Текст книги "Азиатская Европа (сборник)"

Лжедмитрий сам вручал архиерею Игнатию 24 июня 1605 года патриарший посох: царь-самозванец распоряжался в Русской церкви, как у себя дома, кого хотел – возвышал, кого хотел – изгонял. Неделей позже возвел некоего Филарета (боярина Федора Захарьина-Юрьева) в сан митрополита. Казалось бы, зачем?

А событие то примечательно. Примечательно не тем, что, как пишет христианская энциклопедия, «…с появлением в 1605 году известий о движениях Лжедмитрия в настроениях Филарета была замечена резкая перемена: он повеселел и громко стал высказывать надежду на скорый переворот в своей судьбе». И не тем, что «Филарет редко наезжал в свою митрополию, проживая большей частью в Москве», у Лжедмитрия. А тем, что его сын потом стал царем Михаилом Романовым, основателем новой династии.

Иезуиту-патриарху требовался помощник, знающий глубинку Руси. И Филарет очень подходил на эту должность, хотя и не имел отношения к настоящему духовенству. Зато проявил себя незаурядным политиком, знал, как и что разделять, чтобы властвовать. Иначе говоря, как сеять Смуту… Лучшей кандидатуры не нашлось.

За тот короткий исторический миг, что отпустила судьба, Игнатий разослал массу грамот в епархии и митрополии, призывая паству молиться, чтобы Господь покарал басурман, которые наседали на Москву. Акцент делался на басурманах, в них видели опасность патриарх и стоящие за ним. Это показательно. В тонких интонациях его грамот звучал призыв к неповиновению, к бунту.

Патриарху важно было взбудоражить народ. Нарисовать образ врага… Привычно работала машина папской интервенции, русские, конечно, не знали о ней. Но понимали, по натуре Игнатий был «мужем глупым и пьяницей, и срамословцем, и кощунником», так отзывались современники о своем духовном отце. Таким он и был.

Руками патриарха-грека двигали серьезные политики. Они стояли в тени Смуты. Русские басурманы пугали в первую очередь их… То были конкуренты на власть.

«Басурманство», вернее, религиозное течение, что обретало силу в Поволжье и на Дону, называть исламом, конечно, нельзя, то явно не ислам. Все напоминало ситуацию, сложившуюся когда-то на Ближнем Востоке, где тоже был протест против «греческой веры», он рос в душах единобожников, не желавших греческого крещения. Именно протест! В той связи памятно событие, имевшее место в 637 году, когда халиф Омар после победы над иранцами попросил своих лучших воинов произнести хотя бы одно изречение пророка Мухаммеда. Никто не сумел. Лишь один сказал: «Басмала».

Это все, что знали в VII веке об исламе его распространители…

Нечто похожее складывалось в Поволжье. Там тоже никто среди духовенства не знал толком о христианстве. Чем оно было лучше старой веры? Недовольство новыми порядками двигало людьми. Недовольством жили земли, входившие прежде в Золотую Орду и привыкшие к «старому укладу». Славянство было противно их духу. Там, к востоку и к югу от Москвы, лежали духовные кущи Русского царства, земли, пока не тронутые Западом. Чистая глубинка, где по-прежнему признавали только Тенгри. Своего Ходая.

В этой тюркской Московии народ сердцем чувствовал, что-то неладное творится в его «церковном королевстве». А что? Понять не мог. Старую веру запрещали, новая себя не проявляла и была слишком слаба. Как жить?..

Тот протест, зревший в Поволжье, действительно с исламом связи не имел. Не было же носителей исламской культуры! Пройдут десятилетия, прежде чем вырастут они. На арабском Востоке, возможно, даже не слышали о Казани или Уфе. Зрел бунт, имевший символы ислама – Единобожие, это да, потому что люди знали: лишь в исламе осталась чистая вера в Бога Небесного. Христианство ее потеряло.

Тюрки становились «басурманами». Становились по наитию души.

