Текст книги "Страсти по гармонии (сборник)"

13

Легендарная Амонаа выглядела довольно непрезентабельно. По крайней мере, с точки зрения архитектуры. По краю поляны диаметром около полукилометра негусто росли холмики, покрытые мхом – землянки, сообразил я. Возле них валялись какие-то предметы, кое где виднелись поленницы дров, сложенные так же, как и в обычной российской деревне. Нежилую середину поляны покрывала редкая кустарниковая поросль, а в центре ее... В центре поляны возвышалось Элонхи. Ничего подобного я никогда не видел, даже на фотографиях. Ствол дерева заслонял собой изрядный кусок пейзажа, а крона закрывала полнеба. Почти осязаемая тишина повисла над поляной. Казалось, звуков больше не существует в мире, и когда под моей ногой треснул сучок, я почувствовал это, но не услышал. И тела кругом, десятки тел. Зеленоватая кожа лиц, иссиня черные волосы. Тела амо. Все они выглядели одинаково неправдоподобно еще и потому, что лежали спинами вверх, уставившись при этом открытыми глазами в небо, будто кто-то одним и тем же движением свернул им всем шеи. На их лицах застыло одинаковое выражение, и это было выражение не испуга и не страдания, а, наоборот, полнейшего покоя и умиротворения. Над каждым телом на гибком хлысте, вырастающем из середины спины, безмолвно покачивался огромный черно-красный цветок, жадно склонив свою разверстую чашечку размером с волейбольный мяч к запрокинутому лицу. Звуки стали медленно возвращаться. Сухой треск сучка достиг, наконец, моих ушей. Позади меня кого-то вырвало. Меня тоже замутило, но я сдержался. Лоа, жалобно вскрикивая, металась от мертвеца к мертвецу, тормошила, заглядывала в лица, избегая, однако, прикасаться к цветам.

– Эдик! – прошептал бледный, как сметана, Сева. – Что здесь произошло? Кто их убил? Кто им свернул шеи?

– Не знаю, Сева, ничего не знаю... – хрипло ответил Эдик, внимательно разглядывая ближайший труп. – Хотя с шеями как раз все в порядке. Амо умеют поворачивать голову на сто восемьдесят градусов, даже чуть больше. Как совы.

– А цветы эти жуткие!..

– Погоди... – прервал его Эдик, вытянув шею и как будто прислушиваясь – Кажется, шаман жив... Так. Всем ждать здесь, никуда не отходить! Саша – за мной!

Он сорвался с места, я за ним. Когда я пробегал мимо неподвижного тела с цветком над ним, его чашечка дрогнула и слегка повернулась в мою сторону. Землянка шамана находилась на ближнем к нам краю поляны. Вход в нее был сделан в виде узкого коридора, спускающегося под уклоном градусов тридцать. Ниже уровня земли из стен коридора выступали тонкие белые корни, сплетающиеся в причудливую сеть. Продравшись через них вслед за Эдиком, я оказался в круглом помещении диаметром метра три с земляным полом и стенами и низким потолком, сложенным из жердей, между которыми торчали пучки мха. В потолке было отверстие, сквозь него внутрь проникал слабый свет. У стены стояла кровать в виде прямоугольной рамы, связанной из четырех тонких стволов деревьев, и натянутой на нее облезлой шкурой какого-то животного. На этой кровати лежал на спине старик, укрытый по грудь странной чешуйчатой тканью – скорее даже кожей, едва заметно шевелящейся на его груди. Руки его были сложены поверх одеяла, и от них, равно как и от морщинистого лица с коричневыми веками, веяло невообразимой древностью, словно от египетской мумии, единственное существенное отличие от которой заключалось в том, что он был жив. Голова его была повернута вбок, и неподвижные глаза смотрели на нас. Несмотря на то, что взор старика был, казалось, расфокусирован, он заметил нас в тот самый момент, как мы вошли, точнее, втиснулись внутрь. Увидев нас, шаман вздохнул, как мне показалось, с облегчением, обратил лицо вверх, закрыл глаза и медленно задвигал челюстями, будто жуя что-то. Из угла его рта стекала темная струйка слюны и терялась в длинной бороде, белой до полупрозрачности. У изголовья на полу стояла грубо слепленная глиняная миска с какой-то бурой массой. Рядом лежали несколько странных блестящие сине-зеленых листьев, напоминающих по форме детские ладошки. Несколько поленьев и подобие этажерки из жердей, перетянутых полосками коры, довершали интерьер. На одной из полок этажерки я увидел предмет, который вначале принял за стоящую вверх дном кастрюлю, но, приглядевшись, понял, что это бубен. Никаких цветов в помещении видно не было.

