Текст книги "Коварный искуситель"

Глава 11

Он даже застонал. Как вкусно! Ее губы были теплыми и сладкими, с легким привкусом вина, которое он на них оставил.

Она ахнула, но непонятно: от удивления или от возмущения. На какой-то разрывающий сердце миг она статуей застыла в его руках, и Лахлан решил было, что она его оттолкнет, но потом почувствовал, как обмякло ее тело, как по нему пробежала дрожь вожделения. И вот уже Белла таяла в его объятиях.

Лахлана накрыло огненной волной желаний, которые так долго сдерживались. Он был готов: рвался в бой, кровь бешено пульсировала в каждой жилке.

Пальцы уже перебирали мягкие влажные волосы. Обхватив ладонью ее затылок, он притянул голову ближе, вдыхая тонкий сладостный аромат, который опьянял, лишал самообладания, кружил голову. Этой женщиной невозможно насытиться. Желание граничило с отчаянием – такого Лахлан не испытывал ни разу в жизни, а когда Белла раскрыла губы, едва не обезумел. Кровь бросилась ему в голову, а язык скользнул к ней в рот. Эти сладкие глубины теперь принадлежали ему, и Лахлан зарычал от удовольствия, когда почувствовал первые робкие касания ее языка. Ее ответом была сама невинность, и это тоже сводило с ума.

Это было восхитительно! И он так долго об этом мечтал!

Он, похоже, был бессилен унять эту бурю греховных ощущений, что бушевала в нем. Слишком сильно он хотел эту женщину, и слишком долго изнывало в тоске по ней его тело.

Он покрывал поцелуями ее лицо и шею, наслаждаясь бархатистой гладкостью кожи. Господи, какая же она сладкая. Напиток богов для мужчины, который слишком долго умирал от жажды.

Обхватив за ягодицы, он прижал ее к своему пульсирующему жаждущему телу так, чтобы чувствовать, как она вжимается в него. Ощущение близости оказалось таким, что он чуть не обезумел от восторга, особенно когда она пошевелилась и потерлась об него.

Она прекрасно знала, что делает, когда своим женским холмиком терлась о его ствол. Сколько еще он мог вытерпеть? Ощущения были невероятными, явно намекали на то наслаждение, что ожидало его, если бы он вонзился в нее, потом вышел, и еще, еще… приспосабливаясь к нужному ритму. Уже по тому, как она двигалась сейчас, он мог определить, что совокупление с ней будет самим совершенством. Он никогда не испытывал ничего подобного.

Он втиснулся к ней в промежность, слегка нажал. Боже! На лбу от напряжения выступил пот – сколько можно себя сдерживать? Ему казалось, что он вот-вот взорвется. Чресла горели как в огне. Он хотел взлететь к вершине, хотел выкрикивать ее имя, ныряя все глубже и глубже, утверждая свои притязания на эту женщину самым интимным способом.

Он ускорил ритм, давно перестав притворяться, что владеет положением. Тело пылало как в огне. Он слышал, как учащается ее дыхание, и понимал, что она испытывает похожие ощущения. Желание накрыло их обоих. Между ними не оставалось преград. Не было мужа, который мог бы ее остановить. Она была свободна и принадлежала ему.

Губы Лахлана прочертили огненную дорожку на нежной, чувствительной коже ее шеи. Руки скользнули вверх от узенькой талии к груди, и тело его пронзила молния вожделения, когда мягкие холмики своей тяжестью легли в его ладони. Он чувствовал, как напряглись соски, наливаясь каменной твердостью. И ощущения были невероятными: какая роскошь, спелость под его пальцами! Он жаждал мять их, гладить, приподнимать ладонями, ласкать, теребить и растирать пальцами напряженные бусины сосков.