Привычные к духовной чистоте, они не могли без Бога. Все-таки ханифы! Москва им подменила веру, их обманывала. А как выразить протест тем, кто не желал быть славянами? Батраками? Только бунтом, страшным и беспощадным.

Свержение патриарха Иова многим казалось абсурдом, отходом от веры в Бога, чем-то бесчеловечным и греховным. Если единоверцы так обошлись с пастырем, святым человеком, то нужны ли такие единоверцы?.. Простой человек всегда искал простоту в объяснениях. К бунту его подводило само духовенство. Своими поступками. И подстрекательскими грамотами, которыми разделяли Русь, рвали ее на куски.

Тем более что в русском духовенстве было много греков, о чем не стоит забывать.

В 1606 году поднялось восстание под предводительством Болотникова, оно никак не связано с исламом. Впрочем, не связано и с Русью. Бунт вспыхнул на Дону, который не входил в состав «смутной» Руси. Казаки поднялись против «греческой веры», против славянства (кацапства), которое им навязывала Москва. Но пошли они за Лжедмитрием, приняв его за Рюриковича, то есть за законного царя, что лишь подчеркивало абсурдность ситуации, которая складывалась тогда… Народ Дона полностью потерял себя, был деморализован. К идеологической атаке католиков он был просто не готов.

То же слепое недовольство высказывало Поволжье, идейно сомкнутое с казаками Ивана Болотникова, что уже переводило бунт в категорию крестьянской, религиозной войны. Особую активность восстание проявляло там, где об исламе знали со времен правления крымского хана. Это доказывает, Смута выражала конфликт веры, который возник на Московской Руси, и эхом отозвался во всей епархии… Для тюрков он был продолжением ордынской трагедии. Ее вторым актом.

Термин «крестьянская война» не столь очевиден, как кажется на первый взгляд. Не с земледельцами связан он, с христианами. Это – религиозная, по сути, война, в чем убеждает, например, крестьянская война начала XVII века в России. Или крестьянская война 1524–1526 годов и Тридцатилетняя война в Германии (1618–1648). Не из-за земли велись они, из-за веры. В Германии врагами протестантов были католики и их ставленники. В России врагами были те же католики. В эпоху гонений протестантами владела мысль о союзе именно с Русской церковью, не случайно в 1562 году они специально издали катехизис Лютера на понятном для русских языке. Гуситы, лютеране и кальвинисты первыми устремились на восток Европы, но они были плохими политиками и неумелыми дипломатами. Папский нунций оказался искуснее, он перехитрил их…

Конечно, это наблюдение во многом не бесспорно, но повод провести аналогию между понятиями «христианин» и «крестьянин» есть, по крайней мере, эти слова российский лексикон обрел одновременно, в конце XVI века. Равно как «басурман» и «бесермен», которые поначалу не были тождественно равны слову «мусульманин», на что в свое время обратил внимание Н. М. Карамзин.

Старый, алтайский духовный институт разрушили, новый не создали. Народ, томясь на перепутье, стал искать надежду на спасение и будущее. Бунт сплачивал его… Случайно то или нет, но таких сплоченных идеей людей вели с собой в 1611 году Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, освободители Москвы. То были настоящие басурмане, противники греков, бороться с которыми призывал русский патриарх-иезуит.

А еще их называли «татарами», они воевали против христианства, которое своих сторонников звало «славянами»… Так началось новое разделение тюркского народа. На славян и татар. В документах той эпохи фигурируют «волжские, донские, рязанские» и другие татары. Они шли не под зеленым флагом, а с образом Бога Небесного. Шли против кацапов, то есть славян.

Вот кто освободил Москву от католиков, тюрки, которым была не безразлична судьба Вечного Синего Неба… Они помнили, Москва – это новая столица Орды. Те люди жили по старым заветам, для них окружающий мир не изменился, просто поменялись названия и ориентиры, «древняя Орда есть мать наша, все мы от нее родились», говорили они, смотря на неблаговидные дела московитов.

