сейчас не на что. А вот весной там красота… – она мечтательно закрыла глаза. – Весной там, как в сказке. Везде сады цветут, цветы, пчёлы жужжат. А петухи… – петухи так надрываются, что и концертов никаких не надо. Всё оживает, любви просит, – она замолчала.

– Эх! А не съездить ли нам туда? Уж больно здорово вы об этом рассказываете!

– Это с чего тебя туда потянуло? Умаялся тут, бедный? – Елизавета Петровна посмотрела на него.

– Да никакой я небедный. Просто хочется посмотреть. Тут езды-то сутки.

– А что, – неожиданно поддержала его Мотя, – может быть, действительно, съездить? – она посмотрела на мать. – Поглядим, что с домом можно будет сделать. Тебя же тянет туда из города.

– Да уж, наша станица – не этот засыпанный цементом и пылью город. Там бы Лилечку я сразу на ноги поставила. А то смотреть прямо не на что.

– Ну, так что? Мне на работе отпрашиваться?

– А что? – Елизавета Петровна весело посмотрела на него. – Отпрашивайся! А тебя-то, Мотя, отпустят?

– Я не знаю, попробую.

С работой всё было улажено, и Гитман даже согласился подвести их на машине до Краснодара, куда он ехал за какими-то продуктами для столовой. «Были сборы недолги», как поётся в известной песне, и они выехали в Старомышастовскую.

Предупреждённый заранее Дмитрием, председатель сельсовета встретил их на автовокзале. После долгих обниманий и приветственных поцелуев, они пошли по центральной улице станицы. Елизавета Петровна обратила внимание на то, что на ней много восстановленных и вновь отстроенных домов.

– И когда это вы, Пётр Силантьевич, успели отстроиться-то?

– Так мы того, артельно, всем миром взялись. Помощи-то ждать откель? Страна заводы и фабрики поднимает, а уж мы по-станичному дома свои обихаживаем. Прямо красота!

Они свернули на улицу, где стоял дом Елизаветы Петровны. От увиденного она замерла на месте. Матрёна тоже с нескрываемым удивлением смотрела на их восстановленный, а по существу, новый дом.

– Это кого же ты в мой дом заселил, председатель? – повернувшись к нему, тихим голосом спросила Елизавета Петровна.

– Так, почитай, никого, – хитро улыбаясь ответил Пётр Силантьевич. – Кого ж я могу сюда поселить без твоего разрешения? Ну, разве что Матрёну с дочкой или вот этого хлопчика, – он указал на Дмитрия,

– А… А как же… – Елизавета Петровна, не находя слов, тыкала пальцем в дом, пытаясь спросить о том, кто его отстроил. – Кто же?.. Почему?

– Это уж, милая моя, не ко мне, а вот к нему, – он вновь указал на Дмитрия. – Приехал солдатик, всё посмотрел, артель спроворил, да и сделал. А я только следил, да платил.

Мать и дочь молча смотрели на Дмитрия.

– Это не я, – смутившись сказал он, – это всё Виктор. А место тут действительно хорошее, даже осенью.

– Ну, пошли, пошли, – заторопил их председатель, – нечего соловья баснями кормить. Смотри, хозяйка, принимай работу!

Они подошли к дому, обошли его со всех сторон и уже после этого вошли в него, пропустив вперёд Лилю. В прихожей было две двери. Одна вела в дом, другая – в помещение для скотины и птицы.

Внутри, в большой центральной комнате они увидели деревянный стол, скамейку вдоль стены и рядом стоящие табуретки, восстановленную печь. В двух небольших комнатках стояли деревянные кровати и тумбочки.

– Ну как? – с гордостью спросил председатель.

– Нет слов! – ответила Елизавета Петровна, и присела за стол на скамейку.

Маленькая Лиля уже обследовала все комнаты и забралась на руки к бабушке.

– Только вот с посудой сами определяйтесь, да и матрацев у меня нет. А я пойду.

– Нет, погоди, – остановила его Елизавета Петровна. – Ты нам скажи, что в станице делается?

Он присел на табурет и начал обстоятельно рассказывать ей о жизни станицы. Матрёна, поманив Дмитрия, вышла во двор дома.

– Ты когда это всё удумал?

– Когда в Георгиевск ездил.

– А деньги где взял?

Дмитрий засмеялся.

– Меня же в армии рассчитали и деньги выдали.

– И ты их все сюда бухнул?

– Все – не все, но потратил.

– И когда же мы с тобой рассчитаемся?

– Никогда! – он снова засмеялся. – Ты всё никак не можешь понять, что ни за что не надо рассчитываться. Надо, дорогая моя, просто жить. Жить и радоваться тому, что у тебя есть. А есть у тебя много: дочка, мама, да и я, наконец.

Матрёна молча подошла и впервые поцеловала его в губы.

«Какие сладкие губы!» – подумали они оба друг о друге. Дмитрий от неожиданности даже немного покраснел.

– О! – раздалось из-за заборчика, – кавалер-то твой не целован что ли? Привет, Мотря!

На них смотрела старая подруга матери Матрёны – Аграфена.

– Ой, тётя Феня, заходите в дом, мама рада будет!

– А я думаю, кто это в Лизкин дом приехал? А это вы! Вернулись, значит, – сказала она, открывая калитку и входя во двор. – Я, конечно, не такая сладкая, как твой ухажёр, но давай почеломкаемся тоже.

Они поцеловались, и все вместе зашли в дом. Нечего и говорить, что он сразу наполнился охами, вздохами, слезами и разговорами. Ночевать все пошли к Аграфене.

Два дня пролетело незаметно. Соседи и знакомые Елизаветы Петровны несли, кто что мог. Тут был и чайник, и кастрюли, одеяла и подушки, миски и кружки. Кто-то принёс живых куру и петуха, но узнав, что Петровна уезжает обратно, унёс их к себе, дав слово, что вернёт по её приезду.

Кузьмич, живший напротив, отозвал её в сторону и смущённо сказал:

– Ты, это, Лиза… Я из вашего дома две бочки забрал. Дом-то порушенный был. Чего добру пропадать-то. А? Так вот. Я в них помидорки солил и капусточку квасил. Я это, того, тебе их верну. Ты уж меня прости. А?