Легкий вздох удовольствия, который слетел с ее губ, привел его в исступление. Он умирал от желания: так хотелось ласкать губами обнаженную кожу, а языком и зубами – затвердевшие соски. Он знал, что овладеет ею: это неотвратимо, всего лишь вопрос времени… Он мечтал о ней два года, и теперь она будет принадлежать ему…

Его губы скользнули ниже, к раскрытому вороту рубашки. Подбородком сдвинув ткань в сторону, он собирался усладить взгляд зрелищем нежной молочно-белой кожи… И застыл. Все внутри у него вдруг замерло – дыхание, бешеный ритм сердца, напор страсти…

Туман вмиг рассеялся, зрение обрело привычную четкость, и, выпрямившись, он сдвинул ткань, едва не разорвав ворот, чтобы рассмотреть как следует то, что увидел. Нет, ошибки не было: темные кровоподтеки там и сям уродовали совершенство кожи, бледной, как слоновая кость.

Следы пальцев.

Его сердце забилось так, что едва не выскочило из груди. На смену страсти явилось другое желание, столь же властное и неодолимое: желание убить.

Должно быть, Белла догадалась, что привлекло его внимание. Отпрянув с тихим вскриком, она схватилась за ворот рубашки, пытаясь прикрыться, но только Лахлан не собирался отступать. Схватив ее за руки и вынудив смотреть в глаза, с холодной яростью он потребовал ответа:

– Кто сделал это с вами? Кто посмел причинить вам боль?

Белла снова пребывала в другом мире, там, где царили чувства и наслаждения, каких она доселе не ведала. Жар поцелуев. Крепкие объятия. Ощущение мужского тела рядом. Слишком много всего.

И слишком хорошо.

Она так долго была одна, что тело откликнулось. Не такая она сильная, чтобы сопротивляться. Тюремное заключение изменило ее больше, чем она была готова признать. Она стала слабой, жалкой, а он был воплощением силы.

Однако она знала, что этот жар, этот чувственный голод – следствие не одного лишь заключения. Дело в Лахлане. Только он был способен свести ее с ума, превратить в распутницу.

Она никогда не отвечала мужчине с таким пылом. Не понимала этого раньше, не понимала и сейчас. Разница была лишь в том, что теперь ей было все равно, поэтому она уступила, отпустила себя на волю восхитительных переживаний, отдалась в руки мужчины – пусть делает с ней что хочет. Как долго в ее душе царила пустота. Теперь, с ним, она снова почувствовала себя живой.

Лахлан разжег в ней своими ласками и поцелуями пламя. И вот уже казалось, что рай близко, но тут ее грубо свергли с небес на землю. «Кто посмел причинить вам боль?»

Она поскорее запахнула разорванные края ворота, но скрыть обиду было не так легко.

– Пустяк, – сказала Белла, глядя в сторону, – да и не ваша это забота.

– Сейчас, выходит, что уже моя, – возразил Лахлан.

Беллу не обманул его бесстрастный тон. Лахлан был в ярости. Она взглянула из-под ресниц и ужаснулась, встретив пристальный, холодный взгляд зеленых глаз наемного убийцы. Таким она его и помнила – холодным и безжалостным. Ощущение опасности витало вокруг него по-прежнему.

Она и не знала, что Саймон оставил на ней отметины. Этим утром он явился в ее камеру задолго до рассвета. Ввиду ее скорого отъезда он уже не пытался любезничать, как бывало в череде его бесплодных попыток завлечь Беллу к себе в постель. Он пообещал, что уговорит их не заставлять ее принимать обет – если она уступит. Белла отказалась, и он перешел от «просьбы» к другим мерам: стал терзать и щипать ее груди своими грубыми ручищами, зажал ей рот своей зловонной пастью так, что она начала задыхаться, и попытался пробраться к местечку между ног.

Угроза насилия висела над ней как топор, и она не на шутку испугалась, когда он принялся толкать ее о каменную стену. Он мог бы разбить ей спину, однако в итоге сдался и отпустил ее, поскольку не дождался никакой реакции.

В конце концов, ей не привыкать: не хуже, чем все предыдущие годы. Видит Бог, она натерпелась. Так почему же сейчас, когда Лахлан стал свидетелем ее позора, она сгорает от стыда?

Белла смахнула непрошеную слезинку. Вот глупость. Какая ему разница?

– Мой тюремщик, сэр Саймон Фитцхью.

Он сверлил ее взглядом, зловещим и непреклонным как гранит.

– Он вас насиловал?

От его бесцветного голоса у нее поползли мурашки. Белла покачала головой, глядя себе под ноги, и попыталась изобразить улыбку:

– Нет, титул имеет свои преимущества.

