Текст книги "Страсти по гармонии (сборник)"

12

Вылет самолета компании «Эль-Аль» задержался на сорок минут из-за опоздания Жоржа. Нам это стоило нервов, а Гиви – пятиминутного телефонного разговора на грузинском языке, три минуты из которого, как мне показалось, заняли приветствия. Наконец, примчался запыхавшийся Жорж. Одной рукой он волочил за собой чемодан, другой ловил падающее пенсне и при этом ухитрялся сохранять элегантность. Он церемонно пожал всем руки, и произнес приличествующие случаю извинения, а пока его регистрировали, то и дело оглядывался и махал рукой кому-то в толпе.

– Невеста провожает, – пояснил Жорж, не вдаваясь в подробности, за что я ему стал весьма признателен.

Больше всего на свете мне хотелось спать, поэтому я уснул раньше, чем «Боинг» вырулил на взлет. Мне приснилось, что я нахожусь в большом супермаркете, а вокруг тишина и ни души. Низкие стеллажи заставлены абсолютно незнакомыми коробками, пакетами и банками. Я наугад снял с полки банку с этикеткой «Зуляпии по-качурски». Там лежали бледные шевелящиеся стручки, залитые сиреневой опалесцирующей жидкостью. Когда я приблизил лицо к стеклу, чтобы получше их разглядеть, они задергались и стали сбиваться в клубок, явно пытаясь от меня спрятаться. Я поспешно вернул банку на полку и осторожно заглянул в один из пакетов, на котором было написано «Штяки домашние». Содержимое ее напоминало пельмени, поросшие густыми рыжими волосами. Рядом со штяками стояла открытая коробка размером как из-под корнфлекса, но безо всякой этикетки. Коробка выглядела совершенно пустой, хотя весила подозрительно много. На всякий случай я засунул в нее руку, и тут же за мой палец ухватилось что-то невидимое, но цепкое. Я почувствовал боль, как от ожога, выругался и рефлекторно отдернул руку. Коробка упала на пол, полежала мгновение, потом мелко завибрировала, подползла к полке и с громким щелчком запрыгнула на свое место. Я спрятал руки от греха подальше в карманы и огляделся по сторонам. В проходе между стеллажами стояли тележки, как пустые, так и с продуктами, если то, что в них лежало, можно назвать продуктами. Самые обычные тележки, только маленькие, словно не на взрослых людей рассчитаны, а на детей лет семи-восьми, и ручки у них были какой-то странной формы. Я осторожно двинулся по проходу и вышел прямиком к мясному отделу. На кафельной стене висел плакат с заголовком: «Схема разделки туши». Под заголовком была изображена анфас и в профиль красная человеческая фигура, поделенная линиями на части, отчего она напоминала собранный пазл. Каждая часть были снабжена надписью: «грудинка», «филе», «огузок», «ступня» и так далее. Пальцы руки были сложены в тщательно выписанный кукиш и так и назывались – «кукиш». Внутри прилавка-холодильника были аккуратно разложены на поддонах упомянутые выше части с ценами на них. Кукиши лежали отдельно и стоили дороже всего. Голов не было.

Пока я все это с ужасом рассматривал, зазвенел звонок, до отвращения похожий на школьный, и магазин вдруг оказался наполненным продавцами и покупателями. Выглядели они так, что я сразу понял: здесь мне больше делать нечего. Но тут продавец из мясного отдела стал внимательно меня разглядывать – если то, что я принял за глаза, действительно являлось таковыми. Затем продавец издал звук, с каким заводится мотоцикл, извлек из-под прилавка огромный топор размером в половину себя и, поигрывая им, двинулся в мою сторону. Настало самое время заорать и проснуться, что я, к счастью, и сделал:

– Эдик, имей совесть!

Эдик сладко посапывал в соседнем со мной кресле и не подумал даже проснуться от моего крика. А раз он спал, значит, сон был мой собственный, к нему отношения не имеющий! Что-то я раньше не замечал за собой подобной распущенности. Или Эдик научился делиться снами, что было бы для нас просто катастрофой. Леву бы в тот супермаркет, подумал я. Он бы оттуда все вынес, за исключением разве что человечины, да и то потому, что в его кулинарной книге она не упоминается. И слава Богу, что книга у него хотя бы таиландская, а не, скажем, племени яли, что обитает на острове Папуа – Новая Гвинея. Тогда бы я с ним в одной квартире не остался даже днем.

