Текст книги "Коварный искуситель"

Глава 19

– Я знаю, чего вы хотите. – Белла грубо прижалась бедрами к его паху. – Ведь это все, что вам от меня нужно, не так ли? Господи, все вы одинаковы! – Она сжала в руке его набухающий ствол. – Если не хотите моих денег, как насчет моего тела?

Его чресла пронзил огонь желания. В своем гневе Белла была невероятно соблазнительна и совершенно неотразима.

– Прекратите! – Лахлан попытался ее оттолкнуть, но она твердо его держала. – Я хочу вовсе не этого.

Белла презрительно рассмеялась. То, что она держала в руке, доказывало обратное. Она начала его гладить: вверх и вниз, по всей длине, – потом наклонилась, медленно облизнула нижнюю губу, как голодная кошка.

– А если это будет мой рот, Лахлан? Сумеет ли он вас убедить?

Поделом ему. Он столько ей наговорил! Но ведь он лгал и – видит Бог! – не хотел ничего подобного, по крайней мере, не в таком виде.

– Нет, черт возьми…

Он замер, забыв, что надо дышать, когда она проворно опустилась перед ним на колени и яростно принялась развязывать штаны.

– Господи, Белла, остановитесь! Не делайте этого!

На большее его не хватило: он не мог устоять перед тем, что она с ним вытворяла. Ее рука неутомимо ласкала, доила его со смелостью, которой раньше никогда не выказывала.

«Неправильно!» Эта мысль вспыхивала в его мозгу, точно огонек свечи. Ему следовало прогнать эту женщину! «Это неправильно».

Но боже, как же это было хорошо! Он не смог сдержать стон, когда огонь пронзил его чресла. Он набухал, пульсировал, бился в ее смелой руке.

«Неправильно!» Лахлан схватил ее руку, чтобы положить конец наваждению.

– К черту, Белла! Остановитесь!

Она подняла к нему лицо в обрамлении ореола спутанных золотистых волос. Каждым мускулом он сопротивлялся соблазну. Этот косой взгляд широко расставленных глаз. Полные чувственные губы так близко от…

Лахлан мечтал о том, что она собирается делать, и замер в сладостном предвкушении. Пусть это неправильно, но отказаться он не мог.

Она его лизнула. Подумать только – высунула крошечный розовый язычок и лизнула. У него задрожали колени. Это было чистое наслаждение. Чтобы не рухнуть, ему пришлось ухватиться за деревянный столб. Он даже не представлял, что так бывает.

Должно быть, он застонал: ее губы изогнулись в медленной чувственной улыбке, и, не сводя с него взгляда, она обхватила его член своей маленькой ладошкой. Сердце Лахлана, казалось, перестало биться, из груди вырвался хрип, каждая мышца дрожала от нетерпения, когда ее губы сомкнулись вокруг него. «О господи… остановись!»

Она взяла его в рот, такой теплый, глубоко, мягкие розовые губы плотно сомкнулись вокруг него. Ничего более возбуждающего Лахлан никогда не видел. Ожили его самые безумные фантазии.

Он понимал, что следует отстранить ее, и непременно сделал бы это, будь он хоть немного похож на того, каким она его себе представляла, но его протест тонул в безумном чувственном забытьи.

А Белла, явно решив заставить его пасть на колени, была безжалостна и неумолима. Умелые движения ее теплых губ увлекали его глубже и глубже в жаркую пещеру ее рта, ласковые круговые движения языка, нежные мягкие сдавливания рукой в основании сводили с ума. Это было невероятно, головокружительно. Она точно знала, как насладиться его вкусом, как заставить стонать от наслаждения.

Стоило подумать, где и как она этому научилась…

О нет! Лахлан замер. Можно было попытаться ее остановить, но Белла сжала его руками, работая губами и языком быстрее, настойчивее, не оставляя ему выбора. Ощущения были так сильны, что сдержаться невозможно, уже подкатывало такое мощное наслаждение, что не остановиться. Тогда Лахлан схватил ее за волосы и прижал к себе вплотную, проникая в самое горло и громко рыча от удовольствия. «Господи, боже! Да!» По его телу судорога прокатывала волна за волной. Она не отстранялась до тех пор, пока не выжала его до последней капли.