– Все как тогда, – прошептал Эдик. – Ничего не изменилось. Как будто время в этой комнате не движется.

Он присел на корточки рядом с изголовьем, положил руку на лоб шамана и что-то сказал. Старик еле слышно пробормотал в ответ несколько слов. Эдик спросил еще что-то. Шаман ответил.

– Йолты, – выдохнула Лоа за моей спиной. Я и не заметил, как она вошла.

Лоа проскользнула мимо нас к ложу. Старик заговорил быстрее. Я почувствовал, как Эдик и Лоа насторожились. Шаман выкрикнул напоследок какое-то длинное слово и замолчал, тяжело дыша. Лоа склонилась над ним.

– Хам, – тихо, но отчетливо произнес шаман. – Засранец...

Теперь насторожился и я: уж больно язык амо оказался похожим на русский.

– Хам... гнида... будешь над отцом смеяться... пьяным... Прокляну... Навоз убирать у слонов... Шем, дристать всех наверх... Йефет, лево руля... воля твоя...

– Эдик, что это он несет? – обомлев, спросил я. – Он что, бредит? И почему по-русски?

– Может, и бредит. – отозвался Эдик. – Кое-кого, я думаю, очень бы заинтересовал этот бред... Да нет, не бредит он. Не тот он человек, чтобы бредить в такой момент. А по-русски... Видимо, для того, чтобы ты тоже понял. Он никогда ничего не делает просто так.

– А что это тогда, если не бред? Откуда он это взял? Вряд ли он читал Танах, как я понимаю?

– Какой к лешему Танах, откуда? Кроме того, он вообще читать не умеет. Лоа, твой отец умеет читать?

Лоа помотала головой, не отрывая взгляда от отца.

– Так кто же он, на самом-то деле?! – возопил я шепотом.

Взгляд Эдика на мгновение застыл.

– Нет, – сказал он после паузы. – Это было бы уже слишком. Да и море здесь было черт-те сколько миллионов лет назад. Впрочем, с этим стариком никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Но давай сейчас об этом не думать. Надо спешить.

– Куда спешить? – я все еще ничего не понимал. – Что он тебе сказал перед тем, как под Ноя закосил?

– Он сказал, что надо идти к Элонхи.

– Но ты ведь говорил, что к нему нельзя приближаться! Мы же погибнем, как твои род... ох, прости, ради Бога!

– Ничего, бывает. А погибнуть мы не должны. Шаман сказал, Элонхи нас ждет.

– А что с амо? От чего они умерли?

– Они ближе к корням.

– Ничего не понимаю. Ты можешь мне объяснить в двух словах, что происходит?

– В двух словах: нам каюк. О чем говорила Лоа, помнишь? Дерево, на котором мы все растем? И если кто-то повредит корни, то нам крышка? Так вот, судя по всему, это и произошло. И первыми жертвами оказались те, кто ближе всех к корням – амо. Позже дойдет и до остальных.

– Когда – позже?

– Неизвестно. Может, через месяц. А может, через час.

– Но почему именно амо ближе к корням?

– Потому, что они были созданы первыми. Тебе, небось, и не снилось когда-нибудь увидеть первосотворенных? Вот они, настоящие Адамы и Евы. Точнее, прямые их потомки.

– А кто подрыл корни?

– Наверное, тот, кто должен придти нам на смену.

– Но почему?! Мы что, окончательно потерпели фиаско? Почему нас заменяют кем-то? Или не заменяют? Может, причина другая? Может, просто мир стал совершенным?

– Понятия не имею. Какая тебе разница? – нетерпеливо сказал Эдик. – Нам не причину надо искать, а Дерево спасать, пока наши ветки не засохли. Нам надо к Элонхи, и срочно!

– То есть, Элонхи и есть то самое Дерево?!

– Вот именно. Точнее, не совсем оно, а его проекция на наше пространство. Само Дерево, скорее всего, выглядит совершенно иначе. Пошли!

