Текст книги "Коварный искуситель"

Но он никак не мог стряхнуть с себя наваждение от увиденного в лесу.

Снова и снова вспоминал: выйдя из наспех устроенной конюшни, он сразу увидел, что Изабелла и Брюс стоят рядом. И эта сцена – ощущение близости между ними – поразила его как удар в солнечное сплетение.

Неприятными были уже сами ее слова, но то, как она упрашивала короля, и вовсе привело Лахлана в бешенство. Изабелла и Брюс держались точно любовники. Ее полные роскошные груди, способные соблазнить даже монаха, легко касались груди короля. А как она держала его за руку, запрокидывая голову, как умоляла! При взгляде на эти нежные, чуть приоткрытые губы любой мог думать лишь об одном…

Видит Бог, с того дня в лесу Лахлан вообще не мог думать ни о чем другом. До сих пор его терзали воспоминания, как увидел ее обнаженной. Ясно, что он по-прежнему томился по ней, и четыре месяца на островах ничуть не помогли. Стало только хуже, и эта вспышка ревности может служить тому доказательством.

Роберт! Имя короля так легко слетало с ее языка. Так можно обращаться к любовнику.

Неужели правда то, что он слышал?

Ему не хотелось верить слухам. То есть насчет Брюса он вполне мог допустить – за королем числился целый выводок бастардов, – но вот от нее… нет, она совсем другая. Лахлан начинал по-настоящему восхищаться графиней, что с ним случалось редко, но увиденное настораживало: что, если Бьюкен был отчасти прав, обвиняя жену в супружеской неверности? Якобы она рискнула всем, что у нее было, чтобы короновать Брюса лишь потому, что была его любовницей.

В условиях наложенного на Шотландию интердикта нечего было и думать, чтобы папа римский дал разрешение развестись. Тем не менее Бьюкен дал жене отставку. Развод a mensa et thoro, по принципу «ночлег и стол», позволял супругам жить раздельно, но не заключать новый брак. Единственный способ – признать недействительным прежний брак, и если найти веское тому основание, их дочь могут объявить незаконнорожденной.

Так неужели все правда? Возможно, это объясняет, почему она так рисковала, чтобы короновать Брюса.

Лахлан стал заталкивать в мешок скатанный плед, который служил ему походной постелью, да так яростно, что палатка затряслась.

– Какого лешего ты творишь, Змей?

Лахлан быстро огляделся по сторонам – нет ли кого поблизости? – прежде чем ответить.

– Ничего! А ты, Гордон, следи за языком. У нас, между прочим, особое задание.

Каждый из горцев, входивших в ряды Шотландской гвардии, имел прозвище, поскольку официально ее не существовало и настоящие имена никто не должен был знать. Тем не менее слухи о тайном воинском братстве множились, и Лахлан понимал: сохранить в тайне их настоящие имена будет нелегко, но необходимо. Это не только придаст их отряду флер таинственности, но врагам будет труднее их обнаружить, а значит, поможет сохранить им жизнь.

Лахлан удивился, когда Брюс нарек его Змеем. Возражать, однако, вряд ли стоило, поскольку в этом прозвище было больше правды, нежели насмешки. Сначала его пустил в ход Тор Маклауд, оскорбительно намекая на мерзкий, змеиный норов Лахлана. Прозвище, однако, подходило ему как нельзя лучше: подобно скользкой змее, он умел вывернуться из любой ситуации и бесшумно нанести смертельный удар, а также проникнуть сквозь любые стены и уйти незамеченным, – исключительно полезный талант, если нужно захватить пленного или раздобыть сведения.

Его норвежские предки щеголяли прозвищами вроде Эрик Кровавый Топор или Торфинн Проломи Голову, поэтому Лахлан решил, что Змей – не так уж и плохо.

К несчастью, Гордон продолжал гнуть свое, невзирая на его предостережение.

– Не понимаю! Я думал, тебе тошно ходить под началом Маклауда и ты будешь рад, что можешь командовать сам.