А потом все закончилось. Страсть была, и вот ее уже нет: улетела, оставив его холодным и пустым. Руки Беллы уже не обнимали его бедра, и ночной воздух окатил холодом, когда его покинули теплые влажные объятия ее губ. Со всей неумолимой ясностью он осознал, что наделал, ему стало дурно и стыдно так, что он не осмеливался посмотреть на Беллу. Честь? Нет у него чести.

О какой чести может идти речь, если он вынудил пасть на колени единственную женщину, которая пыталась его полюбить, заставил ее думать, будто хочет от нее только этого. Может, у них еще был призрачный шанс, ведь он вернулся, – а теперь и он исчез.

Однако правда оказалась куда страшнее: лишь дойдя до самого дна, Лахлан осознал, что любит эту женщину.

Да, это чувство он всегда отрицал, над ним смеялся, когда ему поддавались другие, но оно выкристаллизовалось из сумятицы переживаний, которые мучили его с самого начала. Кто мог подумать, что этот голод, страстная тоска, яростная сила чувств, стремление защищать, всепоглощающее желание сделать счастливой и есть любовь? Это никогда не было только плотским влечением – всегда присутствовало настоящее чувство. Он полюбил ее сразу и с самого начала боролся с собой, потому что страшно боялся, что Белла никогда не ответит.

А уж теперь об этом не стоит даже мечтать.

Лахлан посмотрел ей в глаза, ожидая увидеть в них ужас – отражение его собственного, – но все оказалось еще хуже: в них застыла глубокая обида и бесконечное отчаяние.

Никогда ни к кому не испытывал от такой ненависти, как сейчас к самому себе. В груди жгло, стыд застилал взор, но он твердо посмотрел на нее и мрачно пообещал:

– Я сделаю все, о чем вы просите.

Господи, что она натворила? Стыд бросился ей в лицо.

Белла понимала, что теряет Лахлана, что он никогда не передумает. Охваченная ужасом и отчаянием, она прибегла к оружию, которым поклялась никогда не пользоваться, заставила его склониться перед ее волей: своим телом и мастерством, отточенным под жестоким руководством супруга, – превратила то, что могло быть прекрасным, в нечто постыдное, сыграла на его вожделении, чтобы получить то, что ей было нужно, повела себя как продажная девка.

И хуже всего то, что он ее не остановил. Как он мог позволить ей дойти до такого? Она-то думала, что их связывают чувства, а все оказалось как всегда. Ничего он к ней не испытывал, кроме похоти, и то, что она сейчас сделала, было лучшим тому подтверждением.

Она поступила так ради дочери, поскольку не видела другого выхода, но это загубило то, что могло быть между ними.

– Собирайтесь! Встретимся через час, – с каменным выражением лица сурово объявил Лахлан.

– Но…

Белла заломила руки. Надо было что-то сказать, но что? Не найти слов, которые смягчили бы стыд от только что произошедшего.

Лахлан стоял как изваяние: то ли ничего не чувствовал, то ли игнорировал ее состояние.

– Вам придется поторопиться, если мы хотим успеть до того, как ворота закроют на ночь. Да, и придумайте какой-нибудь предлог своего отсутствия: что угодно, лишь бы их задержать. – Он взглянул на лодки, стоявшие в тесном помещении, и добавил, словно рассуждая вслух: – Нам придется ехать верхом. В одиночку я не смогу грести так быстро, чтобы нас не догнали.

Белла бросила на него встревоженный взгляд:

– Полагаете, король вышлет за нами погоню?

Лахлан пожал плечами.

– С него станется. Если узнает, что нас нет, тут же догадается, куда мы направились, и ему сильно не понравится, что его приказа ослушались.

Белла прикусила губу. Не в первый раз ее совесть воевала с материнским инстинктом. Она стремилась всем сердцем к дочери, но чего это будет стоить Лахлану?

– Простите меня! Жаль, что нет другой возможности…

– Идите же! – перебил он. – Мы опаздываем.

