Текст книги "Коварный искуситель"

Глава 9

Пробраться во вражескую крепость не самое мудрое решение для любого из сторонников Брюса, но для наемника, которого разыскивали по всей Шотландии, это граничило с безумием. Если Лахлана поймают и кто-нибудь его узнает, то не приходилось даже гадать, что именно его ждет. Нет, он не сомневался, что сможет выдержать самую жестокую пытку, но это не означало, черт возьми, что ему хочется испытать все это еще раз (хотя его затея позволяла в этом усомниться). Однако возможность представилась, и Лахлан решил ее не упускать. Шансы на успех были бы гораздо выше, если бы графиня собралась и подготовилась к тому моменту, когда грянет атака. Кроме того, велика ли вероятность, что его кто-нибудь узнает?

Он поглубже натянул на голову капюшон монашеской сутаны, следуя за стражником вверх по лестнице. Молодой английский солдат оглядывался на него не раз и не два, однако капюшон скрывал лицо Лахлана, да и низко опущенная голова не вызывала желания заводить разговоры.

Если бы Лахлан уже не обеспечил себе жаркое местечко в аду, то заслужил бы его именно сейчас, поскольку был последним человеком на земле, кому следовало облачаться в церковные одежды. Одному лишь Господу ведомо, сколько грехов он совершил, просто надев треклятую хламиду. Под ней все жутко чесалось. Какой идиот напяливает еще и власяницу под одеяние из такой грубой шерсти?

Он хотел было оставить под сутаной акетон и оружие, но Бойд и Маклауд отговорили. Вероятно, этим весельчакам просто хотелось полюбоваться на его страдания. Стоило Лахлану надеть треклятый балахон, как четверо его боевых товарищей покатились со смеху. Даже Сетон, которому за последние годы доставалась львиная доля насмешек со стороны Лахлана – юный рыцарь был легкой мишенью, – отвлекся от размышлений, чтобы вставить несколько издевательских замечаний.

Лахлан позволил им потешаться, но быстро призвал к порядку, когда они вознамерились выбрить ему голову. Он привык коротко стричь волосы, как и остальные воины Шотландской гвардии, но плешь на макушке его никак не привлекала, и было решено изобразить заодно и монаха.

Казалось, подъему по ступенькам не будет конца, но, пройдя пять этажей, они с молодым англичанином наконец добрались до верхнего этажа башни. Провожатый Лахлана кивнул в знак приветствия стражнику у двери и сообщил:

– Священник. Хочет видеть леди.

Тот сразу не понравился Лахлану: мало того что крупнее, старше и явно опытнее юнца, который провел его в башню, еще и подозрительный. У Лахлана был кинжал под треклятой сутаной, но он не хотел пускать его в ход. Трупы на лестнице не входили в его планы.

– Сэр Саймон не говорил, что сегодня ожидаются посетители, – возразил стражник. – Только служанка дамы.

Лахлан попытался изобразить позу величайшей набожности и раболепия и ссутулился, чтобы хоть как-то скрыть рост, но поскольку не имел ни того ни другого, опасался, что монах из него никакой. Вытащив из складок сутаны пергамент, Лахлан подал его стражнику и проблеял со всей возможной кротостью, которую только был способен изобразить:

– Мои предписания…

Стражник нахмурился сильнее, услышав голос, мужественность которого не скрыть притворным елеем, и внимательнее всмотрелся в темноту под капюшоном, но послание взял.

Пока стражник изучал документ, Лахлан опустил взгляд на свои сложенные на талии руки. Проклятье! В надежде, что англичане не заметят боевые шрамы и мозоли, он быстро спрятал ладони в складках сутаны, поскольку не смог бы объяснить, почему у священника такие руки.

Пробраться в ночи было бы гораздо проще, но каким образом пройти мимо стражи, не оставив за собой гору трупов? За воротами замка они перехватили молодого священника и восприняли это как вмешательство самого Провидения, но теперь Лахлану стало не по себе: у него возникло нехорошее предчувствие.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем стражник сложил бумагу и вернул святому отцу.

– Вы пришли выслушать исповедь дамы?