Гордон прав: Лахлан терпеть не мог, чтобы им кто-то командовал, особенно Маклауд. Мало кто мог сравниться с Лахланом на поле боя, но вождь Шотландской гвардии был как раз одним из таких. И все-таки нежелание исполнять чужие приказы не означало, что он готов взять на себя ответственность за женщин короля.

Графиня полагала, что он презрел свой долг, отказавшись возглавить клан, и это действительно так. После того как сорок четыре воина последовали за ним прямо в смертельную ловушку, потому что он оказался таким идиотом, что поверил собственной жене, Лахлан отрекся от статуса вождя клана в пользу младшего брата.

Он был ослеплен вожделением, вот и проглядел тревожные признаки, когда молодая жена начала от него отдаляться. Избалованная вниманием – себе же во вред, – красавица Джулиана пожалела, что поспешила выйти за него: вождь клана, он был незаконнорожденным и не имел земельного надела, который подкрепил бы его титул. Когда подвернулся более состоятельный поклонник, она убедила своего брата, Джона из Лорна, будто Макруайри замыслил его предать. И вместо маленького отряда Макдоналда, на который предполагалось совершить неожиданный налет, Лахлана и его людей в бухте Кентра дожидалась добрая сотня англичан.

Макдоналды, его родичи и враги, нашли Лахлана умирающим, с торчащим из плеча копьем. Он был единственным выжившим. Его воины – друзья, которых он знал всю жизнь, которые верили ему, – были убиты у него на глазах точно свиньи на бойне. Было чудом, что Лахлан выжил, или проклятием – это как посмотреть.

По причинам, неясным ему до сих пор, кузен Энгус Ог, младший брат вождя клана Макдоналд, помог ему сбежать из темницы. Но, восстав из мертвых, Лахлан обнаружил, что жена помолвлена с другим и переехала в замок брата в Дунстаффнаге. Лахлан поменял одну тюрьму на другую, вот и все. А ведь Энгус Ог предупреждал, да Лахлан не слушал. Его объявили предателем, имущество и состояние были конфискованы. И Лорн, который искал случай заключить мир с англичанами, получил своего козла отпущения. Как кстати! На него и возложили вину за участившиеся нападения на солдат короля.

Скомпрометированный, объявленный мятежником, Лахлан, к тому же подозреваемый в убийстве жены, которой на тот момент уже не было в живых, понимал, что будет лучше для всех – для его семьи, его клана и для него самого, – если он уберется подальше. И он отплыл в Ирландию, сделался галлогласом, то есть наемником, и служил каждому, кто готов был платить.

Его плечи окаменели. Если он не хочет сопровождать этих дамочек, это вовсе не значит, что ему понравилось, как Белла Макдуфф умоляла короля заменить его кем-нибудь другим. «Удивлена, что вы все еще здесь!»

Ее презрение жалило очень болезненно. Проклятье, ведь она его совсем не знает! Ей только казалось, что знает, из-за его репутации. Однако то, что он выполняет разные поручения за деньги, не означает, что у него нет чести. Да, вероятно, он циник, излишне практичен, но вовсе не бесчестен.

Если он кому-то что-то обещал, то делал, и если ему не хочется сопровождать женщин, это вовсе не значит, что он проигнорирует приказ.

Черт, с какой стати ему небезразлично, что она думает?

– Я больше нужен на западе, – сказал он Гордону. – Одному Богу ведомо, в какую беду угодит Максорли, если я не смогу за ним приглядывать!

Гордон рассмеялся, хотя Лахлан и не думал шутить. Эрик Максорли был лучшим из лучших среди мореплавателей и не упускал случая это доказать. В результате его вечно преследовали несчастья.

– Хм. А мне показалось – не иначе, как тут замешана графиня.

Лахлан прекратил сборы и воззрился на Гордона ничего не выражающим взглядом.

– И какой черт навел тебя на эту мысль?

Но если в его голосе и звучали предостерегающие ноты, Гордон их не слышал. Лахлан знал, что ступает на опасную почву. Гордон, похоже, мнит себя его другом, но у наемника Макруайри теперь не бывает друзей.

– Только слепой не заметил бы, что в прошлый раз вы с ней разошлись не лучшим образом. Казалось, ты готов… на нее наброситься.