Мы выбрались наружу. Эдик пронзительно свистнул и помахал рукой остальным, ждущим у вертолета. В другой руке он держал бубен, тот самый. Я окинул взглядом картину, напоминающую поле боя, и вдруг у меня в голове сложился какой-то пазл.

– Постой! – закричал я. – Ты же сам рассказывал нам о мифологии амо. Помнишь – Великое Испытание? А вдруг оно уже состоялось, и амо его не выдержали? Ведь следующее будет только тогда, когда все умрут! Может, они потому и умерли?

– Говорю тебе, не знаю! Все может быть. Вот тебе еще версия: они выдержали Испытание, прыгнули с верхушки Элонхи и теперь блаженствуют «кауни эц». Вполне логичная, кстати, версия. Ведь никто, включая шамана, не знает, как это самое блаженство должно со стороны выглядеть. Может быть, как раз именно так: лежишь себе на животе лицом вверх, и сквозь тебя цветок растет. Это, кстати, объясняет, почему Лоа жива. Если Испытание было недавно, она в нем не могла участвовать, поскольку ее здесь больше года не было.

– А шаман почему жив?

– Не берусь объяснять. Он тот еще тип. Пожалуй, самая загадочная на свете личность. Я даже не уверен, амо ли он. Ты обратил внимание, что он не очень-то похож на амо?

– Он и на человека не очень-то похож. Сколько ему, по твоему, лет?

– Боюсь даже предположить. Люди столько не живут, кроме как в сердцах благодарных потомков. Знаешь, он сказал еще одну интересную вещь: оказывается, в языке амо существует не двадцать семь грамматических форм для будущего времени, как я думал, а двадцать восемь. И эта двадцать восьмая форма означает момент, когда движение времени закончится. Самую последнюю точку на временной шкале. Между прочим, Лоа этого тоже раньше не знала. Такие дела. А вот и ребята.

Эдик окинул скептическим взором приближающийся отряд по спасению человечества. Отряд выглядел бледным и вполне потрясенным, а в глазах у бойцов было столько же вопросов, сколько и страха получить на них ответы. Эдик воздел руку таким движением, как будто хватался за поручень в автобусе.

– Дамы и господа! Сейчас вы все быстренько идете за мной и не о чем не спрашиваете, потому что ответить мне вам все равно нечего. Понятно? Чудненько! Фира, а вы что тут делаете? Ваше место разве не в вертолете?

– Как хотите, – ответила Фира Коган дрожащим голосом. – Я там одна не останусь!

– Ладно, идемте с нами. Не волнуйтесь, бойцы, прорвемся!

В этот момент зазвонил мобильник. Мы даже вздрогнули от неожиданности, настолько этот звук показался здесь неуместным. Гиви сунул руку в карман, достал трубку и поднес к уху.

– Слушаю, – сказал он. Затем брови его удивленно поднялись, он сказал: «Пожалуйста» и протянул трубку Жоржу. Тот схватил телефон и заорал в него:

– Да! Да, дорогая это я! Все в порядке, не беспокойся! Скоро увидимся... Нет, не холодно... Питаюсь хорошо... Прости, не могу больше говорить. Люблю! Целую! Пока!

Он смущенно вернул трубку Гиви.

– Прости, я дал твой телефон. Мой здесь не ловит... а она волнуется. У нас в понедельник свадьба, ты же знаешь, я тебе приглашение посылал...

– Все понимаю, – флегматично кивнул Гиви. – Мне разве жалко? Пусть звонит.

За спиной Жоржа Сева покрутил пальцем у виска.

Колоссальная вспышка озарила все вокруг. Я вздрогнул и посмотрел вверх. Еще одна ветвистая молния рассекла небо, и тут же от страшного удара грома заложило уши. Мохнатая черная туча нависла над нами, хотя всего несколько минут назад небо было безоблачным. В лицо мне ударила здоровенная капля. За ней вторая и третья. А еще через несколько секунд на нас с неба обрушился настоящий водопад. Мы вымокли мгновенно. Серые струи плотно исчертили пространство, а в нескольких метрах от меня вода, казалось, стояла стеной. Из этой стены внезапно появилась Лоа.

