Текст книги "Страсти по гармонии (сборник)"

Надо было куда-то бежать. Срочно что-то делать. Я судорожно вцепился в стул, на котором сидел, но не смог пошевелиться. Лева начал медленно, как сомнамбула, подниматься с выражением крайнего изумления на лице, но амо по имени Лена негромко приказала: «Сиди!», – и он оцепенел. Лена стала делать руками плавные движения, как будто наматывала невидимый трос. Эдик со стоном открыл глаза. Через минуту взгляд его стал наполовину осмысленным.

– Амо... Кауни эц... – прошептал он. – Лоа!..

– Да, – она прекратила пассы. – Лоа. Молодец. Когда ты понял?

– Когда... заговорила о корнях... Что ты амо... Что Лоа… не узнал… хотя, кто еще... по-русски...

– Все равно умница, – Лена уже полностью оправилась, чего нельзя было сказать об остальных. Лева взирал на происходящее с отвисшей челюстью и выпученными глазами, в которых светилась робкая надежда, что вот сейчас это безобразие прекратится, Лоа снова станет Леной, и все вернется на круги своя. Та же надежда робко толкнулась и в мое сознание, но я не дал ей ходу, хотя в остальном, видимо, выглядел не лучше Левы. Слова, казалось, с трудом отклеивались от эдиковых губ:

– Я еще вчера... что-то странное в тебе почувствовал, но не мог понять... Ты хорошо маскируешься... Кто тебя научил?

– Йолты, – произнесла Лоа незнакомое слово, которое – откуда-то я понял – на языке амо означало «отец». – Он тебя ждет. Давно ждет. Без тебя не может уйти.

– Кто? Вождь? Амо-Двару-Кауни-Эц?

– Нет, не он. Амо-Двару мне не отец. Он меня только вырастил. Мой настоящий отец – шаман.

– Шаман – твой отец?!

Она кивнула и голосом, идущим, казалось, со стороны, раздельно произнесла:

– Спиной к Элонхи стоя, раздвинуть ноги и наклониться, дабы явить чистоту помыслов своих, стать плотью от плоти Его, водой от воды Его...»

– ...землей от земли Его, – закончил Эдик. Теперь он выглядел несколько бодрее. – Так это он тебя ко мне послал?

Лоа кивнула. Эдик положил свою руку на ее.

– Ну хорошо. Он тебя послал, ты меня нашла. Но зачем тебе понадобился весь этот спектакль, Лоа?

– Ты очень изменился. Ты почти уже стал дредом тогда, а сейчас ты все забыл. Ты и язык почти забыл. Я должна была заставить тебя вспомнить.

В коридоре что-то с грохотом упало и раздался крик. Я выскочил из комнаты. Лева, сбросив наваждение, ринулся следом, путаясь в халате и поминая черта. На полу валялись осколки керамического цветочного горшка и сломанный фикус, над которым на корточках застыла Соня в глубоко трагичной позе а-ля ее тезка Мармеладова. Красивые, блестящие, как капли росы, слезы поочередно скатывались по ее щекам. Артур стоял, скособочившись, спиной к наружной двери и матерился сквозь редкие зубы. Одной рукой он держал свой дипломат наподобие щита, а другой вслепую лихорадочно шарил по двери, путаясь в замках и задвижках, которые мы в изобилии установили там после погрома.

– С-скотина! – всхлипнула Соня, схватила с пола самый крупный осколок и запустила им в Артура. Осколок попал Леве в плечо, и тот от неожиданности икнул.

– В чем дело? – величественно осведомился голый по пояс Гена, появляясь из ванной с наполовину выбритым лицом. Вот тебе и на! А я-то был уверен, что он все еще торчит возле Кирьят-Шмона: там в Хуршат-Таль, священной друзской роще, растут такие дубы – впятером не обхватишь!

Артур уже успел справиться с замками и открыть дверь, но решил, видимо, не удирать без объяснений и попытаться сохранить лицо:

– Ну, уронил я этот долбаный фикус! Случайно уронил, клянусь! А эта истеричка...

– Он его ударил ногой! Он его сломал!

– Не бил я его! На кой он мне сдался, переросток твой вонючий!