Лахлан кивнул, но поскольку стражник не сводил с него подозрительного взгляда, поспешил объясниться, смиренно добавив:

– Я должен удостовериться, что дама готова отбыть завтра утром телом и душой.

Стражник задержал на нем взгляд, издал странный звук вроде как хрюкнул (Лахлан принял это за знак согласия), – потом вытащил из-за пояса ключи и стал отпирать замок.

– Нед будет ждать здесь, чтобы проводить вас вниз, когда закончите. Много времени это не займет: дама под неусыпным надзором, так что какие за ней грехи? Она много месяцев не видела никого, кроме служанки и моего капитана.

Лахлан колебался – может, нужно перекреститься и сказать «благословляю тебя, сын мой»? Наверное, настоящий священник сделал бы что-нибудь в этом роде, но он опасался перестараться: маскарад и без того слишком ненадежен.

Пока стражник открывал дверь, Лахлан изучал носки своих слишком тесных грубых кожаных башмаков, которые позаимствовал вместе с сутаной и которые будет счастлив вернуть – опять же вместе с сутаной – священнику, когда тот проспится после основательной пьянки. Слава богу, стражники не видят его лицо: его радость была почти осязаема, так что не скрыть.

Вот оно! Момент, которого он так ждал, главный день двух с лишним лет убийственного промедления, пока он дожидался, когда сможет вызволить Беллу из того ада, в который сам и вверг.

Пусть невольно, но тем не менее виноват он, потому что опять допустил ту же ошибку: спасая от ловушки своих людей, привел солдат Росса к тем, кого обязан был защищать.

Лахлан был растерян, зол, пытался успокоить бурю незнакомых доселе чувств, которая бушевала в нем, остудить кипевшую кровь, забыть тот поцелуй, который лишил его остатков самообладания. Иисусе, еще миг – и он мог бы взять ее прямо там, возле двери часовни.

Она имела право его остановить, дать пощечину, и все равно мысль, что его отвергли, засела занозой в сердце. Что такого было в графине, если он дал волю самой темной стороне своего нрава? Почему так рвался ее оскорбить, когда она над ним насмехалась?

То, что произошло между ними, заняло все его мысли, вот и проглядел опасность. Из-за того, что позволил зову плоти взять над ним верх, он не выполнил свой долг, и те, кого поклялся защищать, попали в плен. Лахлан знал: Белла, как и другие, думает, что он их предал, – но хоть это и не так, виноват тем не менее он.

Дверь распахнулась.

Лахлан мысленно поклялся держать себя в руках, но ничто не могло подготовить его к тому, что он увидел через два года: это было как удар в солнечное сплетение. У него даже ноги подкосились, но он успел овладеть собой. О господи, даже от ударов мечом в грудь ноги и то держали крепче.

Белла стояла спиной к нему в дальнем углу каморки – черный силуэт на фоне окна, за которым угасал день. В памяти Лахлана это была высокая статная женщина, поэтому оказалось странно видеть, какая она на самом деле маленькая и хрупкая: худая спина, узкие, как у ребенка, плечи.

Она чуть повела головой на звук открываемой двери, но не обернулась и не заговорила. Холодная сдержанность этого жеста заставила шевельнуться в нем некое чувство, о существовании которого он не знал. Страх, понял Лахлан. Глубоко сидевший в его душе страх, что они могли сломить ее дух и яростную гордость, которые порой приводили его в бешенство, зато делали Беллу ни на кого не похожей.

– Священник, миледи, – объявил стражник и, дождавшись, пока она кивнет, вышел, притворив за собой дверь.

Лахлан остался наедине с узницей. Наконец-то после долгих месяцев она была так близко, что, казалось, протяни руку – и коснешься. Комнатушка была так мала, что можно было раскинутыми руками дотянуться до противоположных стен, но Белла тем не менее оставалась недостижимо далекой. Ее тоскливый взгляд ранил Лахлана в самое сердце.

Белла мельком взглянула в его сторону.

– Комендант прислал священника? Должно быть, сильно печется о моей душе, раз проявил такую заботу перед тем, как сослать в монастырь!

Монастырь? Вот, значит, что они задумали. Но тон ее голоса подсказал Лахлану – тут кроется что-то еще.

