Текст книги "Коварный искуситель"

Глава 8

 
Где Найджел Брюс? И де ла Хей,
Где Сетон, храбрый рыцарь сей?
Где Сомервиль, свободы добрый брат,
И Фрейзер, доблестный стократ?
Но разве их удел не эшафот,
Не их ли члены мертвые на части ястреб рвет,
Пока меж тем ведем мы хладный спор,
Бросая жертвы новые в костер?
 

Вальтер Скотт. Властелин островов

Замок Дунстаффнаг, Лорн, 10 октября 1308 года

Вот оно – известие, которого он дожидался. Король больше не намерен держать его при себе, потому как целых два года Лахлан должен был ждать. Хватит! Он пойдет за Беллой, и никому его не остановить: ни Брюсу, ни Маклауду, и ни целой армии англичан, если на то пошло.

Звуки веселого пира, которые он слышал за собой, выходя из зала, как раз и были весьма убедительным доказательством, что час настал. Праздновали не только свадьбу Артура Кэмпбелла и Анны Макдугалл, но и капитуляцию Росса – последнего из шотландских магнатов, державших руку против короля Роберта. Мерзавец, который выдал Эдуарду Беллу и других дам, подписал мирный договор.

А Брюс, точно феникс, восстал из пепла почти неминуемого поражения, разгромив сначала англичан, а потом и могущественных шотландских лордов, которые выступали против него. Белла оказалась права: чудесное возвращение Брюса стало началом новой легенды. Ее вера в короля не дрогнула.

А вот они ее подвели: Брюс, он сам, все вокруг.

Но час настал. Теперь, когда Макдугалл и Росс поджали хвосты, отговорок быть не может. Нет больше врагов, которых нужно сокрушить прежде, чем он, наконец, отправится за ней.

Ожидая, Лахлан мерил маленькое помещение размеренной поступью льва в клетке, стараясь унять нарастающее нетерпение. Видит Бог, в его прошлом было слишком много горьких поражений. Просчеты разведки. Слухи об освобождении. Переговоры, которые не привели ни к чему. И даже неудачная попытка освободить Беллу.

А ведь он подобрался так близко! Но стражник успел поднять тревогу, когда Лахлан преодолел уже половину пути вверх по стене башни, где висела жуткая клетка этого варвара Эдуарда. Он и его товарищи по Шотландской гвардии, которые сопровождали его в этой экспедиции, едва успели бежать, спасая собственную жизнь.

Отвратительное зрелище ее унижения будет преследовать Лахлана до конца дней. Белла выглядела такой худой и бледной! Казалось, на ее лице оставались только глаза, огромные, устремленные куда-то вдаль, с выражением такого отчаяния, которое резало, как ножом по сердцу. Видит Бог: никогда в жизни не чувствовал он себя таким беспомощным. Видел ее – и не мог до нее дотянуться. Это едва не свело его с ума.

Лахлан немного успокоился, когда спустя некоторое время Беллу выпустили из клетки, но воспоминание о неудаче грызло душу, поэтому он поклялся себе, что на сей раз будет иначе, провала он не допустит.

Через несколько минут он услышал, как дверь открылась, появился король, а за ним вошел Тор Маклауд, капитан Шотландской гвардии, или Вождь, в соответствии с военным прозвищем. Вид у обоих был недовольный, ведь Лахлан вытребовал их прямо со свадебного пира.

Король сел на стул – подобие трона, который в недавнем прошлом занимал Джон Макдугалл, хозяин Лорна, – и устремил на Лахлана суровый взгляд.

– Полагаю – раз уж мы не можем подождать несколько часов до утра, – дело касается графини?

Лахлан смотрел на другой конец стола, на человека, который мог говорить так спокойно. Но он знал, что в душе у Роберта Брюса, короля Шотландского, отнюдь не царит мир и покой – как и у него самого. Эти два года, с тех пор как их женщины были взяты в плен в Тейне, дались королю почти так же тяжело, как самому Лахлану. Почти, но не совсем.

Ведь не Брюс же был виноват в том, что их поймали.

– Ее собираются перевозить. И Мэри тоже.

Король даже подался вперед: Лахлану явно удалось его поразить.