– И меня чуть не ударил! – Соня зарыдала, что, на мой взгляд, было уже лишним.

– Да что ты несешь?.. – взвился Артур, но его перебил мощный рык Гены:

–Ударил? Тебя? Вот эта гнида?! Страшилище, в котором мерзко все?!

Надвигался вселенский катаклизм. Гена обожает Соню, относится к ней как старший брат и всегда принимает ее сторону, отнюдь не стараясь быть объективным. А употребление цитат из Отелло свидетельствует, как правило, о серьезности его намерений.

– В смысле... чуть не захотел ударить, – пробормотала Соня гораздо менее уверенно, но было уже поздно. Огромный Гена шагнул к Артуру. Тот поставил дипломат, встал в какую-то замысловатую стойку и приглашающе махнул в воздухе ногой. Гена от ноги уклонился, взял Артура одной рукой за узел галстука и слегка приподнял. Артур немузыкально захрипел и засучил ногами по полу. Гена небрежно приложил свой кулак, размером с дыню, к тому самому лицу, ради сохранения которого Артур и остался, и вынес несчастную жертву судебной ошибки на лестницу. Через несколько секунд оттуда послышался грохот вперемешку с трехэтажным матом. Случайно ли этажность мата совпала с расположением нашей квартиры или нет, сказать не могу. Внизу раздался звон разбитого стекла, затем отдаленный истошный вопль: «Да заебись ты в доску, короед! Дупло тебе с зубами!», и голос Гены, я бы даже сказал, глас, дополнительно усиленный лестничным эхо: «Я этого обрезанного пса, схватив за горло, заколол – вот так!», после чего Гена вернулся в квартиру и, запирая дверь, добавил не без юмора:

– Вот ведь бездарь! Шесть лет прозанимался тэквондо, и ни в зуб ногой.

Затем подошел к всхлипывающей Соне, ласково обнял ее за плечи и погладил по волосам, отчего мне вдруг представилось, что вся она покрыта толстой дубовой корой. Но у меня хватило ума не делиться вслух своими фантазиями. Во всем, что касается Сони, чувство юмора у Гены отказывает напрочь.

– Бедный Артур, – вздохнула Соня. В логике ей отказать было трудно. Потом поцеловала своего могучего защитника в щеку и пошла за веником. Гена просиял, благосклонно оглядел нас с Левой и ушел в ванную добриваться.

– Меня бы кто так опекал, – сказал Лева, потирая плечо. – Вот как Генка Соньку.

– Для этого ты, друг мой, полом не вышел, – отозвался Эдик. – Для мужчины, с чем бы он не спал, женщина всегда остается женщиной, с чем бы не спала она.

Этот эпизод, как ни странно, пошел нам на пользу – я имею в виду меня с Левой. Он вернул нас к бытовой реальности, и слава Богу, а то мне уже начало казаться, что я угодил в какую-то компьютерную игру. Хотя на самом деле, если вдуматься, это было больше похоже на сценарий документального фильма ужасов.

В течение всего дня мы демонстрировали недюжинную психологическую устойчивость. Мы никому не рассказали о том, что произошло в Левиной комнате. Мы не только не впали в депрессию, но даже оживились. Мы пытались острить. Мы дразнили друг друга инструментами, сучкáми и срезами. Писали записки: «Инструмент Сева, срочно позвони сучку Леве, чтобы купил удобрений, в смысле жратвы! Срез Саша». С интересом наблюдали, как Толик увивается за восстановившей маскировку Леной. Он вкладывал в это дело всю душу, даже полено свое забросил. Мы с Левой уже начали было плести интригу с целью убедить Лену показаться Толику в своем истинном облике, но природный наш гуманизм взял верх, и мы ограничились тем, что прикнопили на дверь его комнаты акварель «Мальчик, вынимающий занозу из девочки» кисти Севы, на которой были изображены голые Буратино и Мальвина в нескромных позах. В отместку Толик два часа таскался за Севой по пятам и замогильным голосом читал стихотворение Артура, выпавшее из его дипломата во время экзекуции:

 
Предназначение поэта
Не в том, чтоб как все люди жить,
А чтобы против мнений света
Восстать, как прежде, и убыть.
 