Как ни стыдно было лгать милой леди Анне, юной невесте сэра Артура, которая была ей доброй подругой, но пришлось. Белла сказалась больной и попросила, чтобы никто ее не беспокоил за исключением матери, – так они выиграли некоторое время. Мать же, пусть и нехотя, согласилась с ее планом, понимая, что Джоан действительно грозит опасность.

Лахлан и Белла ехали два дня кряду, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадей, когда было возможно, да удовлетворить насущные телесные нужды. С каждой милей боль и пустота все сильнее овладевали ее сердцем и росли, как и отчуждение между ними. Ей хотелось дотянуться до него, но она не знала как. Он держался так холодно, так надменно, а когда смотрел на нее, его лицо не выражало ровным счетом ничего.

Белла никогда не видела его таким. Уж лучше бы накричал на нее в приступе гнева, как раньше: по крайней мере, было бы понятно, как себя вести, с этим она уже умела справляться, – но это холодное молчание сбивало ее с толку, подкрепляло страх, что ничего не удастся исправить, все разрушено, что бы там ни произошло между ними.

Молчание причиняло боль, но напряженные попытки завести разговор были еще хуже. Казалось, Лахлан мог нарушить молчание лишь по одной причине: указать ей на дорожную примету, заставить снова и снова повторить адрес безопасного убежища в Берувике на случай, если с ним что-нибудь случится, – как будто хотел ее подготовить к чему-то.

Они были вроде бы и вместе, но порознь, и сомнений не оставалось, что Лахлан предпочел бы оказаться где угодно, лишь бы подальше от нее. При каждой возможности он уходил на охоту и приносил столько дичи – рябчиков, куропаток и фазанов, – что не съесть: то ли избегал ее, то ли была иная причина?

В конце концов напряженное, неловкое молчание сделалось невыносимым, и Белла потеряла терпение. На третью ночь, когда Лахлан предупредил, что на отдых им отводится всего несколько часов, она поняла, что должна попытаться сломить его сопротивление, признаться, как ей противно то, что она сделала: не меньше, чем ему… что все это было зря. А еще сказать, что он ей нужен…

Пусть он не отвечает на ее чувства, но нужно же по крайней мере дать ему знать об их существовании!

Белла в надежде, что у нее есть на это время, отправилась к реке мыться. Лахлан неизвестно зачем собирал охапками вереск. Когда она вернулась, справив нужду и кое-как смыв пот и дорожную грязь, вереск был навален горой на земле, а Лахлан исчез.

Почти стемнело, когда Лахлан выбрался к реке, где решил остановиться на ночь. Им везло: две ночи ни дождя, ни снега, – но в воздухе висела сырость – верный признак того, что скоро разразится буря, причем снежная, и эта унылая поездка станет еще тоскливее.

Белла не жаловалась, ни единым словом, не заставлять же ее скакать третью ночь напролет в такой холод. Надо же когда-нибудь и отдохнуть, так почему бы не сегодня? Еще Лахлан надеялся, что непогода задержит их преследователей, если таковые есть. Только вот если его товарищи гвардейцы – а Брюс не отрядил бы для этой цели никого другого, – плыли на корабле, то вполне могли их здорово обогнать.

Слава богу, через холмы они перевалили до того, как разыгралась непогода. Самая трудная часть пути была у них за спиной, однако теперь, покинув горы, они оказались на территории врага. Английские гарнизоны стерегли все основные замки отсюда до самого Берувика. Чтобы вовремя добраться до монастыря, им нужно было ехать по главной дороге, что делало их положение еще более опасным.

Лахлан, не желая испытывать судьбу, решил не рисковать и остановиться на ночь на постоялом дворе, а предпочел устроить привал в старинном форте Дун, к северу от Стерлинга. Он хоть и лежал в руинах, но там были стены, способные укрыть от непогоды, а кроме того, расположенный на небольшой возвышенности, это был хороший наблюдательный пункт: они бы увидели каждого, кто попытался бы подойти ближе.

Лахлан быстро оглядел местность вокруг развалин, которые некогда были крепостью. Рыжеватый вереск покрывал склон холма, у подножия которого несла свои темные, серо-бурые воды река. Веяло холодом и сыростью. Блеклый, унылый пейзаж служил их цели как нельзя лучше: вряд ли это место привлечет непрошеных гостей.