Улыбка на лице Гордона почему-то задела за живое.

– Я очень быстро исправил положение, – солгал Лахлан. – Одна пара мягких ляжек ничуть не хуже другой.

Гордон покачал головой.

– Да ты прямо поэт, Макруайри! Если мне понадобится бард, я знаю, к кому обратиться.

Прежде чем Гордон успел задать следующий вопрос насчет графини, Лахлан велел ему собрать всех и привести в конюшню. Король решил, что дамы могут взять себе тех немногих лошадей, что остались. Брюс и горстка его солдат направлялись на вересковые пустоши и в горы, где лошади были бы лишней обузой.

Через несколько минут Лахлан присоединился к Гордону. Гнев его поостыл, но не улегся окончательно. Да и злился-то он скорее на себя самого – нужно научиться контролировать свои эмоции.

Зря он не внял собственной реакции после того случая в лесу. Образ обнаженной графини терзал его четыре долгих месяца, будь оно неладно. Боже, стоило лишь вспомнить про это, и тело приходило в боевую готовность. Он тогда крепился изо всех сил, чтобы не пожирать глазами каждый дюйм белого обнаженного тела цвета сливок, одного взгляда на которое было достаточно, чтобы начать сходить с ума. А груди… полные, упругие, идеальной формы, с тугими розовыми сосками. Только подумаешь о них, и уже слюнки текут. Таких, как Белла Макдуфф, мужчина рисует в своих горячечных фантазиях. Ни одну женщину в жизни он не хотел так, как хотел ее. Инстинкт подсказывал Лахлану, что после долгих лет воздержания он, наконец, встретил женщину, которая могла сломить его оборону.

Он сгорал от злости: на себя, на нее. Похоже, гром грянул. Он снова стал одержимым и осознал, что тут не только вожделение, но и кое-что другое, не менее тревожащее: страх. Кровь стыла в жилах, когда он представлял ее, такую беззащитную, в лапах этого ублюдка.

А как он ревновал, видит Бог! Да что это с ним, в самом деле? Ему следовало хорошенько подумать, прежде чем пасть жертвой собственной слабости. Ревность, подпитываемая похотью, однажды превратила его жизнь в ад. В тот раз люди доверились ему, а он поддался чувствам. И вот вам: его солдаты были перебиты, да и он сам потерял все. И теперь, когда очень близок к тому, чтобы хоть что-то вернуть, он больше не пойдет по той же дорожке, спасибо большое. Столько положено сил, столько труда – нет, он не станет рисковать.

Лахлан прикинул вес кошеля с золотыми, что висел у него на поясе. Пока что Брюс держал свое слово, и Лахлан собирался держать свое. Как только подвернется оказия, это золото отправится на острова. Еще один платеж в счет долга, который он надеялся полностью выплатить за два с половиной года.

Что такого особенного было в Белле Макдуфф, чтобы задеть его за живое? Смелый язык? Роскошное тело шлюхи? Лахлан не знал. Набросить бы на нее мешок и держать так как можно дольше – то есть, видит Бог, целую вечность, – но нельзя, как бы ни был велик соблазн. Значит, ему придется избегать ее всеми правдами и неправдами.

Впрочем, Лахлан подозревал, что у него будет забот полон рот с его подопечными, чтобы сходить с ума по одной из них, какой бы соблазнительной та ни была.

Его подозрения подтвердились уже через несколько минут, стоило взглянуть на тех, кого ему предстояло охранять.

Проклятье!

Он, хорошо тренированный, закаленный в боях наемник, безжалостный и коварный, как ядовитая змея, несущий смерть, никогда не показывавший спину врагу – даже в самом отчаянном положении, – сейчас с радостью бы ушел… нет, убежал прочь!

Лахлан стал наемником не для того, чтобы возиться с женщинами и – о боже! – детьми. Король слишком многого хочет от него. К черту долги, к черту земли! Никакого золота не хватит, чтобы он в это ввязался!

О господи! Трое детей, чтоб ему провалиться! А женщин вообще не сосчитать.

