Текст книги "Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности"

Крокодил. 1958. № 32. Архитектурные излишества. Рисунок Ю. Федорова

Крокодил. 1967. № 11. Весенние балконы (по индивидуальным проектам). Рисунок Ю. Федорова

Известные зодчие присоединились к программе возведения жилья. Широкой публике знаком в основном Виталий Лагутенко, дед рок-музыканта и лидера группы «Мумий Тролль» Ильи Лагутенко. Но были и другие архитекторы, стремившиеся вписаться в процесс строительства массового жилья, и не только по карьерным соображениям. Это Георгий Павлов, Бэлла Этчин, знаменитый Наум Остерман, создатель «дома нового быта», а также Валентин Каменский. Он подвергся жесткой критике за «украшательство», но сумел найти себя в «типовом строительстве» и даже предложить новации в этой сфере. Каменский выступал против планировок с проходными комнатами, считая необходимым создать условия для обособления жилого пространства даже в квартире на одну семью. На III съезде советских архитекторов в 1961 году он предложил на законодательном уровне запретить попытки образования коммуналок в объектах нового строительства.

К возведению «хрущевок», а главное – к проектированию микрорайонов Коньково-Деревлево, Беляево-Богородское, Теплый Стан и Бутово причастен Яков Белопольский. Куба Снопек отмечает: «Белопольский много работал над ритмом застройки, играл с высотностью, внимательно обустраивал внутренние дворы, пытался максимально приспособить и использовать особенности конкретной местности».

В общем, типовые дома строили люди вполне творческого мышления. Может быть, именно потому «хрущевки» прочно обосновались на многих территориях СССР и продолжают существовать доныне. Они, обладая четкой геолокацией, не влияли на архитектурный облик и устоявшийся ландшафт центров больших городов, как нынешние элитные встройки. Система микрорайонирования уничтожала атмосферу урбанистической тесноты и скученности, что чрезвычайно важно для комфортности быта. Ведь модернистская архитектура основывалась на принципе: «Дом, свободно стоящий в пространстве, – лучшее жилище». Ну а песик Фафик обязательно бы добавил следующее: «Аскетический экстерьер „хрущевок“ предотвращал развитие гиподинамии у жильцов из-за отсутствия лифтов, а скромный внешний декор предохранял от травм в результате падения штукатурки, покрывавшей архитектурные излишества».

И все же при всей благостности «вида снаружи» и «большие», и «средние» границы «хрущевок» формировали довольно жесткие формы типовых квартир. И в этих условиях надо было научиться жить.

Часть II. Личные места общего пользования

И геолокация, и экстерьер «хрущевок» – конечно, важные факторы появления новых практик повседневности новоселов. Однако наиболее выразительные перемены в бытовании обычных людей происходили все же в небольшом по размерам пространстве «квартиры». Определение этого локуса, а главное – описание его структурных элементов появилось уже в СНиПе 1954 года, где закреплялись нормы «сталинского типового строительства». В документе указывалось, что новые типовые квартиры (и коммунальные, и отдельные) должны включать «жилые комнаты, кухню, переднюю, ванну (душ), уборную, хозяйственную кладовку». Вся площадь делилась на жилую и подсобную. Первая включала сферы, предназначенные для сна, досуга, домашних занятий, еды и т. д. Вторая существовала для прохода в комнаты, гигиенических целей, приготовления пищи (кухня), иногда хранения вещей, не употребляемых ежедневно.

