Текст книги "Коварный искуситель"

Кого он хочет обмануть? Белла понимала, что дело тут не в религии и не в воинской доблести, и тихо спросила:

– И долго еще вы собираетесь себя казнить, Лахлан?

– Я себя не казню, с чего вы взяли? Или не помните?

– Помню, конечно, – поспешила ответить Белла. Разве такое забудешь… Вот он напомнил, и тело окатило жаркой волной.

Отблески пламени костра плясали в его глазах. Пока они разговаривали, наступила ночь, и в старом каменном доме стало совсем темно. Казалось, они одни в целом мире. И это было опасно.

Ей было не по себе – он так близко! Только протяни руки – и ладони коснутся его обнаженной груди. Дух захватывало при одном взгляде на это совершенство. Многие годы сражений и тренировок не прошли даром. Загорелая кожа блестела на широких плечах, могучих руках с рельефными мускулами. Ни унции жира, крепкая грудь и тугой живот. Белле потребовалась вся ее сила воли, чтобы не броситься ему на шею, обнять, почувствовать под ладонями эту невероятную мощь.

Осознав, что беззастенчиво разглядывает его тело, она поспешила отвести взгляд, а в глазах Лахлана загорелись опасные огоньки.

– Это плохая мысль, Белла.

Мягкое предостережение, прозвучавшее в его голосе, ее не остановило. Ей казалось, что можно найти удовлетворение в страсти, но она ошибалась: хотелось большего. Гораздо. Она ему небезразлична – осталось только заставить его в это поверить.

– Почему?

– Мне больше нечего вам предложить.

Неправда. Как же он не видит? Белла положила руки ему на плечи и сразу почувствовала, как ее пронзают огненные токи, будто молния. Каждый нерв затрепетал, и твердая теплая плоть обожгла ладони. Она ощутила, как под пальцами напрягаются мускулы, словно стремятся вырваться на волю.

Господи, ну как ему доказать, как убедить…

Мышцы на его шее превратились в тугие канаты. Лахлан стиснул кулаки, прижав руки к бокам, и предупредил:

– Это ничего не изменит.

Для нее уже изменило, и Белла не собиралась отступать. Она никогда не останавливалась на полпути, так незачем и начинать. Недолго думая, она наклонилась вперед и завладела его губами.

Глава 17

Лахлан тут же схватил ее в объятия, усадил к себе на колени и принялся с жадностью, так что она вздрогнула всем телом до пальцев ног, целовать. Это был жаркий и властный поцелуй, не столь яростный и неистовый, но, как прежде, исполненный страсти.

И Белла уступила соблазну. Господи, он ее целовал! Каждое движение умелого языка, каждое прикосновение губ погружали ее в бездну наслаждения, откуда она выныривала без сил и, кажется, даже без костей, превращаясь в тряпичную куклу.

Внутри ее словно росли и лопались теплые пузыри. Лахлан теперь заботился о том, чтобы она получила удовольствие. Не только плотская страсть сейчас руководила – не в том смысле, как она знала, – но и нежность: Белла буквально купалась в нежности…

Она обвила руками его шею. Груди, не сдерживаемые корсетом, терлись о его могучую грудь, крепкую и неподатливую, как скала, только горячую. Тонкая ткань сорочки была ненадежной преградой, но ей хотелось ощутить его своей обнаженной кожей, почувствовать сосками жар твердого как сталь мужского тела!

Ее руки блуждали по широким могучим плечам, гладили вздымающиеся бугры мышц, пальцы инстинктивно впивались в твердую плоть, точно проверяя на крепость, и он горел ответным огнем, напрягаясь каждым мускулом.

По ее телу прошла дрожь – сладкое предчувствие любви. Это же надо – терять голову от одного вида мускулов, пусть даже таких выдающихся. Впрочем, физическая сила иногда действует очень возбуждающе, если мужчина создан не только для убийства, если может защищать и оберегать.

Ее восхищало, как эти большие руки обнимали ее, как ее мягкость обтекала его стальную твердость. Одна рука уже властно обхватывала ее ягодицы, удобнее устраивая на коленях. Белла уже чувствовала, как сильно он ее хочет: твердый ствол упирался в нее через ткань ее штанов, – и, судя по его размерам, он сгорал от желания.