Ему стало дурно. Как, скажите на милость, благополучно провести такую толпу сотни миль по самой дикой части Шотландии, когда половина английской армии бросится за ними в погоню?

Белла Макдуфф как будто угадала его мысли. Испытующего взгляда ее синих глаз было достаточно, чтобы приступить к решительным действиям.

От него ждут выполнения этой непростой работы? Что ж, он ее сделает, черт возьми.

Вот только плечи сгибались под грузом ответственности. Лахлан повидал достаточно смертей.

С мужчинами сложностей не возникло: просто отдал распоряжения на первую часть их похода, – но на то, чтобы раздать лошадей, ушло гораздо больше времени, чем он рассчитывал, поскольку выяснилось, что многие дамы никогда не ездили верхом.

А у Лахлана, в свою очередь, не было опыта по части командования целой толпой женщин. Закаленные в боях воины не ведают нежных чувств, так что можно отдавать приказы без лишних церемоний.

Когда одна из дам отказалась садиться на могучего боевого коня вместе с Маккеем, Лахлан едва не взвыл от отчаяния. Так хотелось собственными руками зашвырнуть ее в седло и рявкнуть, что, если не сядет на треклятую лошадь, явятся англичане и сопроводят ее куда надо.

Помощь пришла, откуда он никак не ожидал. Графиня дотронулась до его плеча, и Лахлан замер, готовый взорваться от злости, но мягкое прикосновение немедленно возымело успокаивающее действие. Она подняла на него взгляд, и на миг он забылся в море синевы. Как же она красива! А ресницы! Длинные и пушистые.

– Может, я сумею помочь?

Он тут же вспомнил эту волнующую хрипотцу в ее голосе, обволакивающем, растекаясь по коже и пронзая до костей.

Когда она так на него смотрела – с сочувствием и добротой, – у него щемило в груди. Чувство было незнакомое и приводило в замешательство. Лахлан умудрялся оставаться в живых так долго лишь благодаря острому чутью на опасность, а сейчас каждый нерв кричал об опасности.

Черт, он предпочел бы думать лишь о том, как бы затащить ее в постель.

Нельзя, чтобы она догадалась о силе своего воздействия на него. Он только и сумел, что кивнуть, хотя был благодарен ей куда больше, чем согласился бы признать.

Стоило графине произнести несколько подбадривающих слов – и капризная дама оказалась в седле вместе с Маккеем. Что до остальных леди, Белла, кажется, отлично знала, кто как ездит верхом, поэтому Лахлан охотно следовал ее советам, кого с кем посадить. И очень скоро – он и не думал, что получится управиться так быстро, – они выступили в путь.

Одна королева, одна принцесса, две графини, пять фрейлин, юная сестра короля, два графа – одному едва исполнилось четыре года, – и молодой рыцарь, которому не терпелось показать себя в деле, – и на всю эту ораву всего три воина Шотландской гвардии, которым предстояло защитить их от армии самого могущественного и мстительного короля.

Лахлан мог бы отмахнуться от нависшего над ним ощущения обреченности, да оно бежало вслед за ними, точно черная зловещая тень, по лесам и долам самой дикой части Шотландии, Форест-оф-Атоллу.

Глава 5

Сколько еще она способна выдержать? Белла не знала. Три дня, пока они спасались от англичан, одновременно пытаясь удержать добрую половину отряда от безумия и отчаяния, сделали свое черное дело: она была на грани срыва.

Белла твердила себе, что виной всему вечный страх: что, если они попадут в лапы англичан, – да еще нелегкая обязанность следить, чтобы никто не пал духом, особенно дети, – да еще смертельная усталость, когда целый день проводишь в седле, а ночью не спишь как следует.

Ее раздражение, конечно же, не имело отношения к человеку, который возглавляет их отряд.

– Я устала, – пожаловалась леди Мэри Брюс.