СНиП 1958 года зафиксировал положения «хрущевского типового жилья». Они отличались от тоталитарных канонов комфорта, хотя на первый взгляд заметить это нелегко. По жилищным нормам 1958 года «квартиры должны иметь следующие помещения: жилые комнаты, кухню, переднюю, ванную (или душевую), уборную и встроенные шкафы». В новостройках, появившихся в результате постановления ЦК КПСС и Совета министров от 31 июля 1957 года «О развитии жилищного строительства в СССР», предполагалось наличие не «ванн (душей)», а «ванных» или «душевых». Разница очевидна: ванна – это сосуд для омовения, а ванная – это уже помещение. Поменял название и закуток (еще один синоним слова «пространство»), именовавшийся «кладовка». В русском языке это слово обозначает «небольшое помещение без окон в жилом или общественном здании, предназначенное для хранения продуктов питания, товаров и т. п.». «Кладовка» имеет тот же смысл, что и «чулан» или «клеть» – понятия почти «домостроевские». Согласно хрущевскому СНиПу, в жилье тоже предусматривались внутриквартирные хранилища, но их уже называли «стенными шкафами». Казалось бы, мелочь, но так уходила архаика быта. Однако самая существенная перемена заключалась в смене «формы собственности». В сталинских типовых квартирах, которые в большинстве случаев оказывались коммунальными, подсобными помещениями пользовались все жильцы на правах соседства. В «хрущевках» и прихожая, и ванная, и кухня, и даже стенной шкаф были сугубо «фамильным» достоянием конкретной семьи. Театр, как известно, начинается с вешалки, а квартира – с прихожей. Это обстоятельство не подвергали сомнению ни сталинские архитекторы, ни проектировщики «хрущевок». Конечно, в высотках конца 1940-х – начала 1950-х годов существовали холлы с витражными стеклами в дверях, а иногда и ампирными окнами. Но уже в первых типовых квартирах, относящихся к массовому строительству дооттепельного времени, прихожие обрели ограниченные параметры. Согласно СНиПу 1954 года, «передние должны быть шириной не менее 1,4 м». Довольно узкими, правда не менее 1,1 метра, проектировались и так называемые «внутриквартирные коридоры», своеобразные «путепроводы» – в основном из подсобных помещений в жилые. Попутно стоит заметить, что ширина внутридомовых лестниц в сталинках составляла 1,3 метра, а площадок – 0,9 метра. Таким образом, места общего пользования в середине 1950-х годов не отличались большими размерами. В «хрущевках» все было несколько скромнее: передние сокращались на 20 сантиметров, зато коридоры внутри квартиры сохраняли свои размеры (не менее 1,1 метра). На 10 сантиметров уменьшилась величина лестничных площадок. Но эти новшества в местах общего пользования малогабаритных квартир не вызвали шока у новоселов, критики в прессе и зубоскальства в фольклоре. В книге Михаила Мельниченко «Советский анекдот: Указатель сюжетов» удалось обнаружить лишь одну шутку по поводу узких коридоров и лестниц в «хрущевках»: «В одной из… квартир идет свадьба. Двери квартиры открыты настежь… и вдруг в эту квартиру заносят гроб, проносят вокруг свадебного стола и выходят. „Вы что, с ума сошли, ведь здесь же свадьба!“ – „Вы уж извините, но нам никак на лестничной площадке нельзя было развернуться“». В общем-то это неправда. Размеры лестничных клеток в «хрущевках» просчитывались с учетом минимальных потребностей, а именно возможности разминуться на лестнице с соседом, внести вещи или даже вынести гроб двумя людьми средней комплекции. Кроме того, анекдот датирован 2005 годом и не может считаться историческим источником, в отличие от большого количества шуток на тему кухни и ванной. Эти пространства смело можно назвать ристалищами быта коммуналок. Отдельная квартира для одной семьи поменяла ситуацию. В местах общего пользования формировались новые принципы питания и каноны чистоты и личной гигиены.