Она беспокойно ерзала, стонала. Жаркая влага скопилась между ног как обещание неземного наслаждения, которое ждет впереди…

Из его груди вырвался не то рык, не то хрип, рука погрузилась в ее волосы, обхватила затылок, и она, откинув голову, упивалась поцелуем, принимала медленные, настойчивые движения его языка и охотно отвечала, выпивала до дна. Ей хотелось, чтобы этот поцелуй длился вечно. Оба тонули в жарком омуте желания.

Лахлан знал, что все это неправильно, но ничего не мог с собой поделать: перестать целовать Беллу было выше его сил: она такая сладкая!

Похоть, напомнил он себе. Это всего лишь похоть. Это стеснение в груди, эта жаркая волна, которая подхватывала его каждый раз, когда он смотрел в ее глаза, – все это ровно ничего не значило, черт возьми.

Лахлан еще в пору юности усвоил правило: сделай женщину счастливой, и она сделает счастливым тебя, – и всегда следил, чтобы женщина получала удовольствие.

А сейчас ему доставляло несказанное удовольствие проникать языком в восхитительную глубину ее рта, исследовать руками изгибы тела. Несмотря на худобу и тонкую талию, ее груди были упругие и полные, идеальной формв, ягодицы небольшие, но округлые, плотные.

Лахлан не спешил. Приподняв ладонью грудь, наслаждаясь головокружительным ощущением этой мягкой роскошной плоти, он, слегка сжав, начал ласкать твердый сосок большим пальцем, пока язык описывал медленные, ленивые круги у нее во рту. Ему не хотелось спешить, пусть бы этот поцелуй длился вечно. Какой нежный, сладкий рот! И с каким жаром она ему отвечала! А эти тихие вскрики и стоны так согревали ему сердце, что хотелось никогда не размыкать объятий!

Похоть, будь она проклята! Она его манила, увлекала туда, куда он идти не хотел, соблазняла своей исходившей из сердца нежностью, каждым движением языка пытаясь заставить вырвать у него то, что он никак не хотел отдавать.

И добилась своего, видит Бог. Он почувствовал стеснение в груди, что-то схватило за сердце, наполнило теплом и нежностью.

Ему не нравилось то, что с ним происходит, как это ни назови. Нельзя, чтобы это случилось опять. Черт, кого он пытается обмануть? Он никогда не испытывал ничего подобного. Это не просто желание, а что-то более глубокое, гораздо сильнее зова плоти – нечто такое, что ему не предназначено.

Эта женщина не для него, вот что. Слишком много условий – и слишком большие надежды. Нужно вернуться в свою колею. Он оторвался от ее губ.

Она взмахнула ресницами, пытаясь увидеть сквозь исполненную страстной неги пелену, туманившую ее огромные синие глаза, почему он отстранился. Длинные светлые волосы, вспыхивавшие отблесками пламени костра, падали ей на лицо спутанной копной, придавая такой вид, что невозможно было оторваться.

Лахлан стиснул зубы, запрещая себе даже смотреть на приоткрытые алые губы, с которых срывались легкие судорожные вдохи, и призыву которых невозможно было противиться.

– Раздевайтесь.

Она удивленно взмахнула неправдоподобно длинными ресницами.

– Что?

Глядя ей в глаза, он грубо объяснил:

– Не в одежде же мне вас… иметь.

Маленькая морщинка залегла между ее бровями, и он ощутил болезненный укол в сердце, но постарался сохранить самообладание. Если она этого хочет, то получит, но на его условиях. В каком-то смысле его намерения не оставляли сомнений.

Белла колебалась, и Лахлан было решил, что она возмутится, но вот смущение исчезло, лицо ее прояснилось. Она даже глаз не отвела, а, сощурившись, молча мерила его испытующим взглядом.

– Вот, значит, как?

Он скрипнул зубами.

– Именно.

Поджав губы, Белла начала медленно снимать одежду, и чопорность ее движений подсказала ему, что она в ярости. Он ее не винил: сама напросилась.