11

Ночью мы с Эдиком сидели у меня в комнате, пили виски и трепались. Двенадцатилетний «Балвени» весьма способствовал процессу общения. Мы с ним уже вторую неделю, не жалея денег, выпендривались друг перед другом односолодовым виски разных марок.

– Я разговаривал с Лоа, – сказал Эдик. – Оказывается, она здесь уже полгода. Ее послал отец, шаман, чтобы она нашла меня и привезла в Амонаа. Он утверждал, что обо мне говорится в каком-то их пророчестве. Якобы я должен вернуться и что-то совершить. А Лоа добралась пешком до ближайшего цивилизованного места – это оказался поселок Хорогочи – и первому встречному рассказала, что месяц блуждала в тайге. Она умеет убеждать, как ты заметил. Ее накормили и приютили. Люди там простые и гостеприимные, лишних вопросов не задают. Потом она добралась до Тынды и там уже начала всерьез адаптироваться. Ты представляешь себе, что должен с собой проделать человек из каменного века, чтобы выжить в цивилизованном обществе? Правда, русский язык она, благодаря мне, все же знала.

– Но это же немыслимо!

– Согласен, немыслимо – хотя, как видишь, возможно. Для амо, по крайней мере. Они очень способные и быстро учатся. А Лоа, по ее словам, помогал еще и Элонхи. И учиться, и поддерживать маскировку, и еще много всякого.

– Какой Элонхи? То самое дерево в Сибири?

– Ну да. Он действительно может помочь, уж я-то знаю. Тем более, дочери шамана. Она научилась бегло читать за две недели. Представляешь? Нашла себе частного учителя, наплела ему с три короба...

– А деньги откуда?

– Шаман ей дал. А у него откуда – неизвестно. Потом уже сама стала зарабатывать.

– Чем?

– Она работала гадалкой. Говорит, от клиентов отбою не было.

– Понятно. Хотя все равно поверить трудно. Ты ведь слышал ее рассуждения. Сколько же она должна была прочитать всего?

– Лоа – очень непростая особа, – Эдик мечтательно улыбнулся. – Еще когда ребенком была, все у нее по струнке ходили. Кроме меня. Между прочим, в мифологии вуду лоа – это общее название всех духов. А у микронезийцев Маршалловых островов Лоа – это бог-творец, демиург, сотворивший мир с помощью заклинаний. Может, конечно, это и случайное совпадение. Но если нет, то каким образом шаман – а я не сомневаюсь, что имя ей дал он – знал о вуду и о микронезийцах? Впрочем, с тем же успехом можно спросить, откуда в мифологии амо такие совпадение с Торой. Или почему, скажем, некоторые слова языка амо так похожи на арамейские или ивритские. Кстати, знаешь, как на самом деле Лоа попала в квартиру? Она каким-то образом узнала адрес, и все, что ей оставалось сделать – это дождаться возле подъезда кого-нибудь из нас – волею случая им оказался ты – и загипнотизировать, вложив ему в голову «воспоминание» о якобы случайном знакомстве несколькими часами раньше.

Улучив момент, я задал вопрос, вертевшийся у меня на языке:

– Скажи, Эдик, ты веришь в то, что она нам рассказала? В этот сюр о всеобщем человеческом Дереве? О человечестве-инструменте? Это же Сальвадор Дали какой-то пополам с Робертом Шекли! Лично мне это больше всего напоминает твои сны.

– Мне тоже. Понимаешь, с одной стороны, поверить трудно, а с другой... Видишь ли, я в детстве понавидался таких вещей, которые, с точки зрения нормального человека, вообще не должны существовать. Если мы ей не поверим, а она окажется права, дело может кончиться плохо. Для всех. Лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Что именно кончится плохо? И как ты собираешься бдеть?

– Ну, помнишь, Лоа сказала, что если инструмент не будет выполнять свои функции, его ликвидируют?

– Помню. А еще я помню, что если он выполнит их до конца, то станет ненужным. Куда ни кинь...