Лахлан пробыл на охоте дольше, чем рассчитывал. Животные тоже чуяли приближение непогоды, но ему удалось поймать в силки небольшого зайца. Может, мясо понравится ей больше, чем птица? Он набрал также достаточно хвороста, чтобы можно было приготовить еду и согреться ночью.

Когда он уезжал, Белла отправилась мыться, и он не хотел ей мешать. Черт, он до сих пор не мог на нее смотреть, не сгорая со стыда, который засел в нем точно нож в кишках. Ему по меньшей мере следовало хотя бы попытаться попросить у нее прощения, даже зная, что Белла никогда не сможет его простить. Напряжение между ними становилось невыносимым.

Он не знал, как заговорить с ней, и все, до чего додумался, так это нести вздор про дороги. Провалились и попытки показать ей, как он сожалеет. Когда он вручил ей целую связку дичи, которую добыл, она посмотрела на него как на умалишенного. А еще выяснилось, что вереск, который он нарвал для нее, чтобы было помягче спать, кишит насекомыми.

Лахлан свистнул: это был их условный сигнал, – и замер, когда вместо ответа услышал сдавленное рыдание.

Все чувства вмиг обострились как по тревоге. Белла!

Заяц и хворост полетели на землю, а он, бегом преодолев последние несколько футов вверх по склону холма, ворвался в маленькое, сложенное из камня помещение.

Холодный сырой воздух ударил в лицо, когда он, пригнув голову, нырнул под низкие своды. Было так темно, что он не сразу увидел Беллу. Осыпавшаяся со стен каменная крошка хрустела под ногами, когда Лахлан пошел на звук в дальний угол маленькой комнаты. Белла сидела возле стены, сжавшись в комок, крепко обхватив руками ноги и уткнувшись лицом в колени.

Он бросился к ней и опустился рядом.

– Белла, ради бога, что случилось?

Она подняла голову, растерянно моргая, как будто только что осознала, что он рядом. Лахлан с тревогой всмотрелся в ее лицо. Слава богу, вроде цела…

– Вернулась, а вас… нет, – сумела выдавить она между судорожными всхлипами.

Лахлан почувствовал, что от сердца немного отлегло, и, протянув руку, приподнял ее подбородок, чтобы заглянуть в глаза.

– Глупышка! Неужели вы могли подумать, что я вас бросил?

Белла казалась такой несчастной, что его сердце сжалось. Ему так хотелось ее обнять, но он боялся сделать хуже.

– Да. Нет. – Белла похлопала ресницами, смахивая слезы, и обиженно добавила: – Ведь бросили же однажды!

– Вы до сих пор обижены?

В ответ хлынул новый отчаянный поток слез, но через некоторое время она все же произнесла:

– Конечно, это меня задело. – А потом она буркнула себе под нос что-то вроде «безмозглый осел».

Лахлан улыбнулся. Даже задыхаясь от слез, эта женщина не теряла боевого задора. К черту! Он устал бороться. Если есть еще шанс как-то наладить отношения, он этот чертов шанс не упустит. Впервые за многие дни перед ним забрезжила надежда.

Он осторожно обнял Беллу, опасаясь, что она его оттолкнет, но она не сделала этого, и искра надежды в его душе разгорелась сильнее.

– Я больше вас не покину. Никогда.

Он гладил ее по голове, а она рыдала, уткнувшись ему грудь. Потом, когда до нее дошел смысл его слов, спросила:

– Н-никогд-да?

Она выглядела такой ошеломленной, что он не смог удержаться от грустной улыбки и покачал головой.

– Нет, если вы не хотите. – Он прижал ее к груди, пытаясь найти слова, которые бы ее убедили. Если бы она позволила, он убеждал бы ее до конца своих дней. – Знаю, что я скотина. Знаю, что оскорбил вас, но вообще-то я…

Черт! За всю жизнь он никому и никогда не говорил этих слов, и они давались ему нелегко. Сердце отчаянно стучало, но Лахлан заставил себя продолжать. Теперь пути назад не было. Пусть смеется ему в лицо, пусть раздавит его сердце под своим каблучком, если захочет: он этого вполне заслуживает, – но он по крайней мере скажет ей, что чувствует. Набрав в грудь побольше воздуха, Лахлан выпалил:

– Я вас люблю.