– Как ты об этом узнал?

Лахлан пожал плечами.

– У меня свои источники.

Брюс сощурился.

– Подкуп соглядатаев? К черту, Змей! Почему мне не сказали? Значит, вот куда уходят все деньги, что я тебе плачу?

Лахлан сурово сжал губы, поскольку не собирался ничего объяснять – даже королю. Повисшее было тяжелое молчание разрядил Маклауд:

– Куда их повезут?

Лахлан покачал головой.

– Не знаю. Да это и неважно. Нам представляется возможность, которую мы так долго ждали. Если Беллу вывезут из замка, лучшего момента ее спасти не будет.

Король и Маклауд переглянулись, но возражать не стали.

– Меня не удивляет, что они надумали что-то сделать с Беллой, – заговорил через минуту Брюс. – Когда Бьюкен умер и больше не требует ее головы, де Монтермеру удалось убедить нового короля Англии выпустить ее из клетки, но с тех пор никто не знает, что с ней делать. Она мешает всем. Она стала позором для Эдуарда Первого и для Англии. И она же слишком вопиющий символ мятежа, чтобы просто отпустить ее на свободу. Они хотят, чтобы она исчезла. Предполагаю, что сошлют ее в монастырь или в замок в какой-нибудь английской глухомани. Однако непонятно, почему перевозят также Мэри.

Ответа ни у кого не было.

– Когда это должно случиться? – спросил Маклауд.

Капитан шотландских гвардейцев и некогда злейший враг Лахлана желал знать каждую подробность.

– Через несколько дней, как сообщает мой источник. Уже ведутся приготовления. По понятным причинам все делают по-тихому.

– Как мы можем быть уверены, что твой источник говорит правду? – спросил король. – Что, если это ловушка?

Лахлан нахмурился и с вызовом заявил:

– Это риск, который я беру на себя. Я уезжаю сегодня вечером.

Молчание тянулось невыносимо долго. Лахлан догадывался, что продолжение разговора ему вряд ли понравится, и оказался прав.

– Ты уверен, что это хорошая мысль? – спросил Брюс. – Вероятно, будет лучше всего, если ты позволишь Маклауду…

Лахлан подался вперед.

– Я еду, и даже сам дьявол меня не остановит.

Король сделал вид, будто не услышал явно прозвучавшей в словах Лахлана угрозы, зато Маклауд насупился и предупредил:

– Полегче, Змей! В этом деле нужно рассуждать здраво.

А вот тут не поспоришь: он ведет себя как одержимый. С той минуты, как увидел, что Беллу сажают в телегу, он считал себя виноватым и поклялся, что сделает все для ее освобождения.

Узнав, какой ей вынесли приговор, Лахлан едва не лишился рассудка и хотел было немедленно броситься к ней на выручку, но на его пути встало множество препятствий и в том числе неудачная попытка освобождения. Теперь благодаря новым сведениям у него появился еще один шанс, и его не удержать даже самому дьяволу. Это его миссия.

– У короля имеются веские причины проявлять осторожность, – добавил Маклауд.

– Так и есть, – согласился Брюс. – Благодари Джона из Лорна: это он выдал, что ты боец моей тайной гвардии, и теперь твоя особа – самый желанный приз для тех, кто рыщет по всей Шотландии. Если попадешь в плен, англичане станут тебя пытать до тех пор, пока не назовешь имена остальных. За твою голову дают триста марок, так что охотников тебя поймать слишком много. На некоторое время тебе лучше затаиться. Может, стоит посетить остров, который ты вскорости назовешь своим домом?

Лахлан поднял на короля непокорный взгляд: пусть себе болтает; ему не сбить его с толку. Три года, которые надлежало отдать королевской службе, наконец истекли. Он получит обещанные деньги и земли, как только Брюс соберет свой первый совет. Долги будут наконец уплачены, и он обретет покой и одиночество, которых так страстно желал. Дело почти сделано. Но прежде чем он уйдет, нужно выполнить еще одно, последнее задание.

– Меня пытали раньше, – заметил он спокойно. – Что бы со мной ни делали, им не заставить меня выдать товарищей-гвардейцев. И точно так же ничто не помешает мне здесь. – Он смело выдержал взгляд короля. – Я должен это сделать.