– Так вот: похоже, что он их не выполняет. Во всяком случае, шаман, по словам Лоа, чувствовал какую-то опасность. Мы – я имею в виду всех людей – делаем что-то не то. Или не так. И нас, в конце концов, уволят. Как вид.

– Подумаешь! – после стакана «Балвени» мне сам черт был не брат. – А будем делать то – так отправят на пенсию. Как вид. Хрен редьки. А кстати, кто именно нас уволит? – Я сделал здоровенный глоток.

– Тот, у кого есть полномочия, естественно.

– А у кого есть полномочия? – мой вопрос показался мне на редкость глупым, но я отпил еще виски, и это ощущение прошло.

– Откуда я знаю? У кого-то же они должны быть.

– Что ты все о нем: «кто-то» да «кто-то»! Виляешь? – спросил я Эдика строго, поскольку только что понял, до чего же я умный и справедливый человек. – Так и говори – Бог. Тоже мне, открытие века! Так что теперь, снова потоп? История повторяется?

– Ну почему обязательно Бог? Чуть что – сразу Бог! Стоит перебрать немного – и без Бога никуда. А может быть, дьявол? Или какая-нибудь сверхцивилизация? Давай условимся так: есть некто – Бог, демиург, называй как угодно – то ли создавший нашу расу для каких-то своих целей, то ли получивший над ней контроль. Перед нами стоит некая задача, за невыполнение которой нам придется отдуваться. Как именно отдуваться – не существенно. Какая тебе разница, потоп нам устроят или что-нибудь другое? В любом случае мало не покажется. А что действительно важно, так это понять, в чем эта задача заключается и что нам надо делать, чтобы ее выполнить. Если уж в нас это знание по какой-то причине не вложили при изготовлении.

– Что нам надо делать? – Я задумался. – Прежде всего, нам надо выпить, – я выпил. – А еще... э-э-э... если я правильно себе представляю... вообще-то, к инструменту должна прилагаться инструкция...

– Правильно. Инструкция к человечеству где-то есть, не может не быть. Вопрос – где. Люди всю свою историю ее ищут и до сих пор не пришли к согласию, что считать инструкцией. Одни полагают, что она заключена в законах природы, которые надо изучать, так как основная задача человека – познавать окружающий мир. Другие – что она зашифрована в священных книгах, которые, опять-таки, надо изучать, так как основная задача человека – познавать Бога. Поскольку для вторых окружающий мир есть проявление Бога, то оба этих утверждения, в сущности, равнозначны. Третьи считают, что познавать надо самих себя. Четвертые вообще не думают о познании, а свою задачу видят в том, чтобы оставить после себя побольше потомства. Пятые – чтобы бороться со стихиями. Шестые – есть, пить и спать. Седьмые – бить восьмых. Перечислять можно до бесконечности. И у каждого есть свои доводы, с которыми поди поспорь.

– А вдруг это все в совокупности и есть выполнение задачи? Каждый, так сказать, на своем месте, и все, так сказать, в едином порыве?

– Не знаю. Вряд ли. Тогда бы к нам претензий не было. А они есть. Проблема в том, что мы не знаем, что именно из того, чем занимается человеческая раса, относится к основной ее деятельности, а что, так сказать, к отходам производства.

– А может, наша задача – это думать? Ведь смотри, во всем, что ты перечислил, это присутствует. Ну, почти во всем. А что, если совокупность мыс... мыслительных процессов оказывает на мир какое-то воздействие? Не зря же мы разумны, в конце концов, а? Я тебя спр-р-рашиваю?

Эдик мягким движением усадил меня обратно на стул.

– Разумны, говоришь? А ты помнишь, что Лоа о разуме говорила? То-то же. Я не исключаю, что все гораздо проще, и от нас требуется, например, чтобы мы все поголовно до обеда умножали на девять, а после обеда рисовали море оранжевой краской, стоя при этом на голове. Или вывели на околоземную орбиту двадцать восемь тысяч зеленых помидоров. Или убивали каждого рыжего, усомнившегося в том, что у кошки четыре ноги, а позади у нее длинный хвост. Бесконечное число ответов. И при этом абсолютно не за что зацепиться. Любая чушь может в действительности оказаться правдой.