Белла издала судорожный вздох, а потом замерла в его объятиях и просто молча смотрела на него. Ему стало даже неловко от этого пристального взгляда. Сердце бухало в груди как молот, жестоко и неумолимо, но как раз в то мгновение, когда он понял, что не выдержит больше ни минуты ожидания, Белла нерешительно уточнила:

– Вы меня любите?

Но разве это ее вина, что она вложила в это слово и настороженность, и недоверие? Он сам до конца не свыкся с этой мыслью. Черт, да что он знает о любви?

Лахлан, конечно, не ожидал, что она подпрыгнет в его объятиях от счастья и признается в любви до гроба – если он ее и привлекал, то все испортил, как пить дать, – но откуда такая осторожность? Нет, конечно, есть основания: он ее оскорбил, вот она и боится, что это повторится.

– Я знаю, что вел себя не как влюбленный.

– Действительно, – слишком охотно согласилась Белла. – Почему я должна вам верить?

Ему следовало предвидеть, что объяснение с Беллой будет не из легких, но раз попал в яму, нужно выбираться.

– Я никогда еще не был так несчастен.

Белла скривилась.

– Вы полагаете, что это должно меня убедить? Вам придется постараться.

Лахлан понятия не имел, что и как следует говорить в таких ситуациях.

– Я никогда в жизни не испытывал ничего подобного ни к кому! Вы сводите меня с ума. Мне даже захотелось стать лучше.

Легкая улыбка заиграла на губах Беллы.

– Очень мило.

Он едва не поперхнулся.

– Мило? Не дай бог никому такое услышать!

– Это все? – уточнила Белла.

– Мне нелегко, знаете ли! – посмотрел он на нее с отчаянием. – Могли бы проявить хоть немного милосердия!

– Милосердие? Не знала, что вам известно это слово. – Белла покачала головой. – Знаете, я начинаю сомневаться в вашей грозной репутации: думала, вы ничего не боитесь.

– Я тоже так думал, – вполголоса признался Лахлан.

Он бы предпочел сразиться с целой армией англичан – голыми руками и обнаженный, – нежели сейчас раскрывать душу.

Как он мог найти слова, чтобы объяснить, что у него на сердце?

– Вы были правы. Я боролся с чувствами. Боролся с вами. Я сделал все, чтобы вы меня возненавидели, и преуспел, но сразу понял, какой же я дурак. – Лахлан дернул себя за волосы – так трудно было найти способ объяснить необъяснимое. – Мне следовало вас оттолкнуть, но я оказался слишком слаб! И тогда все совсем запуталось. Я пытался убедить себя, что испытываю к вам только плотскую страсть, а заодно убедил в этом и вас.

– Лахлан, вы были не одиноки. Я бы никогда не сделала ничего подобного. – Даже в темноте было видно, как вспыхнули щеки Беллы. – Было жестокой ошибкой воздействовать на вас таким образом. Я не оставила вам выбора, хотела поставить вас в безвыходное положение. Но я не понимаю! Если вы меня любите, почему отказались помочь?

Лахлан понял, что должен наконец рассказать ей все.

– Если вы помните, у меня долги. Деньги мне нужны, чтобы передать семьям погибших из-за меня воинов.

Белла удивленно уставилась на него.

– И сколько же?

Он неуверенно пожал плечами.

– Трудно сказать: семьи большие.

– Боже! Так вы уже десять лет поддерживаете их?

Лахлан скрипнул зубами: он всегда будет в неотплатном долгу перед ними.

– Это самое малое, что я для них могу сделать.

– Почему вы мне не сказали? Почему позволили думать, что вы пренебрегли священным долгом и предали свой клан? Почему терпели мои обвинения?

– Потому что не хотел, чтобы вы смотрели на меня такими глазами, как сейчас. Я не святой, черт возьми, а просто плачу по счетам.

Белла, осознав значение сказанного, воскликнула:

– Боже, Лахлан! Простите. Клянусь, я сделаю так, что вы получите свои деньги. Если Роберт не захочет… заплатить могу и я.

– Это мой долг, Белла, мне не нужны ваши деньги. Я найду способ.