Зная, что стража вполне может подслушивать под дверью и не вполне уверенный, что Белла обрадуется, когда его увидит, Лахлан в два шага пересек камеру, зажал ей рот ладонью и прижал к себе так крепко, что она не могла шевельнуться, хотя и подозревал, что ей это понравится не больше, чем в тот, первый раз.

Но изумление, которое он испытал в ту минуту, когда дотронулся до Беллы, едва не заставило его разжать руки. Кровь Христова! Память его не подвела. Какого дьявола они с ней сделали? От прежней Беллы не осталось и половины. Тонкая и невесомая, того и гляди переломится пополам. Исчезли роскошные формы, которые так мучительно его соблазняли, только груди легли в руки привычной тяжестью.

И Лахлан поклялся всем, что было для него свято, что кому-то придется дорого за это заплатить.

Однако обнимать Беллу было ошибкой. В его теле сразу же проснулись воспоминания иного рода, и стало очевидно, что они продолжали в нем жить.

Поражен до мозга костей был не только Лахлан: Белла тоже застыла, оцепенев в его неожиданных объятиях, – но потом он услышал ее вздох. Она устремила взгляд под капюшон, скрывавший его лицо, и он увидел огромные синие глаза, которые казались еще больше из-за темных кругов и глубоких впадин под высокими скулами. Она сжала руку в кулачок и ударила его в грудь. Худая и хрупкая, Белла казалась призрачной тенью той женщины, которую он помнил. Она все еще была красива, но красота, некогда яркая и чувственная, теперь стала неземной и болезненно утонченной.

Прежде даже, чем Лахлан сбросил капюшон, ее тело – то, что от него осталось, – похолодело и застыло, как ледяная статуя.

Она впилась в него глазами, которые метали молнии искренней ненависти, и он понял, что время не остудило ее чувства к нему. И поделом – он, собственно, ничего иного и не ожидал, – но, видит Бог, где-то в глубине души тлела надежда, что она не поверила тем слухам, что о нем ходили.

– Стражник, – прошептал Лахлан. – Будьте осторожны: он наверняка подслушивает.

Ее глаза мятежно сверкнули, и он выругался про себя. Было ясно: как только он уберет ладонь, она завопит так, что сюда сбежится весь английский гарнизон.

Эта женщина хоть и казалась хрупкой, но оставалась бойцом, и Лахлан обрадовался этому больше, чем готов был признать. Они не сумели ее сломить. На это он и надеялся, да только не знал, чего ожидать после всего, через что ей пришлось пройти. Уж он-то лучше, чем кто-либо другой, знал, во что могут превратить тюрьма и страдание.

– Какого дьявола, Белла! Я здесь, чтобы вам помочь. Дайте мне шанс все объяснить, прежде чем вы сотворите глупость. – Он вглядывался в ее горящие глаза. – Умоляю.

Она явно не доверяла ему, ожидая подвоха, и он не мог винить ее за это. Он и сам был удивлен. «Умоляю»? Слово так легко слетело с его языка, но сколько раз в своей жизни он его произносил? Хватило бы пальцев одной руки, чтобы сосчитать. Люди Лорна пытали его почти неделю, прежде чем сумели выдавить это слово.

Сначала Лахлан сомневался, что она послушается; но в тот момент, когда прикидывал, что теперь делать, Белла кивнула, и он осторожно ее отпустил.

Как ни странно, она не шарахнулась от него, даже не отступилась, просто так пристально стала его разглядывать, что ему пришлось отступить на шаг. Он не хотел давать ей повод передумать.

Белла вздернула подбородок и на мгновение опять стала той женщиной, которую он знал и помнил, а не этим хрупким созданием, что стояло сейчас перед ним.

– Священник? – усмехнулась она презрительно. – Удивлена, что вас не принесло сюда в вихре адского пламени. Неужели моего наказания было мало? Вы явились, чтобы меня прикончить?

Лахлан знал, что заслужил презрение, поэтому терпеливо сносил ее гнев. Пусть она и кажется хрупкой фарфоровой статуэткой, но главное осталось неизменным: она такая же упрямая и гордая, какой он ее помнил, и по-прежнему умеет задеть за живое.