– Подожди, подожди... – в мозгу у меня давно уже кружилась разноцветная мозаика, но только теперь пляшущие точки начали складываться в некую, пока еще неясную картинку. – Здесь слишком много степеней свободы. По-моему, ни один из этих твоих соблазнительных вариантов не может быть правильным. Понимаешь, все эти вещи одинаково абсурдны. Должно быть что-то другое. Что-то... однозначное.

– Что, например?

Картинка в моей голове приобрела вполне конкретные очертания. Кажется, я вдруг протрезвел.

– Дерево!

– Какое дерево?

– То самое. Наше общее Дерево. На котором мы все растем, по теории Лоа. А что, если наша задача в том, чтобы его поливать? Или опрыскивать от вредителей? Где-то внизу на нем растет наш праотец... Или не растет... – мои мысли слегка разбегались. – У народа должен быть где-то праотец, иначе он растет беспраотцовщиной.

Эдик фыркнул, но лицо его оставалось сосредоточенным.

– Поливать... опрыскивать... Ты хочешь сказать, что задачей инструмента может быть содержание самого себя в рабочем состоянии?

– А может, мы не инструмент вовсе? Может, мир оказался так напичкан разнообразными дармоедами, что тот, кто умеет сам о себе позаботиться, уже заслуживает права на существование? А вдруг наша функция чисто эстетическая – чтобы нами кто-то любовался? Или этическая – чтобы нам кто-то подражал?

– Однако! – удивился Эдик. – Полюбуйтесь на него! Еще и литра не выпил, а скромности уже на все два.

– А ты можешь доказать, что я не прав? Можешь?

– Нет, – честно признался Эдик.– Не могу. Но я бы не хотел близко познакомиться с тем, для кого мы являемся эстетическим и, в особенности, этическим эталоном.

– Знаешь, я тоже. А что говорит по этому поводу Лоа?

– Она говорит, что... Черт, я не все могу адекватно перевести. Мы разговаривали на языке амо, а там все эти времена... Как ни странно, она говорила похожие вещи. Мало конкретного, много догадок. И тоже упоминала потоп, хотя и в условно прошедшем времени. И еще она сказала, что видела того, кем нас собираются заменить. Нашего сменщика. И больше его увидеть не хочет.

– Где видела?

– Этого я, признаться, и сам толком не понял. В каком-то таком месте, которое и не место даже. А потом она сказала, что мы должны ехать туда. И как можно быстрее.

– Куда туда?

– В Амонаа.

– Зачем?

– Затем, что разгадка находится там.

– Откуда она знает?

– От своего отца. А шаман слова зря не скажет.

– И ты собираешься...

– Да. И ты тоже. И остальные.

– А они разве знают?

– Узнают завтра. Я им расскажу.

– Они не поедут.

– Поедут, – спокойно сказал Эдик. – Никуда не денутся.

– Ну, хорошо. А эти соплеменники твои – они как, ничего? Не ударились часом в каннибализм за время твоего отсутствия? А то как построят нас – и на первое-второе рассчитайсь.

– Не бойся, тебя всего лишь засолят. По моей личной протекции.

– А если серьезно: тебе не кажется, что мы лезем не в свое дело? Вот прихлопнет нас этот твой демиург какой-нибудь молнией, и поделом. А против гнева Божьего не то, что тебе или Лоа, а пожалуй, что и шаману возразить нечего.

– Не бздимо, сэр. И от гнева защита существует.

– Как же, как же. Бронежилет, окропленный святой водой.

– От тебя я, скорее, ожидал святой водки. А вот что, по-твоему, изобрел Франклин?

– Э-э-э... громоотвод?

– Именно. Устройство для отвода Божьего гнева в землю.

– Ну, раз так... – я взял бутылку и наполнил стаканы на три четверти. Разговор у нас получался настолько ни с чем не сообразный, что налить меньше просто рука не поднялась. Кроме того, меня все еще грызли понятные сомнения, которые срочно требовалось растворить.

– Слушай, а почему именно мы должны этим заниматься? Ведь есть же ученые, всякие там экстрасенсы... Брюс Уиллис, наконец.

– Я думал, ты уже догадался.

– Клен ты мой опавший! Неужели из-за ориентации?