Глава 1. Кухня: каноны питания в типовом жилье

В русском языке слово «кухня» имеет по меньшей мере два смысла. Так называют и помещение для приготовления пищи, и совокупность блюд с особыми вкусовыми приоритетами. Так вот, понятие «хрущевская кухня» – это прежде всего «пространство». Его реальное существование началось с переходом в 1957 году к строительству типового жилья, квартир, рассчитанных на одну семью. А уже через два года советский фольклор пополнился связанными с размерами кухонных помещений анекдотами. Один из них в сокращенном виде выглядел так: «Мы демонстрируем вам типовую однокомнатную квартиру… в современном „хрущобном“ доме. … Кухня стоячая, табуретки не помещаются. – А почему у кастрюльки ручки внутри? – Она специально сконструирована для малогабаритной квартиры». Знаменитое «армянское радио» также отозвалось своеобразной критикой на габариты кухонь в новом строительстве, заявив, что «нормальной женщине» такое помещение «узко в бедрах». А сразу после смещения Никиты Хрущева остряки сочинили следующую байку: «Что не успел сделать Никита Сергеевич? – Совместить кухню и лестничную площадку». Конечно, величина помещений для приготовления пищи требует специального рассказа, и он, безусловно, будет присутствовать в сюжете о кухне. А пока немного об общих переменах в сфере питания, которые происходили в мире после окончания Второй мировой войны.

В начале ХХ столетия в европейской культуре стал постепенно формироваться новый подход к пище: стремление к удовольствию от ее поедания, господствовавшее в буржуазных эстетико-бытовых представлениях, заменялось оценкой значимости продуктов для жизнедеятельности и здоровья. Сначала на Западе сложилась система рационализма в питании. Бурный рост городского населения потребовал перехода от традиционных приемов приготовления пищи к быстрому и хорошо отлаженному снабжению продуктами, часто заранее обработанными и приготовленными. Так появилась «быстрая» еда, упрощенная, относительно дешевая, а также стандартизированный и рационалистический стиль питания. Даже в конце 1930-х годов над ним пока подсмеивались. Достаточно вспомнить знаменитую сцену обеда из фильма Чарли Чаплина «Новые времена» (1936). На герое испытывают нелепую машину для кормления. Кинолента выглядела как довольно злая сатира на попытки внедрения автоматизации в традиционную процедуру потребления. Но остановить «индустриализацию еды» в модернизирующемся мире уже не представлялось возможным.

Рационалистический подход к питанию получил особое развитие на Западе в 1950-х годах. Научно-техническая революция позволила наладить производство удобных упаковок для продуктов и расширить выпуск полуфабрикатов и концентратов. Теперь стало возможным довольно быстро приготавливать многие блюда в домашних условиях. Фасованная продукция облегчала процесс купли-продажи продовольствия. Во всех западных странах появились торговые заведения, где использовался механизм самообслуживания покупателей. Еще в годы Первой мировой войны в США начали работать «магазины без продавцов». В начале 1950-х годов эта практика проникла и в Европу. В 1953 году в Англии насчитывалось почти 1200 продовольственных магазинов самообслуживания, в Швеции – 650, в Швейцарии – 165, в Дании – 50, в Бельгии – 29. Довольно широкое распространение, особенно в США, после Второй мировой войны получила торговля посредством автоматов. Эти новшества позволяли потребителю приобретать некоторые фасованные продукты вне зависимости от времени работы магазинов. Ведь автоматы иногда размещали просто на улице, что облегчало покупку необходимого товара.

И конечно, пищевкусовые ориентиры населения и традиционные способы обязательного приготовления еды дома менялись в условиях бурного развития заведений быстрого питания и системы доставки готовых завтраков, обедов, ужинов. Предполагалось, что последним новшеством – кейтерингом – потребитель будет пользоваться не только на работе, но и в домашней обстановке. Неудивительно, что период 1950–1960-х годов часто называют началом «эры готовых блюд». В странах Запада доставка еды из ресторанов существовала еще до Второй мировой войны. Но лишь технологии второй половины XX века, связанные с ростом производства полуфабрикатов, упаковочных материалов, расширением транспортных сетей, увеличением количества холодильников и промышленных, и домашних, превращали мечту об освобождении от лишних забот по закупке продуктов и их приготовлению в реальность. Наступление эры готовых блюд позволяло отказаться от «кухарки» (домработницы в советском варианте). А главное – изменилось представление о значимости для жилья городского типа величины кухни – разогреть готовую еду можно и в довольно скромном по размеру пространстве.