Некоторое время король молча смотрел на Лахлана, прежде чем повернуться к Маклауду. Могучий властелин островов пожал плечами.

– Я и не надеялся, что он захочет внять доводам разума.

– Как и я, – сказал король, обреченно вздохнув.

Обернувшись к Лахлану, он хмуро посоветовал:

– Ты бы был поосторожнее!

Королю незачем было напоминать ему об осторожности. Лахлан не испытывал желания еще раз угодить под замок, в очередную тюрьму с ее могильным мраком: черные ямы не вызывали в нем приятных воспоминаний, – но готов был рискнуть свободой, поставить на карту все, чтобы освободить ее.

– Кого я могу взять с собой?

Король и Маклауд тихо посовещались, после чего Вождь назвал имена:

– Налетчик, Дракон, Охотник и Гарпун.

Лахлан выругался сквозь зубы. Он был рад Ламонту с его талантом ищейки и Маклину – умелому стратегу, но ему придется тратить половину своего времени на то, чтобы помешать Бойду и Сетону поубивать друг друга. – Как насчет Святого и Храмовника? – спросил он, имея в виду Гордона и Маккея.

– Они пойдут со мной, Ястребом и Стрелой, – ответил Маклауд. – Если повезут их обеих, мы сможем попытаться освободить также и Мэри.

Лахлан мрачно кивнул. Как и Белла, юная Мэри Брюс оказалась подвешенной в клетке, только в замке Роксбург.

Эдуард I сначала хотел подвесить в клетке также и Марджори, дочь Брюса, в лондонском Тауэре, но девушку помиловали, как и ее тетку Кристину. Обеих отправили в монастырь.

Королеву – вероятно, благодаря могущественному отцу, графу Ольстеру, близкому соратнику Эдуарда – поместили под домашний арест в Бёрствике. Юного графа Мара отправили на воспитание к английскому двору. Зато графу Атоллу повезло меньше: он кончил дни на виселице.

Маккея и Гордона по ошибке приняли за простых солдат. Несколько месяцев они просидели в заточении в Уркварте, но Лахлан и другие воины Шотландской гвардии сумели их вызволить.

– А других женщин?

Лицо Брюса помрачнело.

– От моего старого друга Ламбертона, епископа собора Святого Андрея – он выпущен из тюрьмы, но все еще томится в Англии, – мы слышали, что с моей женой, дочерью и сестрой Кристиной обращаются хорошо, но увезли слишком далеко на юг и основательно стерегут, чтобы мы смогли что-то предпринять. Но когда момент будет подходящим, я сам поведу отряд, чтобы их спасти.

Лахлан кивнул. Хотелось бы спасти всех женщин, однако Белла и юная Мэри, ввергнутые в невыносимые условия, были первыми в очереди.

Собрав отряд, Лахлан не мешкал дольше. Не успел пропеть петух, как он со своими гвардейцами уже несся во весь опор по дороге на Берувик.

В своей каморке в башне Белла стояла возле маленького окна и наблюдала, как внизу, во дворе замка, суетятся люди, торопясь завершить дневные труды. За два с лишним года она научилась узнавать их лица. Вот Гарри, юный конюх, несет воду для лошадей. А вон Энни, девушка из деревни, явно влюбленная в Уилла, солдата в зеленой с золотом форме, который день-деньской упражняется в стрельбе из лука.

Разумеется, имена она им придумала сама. Не имея других возможностей убить время – кроме шитья, – Белла придумывала не только имена, но и сочиняла целые истории для жителей деревни и обитателей замка. Иногда это казалось даже забавным: почти как смотреть пьесу, но главное – это позволяло бороться с однообразием каждого дня, которое сделалось ее главным, неотвязным врагом, что в клетке, что в камере.

Белла проводила возле окна почти весь день. Оконце было хоть и маленьким, но зато без решеток, которые мешали бы видеть. Иногда, на краткий миг, она забывала, что находится в каморке, забывала про удушающую атмосферу тюрьмы, в которой влачила существование с тех пор, как ее выпустили из клетки, то есть три месяца назад, а точнее – девяносто семь дней.