Лахлан видел ее показную браваду. Его способность легко читать в ее душе сводила Беллу с ума.

– Но он вас домогался?

Ей больше не хотелось об этом говорить, не нравилась настойчивость его расспросов, его пристальный взгляд – когда она заставляла себя поднять глаза.

– Это было грубое животное, которое время от времени забывалось. Все закончилось, и слава богу. Уже ничего не исправить; так что я просто хочу забыть.

И это правда. Отныне Саймон не имеет над ней власти и скоро станет еще одним дурным воспоминанием.

Вот если бы она с такой же легкостью могла забыть Лахлана! До сих пор от его поцелуев горели распухшие губы, дрожали руки. Она ощущала тяжесть в груди и ноющую боль между ног. Колючая щетина оцарапала кожу. Как ему удалось произвести в ней столь опустошительные перемены, заставить почувствовать себя слабой и беззащитной?

– Мне жаль, очень жаль, что вам пришлось пройти через это!

– Тогда отвезите меня к дочери! – Белла понимала, что играет на его чувстве вины, но ей было все равно.

Лахлан оставался спокойным, выражение его лица было непроницаемым и не давало возможности догадаться, о чем он думает.

Она собралась с силами, чтобы выбросить из головы мысли об этом испепеляющем поцелуе и вспомнить то, что действительно важно. Долой гордость; она сделала то, что требовали от нее тюремщики: она стала умолять.

– Прошу вас, Лахлан! Заклинаю, отвезите меня к Джоан! Я должна увидеться с дочерью!

Его лицо оставалось каменным: не дрогнул ни один мускул, ни одного огонька не вспыхнуло в глазах, ни единого намека не появилось, что ее мольбы имели хоть какое-то значение, что она сама имела для него значение. Но как же тогда?.. Он целовал ее так, словно не мог без нее жить…

Лахлан покачал головой.

– Простите, но это слишком опасно.

«Простите»? Из глаз Беллы покатились слезы. Как он может стоять перед ней и отказывать в том единственном, что ей нужно? В том, что дороже всего на свете?

В эту минуту она его ненавидела: ненавидела за собственную слабость и его силу, за то, что целовал ее так, что заставил поверить…

О чем она думала? Что те глупые мечты, которые она питала два года, могут стать явью? Что она действительно что-то значила для него? Что он пришел за ней не по приказу короля?

Белла смотрела на него сквозь завесу горючих слез, рассматривала красивое, хоть и в боевых шрамах, лицо, и хотела – всей душой, всеми фибрами своего существа, – хотела, только не знала, чего именно. Знала только, что Лахлан никогда не даст ей желаемого. Похоже, она опять встретила не того мужчину!

Внезапно она поняла, что больше ей не выдержать: слишком много всего произошло. Все чувства и переживания, которые она так долго сдерживала, гордость, которая не позволяла ей плакать, – все это изверглось из нее потоком слез.

Белла Макдуфф потерпела поражение.

Лахлан выругался, но эта грубая брань только усилила плач.

Белла пала на колени и обхватила себя руками, как от невыносимой боли. Плечи ее сотрясались от судорожных рыданий, слезы струились по щекам. Лахлан в жизни не чувствовал себя таким беспомощным!

Что же делать, черт возьми? Он вцепился в собственные волосы. По нему словно опять ползали мерзкие крысы, как в той яме, куда его засадил Джон из Лорна. Кожаный акетон внезапно стал тесен, не давал свободно вздохнуть.

Иисусе, как все это выдержать? Как смотреть на ее страдания? Каждая слеза Беллы наподобие кислоты прожигала его стальную решимость. Не представляя, что еще предпринять, он нагнулся и неловко обнял Беллу. К его удивлению, она не оттолкнула его, а напротив, вцепилась, как в спасательный канат, тонкими пальчиками, словно котенок.

На Лахлана поначалу напал панический страх: прежде ему еще не доводилось никого утешать, – но в следующий момент он уже гладил ее по спине, приглаживал волосы, шептал ласковые слова, а потом и вовсе стал умолять: что угодно, лишь бы не плакала.