Шереметьево-2 встретил нас длинным рядом застекленных дверей, платными багажными тележками и обилием надписей на русском языке, словно где-нибудь в Ашдоде или на Брайтон-Бич. Несколько десятков человек штурмовали единственную незапертую дверь. Они протискивались, пихали друг друга и громко переругивались на разных языках. Приблизительно так, наверное, происходила выплата аванса на строительстве Вавилонской башни после смешения языков.

Мы прошли паспортный и таможенный контроль, где наш коньяк поначалу вызвал нездоровый интерес, но Гиви что-то шепнул таможеннику в руку, и интерес тут же пропал. Затем мы вышли из аэровокзала под апрельский слепой дождичек. К нам со всех сторон бросились люди с предложениями различного рода услуг. В основном, они осаждали Гиви, безошибочно угадывая в нем серьезный финансовый источник. На лицах у одних из них была написана корысть, у других вообще ничего не было написано. С трудом отбившись от навязчивого сервиса, мы нашли маршрутное такси и спросили водителя, не едет ли он в Домодедово. Тот кивнул и назвал цифру, даже Гиви показавшуюся чрезмерной. Мотивировал ее водитель тем, что, во-первых, Домодедово к его маршруту не имеет никакого отношения, а во-вторых, из-за нас ему придется отказать законным пассажирам, буде таковые появятся. Всю дорогу он рассказывал жуткие истории о людях, которые, прилетев во Внуково, пожалели денег на такси и, в конце концов, так и сгинули в аэропорту. Повествование свое он вел сплошным матом, что позволило нам слегка восстановить силы.

Вообще-то мат всегда считался неотъемлемой частью русского языка и не более того. Но недавно мне попалась статья не помню кого в российском журнале «Языкознание – сила», где автор доказывал, что русский мат на самом деле представляет собой набор особого рода мантр, способных, при надлежащем использовании, оказывать физическое воздействие на окружающие предметы. Принцип действия мата основан на преобразовании психической энергии того, кто его произносит, в кинетическую. Именно поэтому, утверждал автор, люди интуитивно прибегают к мату при решении проблем, связанных либо с большими физическими нагрузками, вроде переноски мебели, либо чисто механического характера, таких, как заедание ключа в замке или невлезание пуговицы в петлю. Кроме того, мат обладает обезболивающим действием, что хорошо известно каждому, кто когда-либо попадал себе молотком по пальцу или хотя бы при этом присутствовал. Но правильно применять мат умеют очень немногие; большинство, как правило, расходуют свою энергию без всякой пользы для себя, а то и во вред, так как неуправляемый постматерный эффект может привести к нежелательным последствиям. Так, автор, по его словам, лично наблюдал случай, когда пятикратное использование мантры «ебаный шуруп» привело к тому, что доска раскололась. Зато на окружающих мат оказывает объективно-тонизирующее действие, хотя и маскируемое порой субъективным ощущением дискомфорта, особенно с непривычки. Автор советовал, по возможности, не избегать обильно матерящихся субъектов, как поступает большинство людей, а, наоборот, стараться держаться к ним поближе, чтобы впитать хотя бы часть энергии.