– Сюда! – кричал Эдик, направляясь к центру поляны. Мы тащились за ним, скользя по раскисшей почве. Я с трудом различал его спину впереди себя. Несколько раз я спотыкался обо что-то и падал, все больше и больше становясь похожим на те пироги из глины, которые я, по словам моей мамы, так любил печь в детстве. Остальные, по-моему, выглядели не лучше. Еще хорошо, что ливень частично смывал грязь с лица. Я чуть не налетел на труп амо. Цветок, растущий из него, полностью накрыл его лицо своей чашечкой. В какой-то момент дождь ослаб, и в образовавшемся просвете перед нами показался Элонхи. При виде древесного великана мы застыли, как вкопанные.

– Сюда! Быстрее! – кричал Эдик, перешагивая через низкий заборчик, огораживающий площадку вокруг ствола радиусом метров двадцать, абсолютно сухую и без единой травинки.

Ствол Элонхи выглядел так, как будто он был обтянут мягкой серой кожей, из какой шьют дорогие дамские сапоги. Мощные корни, напоминающие слоновьи хоботы, уходили в почву. Нижние ветви, толщиной с автомобиль, отходили от ствола в трех метрах от земли. Плотная масса пятипалых сине-зеленых листьев закрывала все, что было выше. Дерево выглядело поникшим. Даже не выглядело – скорее, оно порождало некую волну сложных ощущений, большую часть которых я не то, что расшифровать, а и описать не сумел бы, но одно я мог сказать наверняка: это был явный и недвусмысленный крик о помощи. Дереву было очень плохо.

– Быстро! – заорал Эдик. – Ближе к Элонхи! Нет, не все сразу! Гиви, Жорж, Толик и я – с этой стороны. Остальные мужики стоят на месте и не двигаются! Лоа, Соня!.. Черт, еще двух барышень надо!..

Его взгляд упал на Фиру, которая круглыми от изумления глазами взирала на происходящее.

– А ну, Фира, давайте сюда быстренько! Без вас никак.

– Что быстренько? – не поняла Фира.

– Сейчас мы все вместе будем отдаваться Элонхи. Вот этому дереву. И вы тоже. Бояться не надо, все будет хорошо. Вам даже понравится.

– Дереву? Отдаваться? – она растерянно оглянулась на Гену, но тот сделал жест, означающий, что все путем.

– Фира, ну вы же все понимаете! У вас же папоротник в кабине, Фира! Идите сюда!

– Причем тут папоротник?! – взвизгнула Фира. – Какое вам дело до моего папоротника?!

– А такое, что мы без вас не можем, поймите, несчастное растение нуждается в нашей любви и в вашей тоже, мы его спасем, а оно нас!.. – заговорил Эдик голосом, каким обычно говорят с испуганными детьми. Глаза его сузились и воткнулись в Фиру. Несколько секунд та беззвучно открывала и закрывала рот, потом внезапно расслабилась и, опустив очи долу, покорно двинулась к Элонхи. Сверкнула молния, ослепив нас на целую вечность, грянул гром, и ливень обрушился с новой силой. К счастью, мы уже находились внутри ограды. Крона Элонхи была совершенно непроницаемой даже для такого дождя.

– Так. Нужна четвертая женщина.

Взгляд Эдика скользнул по нам и остановился на Артуре.

– Артур! – позвал Эдик. – Арту-ур!

– А я тут при чем? Чуть что, так сразу Артур! – взъелся Артур. Ход мысли Эдика ему явно не понравился.

– Артурчик! – ласково сказал Эдик. – Ты же у нас пассивный, так?

– Какой я пассивный! Так, иногда, для разнообразия!.. – заныл Артур, переводя испуганный взгляд с Эдика на Элонхи и обратно.

– Вот и будет тебе разнообразие, да такое, что на всю жизнь. Артур, не в службу, а в дружбу: ты встанешь с женской стороны Элонхи. Без обид! Необходимо, понимаешь? И побыстрее!

– Иди ты в жопу! – истерически завизжал Артур. – Да ты посмотри на него! Это же монстр! Что я, псих, такому подставляться?!

– Артур, у нас нет времени, – вздохнул Эдик и вдруг заорал так, что у меня зазвенело в ушах. – Ты думаешь, это просто дождь, козел?! Это же Потоп начинается!! Вставай к дереву!!!