– Конечно. У плантофилов с растениями связь не только телесная, но и духовная. Друиды, например, благодаря ей, умели делать поразительные вещи.

– Слушай, Эдик, а мы точно в своем уме? Ведь это просто какой-то «Властелин колец» получается. Идем, значит, спасать человечество? Бред сивой кобылы в лунную ночь!

– А что – оно, по-твоему, того не стоит?

– По-моему, нет. Но черт с ним, дадим ему еще шанс.

Мы чокнулись и выпили. Мне вдруг стало весело. Наверное оттого, что десятилетнего «Гленморанжa» оставалось еще почти половина. Что же касается пустой бутылки от «Балвени», то я ее уже давно убрал со стола.

Проснулся я за полдень. Похоже, вчера мы с Эдиком несколько перефилософствовали. Я вылез из кровати, сунул ноги в тапочки и пошел в душ. Лучше всего в такой ситуации вымыть голову с шампунем. Сразу ощущаешь себя другим человеком. Я сделал поправку на количество выпитого и вымыл голову дважды, после чего действительно почувствовал себя если и не другим, то, во всяком случае, человеком. Это ощущение несколько портили мокрые тапочки: душевой шланг проявил сегодня какую-то особенную увертливость. Я снял тапочки и обнаружил, что они не мои, а Эдика. Очевидно, он, уходя спать, забыл их в моей комнате. Я вспомнил его вчерашнее предсказание и преисполнился оптимизма: все шло своим чередом.

В квартире никого не было, кроме Толика и Лены. Они сидели в салоне и, мило улыбаясь, вешали друг другу лапшу на уши. Кажется, они делились воспоминаниями об отдыхе на Канарских островах, где, насколько я понимаю, ни тот, ни другая отродясь не бывали. Хотя, что касается Лены, то в ее биографии сам черт ногу сломит. Полена при Толике не было. Мы поздоровались, я отвесил Лене наскоро сочиненный комплимент и получил в ответ ее ослепительную улыбку и ревнивый взгляд Толика.

– Все поехали в лес Бен-Шемен, – сообщила Лена. – Артур с Жоржем тоже туда поехали. И даже Гиви.

– В зад к природе, – нетерпеливо добавил Толик. – И ждут тебя там. Так что поторопись.

– Съем что-нибудь и пойду, – сказал я. – И даже твои талантливые путевые заметки слушать не буду.

– Талант не пропьешь, – неопределенно отозвался Толик. – К сожалению. Потому что больше нечего.

Я сделал вид, что не понял намека, и удалился на кухню. Соорудил себе яичницу с луком, помидорами и сыром и кофе, позавтракал, полил на балконе Гивины огурцы, попрощался и вышел на улицу. Погода была идеальной для прогулок по лесу, но в Бен-Шемен я не поехал и звонить никому не стал. Хотя лес этот я люблю и часто там бываю (помню ужас, охвативший меня прошлым летом при известии о лесном пожаре, свирепствующем в том районе. К счастью, с ним удалось сравнительно быстро справиться. Кто-то, не помню кто, рассказывал, что одного сотрудника пожарной службы тогда нашли в состоянии крайнего остолбенения: он стоял перед горящим кустом, и вместо того, чтобы его тушить, взирал на него с таким благоговением, как будто ему из этого куста объясняли, куда дальше вести народ Израиля – в Америку или в Канаду). Но сегодня ехать в Бен-Шемен мне не хотелось. Я догадывался, что Эдик там сегодня проводит большую разъяснительную работу среди остальных. Ему предстояло обрисовать ситуацию, причем так, чтобы другие не решили, что он спятил. Ему предстояло убедить их взять отпуска, бросить дела и немедленно лететь всем вместе в Россию, да еще в Сибирь, при том, что он сам толком не знал, чем им там придется заниматься. Честно говоря, я не представлял себе, как он это сделает, и не испытывал желания при этом присутствовать – с меня хватило вчерашнего. Поэтому я поехал домой в Раанану и засел за компьютер. Завтра мне предстояло выпрашивать на работе отпуск, а для этого надо было как минимум доделать программу, с которой я возился уже третью неделю.