– Но…

Лахлан не позволил ей продолжать, приложив палец к ее губам.

– Нет.

– Вы всегда такой упрямый? – обиженно поинтересовалась Белла.

Он вскинул бровь.

– А вы?

Их глаза встретились, и хмурая гримаса на ее лице сменилась усмешкой.

– Не будь мы оба упрямцами, нам было бы легче общаться.

– Да, но мне нравится ваше упрямство.

Озарившая ее лицо счастливая улыбка согрела и его сердце.

– Неужели?

Лахлан кивнул и крепче ее обнял.

– Гордость и упрямство делают вас сильной, помогают выжить в нашем непростом мире. Простите, что не смог вас тогда защитить!

– Вы сделали все, что было в ваших силах. Безгрешных людей не бывает, и вы не исключение. Нас предали; что тут поделаешь?

Лахлан принялся было спорить, но на сей раз Белла приложила палец к его губам.

– Никому другому не доверила бы я свою жизнь, кроме вас, никому. И мне тоже нравится ваш характер, и мне не надо другого.

Он забавно вскинул бровь, и Белла прикусила губу, сдерживая смех.

– Ну и хорошо: за исключением манеры грубо выражаться.

Он поморщился, припоминая кое-какие из своих выражений.

– Прошу прощения, просто я был очень зол…

– Я догадалась.

– И до сих пор мне стыдно.

Белла кивнула и серьезно подтвердила:

– Да, и больно.

Он привлек ее к себе и коснулся губами шелковистых волос.

– Я скотина.

– Это я уже уяснила, – с улыбкой сказала Белла.

Лахлан, посерьезнев, коснулся ее подбородка и, глядя в глаза, спросил:

– Так я убедил вас?

В его голосе было столько надежды, он так хотел поскорее объясниться, что Белла могла бы рассмеяться, если бы дело не было столь важным.

Неужели правда, что он ее любит? Ей отчаянно хотелось ему верить, да все сомнения тут же исчезли, стоило взглянуть ему в лицо. Впервые Лахлан показался ей неуверенным и беззащитным: никогда Белла не думала, что увидит его таким, – но годы страданий изменили ее, сделали осторожной.

Может ли она позволить себе любить Лахлана? Готова ли доверить свое сердце?

Глядя ему в глаза, Белла почувствовала стеснение в груди. Что за странные вопросы! Как будто она может приказать сердцу. Любовь приходит, не спрашивая, хотим мы этого или нет.

Конечно, она его любит. В этом мужчине, внешне таком суровом и бесчувственном, обнаруживались неожиданные глубины и противоречия. Он мог накричать на нее, а в следующую минуту укутать своим пледом; он покинул свой клан, но при этом свято чтил свой долг; наемный воин, он продавал свой меч тому, кто больше заплатит, чтобы позаботиться о вдовах и сиротах своего клана; потрясающий самец, он десять лет наказывал себя воздержанием; он, заявлявший, что дружба для него ничего не значит, бросился в горящий колодец, чтобы спасти сослуживца от верной гибели; он, пожертвовавший всем, ради чего воевал, чтобы помочь ей.

Белла полюбила его уже давно: просто думала, что защищает себя, не желая признавать правды.

В ее душе бурлила радость, но, все же скрывая сияющую улыбку, она ответила:

– Боюсь, пока нет.

У него так вытянулось лицо, он казался таким удрученным, что на сей раз она не выдержала и рассмеялась, а Лахлан еще больше насупился:

– Так вы находите меня забавным?

– Сейчас – да, – улыбнулась Белла.

– Мне больше нечего сказать. Похоже, у меня слишком скудный запас слов. Как еще говорят о любви?

Белла решила, что с него достаточно, хотя, надо признать, было весело наблюдать, как этот могучий воин хмурится и огорчается, пытаясь найти нужное слово. Было ясно: не привык он говорить о чувствах!

Белла коснулась его лица, погладила по щеке и тихо сказала:

– Может быть, лучше показать?

Глаза Лахлана всматривались в ее лицо, будто он не верил собственным ушам или опасался, что не так ее понял.

– Вы уверены?

Белла вдруг засмущавшись, кивнула, а потом смело произнесла:

– Я тоже тебя люблю.