Донской казак Болотников (точнее, Балча), возглавивший движение Юга, ислам узнал в турецком плену, но веры отцов он не менял… А кто на самом деле были те, в честь которых поставили памятник на Красной площади в Москве – Минин и Пожарский? Уверенно вряд ли кто ответит. Что русскими, понятно, они жили на Руси. Но воевали-то против христиан. Значит, татарами?.. Или басурманами?.. Их предков звали кипчаками, а их родной Нижний Новгород – Ибрагим-юртом или Булгаром. (Там издревле собирались ярмарки, куда со всей Оки съезжались купцы, они говорили: «едем торговаться на Булгар».)

К слову, русского героя Кузьму Минина перезахоронили по тюркской традиции – в курганном склепе. Но самое странное, конечно, не это. Российские историки вспомнили о Минине и Пожарском только в XIX веке! Видимо, тогда появились их русские фамилии и христианские имена. Или нет?.. Болотников же при жизни был Балча, что по-тюркски, как известно, «болото». А новгородцы? Здесь не все понятно.

У Карамзина, по инициативе которого им поставили памятник, о Минине вообще ничего не сказано. Из короткого жизнеописания князя Пожарского можно понять, что корни его тюркские, близкие к Рюриковичам, как и у его родственников Рамадановских. О том же говорит герб рода – ятаганы и стрела, бесспорно, восточные символы. Предположительно фамилия князя была Божир, а род занятий предков – металлургия, кузнечное дело, что вытекает из гербовой символики.

А происхождение Минина прочитывается в его имени. «Козма» по-тюркски «лепешка», «блинчик», а «мин» – «мука». Видимо, он был из торговцев мукой. Или пекарей… В пользу их нехристианского прошлого говорит и то, что этих героев Смуты не канонизировала Русская церковь, хотя и объявляла святыми героев рангом пониже.

К сожалению, эти и другие вопросы, связанные с историей ислама в Поволжье, никто не исследовал. Изучать «басурман» в России запрещалось. По мнению российских академических генералов, тут исследовать нечего, Москва утвердила раз и навсегда, ислам в России появился в Х веке от заезжего араба. И точка.

Не исключено неожиданное… Есть народ, он до сих пор проживает близ реки Вятка и называет себя басурманами, возможно, это «осколок» прошлого, потомки защитников Москвы из ополчения Минина и Пожарского. Тюрки, но тюрки особенные, не принявшие ни ислам, ни христианство. Что за люди? Из историко-этнографического справочника узнать о том невозможно.

…Естественно, после свержения царя-самозванца выгнали и иезуита с патриаршей кафедры Русской церкви. Он, жестоко побитый, остаток дней провел в Польше, где открыто и объявил свое католичество, которому служил всю жизнь. На место патриарха Руси сел казанский митрополит Гермоген, тюрк по крови и по духу, он пользовался огромным авторитетом не за то, что был активным противником смещенного иезуита, а за то, что считался едва ли не единственным духовным лицом, верно чувствующим силу религии.

Настроения, царящие в Казанской епархии, исходили как раз от него.

С высоты положения он видел в исламе то, что теряло русское христианство – Единобожие и свободу духа. Иначе говоря, основу тюркской духовной культуры, возврат к которой успокоит народ, вернет мир. Поведение патриарха не исключало эту мысль, внушавшую уважение к нему, главе Церкви – человеку, видевшему чуть дальше, чем все.

Патриарх Гермоген и был таким, не вписывающимся во враждующее московское общество. От природы подчеркнуто грубый, но строгий к себе, он явно или неявно демонстрировал приверженность к старым традициям. В 1609 году приказал перенести останки убиенного царевича Дмитрия из Углича в Москву и тем отдал дань памяти династии Рюриковичей, потом вызвал из монастыря ослепленного патриарха Иова и заставил толпу славян, собравшуюся на площади, на коленях каяться в изменах, клятвопреступлениях, убийствах.