Плед, камзол, рубашка, брюки, чулки, башмаки… один за другим предметы мужского гардероба падали к ее ногам, и с каждым его сердце ускоряло свой ритм.

Наконец она встала перед ним гордая: мятежная в полной, абсолютной и колдовской наготе – и насмешливо повела бровью:

– Надеюсь, я оправдала ваши ожидания?

У Лахлана пересохло во рту, он едва дышал, словно превратился в камень. Боже, зачем спрашивать? Она была прекрасна. Похудевшая и хрупкая, но оттого ничуть не подурневшая: полные упругие груди, узкая талия, мягкие округлости бедер, длинные стройные ноги и безупречная кожа цвета слоновой кости, оскверненная кровоподтеками, которые все еще виднелись на груди и шее.

При виде синяков в нем вспыхнул было гнев: Лахлан не забыл, что сделал с Беллой тюремщик, – но тут же проснулся защитник. Ему захотелось заключить ее в объятия, прижать к груди, беречь и лелеять – всегда.

Лахлан намеревался доказать ей, что все это исключительно следствие плотской страсти, но странная смесь силы и слабости пробудила в нем чувства, которых он никогда дотоле не испытывал. Сейчас он напоминал себе кузена Максорли, или Маклауда, или Кэмпбелла. Она его смущала, делала из него полного идиота, внушала мечты о том, чему не суждено сбыться.

Или он ошибается?

Он посмотрел ей в глаза, и Белла сказала, ничуть не смутившись:

– Ваша очередь. Если вы хотите смотреть, чем я хуже?

Она хотела знать, как далеко он зайдет. Что ж, он ее не разочарует.

– Разденьте меня сами.

Лахлан хотел быть достойным противником, но его выдал внезапно севший голос, стоило лишь представить, как ее руки дотрагиваются до него…

Господи, похоже, он теряет голову!..

Белла подошла к нему вплотную, с гордо поднятой головой, что королева, только совершенно нагая. Он судорожно вздохнул. Ее груди едва не касались его лица. На нежной коже цвета сливок соски казались спелыми ягодами, которые так и просились в рот. Ему пришлось схватиться за сиденье стула, на котором он сидел: слишком велико было искушение протянуть руки и коснуться ее груди.

Когда ее руки дотронулись до его живота, он судорожно втянул воздух сквозь зубы, весь напрягся, а она не торопилась, копаясь с завязками его штанов. Это была такая изощренная месть: легкие, поглаживающие прикосновения ладоней и пальцев.

Белла не смогла сдержать возглас изумления, когда он наконец освободился от оков одежды. А он чувствовал, как под ее взглядом – отнюдь не невинным – возбуждается еще сильнее.

Мелькнул язычок, облизнув нижнюю губу, он было решил, что она собирается ласкать его губами, и стиснул зубы под влиянием возникшей в мозгу картины, на лбу выступил пот. Промедление его убивало, но он не покажет ей, как страдает, не даст почувствовать власть над ним. Однако это сражение с самим собой Лахлан выиграть не мог, они оба знали, и Белла доказала это, сделав следующий ход. Стало совершенно ясно, кто из них главный, отвечает вызовом на вызов. Он был совершенно потрясен, когда она положила руки ему на плечи и невинно поинтересовалась:

– Могу ли я оседлать вас, милорд?

Сердце Лахлана буквально перестало биться, каждая мышца задрожала в сладком предвкушении. Она же, не дожидаясь приглашения, села на него верхом, медленно впуская его в жаркое и охотно готовое принять его лоно.

О боже! Лахлан хватал ртом воздух, не сводя с нее глаз, пока дюйм за дюймом проникал в бархатные влажные глубины. Он видел, как по ее лицу разливается удовольствие, как ей это нравится, и услышал тихий стон, когда заполнил ее собой.

Лахлан обхватил руками ее бедра, осторожно направляя движение вниз. «О господи, да!» Он уже забыл, что именно хотел ей доказать. Белла стонала, выгнув спину, пока он пронзал ее так глубоко, как только было возможно. Он целовал ее шею, груди, облизывал соски, брал в алчущий рот, сосал, покусывал…

Было горячо. Невероятно горячо.