– Сам вставай! – окончательно взбеленился Артур. – Опустить меня решил, блядь, с помощью корнеплода этого ебаного?!

Гена угрожающе кашлянул и сделал шаг вперед.

– Подожди, Гена, я сам, – остановил его Эдик и вперил в Артура тяжелый взгляд. – Ну, что?

– Хорошо! – быстро сказал Артур. – Я согласен! Но под твою ответственность! И если что-нибудь.. если я...

– Заметано! – оборвал его Эдик. – Иди сюда!

Бедняга Артур, подумал я, до чего же сложное чувство я к нему испытываю. Тут и жалость к нелегкой его доле, и негодование на то, что он, подлец, тянет время, и благодарность за то что он, пусть и не добровольно, взял это на себя, а иначе кому-то из нас бы пришлось, и... в общем – все, кроме зависти.

Избранные – точнее, назначенные – приблизились к стволу. Я видел, как Эдик показывает каждому из них, куда встать. Снова сверкнуло и ударил гром, да так, что я невольно пригнулся. Окружившие Элонхи люди стали сбрасывать с себя одежду, и тут дерево зашевелилось. Это не было качанием от ветра – я не уверен, что и ураган способен покачнуть Элонхи – нет, это было самостоятельное движение. Я не могу сказать, что именно у дерева двигалось – ствол ли, ветви ли, но в этот момент оно производило впечатление живого существа. В сгустившемся сумраке едва можно было различить, как припавшие к стволу восемь человек вздрогнули и синхронно задвигались, образуя вместе со стволом нечто единое и пульсирующее. «О, Господи!» – прошептал кто-то сзади меня, кажется, Сева. Голос Гены с чувством произнес: «Когда бы вас она могла губами так угощать, как языком меня...». Не могу сказать, сколько длился этот инородный танец: чувство времени покинуло меня. Наконец, громкий вопль вырвался из глоток облепивших Элонхи людей и одновременный второй, гораздо более громкий, звук, напоминающий по тембру голос самой большой органной трубы, раздался откуда-то сверху, из гущи ветвей и листьев. Люди задергались в корчах и в изнеможении отвалились от ствола. Один из упавших тут же поднялся на ноги и принялся торопливо натягивать на себя мокрую одежду. Это был Эдик. Закончив одеваться, он выпрямился, держа в руках бубен. Глаза его блеснули расплавленным золотом. Теперь перед нами был дред. Он поднял левую руку с бубном, совершил кистью правой несколько неуловимых движений, и бубен охнул, ахнул и забормотал высоким тоном, рассыпая невидимые орехи из мешка. Я снова ощутил исходящий от Элонхи сигнал, и сигнал этот безусловно свидетельствовал о том, то дереву стало лучше.

– Мужики, следующая четверка! – заорал нам дред, становясь обратно Эдиком. – Давайте сюда, быстрее! Элонхи желает еще! – и, обернувшись к лежавшим: – Девочки по второму разу! Артур! Ты что, не понял? Я сказал: девочки по второму разу!

Листва Элонхи зашумела под порывом ветра, а может, и сама по себе. В моей груди возникла теплая упругая волна, разошлась вверх и вниз и мягко ударила в голову и в пах. Внезапно я почувствовал вожделение, настолько сильное, что опрометью бросился к дереву, путаясь в скидываемой одежде и замечая краем глаза, что остальные невенчанные – Лева, Сева и Гена – делают то же самое. Я прижался к стволу и положил руки на кору. Больше всего мне хотелось обнять ствол, хотя, ввиду его толщины, это было бы равносильно попытке обнять стену. Кора оказалась теплой и на ощупь напоминала мой любимый кожаный пиджак, купленный в позапрошлом году в Париже на бульваре Сен-Мишель. Вдруг кора зашевелилась и набухла, как будто изнутри ее что-то распирало. Метаморфоза заняла несколько секунд. Кора приняла форму, не оставляющую сомнений, на какой стороне Элонхи я нахожусь, и дерево издало мурлыкающий звук. Меня приглашали к соитию. Я качнулся вперед и прижался к стволу. Древесина – или плоть? – разошлась под моим напором и приняла меня в себя. В следующее же мгновение я целиком растворился в урагане чувств, подобного которому я раньше и представить себе не мог. Наслаждение и боль, радость и отчаянье, любовь и ненависть – все смешалось теснее, чем в доме Облонских. Я перестал быть самим собой, сердце колотилось в виски, колени стучали о зубы, хвост ударял по жабрам, я чувствовал себя одновременно делящейся амебой, роящимся ульем и цветущим кустом, и в какой-то момент это ощущение стало настолько невыносимым, сладостным и безысходным, что лопнула – я почти слышал хлопок – мембрана, закрывавшая отверстие между тем бредом, что всю жизнь поджидает нас на границе сознания, и самим сознанием. Чудовищный оргазм обрушился на меня, смял, раздавил, выкрутил, как белье. И, хоть я этого и не видел, но всеми органами почувствовал, как тот же – тот же! – оргазм сотрясает тела остальных, выгибая их в припадке безумного наслаждении. Господи, за что?! Что я содеял такого, что Ты послал мне эту пытку?! Что я содеял такого, что Ты послал мне это счастье?!