– Не плачьте, Белла! Прошу вас, не плачьте!

Было ужасно видеть ее в таком состоянии. Но, черт возьми, как же приятно было опять держать ее в объятиях! Слишком долго он ждал! Лахлан помнил каждое мгновение, когда дотрагивался до нее, обнимал. Казалось, воспоминания легли на его мозг выжженным клеймом, но не могли воспроизвести ощущения от шелка ее волос или легкий аромат кожи.

Он упивался ощущением этого хрупкого тела, которое прижималось к нему, щеки, которая покоилась на его груди, тонких пальчиков, которые цеплялись за него так, словно он ее единственная надежда. На минуту он мог даже вообразить, будто действительно ей дорог. Лахлан понимал, что получает удовольствие из создавшегося положения. С другой стороны – разрази его гром, но он никогда не славился особой щепетильностью.

Мало-помалу рыдания стихли, и Белла, смаргивая слезы, взглянула на него сквозь влажную пелену.

– Если вы мне не поможете, я поеду одна.

Кровь Христова! Слишком дорого обходится ему это удовольствие. Даже сейчас, несчастная и униженная, она продолжает настаивать на своем. С него довольно.

– К черту, Белла! Одна вы никуда не поедете.

Она поймала его взгляд, и Лахлан на миг забылся в сверкающей синеве ее глаз. От его решимости не осталось и следа.

– Это значит, что вы меня отвезете?

Мог ли он предложить ей компромисс? Наверное, все когда-нибудь случается в первый раз. Но будь он проклят, если в итоге ему придется горько пожалеть! Есть один – очень короткий – окольный путь.

– Вам ехать слишком опасно, но… посмотрим, нельзя ли передать ей весточку.

Видеть, как радостью и надеждой озарилось ее лицо, оказалось еще труднее, чем слезы.

– Ах, Лахлан, спасибо, я…

Он прервал ее:

– Рано меня благодарить: я ничего вам не обещаю. Но вы поклянитесь, что будете поступать в точности так, как скажу: не хочу, чтобы вы попали в беду. Где она?

– В Роксбурге.

Лахлан вздернул бровь, а Белла кивнула.

– Ее двоюродная сестра Элис Комин выходит замуж за Генри де Бомонта, а его назначили комендантом замка. – Должно быть, она уловила особую заинтересованность в его реакции на ее сообщение, поэтому спросила: – Это так важно?

Лахлан покачал головой, решив не делиться своими соображениями о причине перемещения Мэри Брюс в другую тюрьму. Он надеялся, что Маклауд и товарищи по Шотландской гвардии, которые намеревались попытаться освободить Мэри, добились успеха, как и он. Но в случае с Беллой он хотя бы знал, когда предположительно ее вывезут из замка. Здесь же все было неясно: гвардейцы, возможно, в окрестностях замка, и ему не хотелось нарушать их планы: это могло испортить все дело. С другой стороны, свадьба, когда замке будет полно народу, – отличный отвлекающий фактор.

– Когда свадьба? – спросил он.

Белла, глядя на него с любопытством, пожала плечами:

– Я не знаю.

Лахлан, посмотрев на бледное, залитое слезами лицо, где живы были только эти огромные синие глаза, почувствовал, как внутри что-то сжалось, и это «что-то» было подозрительно близко к сердцу, чтобы его считать обычным вожделением. Господи, что она с ним делает?

– Вы вправду отвезете меня в Роксбург? Или просто хотите меня успокоить?

Лахлан хмуро кивнул. Это задержит их самое большее на день. Но он не обманывал себя: каждая минута промедления, что они задержатся на границе – на английской ли, на шотландской стороне, – подобна смерти. Если их узнают… Нет, об этом нельзя даже думать: нужно сделать так, чтобы не узнали.

Строго говоря, Роксбург находился в Шотландии, однако английские гарнизоны стояли во всех важных крепостях Шотландской Марки.

– Нет, вы не поедете, – сказал Лахлан. – Я сам выясню, что смогу, только вас к замку и близко не подпущу. Я настаиваю, Белла! Вы поняли?

Но разве втолкуешь тому, кто не желает слушать? Она с готовностью закивала, а потом и вовсе бросилась ему на шею, чуть не задушив.