Идея постепенной девальвации роли домашней кухни в частной жизни получила развитие уже в 1920-х годах. В так называемом социальном жилье, в частности в Германии, отводились небольшие места для приготовления еды. Они соответствовали общему метражу «франкфуртских типов» квартир. Однокомнатная обычно имела площадь 22–31 квадратный метр, двухкомнатная – 31–40 квадратных метров, трехкомнатная – 41–51 квадратный метр. Не случайно немецкий архитектор Эрнст Май – разработчик жилищной программы «Новый Франкфурт» (1925–1930) – рассматривал кухню как небольшой локус для домашнего труда. Дизайнер Маргарете Шютте-Лихоцки на основе тейлоровских представлений о рациональном подходе к организации любого рабочего места сочла возможным примерно на 6 квадратных метрах устроить вполне комфортный кухонный «плацдарм». Он обладал четко выраженной функцией – приготовление пищи, не требующее больших временных затрат. Немецкой коммунистке претило использование кухонь не по назначению: для сушки белья, светского общения, нередко гигиенических процедур, попросту мытья, и тем более сна. По замыслу Шютте, в принципиально новом месте для готовки еды не предполагалось такое дремучее оборудование, как дровяная плита. Она выглядела громоздко и требовала дров или угля. И то и другое в 1920–1930-х годах даже в чистоплотной Германии нередко хранилось в кухне. Считалось, что жильцы «франкфуртских квартир» варить, жарить, а главное – подогревать пищу, а также кипятить воду для чая и кофе будут либо на газе, либо на электричестве. Но до Второй мировой войны далеко не все жилье европейцев обеспечивалось газом и для ванных, и для кухонь одновременно. Чаще всего в квартирах делали одну точку газового обеспечения – сказывались сложности производства теплораздаточного оборудования.

В скромных «франкфуртских квартирах» задумывалось создание не просто маленьких, но довольно комфортабельных по меркам того времени кухонь. Большие же пространства для готовки казались анахронизмом. От немецких архитекторов не отставали и их коллеги из СССР. И это еще одно доказательство реального наполнения выражения «советское несоветское» применительно к типовым квартирам. А скорее свидетельство взаимопроникновения идей минимализма в архитектуре жилья. В 1927 году молодой зодчий и художник Моисей Лерман разработал трансформирующуюся кухню-шкаф. Она выглядела как квадратная тумба, в нижней части располагались полки для посуды, а в верхней – нагревательные приспособления для приготовления пищи. Правда, на помощь газа и электроэнергии советские дизайнеры пока не рассчитывали. Трансформер Лермана функционировал на базе примуса, который в кухне-шкафу нагревал сразу четыре кастрюли и две духовки. После окончания готовки тумба покрывалась внушительной шахматной доской. Конечно, в мощную теплоотдачу небольших нагревательных приборов верится с трудом. Но сама по себе идея, безусловно, любопытна и созвучна западным тенденциям в оборудовании мини-кухонь. В 1927–1928 годах появился научно-популярный фильм под названием «Как ты живешь?». Его авторы, в том числе архитектор Глеб Глушенко, показывали так называемое образцовое жилище рабочего – «квартиру-комнату». Предполагалось, что в ней будет и ванна, и даже газовая плита. Кухня соединялась с прихожей и общей комнатой, границы пространства выделялись передвижными перегородками. Примерно в это же время журнал «Современная архитектура» провел конкурс эскизных проектов «жилого дома трудящихся». Почти все конкурсанты для увеличения в квартире мест отдыха старались как можно компактнее спланировать именно кухню. Для этого создавался так называемый «кухонный элемент». Он включал плиту (уже газовую), мойку, рабочий стол, холодный шкаф (предтечу холодильника), полку для посуды, емкости для разных сухих продуктов, выдвижную доску, дополнительную откидную плоскость, место для мусорного ведра и даже термос для сохранения еды в горячем виде. И все это великолепие размещалось на площади 1,5 квадратного метра при высоте 2,1 метра! Комфорт жилья достигался за счет рациональности организации пространства. Соблюдалась и определенная эстетика: рабочие зоны закрывались складной створкой-ширмой размером примерно 2 на 2,1 метра или шторой. Проекты напоминают западное социальное жилье 1920–1930-х годов, а еще больше – современные квартиры-студии.