Ей этого было мало, и она начала двигаться, скакать на нем, вздымаясь над ним, вращая бедрами, и при этом не сводила с него пристального взгляда.

Она как будто держала его на ниточке, тянула ближе и ближе к себе до тех пор, пока они не стали неразрывным целым.

Во власти обжигающих, испепеляющих эмоций он застонал. Ее манера двигаться, ритм бедер, которые ходили ходуном, вверх-вниз, окутавший их аромат чувственной страсти – все это сливалось в самом соблазнительном и греховном танце.

Она ускорила ритм: забирала его и отпускала обратно, в безумном забытьи упиваясь собственным наслаждением. В жизни не видел Лахлан ничего прекраснее.

Она опиралась руками о его плечи, принимая в самую глубь своего тела. Их лица едва не соприкасались. Груди ее восхитительно подпрыгивали, терлись о его грудь, мышцы лона сомкнулась вокруг его копья, втягивая в себя медленными толчками.

Он хотел ей доказать, что это всего-навсего похоть, а вышло так, что сам испытал прекраснейший в жизни момент невероятной близости. И вот опять этот могучий порыв, когда тебя уносит, затягивает в водоворот, природу которого не понимаешь.

Он куда-то летел, падал, теряя сознание, но хотел еще и еще… Крепче обхватив за талию, он принялся осыпать Беллу жадными поцелуями, уступая в последний раз, прежде чем резко выйти.

Злясь на себя и на нее – как она посмела? – Лахлан грубо нажал тяжелыми ладонями на ее бедра и прорычал:

– Хватит!

Эта внезапная перемена, лишившая их обоих удовольствия, возмутила Беллу:

– Что-то не так?

– Встаньте на четвереньки. Я возьму вас сзади.

Лахлан отчетливо сознавал, что скатывается к опасной черте, и был противен самому себе. Наверное, именно так обращался с ней муж: грубо, бесцеремонно, как со шлюхой.

Выражение ее лица мигом его отрезвило. Он зашел слишком далеко. И знал это. Она никогда его не простит. Но разве не этого он добивался? Стыд разъедал его точно кислота. Он понимал, что не прав, но остановиться уже не мог.

«Скажи мне «нет!», дай по морде, как я того заслуживаю!»

– Так что же? – Перчатка была брошена.

Что, если она откажет? Лахлан и хотел этого, и боялся.

– Вы полагаете, что я струшу? Хотите напугать? Да вы и понятия не имеете, что мне пришлось пережить… – Белла покачала головой. – Зачем вы так, Лахлан? Почему пытаетесь выглядеть подлецом?

– А я и есть подлец. Вы что, еще не поняли?

Ее взгляд был полон сострадания, но не только: он увидел в нем что-то еще. что-то такое, отчего сжималось сердце.

– Да, это я поняла давно.

Смирение, прозвучащее в голосе, разозлило его еще больше, и он рявкнул:

– Так вы намерены продолжать или нет?

Его грубость не обескуражила, и, вздернув подбородок, она усмехнулась:

– Вы ведь только этого хотите?

Лахлан услышал в ее голосе вызов и понял, что ей-то нужно было от него гораздо больше.

– Да, именно так, – подтвердил он, скрипнув зубами.

Только вот обмануть он не сумел ни ее, ни себя.

Белла покачала головой, словно перед ней было малое дитя, которое ее разочаровало. Видит Бог, он не этого хотел.

Она поднялась с его колен и встала. Сейчас она уйдет! Лахлан задержал дыхание. Еще мгновение – и он окликнет ее, извинится, обнимет и окутает нежностью и заботой – сколько там накопилось в его душе. Она заслужила другого отношения к себе, и он хотел ей это дать, да только не знал как.

Наивный, если думал ее испугать! Белла Макдуфф настоящий боец.

Она взяла плед, расстелила возле костра и, не спуская с него глаз, медленно встала на четвереньки. Сердце замерло у него в груди, но не только потому, что ему открылось впечатляющее зрелище: его обескуражил ее взгляд, который светился таким доверием, которого он, черт возьми, не заслуживал.

Воздух в легких сгустился так, что стало трудно дышать. Эта женщина – воплощение красоты и мятежного духа – бросила ему вызов: «Попробуй обращаться со мной так, попробуй отказаться от меня!»