Лахлан не привык, чтобы его благодарили, но, судя по тому, как распирало грудь, заподозрил, что это очень даже приятно и, если не поостережется, может и привыкнуть.

Самым разумным было бы выпутаться из ее объятий, отойти в сторонку и вернуться к своим обязанностям, только вот разум отказывал ему, если дело касалось Беллы Макдуфф, поэтому Лахлан заключил худенькое тело в кольцо своих рук, наслаждаясь странным ощущением снизошедшего на него мира и покоя.

Глава 12

Поскольку впереди было долгое путешествие, Лахлан приказал Белле до наступления ночи поспать. Казалось, ожиданию не будет конца. Когда последние лучи заходящего солнца позолотили кроны деревьев, они наконец пустились в дорогу.

Как и обещал Лахлан, Маклин и Ламонт задержались в Берувике на пару дней: понаблюдать за монастырем, – так что они остались вчетвером: Лахлан, Бойд, Сетон и Белла.

Ночные передвижения таили в себе немалый риск, поэтому ехать приходилось обычно медленно, но Бойд, который вырос в здешних краях, знал тут каждую тропинку. Это дало им возможность скакать по тропе, что шла берегом Твида, уверенным аллюром.

Чутье подсказывало Лахлану поторапливаться, чтобы как можно быстрее убраться из этой местности, но чаще, чем хотелось бы, его взгляд был прикован к стройной фигурке в нескольких футах впереди: просто, чтобы убедиться, что с ней все в порядке.

Тюрьма не убавила в ней боевого задора – Лахлану до сих пор не верилось, что он пошел у нее на поводу, – но вот ее физическое состояние его тревожило: Белла явно потеряла много сил. Он очень хорошо помнил, что тоже чувствовал себя слабым, точно котенок, когда выбрался из своей ямы.

Лахлана насторожило, что с каждой пройденной милей Белла все сильнее сутулится в седле. Стояла необычно теплая для осени ночь, но она набросила на узкие плечи сразу два пледа. Лахлан мрачно стиснул зубы, угадав причину. Ему приходилось бывать в заточении, и он знал, что когда постоянно мерзнешь, не веришь, что когда-нибудь согреешься снова. Даже та сырая яма, в которой сидел он, была не такой страшной, как клетка, подвешенная высоко на башне и открытая всем ветрам.

Проклятье! Не надо об этом думать, чтобы не лишиться рассудка.

Пусть Белла и казалась такой хрупкой, за внешней оболочкой скрывалась стальная воля, что всегда его восхищало, но он даже не догадывался, насколько она сильна!

– Становится холодно, – сказал он, расстегивая плед из шотландки, который носил на плечах, и на ходу протянул Белле. – Возьмите это.

Маленькая складка залегла у нее между бровями.

– Но у вас только акетон…

– Ничего, берите.

Она молча взяла накидку и укутала плечи, и он расслышал тихий удовлетворенный вздох, когда она нырнула в глубокие теплые складки.

– Я помню этот плед – вы мне его уже давали.

– Разве? Не помню.

Она улыбнулась уголком рта, поскольку знала, что он лжет, а Лахлан решил сменить тему:

– У вас хватит сил держаться в седле?

– Конечно, – ответила Белла, выпрямившись, и Лахлан не мог понять, кого она хотела убедить: его или себя, – поэтому просто кивнул.

– Дайте мне знать, если захотите отдохнуть.

Она попыталась протестовать – скорее из упрямства, – но он оборвал ее, поэтому она просто кивнула:

– Как скажете.

Лахлан довольствовался и этим, подозревая, что больших уступок ему не добиться.

Долгие часы скакали они сквозь ночь. И хотя были достаточно осторожны: чтобы избежать нежелательных встреч, съезжали с дороги каждый раз, когда в поле зрения попадала деревушка, – опасность мерещилась им за каждым поворотом.

Лахлан был бы просто счастлив поскорее добраться до гор, но такими темпами это случится не скоро. Он перевел взгляд на Беллу – и как раз вовремя, чтобы заметить, как она уронила голову и начала валиться с лошади.