У Беллы щемило сердце, когда она наблюдала за девушкой, которая ехала рядом с ней. Каждый раз, глядя на Мэри, она вспоминала дочь. Девушки были почти ровесницы, хотя ничуть не походили одна на другую. Джоан была тихой и спокойной, а Мэри, напротив, смелой и бесшабашной. Темноволосая, как и Джоан, Мэри, будучи годом старше, уже обрела женственные формы. Постоянное напоминание о дочери причиняло нетерпимую боль, оттого ей отчаянно хотелось защитить младшую сестру Роберта.

– Я знаю, дорогая, знаю. – Они все устали, но нужно пробиваться к Килдрамми во что бы то ни стало, только там они будут в безопасности. – Не хочешь пересесть к Магнусу и передохнуть?

Только четыре женщины ехали самостоятельно: Белла, королева Элизабет, сестра Роберта Кристина и фрейлина королевы. Остальным дамам и детям пришлось то и дело пересаживаться – то они скакали в одиночку, то в седле с кем-нибудь из мужчин.

За долгие часы в дороге у всех выработались некие предпочтения. Четырехлетний граф Мар, сын Кристины Брюс от первого брака, обычно садился к ее новоиспеченному шурину, сэру Александру Сетону. Кристофер, второй супруг Кристины, не подавал о себе вестей после битвы при Метвене, и страшные мысли о том, что могло с ним случиться, повисли над ними черной тучей. Это был храбрый воин и выдающийся рыцарь.

Десятилетняя Марджори, дочь короля от первой жены, находилась под покровительством такого грозного на вид воина, каких Белле вряд ли доводилось видеть. Роберт Бойд родился и вырос почти на границе с Англией, и Белла полагала, что ни с английской, ни с шотландской стороны этой самой границы не нашлось бы великана столь же устрашающего вида. Если физическая сила что-нибудь да значила, тогда принцесса оказалась в самых надежных руках. Сэр Алекс был его товарищем по несчастью, поскольку брат Бойда тоже числился пропавшим или погибшим на поле боя.

Мэри сажал к себе Магнус или Лахлан – последний кажется, рад был ехать с кем угодно, кроме Беллы. Впрочем, она не замечала.

Мэри покачала головой.

– Не нужно. У меня пока есть силы. – Белла знала, чего та дожидается, и опасалась, что юная девушка успела влюбиться в их провожатого со столь сомнительной репутацией. На нее взирали огромные, темные, полные тревоги глаза, а голос скорее напоминал шепот. – Вы думаете, что с ними что-то случилось?

В голосе девушки Белле слышался страх, который вторил ее собственному, но она решительно помотала головой и сказала:

– Нет!

Но где же они? Их нет так долго! Слишком долго! После завтрака Лахлан, сэр Джеймс Дуглас и Уильям Гордон отправились на разведку, нет ли поблизости солдат неприятеля или других военных. На хвосте сидели не только англичане; за ними охотились еще и соотечественники-шотландцы. Мужчины постоянно выезжали на разведку по очереди, но никогда прежде не отсутствовали так долго.

– Ведь им давно пора было вернуться?

Кузина высказала вслух те же мысли, что терзали Беллу. Хотя Маргарет несколько отстала – узкая горная тропа почти не позволяла разъехаться двоим, – все же была неподалеку и слышала вопрос Мэри. Маргарет тоже выглядела встревоженной, а еще бледной и страшно напуганной, как отметила про себя Белла с беспощадной ясностью.

Белла чувствовала то же, хотя не подавала виду. Кто-то должен же быть сильным, подавая пример остальным женщинам и детям, и эта обязанность досталась ей. Они надеялись на нее, и она сделает все, чтобы подержать их дух… даже солжет.

– Уверена, они скоро вернутся, – заверила она кузину. – Капитан предупредил, что их не будет до конца дня.

Мэри ответила ей взглядом, который говорил, что она не столь легковерна, однако обе промолчали насчет того, что день-то уже подходил к концу. Хорошо хоть стояла середина лета – единственное, что радовало в их скорбном положении: дождей почти не было, а ночью в горах хоть и прохладно, но терпимо.

Послышался стук копыт, и разговор оборвался. Кто там, друзья или враги? Сердце металось в окаменевшем теле. Оставшиеся с ними мужчины выехали вперед и выстроились в защитную линию. Их было всего четверо, и Белла понимала, что путешествие, возможно, подошло к концу.