Белла знала, что в эту каморку ее посадили не случайно: она располагалась точно напротив клетки. Это был еще один вид пытки и способ ею управлять: не давать забыть, что именно они могут с ней сделать.

Как будто она могла забыть этот ад! Зрелище прежнего места заточения было излишним: воспоминания и так терзали Беллу каждый день.

И как только она сумела это выдержать? Ее дочь. Ее гордость. Упрямая решимость не дать им победить. И каким-то образом она выстояла. Научилась не замечать, что на нее все время смотрят. Что ей не дают ни минуты уединения. Жалостливые взгляды. Прутья. Белле казалось, что ее связали по рукам и ногам, и она боролась с этим ощущением, пытаясь ходить туда-сюда и разминать ноги и руки каждое утро, боролась со скукой, сочиняя истории про людей внизу.

Только вот справиться с холодом она не могла и сразу начинала дрожать, стоило лишь вспомнить. По сравнению с тем, что было в клетке, эта маленькая, сырая, убогая комнатушка казалась ей раем.

Она вышла из клетки похудевшей, ослабевшей и опечаленной, но с прямой спиной и гордо вздернутым подбородком. Один раз она через это прошла, но опасалась, что второго не выдержит. С тех пор как ее выпустили, у нее в сердце поселился ужас, но с каждым днем Белла становилась сильнее и уже напоминала себя прежнюю.

Внезапно дверь со стуком распахнулась. Она оцепенела, потому что точно знала, кто пришел. Кроме скуки вторым врагом Беллы в долгие дни ее тяжкого испытания стал сэр Саймон, ее личный мучитель.

Белла обернулась, поскольку знала: будет только хуже, если она станет его игнорировать.

Он злобно сощурился, словно пытался найти, к чему придраться.

– Вы все время торчите возле окна.

У нее затряслись поджилки. Окошко было единственным развлечением, которое позволяло ей не сойти с ума. Если Саймон догадается, как она им дорожит…

Во рту пересохло. Белла облизнула губы быстрым движением языка и тотчас пожалела об этом, увидев, как у сэра Саймона загорелись глаза. Просидев здесь два года, она уже усвоила, что нельзя привлекать его внимание к какой-нибудь части своего тела – особенно к губам, – но ее подвело волнение.

– Просто я проголодалась и захотела узнать, который может быть час. Вы принесли мне поесть?

– Я вам не слуга, черт возьми! – рявкнул он, как она и рассчитывала. Разозлить его – лучший способ отвлечь, чтобы не учуял, как она его боится.

Белла высокомерно приподняла бровь, сознавая, что играет с огнем.

– Тогда что вам нужно?

Сжав кулаки, он процедил сквозь зубы:

– Вы уезжаете.

У нее отвисла челюсть. Белла была настолько ошеломлена, что забыла о манерах. В ней зажглась надежда, но она попыталась ее унять. Должно быть, она ослышалась?

– Я уезжаю? – переспросила Белла.

– Ага. – Он за ней наблюдал, явно забавляясь, поскольку отлично понимал, что с ней творится.

Белла опустилась на табурет и взялась за рукоделие, как будто ничего не слышала, заставляя дрожащие пальцы продевать иглу сквозь льняную ткань рубашки, потом с деланым безразличием спросила:

– И куда же я еду?

Неужели война закончилась? Прошли мирные переговоры? Может быть, ее наконец отпустят домой?

– В монастырь.

Она почти не почувствовала разочарования. Если не домой, то пусть в монастырь. Все лучше, чем укрепленная военная крепость вроде Берувика. В монастыре вполне можно попытаться бежать.

Но сэр Саймон знал, какое направление примут ее мысли, и знал, как продлить пытку, поэтому, улыбнувшись, добавил:

– Это кармелитский монастырь в окрестностях Берувика. Вас доставят туда, и вы немедленно примете обет.

Обет? Боже правый! Ее душа немедленно восстала. Захотелось кричать, что она не поедет. Забиться в угол от одного только предположения. Обет монашества – это тюрьма, из которой ей не убежать. Дашь клятву – назад пути не будет. До конца дней сидеть взаперти. Одиночество… скука… тюрьма… Это не закончится для нее никогда. Господи, ей следовало догадаться, что судьба еще сыграет с ней жестокую шутку.