Белла видела его борьбу с самим собой и знала, что ему страшно. Всем своим существом он пытался отвергнуть то, что она ему предлагала, выискивал слабость, чтобы нанести удар.

Неужели Лахлан думает, что, унизив, сможет взять над ней верх, сломать ее волю? Да она прошла через такое, что ему и не снилось. Отвратительно, что он обернул против нее боль и страдания ее прошлого, но еще хуже, что пытался опошлить и лишить смысла то, что их связывало.

Напрасно! Как ни старался Лахлан выглядеть подонком, нежность его прикосновений проливалась бальзамом на раны, нанесенные его же словами. Она была дорога ему, Белла это чувствовала. Как он заглядывал ей в глаза! Как прикасался к ней! Сомнений не оставалось: их связывало нечто куда большее, чем страсть, чем вожделение. Ей только и нужно, что заставить его это понять.

– Ну, чего же вы ждете? Разве это не то, чего вы хотите?

Она хотела, чтобы он сказал «нет», чтобы понял – этого не нужно, чтобы заключил ее в объятия, и, уложив бережно на плед, целовал до тех пор, пока грубость не забудется, а потом любил со всей страстью и чувством, что – она знала – бушует в его душе, чтобы признал, что между ними существует особенная связь.

Но Лахлан стиснул зубы, набираясь решимости, подошел к ней сзади, опустился на колени, обхватил ягодицы, пристроился между ног, но почему-то не вонзился в нее.

Белла не раз вставала в эту позу и находила ее исключительно неприятной: унизительной и некрасивой, – но сейчас все было иначе: ей почему-то не было стыдно.

А он тем временем, поглаживая ее ягодицы, хриплым голосом сказал:

– Какая вы красивая!

Беллу снедало странное нетерпение. Она чувствовала его возбуждение, но он только ласкал ее. Да, ласкал! Его руки нежно гладили ее: ягодицы, живот, бедра, груди, чуть пощипывал соски. Но вот огрубевшая в боях рука скользнула между ног, и она вскрикнула.

Она чувствовала толстый горячий ствол возбужденной плоти, упирающийся в ее ягодицы, ощущала легкое щекотание волосков на могучих бедрах. Одна рука ласкала ее грудь, другая пробралась к чувствительному местечку между ног.

– Скажите, если вам не хочется, – сдавленно прошептал он ей на ухо.

Он оставлял ей выбор. Сердце Беллы подскочило. Вот чего она ждала! Лахлан хотел повелевать и унижать, доказать, что все это грязно и бессмысленно, да только не вышло! Ему не все равно!

Между ног скопилась жаркая влага. Его возбужденная плоть толкалась сзади, недвусмысленно намекая на то, что ждет впереди. В ответ Белла прижалась к его паху и прогнулась так, чтобы ему было понятно, чего она ждет.

Господи, как же жарко! Странно, почему она испытывает такие ощущения? Да, ей хочется, и куда сильнее, чем она была готова признаться.

Одной рукой он перекатывал между пальцами ее сосок, а другой умело раздвинул ягодицы. Истекая влагой, она уже была готова к вторжению.

– Скажите же наконец: вы хотите, чтобы я вошел в вас? – потребовал Лахлан.

Она уже тяжело дышала, извивалась и в нетерпении терлась о кончик твердой плоти, которая напирала сзади. Он дразнил ее этой близостью, ласкал чувствительный бугорок пальцами – жестче, быстрее, приближая ее к самому краю…

– Да, умоляю! – беспомощно воскликнула Белла, не в силах терпеть эту сладкую муку.

Пробормотав что-то сквозь зубы, он одним сильным движением вошел в нее, заполнив до отказа, и она, утратив способность мыслить, забыв самое себя в безумии наслаждения, закричала, ее тело содрогнулось, смыкаясь вокруг него, а он уже нашел нужный ритм: медленно и глубоко, очень нежно.

– Вот так, любимая, а теперь сделай это еще раз, для меня. Господи, как хорошо!

«Любимая». Сердце Беллы упивалось этим одним-единственным словом. Счастье расцвело в ней, как бутон раскрывается с первыми лучами весеннего солнца: свежий, прекрасный, возродившийся.