В домодедовском аэропорту Гиви велел нам сторожить вещи, а сам куда-то исчез и вскоре вернулся с билетами на рейс до Читы. Время до полета мы провели в ближайшем ресторане, где официант настойчиво рекомендовал нам какой-то фирменный огуречный салат, а мы успокаивали Гиви, пока Эдик доходчиво объяснял официанту, что все мы поголовно хищники и разную траву в рот не берем. Полет в Читу выдался на редкость долгий и нудный и вдобавок усугубленный местным сервисом, и если бы не наш «Реми Мартен», я расценил бы эти восемь часов как бесполезно прожитые. Сзади меня сидели Гена с Артуром и всю дорогу громким шепотом и с использованием непарламентских выражений спорили, кто кого позавчера больше обидел. Гиви достал из сумки миниатюрный ноутбук, включил его, вывел на экран какие-то таблицы и углубился в них, периодически запуская руку в карман своей кожаной куртки, где у него наверняка лежал большой пупырчатый огурец, из тех, что Гиви особенно любит. Эдик сидел, закрыв глаза, в соседнем со мной кресле и едва слышно шептал что-то вроде: «...между корнями и кроной смешать свое семя с семенем Его...». Лева с Севой резались в крестики-нолики на бесконечной доске, фальшивя в два голоса «..как жену чужую, обнимал березку». Лена с Соней шушукались над своими открытыми сумочками, откуда они по очереди доставали какие-то баночки и тюбики и вдохновенно их разглядывали. Жорж в деталях рассказывал Толику историю знакомства со своей будущей супругой. Сон ни к кому не шел, а ко мне в особенности. В читинском аэропорту Гиви снова оставил нас караулить барахло в зале ожидания и вернулся через полчаса с известием о том, что пассажирские самолеты в Тынду из Читы не летают. Полюбовавшись на нашу реакцию, он хлопнул подвернувшегося Толика по плечу и велел нам взять вещи и идти за ним. Тут выяснилось, что Жорж куда-то делся. Мы немного подождали, потом Гена с Толиком прочесали наиболее вероятные места его возможного пребывания, но ни в буфете, ни в туалете Жоржа не было. Гиви начал сатанеть. Наконец, доедая на ходу яблоко, появился Жорж. От него разило коньяком, костюм был в каких-то пятнах, узел галстука съехал на бок. Наши претензии он вежливо, но решительно отклонил, заявив, что даже в тюрьме разрешают свидания, а он всего лишь звонил невесте из автомата, поскольку в этом захолустье его мобильник не работает, а спутниковый, как у некоторых буржуев – он показал огрызком на Гиви – ему не по карману.

– Не спит. Говорит, соскучилась, – с довольным видом шепнул он мне и интимно подмигнул. Я, честно говоря, не очень понимаю, как отличить спящую колоду от бодрствующей, но в полчетвертого утра у меня уже не было сил, чтобы достойно испортить ему настроение.

Снаружи ждал микроавтобус. Он довез нас по взлетному полю до небольшого двухмоторного самолета, имевшего не слишком пассажирский вид. Возле кабины маячил человек в кожаной куртке, летном шлеме и сапогах. При виде нашей компании, возглавляемой Гиви, он буркнул что-то похожее на «богатые и волосатые», ожесточенно высморкался и полез в кабину. Гиви велел нам залезть внутрь, где мы, с несколько меньшим, чем хотелось бы, комфортом, разместились на чемоданах и мешках с почтой. Сам Гиви забрался в кабину пилота, что мы приняли как должное. Весь полет нас трясло и болтало, а после «Реми Мартен» отсутствие пергаментных пакетов ощущалось особенно остро.

В Тындинском аэропорту мы затащили наш багаж в длинное приземистое здание, на двери которого желтой краской было написано «Сюда», и расселись по скамейкам в полутемном тесном зале ожидания. Гиви в очередной раз куда-то ушел. Чуть поодаль сидел на скамейке лысый небритый мужик в пиджаке на голое тело и оранжевых женских рейтузах. На коленях у него лежала курица со связанными ногами. Левой рукой мужик придерживал курицу, а правой прикладывался к бутыли с чем-то мутным, но, как видно, хорошим, поскольку смачно крякал после каждого глотка. На ближайшей ко мне стене жирным красным фломастером была написана загадочная фраза: «Колбасее сыра только вермишель». Чуть пониже красовались два довольно схематичных рисунка на библейскую тематику, а конкретно – фрагментарные изображения Адама и Евы до грехопадения, когда они еще не знали, что некоторые части тела следует прикрывать.

Появился Гиви в сопровождении плотного краснолицего мужчины, похожего на городничего из «Ревизора», если того одеть в сталинский китель и голубые вареные джинсы. Он и вел себя, как городничий в присутствии Хлестакова – что-то подобострастно объяснял, загибая толстые пальцы. Гиви остановил его небрежным жестом и, достав бумажник, осведомился тоном розничного покупателя:

– Так почем вертолет?