Но за долгие годы с Бьюкеном она научилась скрывать эмоции, и этот навык сослужил ей добрую службу и в Берувике. Белла ничем не выдала своего ужаса, но он догадался и гадко усмехнулся:

– Наверное, это вас обрадует. Вы давно живете, как монашка, а теперь вы ею и станете.

Его темные глаза обежали ее фигуру в бесформенном шерстяном балахоне. Изящное платье, в котором Белла попала в заточение, давным-давно сносилось, и ему на смену пришли грубые обноски, выброшенные замковой прислугой. Шерстяная ткань сурового прядения была грубой и колючей, но не все ли равно: в ней хотя бы тепло.

В его голосе ясно слышался упрек. Если бы она уступила его притязаниям, отдала ему свое тело, как годами отдавала Бьюкену, было бы гораздо легче. Она могла бы получать больше угля для жаровни, дополнительные одеяла для своего нищенского ложа, еду повкуснее и массу маленьких послаблений, которые сделали бы ее жизнь если не удобной, то хотя бы сносной.

Но она не могла себя заставить, и не только потому, что в этом человеке ей было все отвратительно, каждая черта: бурые пятна на зубах, белые хлопья на сальных темных волосах, пот ручьем, отчего его лицо блестело, как рыбья кожа. Нет, она бы никогда себе не простила, если бы уступила ему! С мужем она выполняла супружеский долг. С Лахланом… позволила себе вообразить, что между ними может быть что-то серьезное. Но с Саймоном она бы просто продавала себя, как шлюха. И гореть ей в аду, если она оправдает ходившие о ней слухи: сначала насчет Роберта, а потом, после того как попала в плен – чему, несомненно, поспособствовал Росс, – и насчет Лахлана.

Беллу не трогало, что ее называли шлюхой, но становиться таковой она не собиралась, поэтому вытерпела холод, голод и два года непрерывных мучений. Дважды он зашел слишком далеко и чуть ее не угробил. Однажды послал ей протухшую еду, и она слегла с отравлением. Во второй раз, желая наказать за непослушание, в холодную дождливую ночь забрал у нее одеяла, и она чуть не замерзла до смерти.

Как и бывший муж, сэр Саймон хотел видеть проявление чувств, искал способы ее сломать. Не раз за эти два года она хотела сдаться, но одно держало ее: мысль о дочери. Она должна держаться ради Джоан.

– Я слышал, кельи там маленькие и вовсе без окон, – продолжил ехидно сэр Саймон. Белла едва сумела унять дрожь, пытаясь скрыть страх, но он все равно догадался. – Но вы ведь к этому привыкли, а, графиня? – Он старательно выговорил ее титул, но вдруг звонко хлопнул себя по лбу. – Ах да! Теперь, когда Бьюкен умер, Эдуард, второй по счету, решил, что вы больше не графиня.

Белла посмотрела ему в глаза и улыбнулась.

– Да, и теперь я просто дочь и сестра лорда, принадлежащего к самому древнему и могущественному графскому роду в Шотландии.

Лицо ее мучителя побагровело. Пусть муж дал ей отставку, а король отнял титул, но в ней по-прежнему течет благороднейшая шотландская кровь, и грубый мужлан вроде Саймона не годится ей в подметки.

Когда несколькими месяцами ранее Маргарет, единственная ниточка, связывающая Беллу с внешним миром, принесла ей известие о смерти мужа, она не почувствовала ровным счетом ничего: ни радости, что человек, два года добивавшийся ее смерти, встретил собственную смерть, ни простого облегчения, что больше его никогда не увидит. Ее единственной заботой была дочь. Джоан осталась одна-одинешенька. Что с ней будет?

Смерть Бьюкена придала ей новой решимости выбраться из этого кошмара и вернуться к дочери, чего она никак не сможет сделать, если примет монашеский обет.