– Вам необязательно это говорить!

– Почему, если это правда? – Она немного помолчала. – Люблю, и уже давно, только не хотела в этом признаваться, потому что боялась: вдруг ты меня отвергнешь, – а потом, когда думала, что ты меня предал…

Он провел пальцем по ее щеке.

– Прости, любимая.

Белла покачала головой.

– Это все в прошлом. Важно, что будет теперь. Тебя трудно любить, Лахлан Макруайри, но я не сомневаюсь, что справлюсь с этой задачей.

– Наверное, мы будем ссориться.

– Да, вполне вероятно.

– У меня ведь скверный характер!

– Я заметила!

– Я порой бываю чертовым сукиным сыном: могу наговорить всяких обидных гадостей.

Белла рассмеялась:

– Пытаешься меня запугать?

– А это возможно?

– Нет, конечно, так что не старайся: ничего не выйдет! Я уже знаю все твои недостатки.

Лахлан нахмурился.

– Кто сказал, что это недостатки?

Белла рассмеялась и, протянув руку, накрутила на палец темную прядь, упавшую на лоб. Как же он хорош! Может ли случиться такое, что ей надоест на него смотреть? Их взгляды встретились, и тут уже стало не до шуток. Внезапно воздух между ними словно воспламенился.

– Я надеялась, что ты попытаешься меня убедить, – сказала она срывающимся голосом, и Лахлан воспринял ее слова как приказ.

Поцелуй был так нежен и сладок, что у нее перехватило дыхание.

Он оторвался от ее губ и прошептал:

– А что дальше? Мне никогда раньше не приходилось выражать свои чувства.

Она могла бы его подразнить, но видела, как это для него важно: Лахлан хотел все делать правильно. Только вот незадача: Белла знала плотскую страсть, но понятия не имела о любви и нежности.

Чувство к Лахлану позволило по-новому взглянуть на события своей жизни и понять, что их можно оставить в прошлом, забыть о них. Бьюкена, этого зверя в человечьем обличье, больше нет. Теперь он даже гнева не вызывал – только жалость. Он так страстно ее хотел, что это превратилось в одержимость. Оглядываясь назад, Белла ясно видела, что ее брак не задался с самого начала: муж хотел добиться ответного чувства, а его не было, и это вызывало гнев и заставляло его применять силу. Так их обоих затянуло в порочный круг, откуда ни ему, ни ей было уже не выбраться. Оба были слишком упрямы, чтобы признать поражение.

– Я робею как мальчишка, – признался Лахлан.

– И я тоже, словно это мое первое свидание.

Белла чувствовала, что готова расплакаться от счастья. Ей не верилось – неужели это происходит на самом деле? Неужели и ее жизнь может быть прекрасной? Глубоко в душе сидел страх: что если все это окажется лишь сном и в любой момент, когда ее разбудят, исчезнет?

Его губы опять завладели ее ртом, и она почувствовала, как по телу бегут живительные токи. Какие еще нужны доказательства? Белла обняла любимого, провела ладонью по волосам – таким мягким и шелковистым для грозного воина – и с радостью ответила на поцелуи: приоткрыла губы, принимая долгие, чувственные ласки его языка. По телу разлилось восхитительное тепло. Никогда еще она не чувствовала себя такой защищенной, такой безмятежной и такой любимой.

Для человека, который делал это впервые, Лахлан справлялся просто изумительно: не торопился, дразнил, пробовал на вкус, высекал страсть, искру за искрой, лаской языка, прикосновением ладони. Тихий стон удовольствия щекотал ухо Беллы.

Потом Лахлан медленно уложил ее на землю, и плед, которым она укутывала плечи, стал одеялом.

Он поднял голову:

– Тебе не холодно? Я набрал хворосту для костра. Подожди минуту…

– Не нужно никакого костра.

Белла сунула руки ему под рубашку, наслаждаясь теплом его кожи. От Лахлана исходил такой жар, что хватало на них обоих. Ладонь ее прошлась по упругой плоскости его живота, и мышцы его мгновенно напряглись в ответ.

– Ты же меня согреешь?

– Но ведь одежда будет мешать.