И они, плача, каялись, зная, что торжествует справедливость. Патриарх не изменял своей приверженности к прошлому никогда, отсюда его огромнейший авторитет в стране.

Что, то была акция очищения? Возможно. Или – желание вернуться к старой вере? Тоже может быть. Иначе кому, как не Богу, изменила Русь? За прегрешения шла ей кара, считал патриарх… Наверное, был прав, этот консерватор из Казани, который возглавил Русскую христианскую церковь: смена политической культуры – очень тонкий процесс. Гермоген стоял за правду даже тогда, когда толпа, недовольная правлением Василия Шуйского, вытащила его на лобное место и, тряся за бороду, потребовала согласия сменить законного царя Василия IV на самозванца Лжедмитрия II. Патриарх остался тверд, хотя сам ненавидел Шуйского. Ему грозили смертью, но он указывал на небо, говоря: «Боюсь Единого, там живущего». Помнил тюркский обычай – лишь Бог меняет правителя – и отстоял царя, приняв на себя всю ненависть и кулаки обезумевшей толпы.

Остался тверд Гермоген и с Болотниковым, когда тот подошел к Москве, желая захватить столицу. И захватил бы. Лишь законным путем меняют власть, сказал мудрый патриарх. И восставшие смолкли, их пыл утих… Обостренное чувство справедливости отличало его во всем. Но вместе с тем то был застенчивый человек. Он, защитивший Москву и царя, не смог защитить себя от нападок «польской партии бояр», хозяйничавшей в столице. И поплатился.

Тогда на Руси тюрки боролись со славянами, как старое с новым, алтайское с греческим, но мало кто понимал, что творилось кругом. Боролись все против всех. Однако в той борьбе, как и в игре мечеными картами, победы давались не им, а тому, кто был хозяином игры, кто изматывал силы играющих, кто разжигал азарт. Далеко располагался он, на Западе. В Риме.

А на Руси «западников» возглавил Салтыков, человек незнатных тюркских кровей, – «салтык» означает «нетвердо стоящий на ногах, похрамывающий». С ним шла вторая волна «смуты»: аристократы второй руки, вдруг обнаружив в себе христианские души, потянулись к борьбе за власть… Эта стая была многочисленнее и опаснее.

Она тоже напирала на реформы, якобы необходимые стране, но шла дальше, центральная власть занимала ее. И ей «нашли» подходящего лидера – Лжедмитрия II, который известен как «тушинский вор». С 1608 года он осел под Москвой в Тушине, откуда с помощью польской армии пытался овладеть городом. То был новый ставленник Рима, тоже человек неизвестного происхождения. Однако и его славяне с удовольствием приняли за царя.

Не представляя собой ничего, и этот проходимец оставил след в русской истории. Выдающийся, надо заметить, след. В 1609 году он встретился с Филаретом, выдвиженцем Лжедмитрия I, и назначил его патриархом Русской церкви вместо Гермогена. На «всея Руси» стало два христианских патриарха, один для законной власти, второй – для самозваной. Кто из них был важнее, сказать трудно.

Филарету достались епархии, признавшие «тушинского вора», там он служил, там кормился. Мало того, от имени русского народа этот «самозванцев патриарх» начал переговоры с польским королем Сигизмундом о его сыне Владиславе, которому пророчил русский трон… Новый патриарх был откровенным предателем и не маскировался.

В 1610 году власть Лжедмитрия II кончилась, ему за его лютость отсек голову татарин Петр Арслан Урусов, произнеся при этом такие слова: «Я покажу тебе, как топить ханов и сажать мурз в темницу». И Филарет поспешил скрыться за границу с польским отрядом, охранявшим его. На дороге беглецов захватили «польские» русские, которые… назначили Филарета в посольство к князю Голицыну, следовавшему на новые переговоры с королем Сигизмундом.

По странному стечению обстоятельств Филарету всегда везло, его обходили пытки и тюрьма, которые другим сполна давались за предательство и измену.