В три шага Саймон пересек каморку, вырвал из рук шитье и грубо схватил ее в объятия. Она обмякла, как тряпичная кукла. Белла привыкла к подобному обращению, а посему не сопротивлялась и не выказывала страха. Саймон был грязным и злобным негодяем, который при каждом удобном случае норовил облапать ее или дать тычка, но худшее, на что он осмеливался, так это грубые объятия и несколько синяков.

Он хотел взять ее силой – она и не помнила, сколько раз, – но, несмотря на варварское обращение, которому подвергли ее английские короли, они все же оставались рыцарями. Беллу защищал ее статус, и она никогда не позволяла Саймону о нем забыть.

Его лицо было так близко, что Белла видела черные угри на пористом уродливом носу. Привыкшая к его зловонному дыханию, она, вместо того чтобы отпрянуть, лишь презрительно сморщила нос.

– Ты просто наглая никчемная шлюха! Ты годами выставляла себя напоказ, пытаясь меня соблазнить и помешать выполнить долг. Посмотри-ка на себя теперь: бледная тощая курица. Я рад, что избавлюсь от тебя! – Он яростно встряхнул ее. – Но придержи-ка лучше свой острый язык. Монашки не столь терпимы, как я, по части греховной гордыни.

Белла могла бы рассмеяться, да только это стоило слишком больших усилий. Так это она соблазняла его? Он, оказывается, терпим? Без сомнения, этот фигляр свято верил в то, что говорил. Но он нанес удар по остаткам тщеславия, что она сумела сохранить. Неужели годы заточения, опустошив ее душу, взяли столь же суровую дань с ее внешности? Уже больше двух лет Белла не видела собственного отражения в зеркале.

Впрочем, какая разница, если она будет в монастыре?

Белла молчала, отвечая на его гнев невозмутимым, бесстрастным взглядом. Он этого терпеть не мог. Помоги ей небо, но она не могла сдержаться, чтобы не бросить ему вызов, какие бы кары ни обрушились потом на ее голову.

Тот же грех, который поднимал свою уродливую голову в ее отношениях с супругом.

Выругавшись, он отшвырнул ее.

– Будьте готовы к утру. Сам комендант явится сюда, чтобы проследить за вашим отъездом.

Белла подобрала с пола свое шитье с таким видом, как будто этого неприятного эпизода вовсе не было, и тихо сказала:

– Я поеду в монастырь, но никто не заставит меня принять постриг.

Белла не сводила глаз с иголки, протыкая ткань то с лица, то с изнанки. Она даже решила, что он ее не расслышал, но взгляд украдкой из-под ресниц сказал ей: услышал. Она похолодела, а негодяй улыбался.

Она слышала тревожный стук собственного сердца. У англичан имелось оружие, против которого она была бессильна.

– Печально, – проговорил сэр Саймон, и хоть тон у него был беззаботный, она поняла, что сила-то на его стороне. Ее победы всегда были ненадолго. – Боюсь, сэр Джон может передумать насчет вашей просьбы!

У нее остановилось сердце. Белла попыталась не подать виду, но его слова пробудили в ней мучительную надежду.

– Комендант позволил мне увидеться с дочерью?

Белла совершила роковую ошибку, позволив своим тюремщикам понять, что отчаянно хочет видеть дочь. Они теперь дергали за ниточки, как марионетку, обещая свидание с Джоан, и таким образом добивались от нее послушания.

– Ваша дочь не желает вас видеть.

Она оцепенела, хотя сэр Джон говорил ей, что девочка давным-давно отказалась от нее, не желая иметь ничего общего с «шотландской мятежницей», но постаралась не показать, как ей больно, и, вздернув подбородок, заявила:

– Я отказываюсь в это верить!

Сутулый, похожий на обезьяну, он пожал плечами и с усмешкой заметил:

– Печально. А ведь она совсем близко.

– Близко? – хрипло повторила Белла, едва не лишившись чувств.

Он мерзко ухмыльнулся:

– Ах, а вы разве не знали? Девочка в Роксбурге, не свадьбе своей двоюродной сестры.

Сердце пропустило удар.

Роксбург! Всего день верхом. Господи, она так близко! Белла полагала, что Джоан все еще в Лестере, в имении Бьюкена, со своим дядей Уильямом, пока решается вопрос об опеке. Теперь, когда Белла узнала, что дочь так близко, ее самообладание не выдержало.