– Меня послал король, – сказал он коротко.

Из ее горла вырвался хриплый стон.

– Какой именно? Кто нанял вас в этом месяце?

Лахлан стиснул зубы, напомнив себе, что следует проявить терпение, потом с гордостью произнес:

– Я по-прежнему верен Брюсу, как был верен все годы.

Ее глубокие синие глаза полыхнули гневом.

– Вы полагаете, что я поверю, будто сражаясь за Брюса, вы выдали нас Россу?

Он был рад видеть, что ее бледные щеки окрасил румянец, пусть и гнева, но от волнения она почти кричала. Лахлан поднес к губам палец, кивнув на дверь, и, прежде чем она успела возразить, шепотом признался:

– Черт, я знаю, как это выглядит со стороны, но я не говорил Россу, где вас искать. Я был зол, когда оставил вас возле часовни, забыл об осторожности, и человек Росса засек меня в порту, где я пытался найти лодку. Они шли за мной до окраины церковных земель и не дали возможности вас предупредить. Пусть я виноват, но я никого не предавал.

Суровый взгляд синих глаз пронзал его насквозь, и она явно не поверила ни единому его слову.

– Какое совпадение! Значит, они случайно вас заметили, случайно узнали и догадались, что вы приведете их прямо к нам?

– Не было никакого совпадения. Они нас ожидали. Нас предали, но предатель не я.

Ее глаза вспыхнули, и Лахлан понял, что сумел ее удивить.

– Тогда кто же? Насколько я помню, только вас не заковали в кандалы.

Он пропустил ее насмешку мимо ушей, потому что тоже был в кандалах; просто с того места, где стояла, она не могла этого видеть.

– Помните кузнеца с сыновьями, которые таскали мешки с зерном в большой зал в Килдрамми вечером накануне нашего отъезда? Он подслушал, куда мы направляемся, и продал нас англичанам. Это кузнец через несколько дней подпалил запасы зерна, в результате чего Найджел был вынужден капитулировать.

Ее лицо исказила гримаса боли, и Лахлан понял, что до нее дошли слухи, какая участь постигла защитников Килдрамми. После того как замок пал, почти весь гарнизон был предан мечу. Найджела Брюса поместили в этот же самый замок в Берувике, где сначала повесили, а потом отрубили голову. Ему оставалось лишь надеяться, что Белле не пришлось присутствовать при казни.

Однако предатель Осборн получил по заслугам. Обещанное ему золото сначала расплавили, а потом залили ему в глотку. И сделали это те самые английские солдаты, которым он выдал своих соотечественников.

– Милая история, но я видела вас с Россом. Он сказал, что вы ему задолжали и что мы были платой. – Голос Беллы дрогнул. – Как вы могли, Лахлан? Знаю, что вам было плевать на меня, но остальные? Дети? – Ее голос осекся, болезненно кольнув Лахлана в самом потайном уголке его души. – Вы знаете, что они сделали с Мэри?

Слова Беллы били по живому. С него словно сдирали кожу, слой за слоем. Каждый день в течение этих двух лет он только об этом и думал. Белла не могла проклинать его сильнее, чем проклинал себя он сам. Не снимая себя ответственности за то, что произошло, он тем не менее ее не предавал.

– Это я был платой, Белла, не вы. Росс хотел меня убить, да так бы и сделал, если бы мне не удалось бежать. Гордон рассказал, что говорил вам Росс и что вы подумали, но я был в цепях! Он хотел вам все объяснить, но вас уже увели.

Белла тихо вскрикнула:

– Так Уильям жив?

– Да, и Маккей тоже. Их бросили в темницу, но нам удалось их освободить.

– Нам? – уточнила Белла.

Лахлан беспечно пожал плечами, проклиная себя за то, что проговорился.

– Солдатам Брюса.

Он не стал вдаваться в подробности. Белла ничего не знала о Шотландской гвардии, пусть так оно и остается. Даже если бы он захотел раскрыть тайну – а он не хотел, – жизнь Беллы и без того была в опасности. А знания порой приводят в камеру пыток: уж кто-кто, а он это знал точно.