Проклятье! Окликнув ее по имени, Лахлан пришпорил коня. Она вздрогнула и очнулась именно в тот момент, когда его рука обхватила ее за талию, не дав упасть, выдернула из седла и усадила перед ним.

Она съежилась и выгнула шею, пытаясь заглянуть ему в лицо.

– Что вы делаете? Зачем?..

– Вы поедете со мной.

Лахлан обнял ее покрепче: разумеется, для надежности, для чего же еще? Не признаваться же себе, что держать ее в объятиях доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие…

– Но в этом нет необходимости! Я не ребенок… – попыталась воспротивиться Белла, но Лахлан отрезал:

– Вы совсем выбились из сил – чуть с коня не упали. Я же велел вам поспать!

– Я пыталась, но, видимо, переволновалась, вот и…

Лахлан больше не мог на нее злиться – хоть это и было безопаснее, – и против воли смягчился.

– Из-за возможной скорой встречи с дочерью?

Белла кивнула и улыбнулась во тьме.

– Я так долго ее не видела!

В ее словах было столько горечи и тоски, что он почувствовал ощутимый укол, а она, словно умела читать мысли, мягко сказала:

– Я вас не виню. Вы были правы: если бы я взяла дочь с собой, могло бы случиться…

Договорить она не смогла, но Лахлан понял: девочка могла бы разделить судьбу матери – как произошло с Мэри Брюс.

– Какая она? – спросил Лахлан, чтобы как-то отвлечь Беллу от невеселых мыслей.

Получилось: в голосе уже не было горечи, когда она ответила:

– Умная, скромная, не застенчивая, но сдержанная. Волосы как у отца, зато глаза мои. – Тут она поняла, что он пытается поднять ей настроение, и заметила: – Но зачем я вам это говорю? Вы же сами ее видели.

Он понял, что она имеет в виду: ведь это он передавал девочке записку вскоре после отъезда Беллы, хотя и скрывал это. Очевидно, она ему не поверила.

Лахлан не стал отрицать очевидное и просто согласился с ней, добавив:

– Она красивая девочка.

«Вылитая мать…»

Белла попыталась заглянуть ему в глаза, будто могла прочесть мысли, и у него перехватило в груди от чувств и переживаний, которые ему не принадлежали. Он на мгновение забыл, как его тянет к ней и как трудно этому противиться. Пришлось сделать над собой усилие, отвести взгляд и со всей строгостью, на какую был способен, произнести:

– Поспите, Белла.

Она, казалось, хотела что-то возразить, но передумала и просто кивнула, а через мгновение уже спала. Он почувствовал это по тому, как обмякло ее тело, и услышал тихое, ровное дыхание.

Его затопила волна нежности и умиротворения, просто от того что ей хорошо.

И если он несколько больше, чем следовало, радовался тому, что обнимает Беллу, то мог утешиться простой мыслью: так они по крайней мере могут ехать быстрее.

Если угодно, он мог бы доскакать так прямо до горной Шотландии: для безопасности Беллы, а заодно и собственной, разумеется.

Белла довольно вздохнула, глубже зарываясь под теплое одеяло, которое пахло кожей и пряностями. Ей было так спокойно, так тепло… Но ведь это не может быть одеяло!

Она изумленно приоткрыла один глаз, потом другой, вздрогнула, когда чья-то рука сомкнулась на ее талии, а потом раздался знакомый голос:

– Все хорошо, Белла, не волнуйтесь. Вы в безопасности.

В безопасности! Ее затопила волна облегчения, а потом и благодарности. Она не в тюрьме. Это не сон. И Лахлан рядом.

– Вы за мной приходили. – Белла, едва проснувшись, забыла, что надо быть начеку, и в ее голосе отчетливо слышались радость и удивление. – Не только в этот раз, но раньше, когда меня спасали. Это были вы.

Воспоминание причинило ей боль. Она помнила, как всматривалась вниз, в темноту, и видела, что из башни выбежали двое – сразу после взрыва, который ее разбудил. Один из мужчин поднял голову. В тот момент она знала, кто это, но потом сказала себе, что этого не может быть: ведь он ее предал, – и вот теперь узнала другое: он не хотел ее предавать. И Белла поверила ему. В глубине души она всегда это знала.