В его словах было столько обещания: обнаженные, плоть к плоти, кожа к коже, – что Белла уже сгорала в сладостном предвкушении.

Лахлан начал раздеваться. Может, ей отвернуться? Ведь, наверное, не полагается проявлять такой интерес к мужскому телу. Впрочем, она давно уже не девица, так что можно смотреть во все глаза, затаив дыхание. Один предмет одежды снимался за другим, и вскоре ее жадному взору предстало роскошное мужское тело. Сапоги, оружие, плед, кожаный акетон, кольчужные чулки и рубаха были свалены в кучу на полу. Когда его руки взялись за завязки штанов, у нее пересохло во рту, а когда глазам предстало твердое свидетельство мужской силы, она медленно сглотнула слюну. Было темно, но не настолько, чтобы не оценить размер и не вспомнить, как это чувствовалось во рту…

– Если будешь так на меня глазеть, долго мне не продержаться, – заметил Лахлан, сбросив штаны и отправив их в кучу одежды.

Обнаженный и возбужденный, во всем своем мускулистом совершенстве, он был великолепен. Белла так ему и сказала, а он в ответ ее поцеловал. Она чувствовала, как его пальцы дергают завязки ее рубашки и штанов: в путешествие она опять нарядилась в мужской костюм. Пальцы Лахлана щекотали ее кожу, помогая освободиться от одежды, но губы и язык не давали ни минуты передышки, поэтому она поняла, что совершенно обнажена, только тогда, когда Лахлан оторвался от ее губ.

– Это ты само совершенство, не я, – проговорил он с благоговением, пожирая взглядом ее обнаженное тело.

Белла почему-то застеснялась и покраснела. Он уже видел ее голой, но на сей раз все было по-другому. Впервые в жизни она не воспринимала мужское восхищение как вызов. Никогда еще мужчина не смотрел на нее с таким благоговением – как будто она была драгоценностью, самой прекрасной женщиной в мире.

Приподняв ладонью ее грудь, он погладил большим пальцем напряженный сосок.

– Я хочу вспомнить, какая ты на вкус, Белла!

Его слова обещали такое чувственное наслаждение, что она вздрогнула. А когда Лахлан взял в рот напрягшийся бутон, с губ Беллы слетел стон удовольствия.

Он медленно обвил пальцем контур ее груди и спустился вниз к плоскому животу, а губы тем временем занялись ее сосками. Неторопливые движения языка сводили ее с ума, скользили, дразнили, а руки пролагали нежные, как перышко, дорожки по животу и бедрам, а потом нырнули глубоко между ног.

Он отпустил сосок, глядя ей в глаза и пробуя пальцем ее влажные скользкие складки, набухший бутон. Беллу пронзила дрожь, накрыла жаркая волна…

– Ты уже готова принять меня?

Белла застонала, поднимая бедро в молчаливой мольбе: мол, проверь сам! – но он продолжал ласкать ее тело. Губы скользили по ее животу, запечатлевая поцелуи там, где только что прошлись ладони, пальцы раздвинуты сокровенную плоть.

– Я хочу узнать твой вкус там.

О господи! Кровь закипела в жилах: Белла догадалась, что он собирается сделать: то, что в таких грубых выражениях обещал раньше.

Может, остановить его? Разумеется, она должна это сделать! Но тело уже сгорало от желания, бедра изнывали.

– Ты мне доверяешь?

Она слышала в его голосе обещание. Греховный соблазн был слишком силен, чтобы ему противиться. Белла смогла лишь кивнуть. Язык ее не повиновался. Сладкое предвкушение отбивало ритм как барабан.

Его темноволосая голова уже устроилась у нее между ног, руки обхватили ягодицы, приподнимая бедра навстречу губам.

О боже!

Она забыла про смущение. Ощущение собственной греховности, разнузданности, порочности лишь усиливало возбуждение.

Он, кажется, ожидал ответа. Или просто продлевал агонию?

– Позволь мне любить тебя, Белла!

И он ее любил: дразнил языком, губами посасывал, – пока она не забыла обо всем на свете, даже собственное имя. Существовала только эта сладкая пытка, которую он для нее придумал, пока невероятные ощущения не стали нестерпимыми.