Потом она лежала в его объятиях как в колыбели, и это не было похоже на животное спаривание, которое только что пережила. Ей было тепло, уютно, безопасно. Она думала, что на этом все и закончится, но он вдруг резко перевернул ее на живот и вошел сзади, насадив на себя так, что, казалось, достал до сердца, просто сильной рукой держал, наполнив собой до отказа и безжалостно лаская пальцами спереди.

И это было поразительно: прекрасно и так нежно – Белла не знала, что такое возможно. Муж проделывал с ней такое, но это сопровождалось жуткой болью и унижением. Она закричала, содрогаясь, сжимая его там, внутри, пока Лахлан не взял свое, выжав ее до капли. Или так ей казалось.

Лахлану же невыносимо было слышать ее крики, знать, что это наслаждение подарил ей он, и не видеть лица! Это его убивало. Прежде, чем понял, что делает, он перевернул ее на спину, широко развел ноги и взял снова, на этот раз решительно накрыв собой.

Белла ахнула, широко раскрыв глаза, и он замер.

– Я сделал вам больно?

На губах ее играла улыбка, лицо раскраснелось, и, погладив его щеку, она покачала головой:

– Нет-нет, мне все безумно нравится: ваша манера заниматься любовью.

Она сказала «любовью»? Что-то шевельнулось в его груди. Он-то думал, что это невозможно… Удерживая ее взгляд, он начал двигаться: не спеша, уверенно набирая чувственный ритм, проникая с каждым разом глубже, стиснув зубы, чтобы не растерять невероятное наслаждение, которое копилось в нем, – тяжелый, горячий. Лахлан тянул сколько мог, но было слишком хорошо.

Ее губы раскрылись, щеки вспыхнули, веки опустились, дыхание вырывалось хриплыми резкими вздохами, пальцы судорожно впивались в его плечи… Она вскинула бедра ему навстречу, в такт его движениям, и он утонул в волнах чувственных ощущений, не в силах больше сдерживаться. Лахлан ринулся в атаку, сливаясь с ней в неистовом ритме, увлекая за собой. Белла вскрикнула, тело ее выгнулось дугой, и он дал себе волю, буквально пронзая ее. Каждый спазм, каждый толчок, каждый вскрик наслаждения вырывались из самых глубин его существа. И все это время он не отрываясь смотрел ей в глаза, и это было восхитительно.

Ему едва достало сил, чтобы перекатиться на бок прежде, чем наступил финал, и, задыхаясь, выжатый до капли, он пал рядом с ней. Никогда в жизни он так не уставал, даже на тренировке у Маклауда, когда бегом поднимался на гору Куиллин.

И хорошо, что усталость не некоторое время отключила способность думать. А когда Лахлан понял, что натворил, блаженное забытье сменилось жгучим стыдом. Как он решился на такое? Как посмел оскорбить Беллу?

Он принял вызов, рискнул и потерпел поражение: хотел доказать ей, что все это ничего не значит, но понял, что ошибся. Отрицать бесполезно: дело не в похоти, она ему нужна больше, чем кто бы то ни было. Но зачем же он ее обидел? Почему так отвратительно себя ведет?

– Мне жаль, – сказал Лахлан срывающимся голосом.

Белла перекатилась на бок и воззрилась на него с печальной улыбкой, которую он воспринял как жестокий укор его совести.

– Знаю.

Ничего она не знала и ничего не поняла, черт возьми! Смотрела на него, как на кого-то другого и, похоже, видела то, чего в нем явно не было. Она слишком многого от него ждала, а он никогда не будет таким, каким ей хочется его видеть. Неужели она не догадывалась, что он всегда будет делать ей больно?

Лахлан переживал бурю противоречивых чувств: тоска, обида, замешательство, гнев. Белла скрутила его узлом, заставила забыть о действительно важных делах.

– Это ничего не меняет, – процедил Лахлан.

Долгую минуту Белла смотрела на него, и он был вынужден терпеть эту тень печали в ее глазах.

– Значит, это было простое совокупление, да?

Она бросила ему в лицо это грубое слово как наживку: пусть попытается согласиться или опровергнуть!