Переговоры с Сигизмундом, как все прежние, окончились провалом. Король знал, Русь обречена, и участвовать в переговорах о ее судьбе не видел смысла. Он, считая себя потомком Рюриковичей, начал войну, чтобы завладеть престолом без всяких условий. Потом в войну вмешалась Швеция, которая тоже вспомнила арианское прошлое, связывавшее Москву и Стокгольм, она, согласно договору с Шуйским, этим потомком варягов Рюриковичей, хотела поддержать русских в их борьбе с Римом. Словом, обстановка накалялась и еще сильнее запутывалась. Будто нарочно.

То непростые дипломатические переговоры. По мнению иных русских, они были единственно законным выходом из положения, которое сложилось на Московской Руси после смерти Ивана Грозного. Польскую династию, как известно, основали те же потомки Рюриковичей, принявшие в Х веке христианство. По духу они были католиками, но по крови – тюрками. За века династия роднилась с европейскими, особенно шведскими и немецкими, монаршими домами. Однако сути их родословной это родство не меняло. Скорее наоборот, усиливало линию Рюриковичей… Отсюда повышенный интерес именно поляков, шведов и немцев к «смутным» событиям в Москве.

А Смута разгоралась и разгоралась.

Филарет остался в Мариенбурге, он не вернулся на родину. Католики оказали ему внимание, ему не возбранялось посещать академию в Вильно, где он мог совершенствовать свой латинский язык, которому в детстве его обучил один иезуит…

Плен, учеба, как и война в Московии, затянулись на годы, это другая история, в ней примечательно одно. Академию, которую посещал Филарет, основали по приказу папы римского для «избранных юношей из лучших литовско-русских семей», учителями там были иезуиты. Они учили теологии, истории и методам воздействия на православных христиан, чтобы склонить их к тайному переходу в католичество.

Иначе говоря, там была «кузница кадров» для Смуты.

Эта «кузница» работала не быстро, римский папа Климент VIII, ее основатель, не верил в успех. До июня 1605 года не давал он ход делу Лжедмитрия, хотя и вел с ним переписку. Он так ничего больше и не сделал до самой смерти. Новый папа, принявший имя Павла V, по-настоящему вдохнул жизнь в русскую Смуту. Вот кто был ее «мозговым центром», это он приказал кардиналу Рангони начать подготовку «агента внедрения», Рим начертал судьбу самозванца, выделив значительные средства и силы прикрытия.

Папа Павел V был увлечен идеей приобщения славян к католическому миру и не останавливался ни перед чем. Возможно, его интерес к Востоку объяснялся тем, что в нем самом кипела тюркская кровь, в чем убеждает папский герб, на котором изображен дракон. Древний знак его рода точно такой, как на гербе Казани… Возможно, светское имя папы было отголоском прошлого – Камилл Боргезе. Даже переделанное на европейский манер, оно остается понятным для тюрка.

В Вильно, вот где размещался штаб иезуитов, там разрабатывалась церковная Уния, то есть план объединения Восточной и Западной церквей под главенством папы римского. Собственно, эту идею и воплощали на «смутной» Руси. Из русских делали славян – военного монстра, пса, послушного папе, который захватит Дон и Кавказ, присоединит к себе Персию и потом с востока ударит в тыл мусульманскому миру. То есть защитит империю папы от внешних врагов. Своих планов католики не скрывали.

Для реализации задуманного Западу и понадобилась московская Смута, не сама по себе. Она – шаг колонизации Востока. Этот замысел еще в 1584 году 29 августа впервые обнародовал в письме кардиналу ди Комо папский легат Поссевино (тот самый, что склонял Ивана Грозного на службу папе). Он контурно дал сценарий Смуты, предложив трехлетний срок завоевания Польшей Московии. И будущий поход славян на Кавказ с последующим захватом ими Персии, и удар с тыла по мусульманам Турции тоже придумал он… В штрихах иезуит показал контуры внешней политики, которую потом почти три века проводили в жизнь цари Романовы.