И вдруг все кончилось. Громадная волна, качавшая меня на гребне и одновременно бившая о дно, схлынула. Едва я успел наполнить воздухом сплющенные легкие, как откуда-то сверху свесилась гибкая, толстая, похожая на змею лиана, проворно обмоталась вокруг моей груди и мягко, но настойчиво потянула меня вверх. Ноги оторвались от земли и я повис. Страха не было, как не было и всего остального. Я был пуст, чист и совершенно необходим, как только что купленный ночной горшок. Ствол перед глазами стремительно заскользил вниз, мимо меня проносились ветки во-о-от такой толщины и более тонкие, ни за одну из которых я, как ни странно, не зацепился. Снизу послышался удаляющийся крик Эдика: «Сашка, держись! Мои поздравления!..» и совсем уже еле слышная цитата, как нельзя более к месту выхваченная Геной из его любимого «Отелло»: «Я кончил. Сеньор, прошу вас, перейдем к делам».

Через несколько мгновений я осознал себя висящим в переплетении ветвей, надежно поддерживаемым сотнями клейких сине-зеленых листьев-ладошек. Я поднял голову и посмотрел вверх. Между листьями просвечивало серое небо... нет, голубовато-серое... нет, уж голубое... Туча стремительно таяла. Судя по всему, меня втащило практически на вершину Элонхи, откуда, насколько мне помнилось, следовало броситься вниз и обеспечить себе блаженство «кауни эц». Я поглядел вниз. Земли за ветвями не было видно, но она там была, и бросаться вниз мне совершенно не хотелось. «Об соспрыгнуть не может быть и речи», – вспомнилось очень кстати. Не знаю, как там насчет блаженства, а вот по закону всеобщего притяжения от меня только брызги... хотя, может быть, закон этот полностью соблюдается только в правовом государстве, а Россия пока еще... Это ж надо, какая ерунда в голову лезет, поразился я, и в этот момент ладошки Элонхи, так хорошо до этого меня державшие, вдруг мягко разжались, и я с криком полетел вниз. Именно полетел, а не упал. Как в замедленной съемке, перед глазами проплывали ветки, снова ветки, опять ветки, они прощально махали мне своими листьями-ладошками, и еще ветки, потом показался ствол, он утолщался, утолщался и, наконец, уходил в землю, раскорячившись щупальцами корней. Ожидаемого мною удара о землю не последовало. Вместо этого почва у самых корней разверзлась, разъехалась в стороны. Трещина, стремительно раскрываясь, побежала в глубину, понеслась с бешеной скоростью к центру Земли, откуда на меня пахнуло тысячелетним смрадом, и на миг приоткрылись жуткие глаза, в которых плавал сонный, еще не познавший себя разум. Издав очередной вопль, я успел ухватиться рукой за длинный тонкий корень, росший на краю трещины. Корень оборвался, и я ухнул в бездну...