Сердце колотилось как сумасшедшее; казалось, вокруг него сжимается кольцо высоких стен, он уже идет по темному туннелю. Почему бы просто не оставить его в покое? Зачем она все время что-то выясняет?

Лахлан посмотрел ей прямо в глаза и жестом ответил:

– Да, именно так.

Белла смело выдержала его взгляд.

– Вы лжец, Лахлан Макруайри! Вы можете лгать мне, но самого себя вам не обмануть.

И, не говоря больше ни слова, Белла собрала одежду, поспешно прикрыла наготу и оставила его в покое, в темноте и тишине, которую нарушал только громкий стук его сердца.

Белла надеялась, что Лахлан передумает, с того мгновения, как рано на рассвете сэр Алекс разбудил ее, чтобы преодолеть последнее короткое расстояние до побережья, до самых тревожных минут, когда ждала в темноте, пока мужчины добывали галеру под носом у спящих английских солдат. Да и потом, в долгие часы в холодном море, пока галеру качало на волнах, а трое мужчин пытались удержать судно, которым обычно управляла целая команда, Белла говорила себе, что Лахлан признает-таки правду: их связала не только плотская страсть. Белла понимала разницу между настоящим чувством и похотью, а также знала: то, что между ними было, даже сравнивать нельзя с унижением, которому она подвергалась в прошлом.

Лахлан пытался ее убедить, что ему на все плевать, но Белла знала – это всего лишь маска, за которой он скрывал свои тревоги и заботу: о ней и о тех воинах, с которыми сражался плечом к плечу и которых никогда не предаст.

Даже когда они наконец поздно вечером прибыли в замок Дунстаффнаг, где их как героев встречал Роберт с горсткой своих людей, Белла убеждала себя, что еще не поздно: Лахлан не откажется от нее, не отречется от надежды на то, что могло бы их связать, не сможет взять и уйти после испытаний, через которые им пришлось пройти вместе, после того, что произошло между ними. Они не тешили похоть, а любили друг друга по-настоящему, а значит, это не может просто так закончиться.

Она говорила себе: он испуган, сбит с толку, просто ему нужно время, – но оказалось, что времени-то у нее как раз и нет.

Их провели в маленький зал, принесли еду и питье, усадили за длинный стол, где уже сидели король и еще четверо мужчин. Самый старший из них, сэр Нейл Кэмпбелл, один из ближайших советников Брюса, был хорошо знаком Белле еще по тем месяцам после Метвена, в течение которых они скрывались в холмах графства Атолл. Тор Маклауд, грозный вождь западных горцев с острова Скай, и чертовски красивый норвежец Эрик Максорли были ей тоже знакомы по тем страшным временам. Очень заметные фигуры, не перепутаешь ни с кем, и теперь ей стало понятно почему: должно быть, и они воины тайной гвардии короля.

Зато четвертого, Артура Кэмпбелла, младшего брат сэра Нейла, она видела впервые. Он, конечно, соответствовал тому представлению, что сложилось у Беллы о тайном воинстве Брюса: высокий, мускулистый и необыкновенно привлекательный, – но полной уверенности, входит ли он в гвардию, не было. Насколько она уяснила себе, раньше сэр Артур сражался с врагом, а теперь, после женитьбы на Анне Макдугалл, дочери лорда Лорна, стал хозяином замка Дунстаффнаг.

Лахлан во время своего доклала королю ничего не упустил. Несмотря на протест Беллы, вину за то несчастье, что чуть не постигло их в Роксбурге, как и за последующее пленение в Пиблсе, он полностью возложил на себя. Король слушал его не перебивая, но Белла, сидевшая рядом с ним, могла поклясться, что восторга он не испытывал. Мужчины в замешательстве переглянулись, когда Лахлан заговорил о том, как напали на Беллу.

– Кровь Христова! О чем ты только думал? – Король был в ярости. – Так и знал, что это была безумная затея – позволить тебе ехать!

Белла опять попыталась вмешаться:

– Боюсь, сир, в случившемся следует винить меня. Я отказалась возвращаться в Шотландию, пока не увижу дочь. Мистер Макруайри запретил мне приближаться к замку, но я ослушалась.