Часть идей, связанных с новым взглядом на устройство кухонных помещений, удалось реализовать не только в Германии, но и в СССР. Сюда в начале 1930-х годов приехала целая группа немецких архитекторов во главе с Маем. За короткое время появились проекты застройки Магнитогорска, Нижнего Тагила, Щегловска, Кузнецка (Сталинска), Ленинска, Автостроя (Нижний Новгород), Прокопьевска, Сталинграда и многих других городов. В большинстве возведенных домов кухни отличались вызывающей миниатюрностью. Почти одновременно, в 1929–1930 годах в Ленинграде, в самом центре, на улице Рубинштейна, по проекту архитектора-конструктивиста Андрея Оля построили дом-коммуну гостиничного типа «для инженеров и писателей». В новом здании в небольших, но индивидуальных квартирах вообще отсутствовали помещения для приготовления пищи. Жильцы сдавали свои продовольственные карточки в общую столовую, она находилась на первом этаже здания. Так виделась идеальная организация «еды» в новом обществе.

Архитектор Моисей Гинзбург в Доме Наркомфина в Москве настоял на включении в квартирную планировку так называемого «кухонного элемента» – ниши площадью 1,4 квадратного метра! Такого рода помещения предназначались в первую очередь для «доготовки» полуфабрикатов – продукции фабрик-кухонь. Они стали советским вариантом предприятий рационалистического стиля еды, уже существовавших на Западе. Первое учреждение индустриального питания заработало весной 1925 года в Иваново-Вознесенске. При строительстве активно использовался западный опыт, приглашались немецкие инженеры, закупалась специальная техника в Германии и США.

В 1933 году в СССР функционировало 105 фабрик-кухонь. Наверное, при параллельном развитии разнообразных форм общепита – заведений национальной и вегетарианской еды, каких-нибудь блинных, пельменных, кафешек и пирожковых – обыватели быстрее бы привыкли к питанию вне дома. Многие архитекторы – авторы проектов и непосредственные созидатели типового жилья 1920–1930-х годов искренне верили, что квартиры с небольшими по габаритам подсобными помещениями предназначены для освобождения человека от излишних забот о быте. Май вообще считал, что в Советской стране уже существует коммунизм и многое из старого быта, в том числе обременительные кухонные практики, выглядят архаично. Об этом он писал в 1933 году после разрыва контракта с СССР. На самом деле после 1929 года здесь строился «сталинизм», которому не нужны были архитекторы-конструктивисты с их идеями создания внутриквартирных пространств для организации экономного по временным затратам питания.

К середине 1930-х годов время восторгов по поводу фабрик-кухонь закончилось. Первые советские центры не только быстрого, но и суперрационального питания для всего населения превратились в обычные фабрично-заводские столовые, расположенные часто прямо на территории предприятий. Одновременно в поле советской повседневности формировался некий новый конструкт, который можно условно назвать «сталинской кухней». Эта идиома, конечно же, в первую очередь о еде в условиях «большого стиля». Перефразируя название кулинарной школы «Вкус и искусство» – детища героини романа Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее мужа» (1966), можно смело сказать, что «сталинская кухня» – это о «вкусе и политике».