На следующий день в восемь я уже был у себя в офисе, что для меня является громадным достижением. В компьютерной фирме, где я работаю, сотрудники могут приходить, когда хотят, и уходить, когда хотят – при условии, что они работают двадцать четыре часа в сутки. Это, конечно, преувеличение, хотя любой, кто знает, что такое старт-ап, согласится со мной, что оно не слишком большое. В таких условиях получить от босса десятидневный отпуск, хотя бы и за свой счет, представлялось мне делом, гораздо более безнадежным, чем вытребовать себе служебный «Феррари». На деле, однако, все оказалось намного проще. У меня даже возникло ощущение, что босс был к этому внутренне готов, а стало быть, дело не обошлось без Лоа, а то и без Элонхи, в которое мне до сих пор верилось со скрипом. С другой стороны, босс был человеком непредсказуемым. Однажды он попросил меня с еще одним моим коллегой съездить куда-то неподалеку и привезти компьютер. Когда мы уже садились в машину, босс как раз выходил из здания и вдруг заметил нас. Успев напрочь забыть о своей просьбе, он спросил, куда это мы собрались.

– В паб, – ответил коллега серьезным, я бы даже сказал, деловитым тоном.

– В какой паб? – возмутился босс. – У нас через час совещание!

– Через час мы вернемся, – так же деловито сказал коллега. Босс ошарашено кивнул, и мы, не выдержав, расхохотались.

Так или иначе, с завтрашнего дня я мог считать себя на отдыхе. Ни билетов на самолет, ни российских виз у нас не было, но зато у нас был Гиви с его необъятным кошельком и колоссальными связями. Это вселяло надежды, так как возможности Элонхи в области доставания авиабилетов и виз оставались пока неясными. Хорошо, что хоть паспорта были у всех, включая Толика. Эдик позвонил мне накануне и кратко изложил результаты совместной прогулки по лесу. Не знаю, что он им там наговорил, но убедить он сумел всех. Даже Жоржа, у которого свадьба на носу. Даже Гиви, великого бизнесмена, махрового реалиста и сугубого практика. Впрочем, Гиви и сам, возможно, своим непревзойденным деловым чутьем уловил некую грядущую опасность для человечества, а значит, и для своего бизнеса. Толик хоть в лес и не ездил, но с ним и так все было ясно: в течение определенного периода кормить его в Израиле не будут, а будут кормить в России – стало быть, вопросов нет.

По дороге домой я заскочил на улицу Файерберга. У тротуара стоял Гивин серебристый «Ягуар». Я запарковал свою «Мазду» перед ним. На морде «Ягуара» появилось презрительное выражение.

– Ничего – сказал я ему, – потерпишь. Ближе надо быть к народу. Учись вон у хозяина.

«Ягуар» недобро сверкнул тонированными стеклами, но промолчал. Я поднялся в квартиру. Там царила суматоха. В каждой комнате шли лихорадочные сборы. По всей квартире были раскиданы вещи. В кресле посреди салона, задрав ноги на журнальный столик, вальяжно раскинулся Гиви. Он курил огромную черную сигару и говорил по-грузински в мобильный телефон. Увидев меня, он подмигнул и показал сигарой на ящик, стоявший рядом на полу. Ящик был уставлен бутылками «Реми Мартен».

– Это с собой, – прикрыв ладонью телефон, кивнул Гиви в сторону коньяка.

Я понимающе закатил глаза. Гиви никогда не унижался до «Дьюти-фри», предпочитая все нужное покупать заранее. Скидки его не интересовали.

Лева в своей комнате заканчивал укладку огромного рюкзака. Эдик помогал Соне застегнуть сумку. Сева с отверткой в руках склонился над своим чемоданом и каким-то хитрым образом укреплял на нем тонкую пластинку с крошечными проводками – волновую защиту от воров, как он объяснил. Лена отсутствовала. Толик сидел на кухне в обнимку со своим поленом, гладил его по торцу и объяснял что-то виноватым шепотом. Я был тут явно лишним, тем более, что практически все мои вещи находились у меня дома. Пора было ехать собираться. Вылет завтра в пять утра. Регистрация, соответственно, в два. Короче, не позже трех.