– Сейчас все устроим! – засуетился городничий, открывая перед Гиви обитую дерматином дверь с полуосыпавшейся табличкой «Д рект р». – Пожалуйте сюда, в кабинет.

Лысый мужик глотнул из бутыли, крякнул и сипло сказал, обращаясь к курице:

– Вот, извольте лицезреть: Билл Гейтс собственной персоной. Видишь, падла, как люди живут? Гляди и учись! С тебя ведь, помимо бульона, хер что получишь.

Курица наклонила голову и посмотрела на нас круглым глазом. Дверь кабинета приоткрылась, оттуда высунулся краснолицый директор и оглушительно заорал:

– Коган! Коган!!! Иди сюда, быстро!!

– Иду! – отозвался низкий женский голос из глубины коридора. Вслед за голосом выплыла дородная женщина в цветастой шали, накинутой на плечи.

– Вот! – с гордостью сказал директор. – Рекомендую: Фира Коган. Лучший наш пилот. Наша пилот, – поправился он.

Мы уставились на Фиру Коган так, словно она только что продемонстрировала нам практическую левитацию. Фира скромно потупилась, украдкой разглядывая нас из-под длинных ресниц. Ей было около тридцати. Высокая, полная, миловидное лицо, матовая кожа, пышные черные волосы. Шаль ей очень шла.

Первым пришел в себя Гена.

– Очень приятно! – объявил он от имени всех. Мы закивали, как китайские болванчики, в том смысле, что да, очень приятно. Фира оглядела нас, решила что мы не шутим и подарила каждому из нас лучезарную улыбку и не по-женски стальное рукопожатие. Взгляд директора упал на наш багаж в углу.

– А вот чемоданы в вертолет взять не получится. Не взлетит.

Гиви вздохнул и полез за бумажником.

– Нет, деньги тут не помогут. Вертолету хоть миллион баксов покажи, а толку что? Ми-2 рассчитан на семь пассажиров, а вас и так десять. Не взлетит – и все! – сказал директор с каким-то даже злорадством: дескать, осталось еще хоть что-то на свете, чего вы, толстосумы проклятые, не можете купить. – Так что вещи придется оставить здесь. К сожалению, – опомнившись, добавил он и с означенным сожалением проводил взглядом исчезающий в гивином кармане бумажник.

Я вопросительно посмотрел на Эдика.

– Даже и не думай! – отмахнулся тот. – Я тебе что, джинн из сказки? На вертолет у меня точно сил не хватит. Грохнемся где-нибудь в тайге, и все дела. И вовсе не факт, что я смогу воздействовать на то, внутри чего сам нахожусь.

– А вещи... не пропадут? – нерешительно спросил Сева директора.

– Не извольте беспокоиться! Все будет в полной сохранности. Лично присмотрю. Сейчас отнесем их в диспетчерскую. Она всегда заперта, никто там не бывает, разве что зять иногда ночует. Кристальной души человек. Обстоятельства, знаете ли...

Судя по Севиному лицу, такой ответ удовлетворил его лишь частично.

– Ладно, дэлать нечего, – философски заметил Гиви. – Берем только коньяк.

– Разбирай чемоданы! – скомандовал Лева, демонстрируя полное равнодушие к обстоятельствам, по которым человеку кристальной души приходится ночевать в диспетчерской своего тестя.

– Ни в коем случае!! – закричал директор так, как будто мы собрались его грабить. – Вудрайтис! Шварц! Тейру... как тебя там... оглы!

Три человека возникли как из-под земли. Они были одеты в одинаковые грязновато-синие комбинезоны и похожи, словно братья-близнецы.

– Отнесите чемоданы в диспетчерскую и сложите там! – приказал директор.

– Вертикально или горизонтально? – спросил один из них.

– Опять умничаем, Шварц? – угрожающе спросил директор. Шварц невозмутимо взвалил на спину Левин рюкзак, подхватил мой и Севин чемоданы и, не торопясь, зашагал по коридору. Его двойники молча разобрали оставшиеся вещи и двинулись следом за Шварцем. Директор проводил интернациональную бригаду строгим взглядом, долженствующим засвидетельствовать его, директора, принципиальность и бдительность, после чего вернул на лицо давешнее услужливое выражение и открыл перед нами дверь с надписью «Служебный выход». Гена согнул руку калачом и галантно предложил ее зарумянившейся Фире со словами: «Среди красивых глупых не бывает»; другой рукой он без видимого усилия поднял с пола увесистую сумку с «Реми Мартен». За Геной тронулись мы, едва волоча ноги от усталости. Директор грузно семенил рядом с Гиви и преданно заглядывал ему в лицо, бормоча: «максимальная дальность... потолок... крейсерская скорость...» и прочие технические характеристики. Гиви благосклонно кивал.