Тем временем ее тюремщик внимательно наблюдал за ней, прекрасно сознавая, что значили для пленницы его слова.

– Но, наверное, это неважно, раз вы отказываетесь принять предложение сэра Джона.

Он сделал вид, что намерен уйти, и Белла стиснула кулаки от бессилия. Знала ведь, что это лишь игра, но если есть хоть какая-то возможность…

– Что же предлагает комендант?

Когда Джон де Сигрейв стал хранителем печати Шотландии, его должность коменданта замка Берувик занял Джон Спарк.

Саймон гадко ухмыльнулся, явно наслаждаясь происходящим:

– Сэр Джон позволит вам написать девочке письмо и проследит, чтобы вы получили ответ. Если ваша дочь пожелает продолжить переписку, вам будет это позволено при условии, что монахинь устроит ваше поведение. Как только вы примете постриг, девочке разрешат навещать вас так часто, как она того пожелает.

Белла едва дышала. Неужели это возможно? Неужели ей наконец разрешат видеться с дочерью? Или это новая уловка, чтобы была сговорчивее?

– Почему я должна вам верить? Комендант обещал мне это и раньше.

Когда Беллу выпустили из клетки, тюремщики использовали ее желание воссоединиться с дочерью как средство добиться послушания, но если девочка оказывалась где-то поблизости, находили, к чему придраться, чтобы встреча не состоялась.

– Вы не в том положении, чтобы требовать! Вы бунтовщица. Предательница. Считайте, что вам повезло, а то до сих пор болтались бы в клетке. Я говорил сэру Джону, что он слишком снисходителен, и вот, значит, как вы его отблагодарили? Вы примете обет, миледи, – заключил он презрительно, – или отвечать за последствия придется не вам одной.

Белла понимала, что он пытается ее запугать, и ему это удалось, будь он проклят! После безуспешных попыток вызволить ее из клетки, предпринятых людьми Роберта, тюремщики недвусмысленно предупредили, что в случае попыток побега отвечать придется Джоан.

Его улыбка сочилась ядом.

– Мне невыносимо думать, что может случиться с юной девушкой, которую некому защитить. А еще – вы же знаете – так легко подцепить простуду! Как раз сейчас в Англии свирепствует страшная лихорадка.

Кровь застыла в ее жилах, стук собственного сердца отдавался в ушах.

– Вы станете угрожать юной девушке? Моя дочь – единственная наследница графа Бьюкена, верного вассала вашего короля. Неужели он захочет обагрить руки кровью невинного ребенка, дабы наказать одну ничем не примечательную женщину?

– Ничем не примечательную? – фыркнул он. – Да вы натворили бед не меньше, чем король-висельник. Знаете ли вы, что правителю Берувика пришлось издать закон, который запрещает прикалывать к одежде розовые розы? Мне следовало растоптать вашу розу каблуком – не сомневаюсь: именно так король поступит с вашими мятежными друзьями. – Саймон злобно прищурился. – И никто здесь никому не угрожает. Я просто рассуждаю вслух. Вы же не хотите, чтобы девочке пришлось расплачиваться за поступки матери, не так ли? Король желает, чтобы вы стали монахиней. На вашем месте я бы склонил голову и попытался смирить свою гордыню, заменив ее смирением.

Он с грохотом захлопнул за собой дверь. Белла слышала, как вернулся на свое место тяжелый засов, затем щелкнул замок.

К чему эти предосторожности? Они не хуже ее самой знали, что она не сделает ничего такого, что могло бы повредить самому важному в ее жизни человеку. Ее судьба свершилась в тот миг, когда она вошла в камеру, а неповиновение всего лишь иллюзия. Эдуард Английский, пока держит Джоан в своих руках, может делать с ее матерью все, что заблагорассудится.

Слеза выкатилась из уголка глаза, проложив горячую дорожку по щеке. Монахиня. Остаток жизни взаперти в монастыре…

Нет. Белла смахнула слезы. Неважно, чего хочет она: чтобы дочери ничто не угрожало, она сделает все.