На миг слабая улыбка смягчила суровое выражение ее лица.

– Я рада. Маргарет не смогла ничего разузнать, и я думала…

Не договорив, она повернулась к окошку и стала смотреть на догорающий закат.

Она думала, что Гордон и Маккей разделили печальную участь графа Атолла и Найджела Брюса. Слава богу, это не так.

Белла глубоко вздохнула, словно пытаясь взять себя в руки, и когда она обернулась к Лахлану, лицо ее было бесстрастным.

– Что ж, хорошо. Вы принесли извинения, так что можете идти.

Шорох за дверью насторожил: не иначе, стражник решил выяснить, чего он так долго возится.

– К черту, Белла! У нас очень мало времени. Клянусь, что все вам объясню, когда вытащу вас отсюда!

Она вздрогнула как ошпаренная.

– Я никуда с вами не пойду!

Она все еще ему не верит? Лахлан сдернул с пальца кольцо и подал ей. Он надеялся, что сам сможет ее убедить, но пришлось прибегнуть к иным мерам.

– Доказательство, что меня послал король. Он сказал, вы узнаете это кольцо.

Но Белла, едва на него взглянув, заметила:

– Мне все равно, сколько Роберт заплатил вам, чтобы меня спасти, и говорите ли вы правду. Я не хочу, чтобы меня спасали. Ни вы, ни кто-нибудь другой.

Лахлан не верил своим ушам. Два года адских попыток проникнуть к ней, а она не желает отсюда уходить? Это дурная шутка, быть может?

Он с угрожающим видом шагнул к ней.

Она стояла, не дрогнув, глядя на него огромными синими глазами, в которых он читал вызов. Кровь стучала у него в висках. Вспыхнула злость, которую он так старательно скрывал. Руки зудели от нестерпимого желания схватить эту женщину за плечи и как следует встряхнуть, чтобы привести в чувство.

Лахлан так бы и поступил, если бы не опасался, что все закончится поцелуем. Он не верил самому себе, боялся прикоснуться к ней, тем более в таком состоянии. Он был слишком расстроен, слишком взволнован, слишком потрясен встречей, пытался проявить терпение и деликатность, но он же не святой – дьявол его побери! – хоть и вырядился священником.

Чувствуя себя куклой на веревочках, он наклонился над Беллой, и, надо признать, ему понравилось, как она замерла и сделала большие глаза. Пусть она его ненавидит, но это лучше, чем равнодушие. Лахлан протянул к ней руку, но тут за его спиной внезапно отворилась дверь.

Белла была рада, что их прервали. Ей всегда было нелегко оставаться наедине с Лахланом Макруайри, но то, что он сказал, оставило в ней ощущение, будто она делает первые шаги по суше после многолетнего плавания по морям.

Она думала, что никогда больше его не увидит, что он остался в прошлой жизни. Собственно, она почти и не думала о нем. Белла прикусила губу. Ну, или думала гораздо меньше, чем раньше. Боль притупилась, и он стал одним из горьких разочарований ее прошлого, которое она старалась не вспоминать.

И все же мысль: что стала бы она делать, если бы увидела его снова, – приходила в голову. Воткнула бы нож ему в спину, как он поступил с ней? Прокляла бы, отправила к дьяволу, порождением которого он, несомненно, и являлся? Ударила бы его? Заплакала? Пала бы на колени, умоляя сказать – за что?

Она не ожидала, что будет так тяжело, что боль кинжалом пронзит грудь при первом же взгляде на Лахлана. Не ожидала и этой бури чувств, которая взвилась в ее душе, отчего ей стало дурно.

Потом, на один предательский миг, Белла ощутила нечто совсем иное. Взглянув в его лицо, которое с годами стало жестче, но преступным образом еще красивее, она вдруг поняла, что снова его хочет, да так сильно, что у нее перехватило дыхание.

Он коротко обрезал волосы, поняла она, с мучительным узнаванием всматриваясь в его черты. Белла видела мужественный подбородок, опасный блеск зеленых глаз, чувственный рот – и вспоминала, как он ее целовал, как умел заставить ее потерять разум от наслаждения и отчаянно желать продолжения.