Я падал в немыслимую даль, зажав в руке подлый корешок, меня трепал во все стороны неизвестно откуда взявшийся ветер, за спиной у меня чавкало и сморкалось, чья-то когтистая трехпалая лапа игриво потрепала меня за подбородок, молния ударила меня в левый глаз и вышла из правого, я утонул и сгорел одновременно, меня мелко нарезало и раскидало по странам и континентам, запах прокисшего навоза и цветущей сирени заполнил мои ноздри, и чей-то гнусавый тенорок перечислял правила переноса в русском языке. Я летел со скоростью тысяча километров в секунду, а может, и миллион, и все же иногда успевал, подобно Алисе в Стране Чудес, увидеть то, что проносилось мимо меня. Многое из этого я просто не в состоянии описать, а кое-что было знакомо мне по предыдущим снам. Там был огромный гусь в темных очках с крыльями от «Боинга» и крокодильими зубами, замок, штурмуемый существами в оранжевом, мятый и грязный мужской костюм, состоящий из брюк с тремя штанинами и пиджака с пятью рукавами, полосатое небо, завязанное морским узлом, таблица результатов деления всех простых чисел на ноль и многое другое...

– Что-то ты долго падаешь, – сказал ехидный голос внутри меня. – Не надоело еще?

– Надоело, – ответил я. – Еще как надоело! И ты еще тут со своими вопросами.

– А хотел бы перестать падать? – не отставал голос.

– Конечно, хотел бы. А что толку?

– Так возьми, да перестань, – посоветовал голос и рыгнул.

– Еще бы знать, как.

– Вот мудила! – прошептал голос с какой-то очень знакомой интонацией.

Я обиделся и стал придумывать достойный ответ. Когда таковой, наконец, был полностью готов и отредактирован – «от мудилы слышу» – я вдруг обнаружил, что уже не падаю. В следующее мгновение полностью исчезло все то безобразие, что творилось со мной и вокруг меня, включая и непрошенного советчика. Мои внутренности, разбросанные немыслимым вихрем по всем странам света, снова собрались вместе и мирно улеглись в животе. Трещина с грохотом захлопнулась, и я со стоном повалился на взрытую землю у подножия Элонхи – тело отдельно, сознание отдельно, и в этом отдельном сознании я отыскал ма-а-алень-кий темный уголок и, весь дрожа, забился туда. А там меня уже ждали.

Вот вы и вернулись к корням, сказал тот же голос, и заодно доказали свою состоятельность, теперь у вас есть отсрочка. Чем доказали, спросил я, она же там сидит, внизу, жуть эта, Лоа ведь о ней рассказывала, я как ее увидел, чуть в штаны не наделал, она и подрывает корни, как же мы ее остановим? Все в порядке, сказал голос, раз Потоп прекратился, значит, никто ничего не подрывает, прекратился Потоп – все отныне тип-топ, как говорят в народе, так что о сменщике можешь пока забыть. Забудешь такое, как же, сказал я, ну хорошо, а что с амо, неужели они действительно умерли, неужели ничего нельзя поправить? Отчего же нельзя, ответил голос, все можно поправить, кроме непоправимого, для этого как раз и существует в языке амо случайное прошедшее время, означающее прошлое, которого могло бы не быть, надо только правильно употребить его. Так употреби, сказал я, ты же это можешь, шаман. Нет, сказал шаман, мое время истекло, теперь придется это делать вам – Эдику, Лоа и тебе. Но я же не умею, сказал я, при чем тут вообще я? Сумеешь, сказал шаман, ты побывал и на вершине, и у корней, ты теперь даже больше амо, чем Эдик, а не веришь – поверни голову на сто восемьдесят градусов и убедись сам. Но я не знаю языка, сказал я. Выучишь, сказал шаман, Эдик и Лоа тебе помогут. А эти, спросил я, они что, так и будут лежать на поляне с этими жуткими цветами и ждать меня, они же там попросту сгниют. Не волнуйся, сказал шаман, не сгниют, для того и цветы. А пива, спросил я, пива мне хотя бы можно холодного, неужели я на пиво не заработал? На пиво заработал, сказал шаман, на что другое – вряд ли, а на пиво – без сомнения, вот проснешься и получишь пива, а пока спи. Я не засну, сказал я, какой уж тут сон. Ничего, сказал шаман, начни считать годовые кольца у Элонхи – и сам не заметишь, как заснешь. Ну, хорошо, сказал я, спать так спать, только вы тут как без меня, справитесь? Вот смеху-то, сказал шаман, да ты, кажется, всерьез решил, что мир спасаешь, ладно, не бери в голову, мы иногда пошутить любим, не обижайся, разыграли тебя, а теперь спи...