Персидские и турецкие войны, унесшие тысячи жизней, велись по заказу Рима… Они были выгодны только ему.

Уже тогда, травя Ивана Грозного, Запад стал готовить бояр-изменников, которые, в конце концов, убили законную власть в Москве. Уже тогда Запад начал склонять на свою сторону влиятельных славян, им сулил награды и выгоды. Он соглашался на все, лишь бы завладеть Русью – этими огромными воротами на Восток…

Русь, ставшую союзницей Запада, Поссевино в письме кардиналу назвал Россией. Он первый, кто произнес это слово! Новый топоним был составлен строго по иезуитским правилам: окончание «-ия» указывает на это, оно в традиции латинского языка. Отсюда – Франция, Англия, Италия и так далее. То есть «страна», вместо тюркского «стан».

Но у иезуитов, этих авторов современной европейской топонимики, всегда были просчеты. Во Франции, например, провинцию, где говорили на диалекте «ок», прежде называли Лангедок или Окистан. Добавка к тюркскому топониму латинского окончания «-ия» дало Окситанию, и получилось вроде масло масленое. Подобная ошибка и в самой Франции, которая прежде называлась Эль де Франк.

Распространенное в топонимах Европы окончание «ленд» произведено от тюркского «ил», «ел», «эль» (народ, страна), которое через «елен» (чья-то страна, персонифицированная земля) иезуиты преобразовали в «лен», «ленд»… Это в их традиции: где-то букву в слове меняли, где-то само слово. И факт, стоящий за этим словом, обретал совсем иной смысл.

…Лжедмитрия I готовили тоже в Вильно. Иезуиты нашли его в Запорожье, где он скрывался от русского царя. Симпатичный монах числился писарем патриарха Иова, за дерзкие речи против царя Бориса чуть не угодил в ссылку, но спасся бегством в Литву. Вопреки мрачной российской легенде, он не был глупым, «царская» биография сочинена очень правдоподобно, профессионалами, и он соответствовал своей роли: его поведение отличали царские поступки и манеры. Правда, часто он переигрывал, за что и впал в немилость. Например, когда требовал от польского короля, чтобы тот называл его царем, а не великим князем.

В остальном же воспитанник иезуитов оправдал себя полностью.

Н. М. Карамзин довольно подробно описывает «признание» царицей-инокиней своего «сына» Лжедмитрия I. Она согласилась «на обман, столь противный святому званию инокини и материнскому сердцу», потому что ей не оставили выбора – смерть или царская жизнь.

Добродушный русский народ обливался слезами, когда «мать» и «сын» вышли из шатра и обнялись после долгой разлуки… Однако тот же русский народ очень изумился, услышав слова иезуита Николая Черниковского, который приветствовал «нововенчанного монарха» на непонятной народу латыни.

Подготовленного самозванца «узнала» и приняла столичная знать, понимавшая толк в манерах, тех самых манерах, так не хватавших царю Борису. Это говорит о знании католиками обстановки в Москве. Их мягкая неправда, приятная всем, лучше яда травила Годунова, обессиливая его власть. Он не смог противиться их искусной лжи и умер от невыносимой тяжести на душе, обвиненный в смертном грехе.

Слово сразило царя, не яд, и уже столько веков убивает его, мертвого…

Второго самозванца на московском престоле тоже подготовили иезуиты. Они разнесли слух, будто «царь Дмитрий» жив, вместо него, мол, убили царского кучера. Католики знали: доверие к молве отличает тюрков, простых, как дети. Потому что католики сами были такими же детьми: они лгали и верили своей лжи.

Уловка иезуитов удалась вполне. Услышав желанную новость о спасшемся царе, черный люд валом потянулся к самозванцу, их и возглавил патриарх Филарет. Иезуиты, покорившие Европу, всегда воевали ложью, в этом им не было равных. Москва жила по их сценарию, бурлила, не ведая причин своих волнений. Так, очередной заговор в 1610 году стоил политической смерти Василию Шуйскому, последнему в русской истории законному царю. Он сам отказался от престола, переехал из царских палат в свой старый боярский дом, оставив страну на произвол судьбы.