«Боже милостивый, что с нами будет?»

Впереди из-за поворота дороги показались трое. Взгляд Беллы немедленно устремился к тому, кто ехал впереди, и, едва не закричав от радости, она закрыла глаза.

Сила ее чувства как раз и доказывала, насколько она привыкла полагаться на него. И никто не удивлялся этому больше, чем она сама. Лахлан оказался таким умелым и решительным провожатым, что ей даже не верилось, что такое возможно.

Для того, кто презрел свой долг вождя клана, он оказался на удивление умелым командиром. Не только умелым, вынуждена была она признать, но еще и сильным. Пусть остальные мужчины за исключением Уильяма его не жаловали, однако приказы исполняли беспрекословно. Может, он и беспринципный циник, но у него ясный ум, он уверен в себе и знает дело. Местность казалась непроходимой, но они уже проделали немалый путь, сумев при этом избежать встречи с бесчисленными отрядами, жаждавшими взять их в плен.

С ним они были в безопасности.

Белла научилась полагаться на него, но знала, что и он, в свою очередь, рассчитывает на нее, и подозревала, что подобное случается с ним нечасто. Кажется, в этом отношении они с Лахланом очень похожи.

Решительный и строгий в обращении с мужчинами, Лахлан не знал, как вести себя с женщинами и детьми. Чувствуя его растерянность, она пожалела его в самый первый день, и со временем они заключили молчаливое соглашение, порожденное необходимостью: он отвечал за безопасность, а она – за стойкость духа их отряда.

И пусть это была единственная причина, по какой он снисходил до разговора с нею, однако доказывать себе не значит заставить себя поверить. Хотела она того или нет, но ее влекло к этому человеку!

Когда мужчины подъехали ближе, кровь отхлынула от ее лица. Грязные, в разорванной одежде и в пыли, а темно-красные пятна могли быть только запекшейся кровью. Слава богу, раны выглядели неопасными.

– Черт, что стряслось? – спросил прежде, чем успели открыть рот остальные, Роберт Бойд, или Робби, как называли его мужчины.

– Засада, – мрачно ответил Макруайри. Дождавшись, пока стихнут вскрики, охи и ахи напуганных женщин, продолжил: – Они были на дороге в нескольких милях впереди.

«Были», – отметила про себя Белла.

– Сколько? – спросил Маккей.

Лахлан пожал плечами, зато Дуглас с гордостью объявил:

– Не меньше дюжины точно.

Комок подкатил к горлу: и все убиты!

– О них позаботились? – спросил Бойд.

– Еще как! Лично я прикончил пятерых, – похвалился юный рыцарь.

Белла легко догадалась. Кто убил остальных, даже гадать не приходилось.

– Кто это был? – спросил Магнус.

– Люди Комина. – Лахлан мельком взглянул на Беллу, словно хотел убедиться, что ее не сильно расстраивает тот факт, что расправились с посланцами ее мужа. – Но кто-нибудь их очень скоро обнаружит, так что нам придется ехать другой дорогой.

Белла едва сдержала стон отчаяния. Изменение маршрута не сулило ничего хорошего. Так называемых «дорог» в горах было мало, и отход с главной дороги означал передвижение по камням и кочкам, это в лучшем случае. В общем, к тому времени как Макруайри дал сигнал встать на ночевку, они все валились с ног от усталости.

Остановив коня, Белла была вынужденна ждать, пока кто-нибудь поможет ей спешиться. Маргарет тоже ждала, вот только, в отличие от нее, недолго. Белла как раз оглянулась, чтобы увидеть, как Лахлан протянул руки и обхватил девушку за талию, чтобы помочь сойти на землю. Выходило, что разбойник умел быть галантным – со всеми, кроме нее.

Когда Лахлан смотрел на ее кузину, в его взгляде сквозила почтительность. Совсем не так смотрел он на Беллу – со жгучим желанием, будто видел ее совершенно голой.

Грудь болезненно защемило, и Белла поспешила отвернуться, но боль не так-то легко оказалось заглушить.