Судорога исказила лицо Лахлана. Если бы она не знала его так хорошо, то могла бы подумать, что это боль.

– В тот момент, когда увидел, как вас сажают в телегу, я поклялся вас освободить. Жаль только, что не вышло раньше.

– Что произошло в тот день?

Он коротко поведал об основных событиях, но она хотела знать все.

Лахлан напрягся. Белла видела, как он стиснул зубы, и поняла, что ему эта тема неприятна. Кажется, он даже разозлился, но не на нее, а на себя.

– Вы знаете почти все. Я был так зол, что забыл об осторожности. Один из людей Росса заметил меня в порту, где я пытался нанять лодку, а потом топил горе в местном эле. У него было достаточно времени предупредить Росса. Они шли за мной от кабака, а когда поняли, куда именно я иду, окружили меня. Я, конечно, дрался, но их было слишком много, да и спиртное возымело свое действие. Они меня вырубили и заковали в кандалы, так что в себя я пришел как раз перед тем, как вас вместе с остальными женщинами выводили из часовни.

– Цепи! – воскликнула Белла. – Так вот что мне пытался сказать Уильям! Он увидел цепи.

Лахлан кивнул.

– Я пытался хоть что-то сделать: даже сумел сбросить один из наручников, – но они заметили. Росс зорко меня стерег, поскольку имел причины мне не доверять. Мы с ним уже сталкивались.

– Вы были в тюрьме?

– Несколько месяцев.

– Но смогли сбежать?

Лахлан кивнул.

– К тому времени, как вас уже засадили в клетку, я узнал, что Брюс возвращается в Шотландию.

Белла нахмурилась.

– Как вы узнали?

– У него был шпион в английском лагере, и я его знал. Еще я выяснил, что Гордона и Маккея держат в Уркварте, и отправился на юг за помощью, догнал Брюса и остальных гвар… – Лахлан осекся, но тут же поправился: – Армию. Больше года понадобилось королю для упрочения своего положения настолько, чтобы отважиться на риск спасательной операции. Но когда мы наконец оказались в замке, то потерпели неудачу. Бог мой, мы были так близко! Мы с Сетоном успели забраться на башню, были почти на половине пути наверх, но один из солдат вышел по естественной надобности, услышал нас и поднял тревогу. Гордону пришлось преждевременно устроить взрыв. Мы едва ноги унесли.

Наверное, хорошо, что она ничего этого не знала, подумала Белла, иначе просто сошла бы с ума от горечи напрасных надежд.

– Я вас видел, – продолжил Лахлан совершенно безжизненным голосом.

Неужели в момент унижения? От этой мысли Беллу охватило странное смущение, но она все же призналась:

– Кажется, я вас тоже.

Похоже, он удивился.

– Правда?

– Когда бежали из башни, вы посмотрели вверх, но кто-то потащил вас прочь.

Лахлан встретил ее взгляд и кивнул:

– Да, Сетон. Я не хотел уходить.

– Спасибо… Рискуя жизнью, вы приходили за мной дважды.

– Я бы пришел за вами хоть тысячу раз, – признался Лахлан и тут же отвел взгляд, словно сказал лишнее.

– Но почему для вас это так важно?

В ожидании ответа Белла затаила дыхание: возникло ощущение, что они с Лахланом стоят на краю пропасти, – только вот прыгать вниз, как выяснилось, он не собирался.

– Я все дела довожу до конца. Любой ценой.

Дела! Любой ценой! Вот, оказывается, почему он приходил. Не за ней. Он пришел бы за кем угодно, если ему заплатят. Но если сердце ее и сжалось от разочарования, она не подала виду.

Некоторое время они ехали молча. Ей нравилось, что ее голова лежит у него на груди, что он согревает ее своим телом. При мысли, как бывает холодно, Белла вздрогнула.

Как жаль, что не все удается забыть быстро…

Чем ближе подъезжали они к Роксбургу, тем сильнее нарастали ее нетерпение и беспокойство: можно ли рассчитывать, что Лахлан сдержит слово? Белла подозревала – он сожалеет, что согласился, и гадала: неужели это лишь для того, чтобы ее успокоить?