Сердце заходится, когда читаешь подробности Смуты, изложенные тем же Карамзиным. Судьба Шуйского – это судьба благородного тюрка, который своим существом показывал неспособность жить в новых условиях. Он должен был погибнуть! Одно то, что его назвали «царем-невольником», уже заставляет содрогнуться. Славяне, гнушаясь новым цареубийством, подвергли своего монарха заточению не куда-нибудь, а в христианский монастырь, «считая келью надежным преддверием гроба». В прежние времена, при «белой вере», в монастырях решали совершенно другие задачи, не тюремные, сюда не заточали людей. Теперь стали!

Точно так же расправлялась Церковь и со многими западными королями, в жилах которых текла царская, алтайская кровь. Их не убивали, а без хлеба и воды оставляли умирать в тишине монастырского каземата.

А «партия поляков», захватившая столицу, уверенно хозяйничала, остановить эту свору грызунов можно было лишь силой народного ополчения. К народу и обратился патриарх Гермоген. Но его, бывшего казанского митрополита, услышало лишь Поволжье, оттуда пришла долгожданная поддержка. Казалось, Русская церковь нашла себя, наконец-то интересы страны, а не царя стали двигать ею. Если бы…

По безумной традиции и его, третьего патриарха, свергли, заточив, как Шуйского, в келью, «надежное преддверие гроба», где он умер в 1612 году, заморенный голодом. Кому была выгодна опала и страшная смерть Гермогена? Вопрос открыт до сих пор.

Но ответ на него изложен в упомянутом письме легата Поссевино: святой престол «не может допустить, чтобы Россией обладали некатолические государи, датский или шведский, или еще хуже татаре или турки». Слово «татаре» в лексиконе иезуита носило религиозный оттенок и относилось к тюркам, не изменившим Единобожию. Патриарх Гермоген был из их числа, он, татарин, своей патриаршей волей освободил Московию от присяги польскому королю, которой добились-таки «польские» русские.

Вот за что пострадал Гермоген: он оставил католиков без победы.

Показательно, его отставка пришлась на год, когда страна обрела себя, когда к ней, поставленной на колени, вернулись дух и гордость… Она начала побеждать.

После освобождения от католиков Русь приступила к избранию царя «всея земли Русской». И повторилось неладное, все вернулось на круги своя. На Земском соборе, куда съехались делегаты городов и сословий, единства не было. Дело осложняло отсутствие патриарха, который должен был узаконить избранную власть – освятить ее. Без патриарха избрать царя невозможно, ибо только он утверждает избранного помазанием елеем, символизируя тем его вхождение во власть, таков алтайский порядок.

«Помазания на царство» не будет, это понимали на соборе все, но каждый старался не замечать беззакония. И молчал.

Надо отметить, что выборы царя протекали в традициях «смуты» – с реформами, заговорами, откровенным обманом и слухами. Из-за отсутствия патриарха поначалу решили обратиться к иноземной кандидатуре. Спорили, польской или шведской короне присягать? Отвергли и ту и эту, хотя и там, и там монархами были родственники Рюриковичей. Потом подняли татарских царевичей, Чингисидов. Мелковаты. Отказали и родовитым боярам, которые были замешаны в неблаговидных делах Смуты… Словом, перевернули все грязное белье.

Наконец, когда выборы зашли в тупик, кто-то предложил Михаила Романова, «юношу, почти безродного», за него ратовали бояре Морозов, Шереметев и вельможи из «польской партии бояр». Успех этой кандидатуры видели в одном: молодой человек не замешан в событиях Смуты. То было единственное его достоинство, больше ничем себя он не проявил. В неразберихе не заметили, как 21 февраля 1613 года уставший от скандалов и склок Земский собор избрал царем Михаила, сына патриарха Филарета. Того, который в то время обучался иезуитским наукам в Вильно.