– Куда летим-то? – деловито спросила Фира, когда мы вышли наружу.

– Я покажу, – сказала Лена. За истекшие сутки она сильно изменилась. Видимо, в такой непосредственной близости от Амонаа, всего в нескольких сотнях километров от места, где она родилась и выросла, ей стало гораздо труднее сохранять маскировку. Она была уже скорее Лоа, чем Лена. Толик больше к ней не лез, а держался поодаль и поглядывал в ее сторону с некоторым страхом. От вопросов он, как и остальные, благоразумно воздерживался.

– Понимаешь, – шепотом объяснил мне Сева, – все это барахло в моем чемодане гроша ломаного не стоит. Пропадет – и хрен с ним. А боюсь я за волновую защиту. Экспериментальная модель на базе нанотехнологии, стоит немыслимо дорого. Если, не дай Бог, сопрут, я за нее лет пять рассчитываться буду.

– Зачем же ты ее поставил?

– Просили испытать в реальных условиях. А чтоб ее не украли, глаз с чемодана велели не спускать.

Вертолет стоял где-то на отшибе, почти у кромки леса. Он действительно выглядел слишком маленьким для того, чтобы мы все в нем поместились. Но мы поместились, хотя комфортом это назвать было трудно. Кабина пилота отделялась от салона (или как это называется у вертолетов) раздвижной плексигласовой перегородкой. В кабине у ветрового стекла был укреплен пучок стеблей папоротника. Казалось бы, мало ли кто как украшает свое рабочее место, но я в последнее время меньше всего был склонен списывать что-либо на случайности. Я толкнул локтем Эдика и показал ему глазами на папоротник.

– Вижу, – вполголоса сказал он. – Кстати, а где Жорж?

Мы огляделись. Жоржа не было.

– Это тот ваш товарищ, который в костюме? – обернулся к нам директор. – Он попросил разрешения позвонить домой из моего кабинета. Говорит, очень срочно, буквально два слова. Не беспокойтесь, говорит, я вас догоню.

Эдик чертыхнулся с такой силой, что рядом с ним закрутился небольшой смерч и уплыл в сторону леса. От аэровокзала уже кто-то несся к нам, поднимая ногами тучи пыли. На счастье Жоржа, это оказался он. Запыхавшись, он влетел в утробу вертолета с таким виновато-счастливым видом, что ни у кого из нас не поднялся язык высказать ему все, что он, безусловно, заслужил и без чего должен был почувствовать некую незавершенность ситуации. Фира просунула голову в дверь, оглядела нас и спросила:

– Приходилось когда-нибудь на вертолете летать?

– Приходилось, – гордо ответил Эдик. Остальные скромно промолчали.

– Ну, ничего, – весело сказала Фира. – Долетим с ветерком. Главное – внутри не пачкайте, а то убирать некому.

С этими ободряющими словами она подобрала юбку и ловко залезла в кабину. Директор тоже заглянул, сказал: «Желаю удачи», закрыл снаружи дверь и прощально махнул рукой. Фира нацепила на голову наушники с микрофоном и проворно защелкала переключателями, как ткачиха-многостаночница из производственных фильмов советской эпохи. Взревел двигатель, лопасти дрогнули и начали вращаться, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Ветер от винта погнал пыль по земле. Вертолет качнулся, оторвался от земли и стал набирать высоту. В окне мелькнула фигура директора в облаке пыли и пропала.