Ему явно не терпелось убраться с границы. И она не могла его винить. Районы Шотландской Марки по-прежнему строго контролировались англичанами, и сторонникам Брюса было крайне опасно здесь находиться, но Белле казалось, что здесь что-то другое. Таким встревоженным она не видела Лахлана даже тогда, когда они бежали через всю Шотландию, спасаясь после разгрома при Метвене и Дальриге. Но когда она попыталась его расспросить, он ответил, что тревожиться есть о чем: опасные места, черт возьми! – и что они могут уехать в любую минуту, если она образумится. Бросив на него гневный взгляд, Белла решила больше на эту тему не заговаривать.

Луна все еще сияла на чернильно-синем небе, когда на горизонте вспыхнули первые лучи рассвета. Над рекой висели клочья тумана, будто дохнул дракон. На поросшие травой берега лег сверкающий покров росы. Справа от них, к северу, дорога уходила в густой лес: ветви деревьев сгибались под тяжестью обильной листвы и косматого мха, напоминавшего бороду друида. Там, под темными сводами и меж морщинистых стволов и веток, путники могли найти убежище, если возникнет такая необходимость.

Если бы опасность не караулила их за каждым стволом, за каждым поворотом дороги, Белла могла бы даже восхищаться роскошной зеленью и красотой местности, но сейчас, напротив, лес казался ей зловещей чащей, река – кипящим котлом, а свежий утренний воздух висел неподвижно, навевая дурные предчувствия.

Но мало-помалу день разгорался. Тени поблекли, вынужденно разоблачая свои тайны под напором яркого сияния солнца. Свернув с дороги в лес, Лахлан поднялся на холм и там остановился. Белла изумленно ахнула. Напротив, на другой стороне долины, возвышался замок Роксбург, целый небольшой город на треугольном мысу, образованном в месте слияния рек Твид и Тевиот. Это была громадная крепость – стены, башни, надежно охраняемые ворота; она никогда не видела ничего подобного. Замок заслужил славу сильнейшей крепости на всей границе, но она и представить себе не могла такое. Пять, шесть, семь… Белла насчитала по меньшей мере восемь башен, охранявших только главную крепость.

Владыка небесный, разве можно надеяться, чтобы проникнуть в такое место незаметно? И как Лахлан надеется отыскать там ее дочь?

Лахлан же тем временем спешился и быстро посовещался с Робби Бойдом (сэр Алекс, который благодаря своему йоркширскому акценту мог сойти за местного, поскакал вперед расспросить деревенских), прежде чем помог спешиться Белле.

– Мы будем ждать здесь, пока не вернется Дра… – Он осекся. – Пока не вернется Сетон.

Белла кивнула, хоть еще и не понимала, как это тяжело: ждать, зная, что Джоан совсем рядом, а она ничего не может предпринять. Замок был так близко: казалось, протяни руку – и дотронешься. Дьявольский соблазн!

К счастью, долго ждать не пришлось. Белла едва успела позавтракать овсяными лепешками и вяленой говядиной, которые заставил ее съесть Лахлан – а он умел настаивать, – когда среди деревьев появился сэр Алекс на коне. Ее не насторожило кислое выражение его лица: она привыкла к гримасе недовольства на лице этого некогда приветливого молодого рыцаря. Война изменила его, как изменила и ее. Смерть и страдания сделали их мир жестоким!

Должно быть, Лахлан увидел то, чего не заметила она.

– Что-то не так?

– Свадьба состоялась несколько дней назад, – ответил рыцарь.

«Кажется, для них это дурная весть? Неужели они что-то от меня скрывают?» – терялась в догадках Белла.

Сэр Алекс помолчал и добавил:

– И многие гости уже разъехались.

У нее упало сердце.

– А моя дочь?

– Не знаю, миледи, – пожал плечами сэр Алекс, сочувственно взглянув на Беллу.

– Ты видел леди Мэри? – спросил Лахлан.

Сетон покачал головой.

«Мэри? О господи, нет!»

– Что случилось с Мэри?

– Ничего, – поспешил вместо сэра Алекса ответить Лахлан, но голос его при этом дрогнул, что укрепило Беллу в подозрениях: похоже, они и впрямь чего-то недоговаривают.