Михаил не присутствовал на соборе, избирали его заочно, видимо, чтобы избежать обряда помазания на царство. И в том была вся хитрость. Ведь с точки зрения тех, кто называл Московию «Россией», патриарх был – Филарет, что делало выборы, по их мнению, законными… Но что за патриарх? И где он? Помалкивали.

К новому царю, который скрывался неподалеку от Костромы, в Ипатьевском монастыре, отправили посольство собора. На коленях бояре-изменники просили юношу стать «отцом народа». Для приличия тот трижды отказался, потом согласился… Казалось бы, домашний спектакль – еще одна «смутная» реформа. Ну нет. События проясняет деталь, убеждающая, что сыграли не просто спектакль, а хорошо режиссированный спектакль: кандидат перед собором сменил фамилию, был Захарьиным-Юрьевым, стал Романовым, то есть Римским (Roman).

Видимо, отец, находясь в Польше, прислал этот нужный для победы совет, который и определил судьбу «выдвиженца из народа», как говорят о первом из Романовых. И – становится ясно, почему тянули с выборами патриарха Русской церкви, кто руководил собором и всей русской жизнью. Многое получает объяснение.

Даже мученическая смерть патриарха Гермогена.

«Смутные» события теряют размытость, обретают четкость, к ним возвращается логика. Предательство славян налицо. Никакая официальная «муть» не в состоянии скрыть его. Русь просто продали Западу… «Когда войско колеблется, его порядки смешиваются», учит старинная тюркская пословица. В ней непереводимая игра слов, то есть события становятся «смутными». Так и стало на Руси, превращенной в Россию.

То время было тяжелым. Можно сказать, страшным. Перед новым царем стояли неразрешимые политические задачи, в первую очередь внутренние. Собрать страну, истерзанную Смутой, обуздать произвол бояр и дворян, отловить разбойников, которые господствовали на дорогах, мешая торговле… сотни важных дел ждали юного царя. Дела осложнялись пустой казной, даже нанять стрельцов Москве было не по карману. Престол жил без охраны.

Вровень с внутренними проблемами стояли внешние.

Войну со Швецией, начавшуюся в 1614 году, Михаил с треском проиграл… Но потом, словно по воле волшебника, славяне, не имеющие ни армии, ни средств, стали побеждать. Победы сыпались одна за другой. Шведы, не уступившие ни одного сражения, предложили Москве мир. Король Густав Адольф отказался от Новгородской области, бывшей целиком в его власти. Странно обернулось дело и на польском фронте. Поляки по чьему-то приказу отступили и предложили перемирие, потом обмен пленных.

Откуда шли столь великие привилегии? За что?

Подобные вопросы тогда не задавали. Ведь Русь стала Россией, о ней заговорила Европа. Этим и объяснялось, что шведы превратились в добрых соседей, а Польша отказалась от претензий на московский престол; что французский король Людовик XIII предложил Москве обменяться посольствами; что английский король Иаков I принялся ссужать царя Михаила деньгами. Юный царь был «обречен на успех».

От Москвы требовали немного – до конца разрушить очаги духовной культуры тюрков. Это и было платой за привилегии, которые давал папа римский. А еще он хотел реформировать Русскую христианскую церковь, где сохранялась традиция Единобожия, и приблизить ее если не к самому католичеству, то к католическим канонам.

В 1619 году возвратился из плена Филарет, его обменяли на польского полковника, и сын, воспользовавшись присутствием в Москве Иерусалимского патриарха Феофана, назвал отца патриархом всея Руси. То был цинизм, не вписывавшийся ни в какие правила. Сильнее удара по престижу Русской церкви, пожалуй, не было. Незаконно избранный царь утвердил выбор самозванца Лжедмитрия II, что не могло не иметь крайне трагических последствий для государства. Собственно, XVII век и стал таковым – всецело кровавым. Умирали за верность Богу Небесному. За преданность закону.