Она опять его ненавидела – зачем напомнил? Зачем смутил? Она так хотела ему верить! В моменты слабости она пыталась понять, где ошиблась. Может, он действительно не предатель? Кольцо Роберта казалось убедительным доказательством того, что он не врет.

Зачем он явился сейчас? Два года Белла молилась, чтобы кто-нибудь вызволил ее из этой ужасной тюрьмы, но теперь, даже поверив его словам, даже решившись на новый риск и опять вручив ему свою жизнь, она не могла отсюда уйти. И не уйдет, пока беда будет угрожать ее дочери.

Беллу охватил стыд, из глаз хлынули слезы. Будь она проклята, если позволит ему увидеть, как она плачет; догадаться о тех муках, что претерпевает в душе, всем сердцем желая сбежать. Она не допустит, чтобы он увидел, как близка она к тому, чтобы сдаться.

Пытаясь отыскать и не находя в себе сил, Белла испытала облегчение, когда открылась дверь и в каморку вошла Маргарет. Белла получила передышку, которой и воспользовалась, чтобы обрести равновесие и восстановить дыхание, привести в порядок чувства, готовые перелиться через край. Ведь на какой-то миг она поверила, будто он действительно хочет ее поцеловать! Но она никогда не могла его понять, а уж после двух лет разлуки Лахлан и вовсе стал для нее совершенным незнакомцем.

И все же она его знала.

В каморку вошла Маргарет, а следом за ней – стражник.

– Вы закончили?

Лахлан не дал Белле ответить:

– Почти. Еще несколько минут.

Она едва не расхохоталась. Что за напыщенный тон! Он полагает, что так разговаривают священники? Да в Лахлане нет ни одной благочестивой косточки. Даже в этом капюшоне, нахлобученном на голову, ссутулившийся в попытке казаться ниже ростом, Лахлан Макруайри все равно оставался закаленным в боях жестоким воином, мужчиной, способным внушить страх. Но ее почему-то это как раз и привлекало.

Маргарет нерешительно остановилась.

– Простите. Я не хотела мешать. Если надо подождать…

– Нет-нет, – быстро ответила Белла, не дав Лахлану возможности вставить хоть слово. Не хотела она оставаться с ним наедине! – Как сказал наш добрый отче, мы почти закончили.

Маргарет смущенно смотрела то на Беллу, то на мнимого священника, озадаченно нахмурив лоб.

– Хорошо.

Белла боялась, как бы стражник не заметил ее волнения. Он строго взглянул на нее, а она, старательно изображая смирение, смело смотрела ему в глаза до тех пор, пока не закрыл за собой дверь.

Лахлан сердито сбросил с головы капюшон.

– По-вашему, какого черта…

Маргарет вскрикнула, и ему пришлось замолчать. Выругавшись про себя, Лахлан послал Белле убийственный взгляд, словно это была ее вина в том, что он забылся, после чего повернулся к ее кузине и шепотом сказал, приветствуя девушку кратким кивком:

– Леди Маргарет, не хотел вас напугать. Я пришел, чтобы вывести отсюда леди Изабеллу, вот только она, кажется, отказывается принять помощь.

Маргарет удивилась:

– Но почему? Если есть шанс вырваться на свободу, его надо использовать.

Белла покачала головой.

– Я не могу.

Маргарет беспомощно взглянула на Лахлана. Белла многим была обязана своей кузине. Два года та была рядом: ежедневно обслуживала ее в этом жутком замке, развлекала и приносила из внешнего мира новости, какие только могла добыть, – но то, что она с такой охотой заключила союз с Лахланом, показалось ей предательством, и неважно, виноват он или нет.

– Но каким образом вы намерены выкрасть ее из башни? – спросила Маргарет.

– Не из башни, а завтра, по дороге. Вы же поедете вместе с графиней?

Маргарет кивнула, и Белла не стала уточнять, что у нее теперь нет титула.

– Вот и хорошо. Мы нападем на карету в лесу за городом. Будьте готовы и не выходите, пока мы не закончим. Не хочу, чтобы кто-нибудь из вас пострадал.

Белла приказала себе не слушать: будет лишь хуже, – но сердце уже ускорило свой ритм.