Ей стало жаль, что на нее-то так не посмотрит больше ни один мужчина. Но это не вина Маргарет. Девушка мила и невинна и вполне заслуживает почтения со стороны Макруайри, а ее не назовешь ни милой, ни невинной.

Ей помог спешиться Магнус, после того как спустил на землю леди Мэри, которую крайняя усталость вынудила ехать с ним в одном седле, но нисколько не ослабила ее интерес к их командиру. Кажется, любезное обхождение Лахлана с кузиной Маргарет раздосадовало ее даже сильнее, нежели Беллу.

– Ваша кузина очень мила.

Белла едва сдержала улыбку: кажется, Мэри и не заметила, с каким кислым выражением лица это сказала, – и согласилась:

– Да, вы правы.

Казалось, Мэри пришла в голову некая мысль.

– Как вы думаете – правда ли то, что о нем говорят?

Глаза девушки так возбужденно горели, что Белла занервничала, поскольку знала, что некоторые женщины находят опасных мужчин неотразимо привлекательными, и главной приманкой как раз и служит дурная репутация.

Достанет же кому-то глупости и неосмотрительности! Как бы ей ответить, чтобы не возбуждать любопытство. По собственному опыту Белла знала, что задача не из легких. На таких, как Макруайри, женщины летят как мотыльки на свет. У бедняжек возникало желание проникнуть глубже, докопаться до жемчужины среди отбросов, пусть эта жемчужина и фальшивая.

Интрига и любопытство – вот что ими движет, и ничего больше. По крайней мере, так она решила для себя, поэтому ответила уклончиво:

– Думаю, что-то правда, а что-то преувеличение.

Мэри быстро взглянула на Лахлана.

– А насчет того, что он убил свою жену?

Белла вздрогнула, но тут же овладела собой и сурово проговорила:

– Вам не следует повторять подобные слухи. Разумеется, это неправда. Неужели ваш брат поручил бы охрану своих родных убийце собственной жены?

Девушка смущенно покраснела, но убедить ее было не так-то просто.

– Но ведь почему-то все об этом говорят.

Белла приподняла бровь.

– Как, по-вашему, он отреагировал бы на ваши слова?

Вряд ли Макруайри было дело до сплетен, но Мэри это знать ни к чему, а вот преподать урок следовало.

Мэри сделала большие глаза.

– Но я же по секрету… Вы ведь ему не скажете?

Белла сделала вид, будто размышляет, хотя губы кривились от едва сдерживаемого смеха: девушка выглядела по-настоящему испуганной.

– Не скажу, если пообещаете, что сегодня сразу после ужина отправитесь к себе и не будете подслушивать, о чем болтают мужчины.

Вместо того чтобы смутиться, Мэри вдруг захихикала.

– А знаете, их разговоры… весьма поучительны.

Белла изо всех сил старалась не рассмеяться: кто бы сомневался…

– Ну так что, договорились?

Девушка кивнула.

– Сегодня я так устала, что, наверное, усну раньше, чем лягу.

Белла отлично ее понимала: ей и самой не терпелось рухнуть на походную постель, устроенную из шкур и толстых шерстяных одеял: даст Бог, удастся наконец поспать.

Лахлан сидел в темноте в одиночестве, прислушиваясь к звукам леса. Стояла глухая ночь: часа два-три пополуночи, – его любимое время суток. Все в лагере давно спали.

Сегодня почему-то его одолевало беспокойство, и он сам вызвался дежурить, поскольку знал, что все равно не сможет заснуть. К тому же не давало покоя неутоленное желание.

Мыслями он был в одной из трех палаток, что стояли у него за спиной. К несчастью, его снедало не одно лишь вожделение. Он сердито вскочил с бревна, на котором сидел, и двинулся в обход периметра. Движение – вот что ему сейчас необходимо.

Сколько ни нагружал себя работой, пытался охладиться посредством озерной воды или – черт! – найти утешение у других женщин, ничего не помогало!