– За выполнение поставленной задачи отвечает командир! – гневно возразил Роберт.

Белла заметила, что верзила норвежец задумчиво разглядывает Лахлана, а потом услышала:

– Должен сказать, что удивлен. Обычно ты не настолько сговорчив, кузен.

Вот это да! Оказывается, они родственники? Светловолосый, голубоглазый, невероятно обаятельный весельчак Эрик Максорли отличался от Лахлана, как свет от тьмы.

Лахлан бросил на кузена предостерегающий взгляд, но тот лишь ухмыльнулся, и Белла, догадавшись, что стала причиной его веселья, покраснела.

Король, вероятно почувствовав ее смущение, успокаивающе накрыл ее руку своей и сказал, не сводя глаз с Лахлана:

– Поговорим об этом позже. – Затем, повернувшись к Белле, добавил: – Важно, что вы целы и невредимы. Два года я молился, чтобы сегодняшний день настал. Зная, что пришлось вынести вам и остальным… – Он помолчал: волнение мешало говорить, – потом продолжил: – Ваше возвращение дает мне надежду, что вскоре я смогу обнять остальных моих родных. Эдуард будет гореть в аду за то, что сделал с вами и с Мэри! Я у вас в неоплатном долгу, Белла, и, если бы мог, устроил бы в вашу честь праздник, которого вы, несомненно, достойны.

Белла покачала головой.

– Чем меньше народу знает о моем побеге, тем лучше, по крайней мере до тех пор, пока дочь благополучно не вернется ко мне.

Король отвернулся, явно в замешательстве, потом, переглянувшись с сэром Артуром, сказал:

– Вы останетесь здесь, пока мы не решим, что делать.

– Моя супруга будет счастлива составить вам компанию, – сказал Артур, поклонившись.

Белла благодарно кивнула: в его голосе было столько искренности! Король встал, по-прежнему не отпуская ее руки, словно опасался, что она исчезнет, и тут она почувствовала на себе обжигающий взгляд Лахлана. Лицо его напряглось, сделалось хищным, и ей даже показалось, что он готов вскочить прямо на стол, броситься к Брюсу и вырвать ее из королевских рук, но ничего не произошло: он быстро овладел собой и отвернулся, – разве что сильное подрагивание щеки выдавало его состояние. Он ревновал!

– Уже поздно, – сказал король. – Должно быть, вы очень устали. Утром мы продолжим разговор.

Мужчины встали и вышли вслед за Беллой и королем. Пока сэр Артур вызывал слугу, чтобы тот проводил ее в отведенные ей покои, она грелась у огня, а мужчины по очереди подходили пожелать спокойной ночи и выразить радость гостеприимства и благодарность за то, что она совершила. Все, кроме Лахлана.

Ей следовало бы радоваться: впервые с того дня, как почти три года назад покинула замок Балвени, Белла была в безопасности, – но почему-то она чувствовала себя потерянной и несчастной. Им все время грозила опасность: их гнали через всю страну и чуть не взяли в плен, – но впервые она почувствовала, что ей ничто не угрожает, лишь тогда, когда Лахлан утащил ее в кусты и обнял. Она привязалась к нему, привыкла, что он всегда рядом, и теперь, без него, Белле казалось, что ее носит в бурном море, что положиться не на кого.

Белла обратила внимание на сэра Алекса: ведь он тоже был ее спасителем, – когда краем глаза увидела, что Лахлан беседует с королем.

– Не знаю, как вас благодарить.

Молодой рыцарь взял ее руку и галантно поклонился.

– Это был мой долг, миледи. Жаль, что этого не случилось раньше.

Белла кивнула: конечно, жаль. Она бы добавила еще несколько слов, но отвлеклась на то, что происходило в другом конце зала. Макруайри и Брюс закончили недолгий разговор, и Лахлан явно собирался уйти.

Неужели так и уйдет, не сказав ни слова? Ей не верилось. Не может быть! Господи, увидит ли она его когда-нибудь?

Ей сердце заныло. Острый приступ паники заставил похолодеть кровь. Она принялась умолять – молча, про себя: «Обернись! Посмотри на меня. Не уходи!»