– А если не выйдет? – встревожилась Маргарет. – Комендант распорядился обеспечить нас сильной охраной.

– Вам нечего бояться, миледи. Мои люди справятся. Мы разобьем целую армию, если понадобится.

– Я отказываюсь, – решительно заявила Белла.

– Но почему? – не могла взять в толк Маргарет. – Вы хотите принять постриг?

– Постриг? – спросил в недоумении Лахлан.

Маргарет кивнула.

– Да, они хотят заточить ее в монастырь.

Лахлан выругался, а Белла лишь кивнула, не решаясь заговорить из опасения разрыдаться.

– Тогда почему? – уже в который раз спросила Маргарет.

Лахлан скрипнул зубами.

– Ваша кузина мне не доверяет. – Достав из кожаной поясной сумы кольцо Роберта, он добавил: – Я принес доказательство, что меня послал король, но оно ее не убедило.

Причина была не в этом, но Лахлан прав: она ему не доверяет.

Маргарет покрутила кольцо в пальцах, потом повернулась к Белле:

– Это королевское кольцо, сестрица. Ты, конечно же, его помнишь? Зачем еще Лахлан мог прийти сюда? Разумеется, мы должны попытаться, второго шанса может не быть.

Как ни крепилась Белла, подбородок ее предательски задрожал. Господи, неужели Маргарет не понимает, что эти доводы ей и без того известны? Она больше не могла сопротивляться: глаза заволокло пеленой слез. С одним Лахланом худо-бедно она могла справиться, но с ними двумя? Ноги ее внезапно ослабели, так что пришлось чуть ли не упасть на стул, и она хрипло простонала:

– Я не могу…

Поняв, что она в отчаянии, Маргарет бросилась к ней, пала на колени, взяла за руку.

– В чем все-таки дело?

– Джоан, – всхлипнув, сказала Белла, уже не сдерживая слез. – Тогда пострадает Джоан.

И Белла поведала о разговоре с Саймоном: как ей бросили приманку в виде дозволения общаться с дочерью, если она примет постриг. Лахлана она старалась игнорировать, но чувствовала, что он не сводит с нее глаз, а потом услышала, как он зло пробормотал:

– Мерзавцы…

Она взглянула на него и удивилась сочувствию в его глазах.

Маргарет сжала ее руку и участливо спросила:

– Почему ты мне не сказала?

Белла пожала плечами.

– Ты ничем не могла помочь, так зачем тебя зря расстраивать?

– Мы найдем способ защитить вашу дочь, – пообещал Лахлан. – Она не пострадает.

Ледяной страх схватил ее за горло.

– Я не стану рисковать! Что, если вы не успеете? Смотрите, что они сделали со мной. Что сделали с Мэри. Неужели вы думаете, что они остановятся перед очередным злодеянием? – Белла решительно покачала головой. – Нет, даже не уговаривайте. Моя дочь и так достаточно настрадалась. Я не вынесу, если ее накажут из-за меня. Это же монастырь, а не тюрьма. Возможно, там я обрету наконец мир и покой.

Они оба смотрели на нее в немом изумлении, и Белла опустила глаза, не смея взглянуть им в лицо.

– К черту, мадам! Вы, должно быть, помутились рассудком. Клянусь, что о девочке позаботятся. Я не допущу, чтобы с ней что-нибудь случилось.

Она сверкнула глазами.

– Кажется, припоминаю: что-то подобное вы уже мне говорили.

Он вздрогнул. Белла не думала, что Лахлан способен терзаться угрызениями совести, но время явно кое-чему его научило. Он так сжал губы, что они побелели. Сжатые кулаки, заходившие желваки на лице – он явно пытался сдержаться, чтобы не нагрубить, не наорать на нее, но взял себя в руки. Неужели головорез выучился галантности? Похоже, он изменился больше, чем она думала поначалу.

Маргарет, которая во время их разговора мерила шагами каморку, вдруг остановилась.

– Кажется, я знаю, что делать.

Белла запретила себе надеяться. В том, что касалось ее положения, она не видела выхода.

– Вместо тебя в монастырь отправлюсь я.

Белла бросила взгляд на кузину.