Вот, к примеру, ее кузина Маргарет: милая, невинная и бесхитростная. Такая никогда не доставит неприятностей. Глядя на нее, меньше всего он думал о том, чтобы затащить в постель. Ее личико было безмятежным, как у ангела, и у него не возникало искушения. Кровь не вскипала, тело не обмирало, настроение не прыгало, и было плевать на аромат дурацкого цветочного мыла, которым пахло от девицы сегодня утром. Ему и в голову не приходило, что он способен отличить лаванду от розы.

Маргарет могла целый день болтать с Маккеем или Гордоном, а ему было совершенно безразлично: мысли не путались, дыхание не сбивалось, руки не дрожали, как у юнца со своей первой женщиной.

С такой, как Маргарет, он бы никогда не терял самообладания и – видит Бог! – не знал, что такое ревность. По сравнению с гордой, смелой и яркой Беллой, которая, казалось, не упустит случая взбрыкнуть, Маргарет была милой, приятной девочкой, с которой нужно обращаться очень бережно… и умирать со скуки.

Лахлану было бы страшно даже прикоснуться к ней, такой робкой, точно котенок, не говоря уж о том, чтобы проделать те штуки, о которых он мечтал, едва взглянув на графиню.

Маргарет никогда не отважилась бы воевать во имя своих убеждений (пусть даже наивных), выполнять то, что полагала своим долгом, хотя и рисковала быть обвиненной в предательстве. Ей не достало бы сил воодушевить напуганных женщин и детей в таких условиях, когда в отчаяние впадали даже закаленные в боях воины.

Лахлан пробормотал ругательство, пробираясь между деревьями. Неудовлетворенное желание не давало ему покоя, но раздражало не только это. Он не сомневался, что здесь кроется что-то еще. И это что-то беспокоило по-настоящему.

Дьявол! Скорее бы вернутся на острова! Он, коренной островитянин, начинал сходить с ума, если приходилось торчать на суше, а здесь еще и эта женщина… Похоже, он и впрямь сошел с ума, если непрестанно думает о ней, хотя о женщинах позволительно думать только в спальне, иначе беда.

Лахлан постарался выбросить из головы посторонние мысли, сосредоточившись исключительно на задаче, которая перед ним стояла, и не торопясь обошел по кругу лагерь, а потом вернулся на свой пост среди деревьев в нескольких ярдах от палатки.

Лахлан сорвал стебелек чабреца, намереваясь пожевать, и уже устроился поудобнее, опершись о ствол дерева, когда услышал посторонний звук. Мгновение – и он снова был боевой машиной. Стебелек чабреца полетел в сторону. Чувства разом обострились, каждый мускул напрягся, готовый ринуться в бой. Взгляд метнулся в сторону озера, откуда донесся шорох, но сколько Лахлан ни всматривался, даже его по-звериному острое зрение дало осечку: темный лес казался непроницаемым.

Он медленно, крадучись, двинулся вперед, бесшумно, держась поближе к деревьям, буквально вынюхивая врага, соблюдая величайшую осторожность. Озеро лежало меж крутых холмов, отчего ему вспомнилась предыдущая засада.

Подобравшись ближе, он услышал шепот и нахмурился. Звуки доносились со стороны воды, а не с холма, где как раз и могла бы быть засада. Что-то мелькнуло среди черных теней. Всмотревшись внимательнее, он различил-таки две фигуры.

Ах ты, черт! Никакая это не засада, а две женщины, причем одна из них – графиня. Лахлан стиснул зубы. Воинственный запал сменился вспышкой злости. Кровь Христова, неужели им непонятно, как опасно разгуливать по ночам?

– Я не могла ждать, – услышал он голосок фигурки поменьше ростом. Насколько он мог разобрать, это Мэри, младшая сестра Брюса. – Мне пришлось пойти.

Графиня стояла подбоченившись, словно не верила словам девушки.

– Вам следовало меня разбудить. Очень опасно удаляться от лагеря ночью одной.

Тон ее голоса сразу напомнил Лахлану о матери, хотя он очень редко о ней вспоминал.

Они повернули прочь от берега озера в сторону лагеря, но вдруг остановились, застигнутые врасплох шумом, который донесся с вершины крутого холма.