Шум в вертолете стоял адский. Фира обернулась, подмигнула нам и вопросительно посмотрела на Лоа. Та показала пальцем куда-то вбок. Фира кивнула и лихо двинула штурвал. Вертолет заложил глубокий вираж, который я долго не забуду, и рванул в указанном направлении. Соня взвизгнула, Гиви уронил свой огурец. Я инстинктивно ухватился за какой-то выступ, обрел равновесие и выглянул в окно. Вверху повисло просторное небо бледно-синей расцветки, какую не каждый художник может себе позволить. Внизу до самого горизонта раскинулась тайга. Под нами проносились сопки, поросшие соснами и лиственницами. Верхушки деревьев едва не царапали днище вертолета. Фира явно не склонна была тратить время на набор лишней высоты.

Мне вдруг пришло в голову, что никто из нас, за исключением, может быть, Лоа, не представляет себе, что мы должны будем делать, когда прилетим на место. Забавно, с каким равнодушием я ждал того-не-знаю-чего, что должно произойти уже в ближайшие часы. Кажется, я так до конца и не поверил тому, что услышал от Лоа и Эдика, и подсознательно отнесся к этому, как к роману, скажем, Стивена Кинга: закручено, конечно, здорово, но в жизни такого, слава Богу, не бывает. Видимо, сработал некий психологический барьер, встроенный в нас природой – или кем-то еще – для защиты сознания от чрезмерных потрясений. На случай, если доведется столкнуться с чем-то таким, чего, с одной стороны, не может быть, потому что не может быть никогда, а с другой – вот оно, никуда не денешься, и приходится в это поверить, а для этого не помешало бы рехнуться полностью и окончательно.

– Эдик! – крикнул я ему в самое ухо, не слыша самого себя за ревом двигателя. – Как ты им объяснил, зачем мы туда летим?

– Я сказал, что есть уникальный шанс увидеть Амонаа и Элонхи! – проорал в ответ Эдик. – И заодно отсрочить всеобщие кранты.

– А они не решили, что ты окончательно свихнулся? На почве первобытного детства и непосильных литературных трудов?

– Нет, они оказались вполне восприимчивы к моим доводам. Я лишь слегка помог. Незаметно.

– Знаем мы твою помощь! А Лоа найдет это место?

– Конечно. Даже я нашел бы, а у нее связь с Элонхи гораздо сильнее, чем у меня.

Надсаживать глотку больше не хотелось, и я некоторое время вяло размышлял о том, какой исход ждет человечество с большей вероятностью: пенсия за хорошую работу или увольнение за плохую. Склонялся я, пожалуй, больше ко второму варианту, хотя не исключал и первый. Оба они, впрочем, показались мне настолько неприглядными, что я нащупал сумку с «Реми Мартен», вытащил бутылку, сделал несколько убедительных глотков, и попытался придумать более приятную тему для размышлений. Но вместо этого, как видно, задремал, потому что проснулся от пронзительного крика Лоа, перекрывшего шум двигателя:

– Вон там! Что это?! – она показывала куда-то рукой. – Эдик, смотри! Неужели мы опоздали?!

Вертолет приземлялся. Колеса коснулись земли, лопасти замедлили вращение и, наконец, застыли. Мы сидели неподвижно. Наверное, надо было сразу выскакивать, рассыпаться цепью, кричат «Ура!» или как там полагается, когда спасаешь человечество, но мы просто сидели и молчали. Всего лишь корпус вертолета отделял нас от того, во что не хотелось даже верить – не то, что увидеть. И Лоа молчала, нервно теребя эспаньолку, украшавшую ее зеленоватое длинноносое лицо с узкими глазами. У Эдика на лице обозначились углы, зрачки вытянулись. Он плавным хищным движением открыл дверь и бесшумно спрыгнул на землю. Лоа встрепенулась и с каким-то сдавленным писком бросилась за ним. Тут и Гена очнулся, подхватил сумку с коньяком и выскочил следом, а за ним и все остальные. И великий пилот Фира тоже вылезла из кабины, увидела то же, что и мы, и так же, как и мы, оцепенела. Гена выронил сумку, внутри которой что-то коротко звякнуло. Соня вскрикнула, пошатнулась и схватила Севу за руку, чтобы не упасть. Гиви, с остановившимся взглядом, судорожно терзал огурец. Артур оттолкнул Толика и, подвывая, начал было забираться обратно в вертолет. Гена небрежным рывком сдернул его обратно. Артур шлепнулся на землю, как лягушка, и замолк.