– Нет! Решительно нет! Я не позволю тебе принести себя в жертву ради меня!

Маргарет улыбнулась.

– Какая же это жертва. Я всегда этого хотела, к тому же в любом случае собиралась принять обет вместе с тобой. И теперь просто займу твое место.

– Навсегда? – спросила Белла. – Ибо пути назад не будет.

Маргарет кивнула.

– Да, это как раз то, чего я всегда хотела.

Белла попыталась унять бешеный стук сердца.

– Мы не можем так рисковать – вдруг нас разоблачат?

– Все получится, – возразила Маргарет. – Мы с тобой приблизительно одного роста и сложения. А если прикрыть лицо, различие будет, надеюсь, не слишком заметно.

Лахлан переводил взгляд с одной женщины на другую, словно видел их впервые. Почему тот факт, что он никогда не замечал выраженного сходства между ними, заставил сжаться сердце Беллы? Если она и раньше не могла сравниться с кузиной – с ее бесплотной, неземной красотой, – то что говорить сейчас?

От Беллы не укрылось, с каким ужасом Лахлан смотрел на нее, увидев впервые после разлуки. И если она гадала, сильно ли подурнела за время заточения, то теперь получила ответ. Ну и пусть, сказала она себе. Она никогда не гордилась красотой, напротив: красота для нее была скорее проклятием, – но грусть в сердце подсказала Белле, что она отнюдь не была лишена тщеславия.

– Нет, вы очень даже похожи. Волосы у графини, правда, чуть светлее, и глаза синие, тогда как у вас зеленые, но вряд ли кому-то об этом известно. А если на вас еще будет вуаль…

Маргарет захлопала в ладоши.

– Вот видите, все может получиться!

Белла сердито взглянула на Лахлана: зачем дает надежду Маргарет? Зачем дает надежду им обеим? Положение и без того тяжелое, а они делают его еще и опасным.

Но… неужели возможно?

– Нам придется немного поменять наши планы, – после некоторого раздумья сказал Лахлан. – Мы устроим несчастный случай на дороге, вместо того чтобы нападать в лоб. Это отвлечет охрану, и в суматохе вы поменяетесь местами. Вам, Маргарет, нужно найти предлог, чтобы не сопровождать кузину, но это можно устроить.

Белла чувствовала, как в ней просыпается надежда. Господи! Неужели у них может получиться? Впрочем, почему бы и нет? В монастыре ее никто не знает. Если они с Маргарет сумеют обмануть солдат коменданта…

Сердце было готово выскочить из груди. Даже если правда, в конце концов, и откроется, ей хватит времени, чтобы забрать дочь и увезти в безопасное место.

Ведь Джоан сейчас так близко…

Не выдавая своего волнения, она хотела было спросить у Маргарет еще раз, но ее опередил Лахлан:

– Вы уверены, что хотите в монастырь?

Девушка мягко улыбнулась, стиснув ладони Беллы в своих руках.

– За всю жизнь не была так ни в чем уверена, как сейчас. Уйти в монастырь – моя мечта, это мое призвание, дорогая кузина, а ты теперь сможешь найти свое.

От Беллы не укрылось, что Маргарет украдкой взглянула на Лахлана, но у нее и в мыслях не было ревновать… Она может еще раз вручить свою судьбу в руки наемника ради того, чтобы стать свободной, но сердце – нет, никогда. Разочарований ей хватит на всю оставшуюся жизнь.

Лахлан, понимая, что битва выиграна, не дал ей шанса пойти на попятную. Натянув на голову капюшон, он направился к двери и, громко постучав, тихо напомнил:

– Будьте готовы.

Дверь открыли, и Лахлан исчез.

Белла с отчаянно бьющимся сердцем посмотрела в окошко но прошла целая вечность, прежде чем увидела, как облаченная в сутану фигура выходит из башни и пересекает двор. И лишь когда Лахлан благополучно миновал ворота, она смогла с облегчением перевести дух. Конечно, волновалась она из-за предстоящего побега, а вовсе не из-за него: Лахлан Макруайри всегда умудрялся выйти сухим из воды, – хотя те, кто был рядом, шли ко дну.