В конце 1930-х советское руководство начало поощрять стремление к роскоши в сфере питания, что подтверждают письменные свидетельства, ценнейшие источники – кулинарные книги эпохи сталинизма. В 1939 году вышла в свет «Книга о вкусной и здоровой пище», на титуле которой редакция разместила посвящение: «Наркомпищепром СССР – домашней хозяйке». Издание, как и первые образцы сталинского ампира в архитектуре, являло собой символ формирующегося «большого стиля», но на этот раз в сфере питания. Незадолго до смерти Сталина, в 1952 году, и всего лишь за пять лет до начала строительства «хрущевок» появилась объемная шикарно изданная версия «Книги о вкусной и здоровой пище». В ней публиковались и дореволюционные рецепты. Они оказались нужными власти для демонстрации истинно имперской роскоши «сталинской кухни». На эту идею «работал» и специальный раздел, посвященный обустройству пространства для приготовления пищи. Правда, никаких метрических характеристик помещения авторы не предоставляли. Основное внимание они сосредоточили на советах по поддержанию гигиены: «Уборку кухни производят ежедневно утром или вечером, а раз в неделю надо убирать особенно тщательно… Если в квартире нет специального мусоропровода, необходимо иметь ведро для сухих пищевых отходов… Место под кухонной раковиной можно превратить в небольшой шкафик с дверкой и хранить в нем мусорное ведро…» Вполне гламурным выглядело описание интерьера помещения. Его стены предлагалось покрывать «керамиковыми плитками или… масляной краской». «Еще более гигиенично, – указывали авторы издания, – если пол также выстлан плитками или покрыт линолеумом, либо выкрашен масляной краской. При таких условиях помещение кухни легче мыть и содержать в чистоте». Оспорить эти предписания трудно, но осуществить в коммунальных квартирах, а тем более в бараках их было практически невозможно. А ведь в начале 1950-х годов в городах количество людей, проживавших в помещениях барачного типа, увеличилось на треть по сравнению с 1940-ми годами. В стране насчитывалось около 4 миллионов «барачных жителей». Только в Москве в бараках в 1952 году обитало почти 340 тысяч человек.

В главе «Кухня» подробно описаны всякого рода нагревательные приборы для готовки. И в этом случае текст носит почти мифологический характер – слишком много внимания уделено газовой плите. Она, как сказано в книге, «наиболее экономична и дает возможность быстро приготовить пищу». Одновременно авторы подчеркивали, что газовая плита «требует постоянного (несложного) ухода – прочистки, регулирования и т. п. Главное же при пользовании газом – это точное и строгое соблюдение установленных правил пуска газа в плиту, зажигания горелок, регулирования силы пламени, прекращения горения и пользования духовым шкафом. Как только начнется кипение, пламя надо убавить и готовить на слабом огне, так как в этом случае сильное пламя бесполезно увеличивает расход газа, не ускоряя приготовления пищи. По окончании пользования плитой и, особенно, на ночь все краны (в том числе и кран на газопроводе) нужно тщательно закрыть». Такие подробные предписания можно расценивать как свидетельство очень поверхностного знакомства большей части советских людей с бытовыми газовыми приборами.

Действительно, в царской России конца XIX – начала XX века городские обыватели, не говоря уже о сельских жителях, мало соприкасались с преимуществами готовки «на газу». До событий 1917 года в крупных российских городах существовали газовые фонари для освещения улиц, газ применялся на заводах и фабриках, в технических учебных заведениях готовили «инженеров-газовщиков». Эта же «индустриальная» тенденция использования природного газа сохранялась и после прихода к власти большевиков.

В 1922 году в стране добывалось всего 26 миллионов кубических метров газа. При таких показателях его широкое применение в быту выглядело совершенно нереальным. В 1940 году газодобыча в СССР достигла 3219 миллионов кубических метров. Но и этого было мало. Конечно, в элитном жилье типа знаменитого московского Дома на набережной в квартирах уже в 1930-х годах стояли газовые плиты, в основном американского производства. Накануне Великой Отечественной войны газ появился и в Ленинграде. В центре города удалось газифицировать почти 25 тысяч квартир. В начале 1946 года газом снабжалось всего 22 тысячи ленинградских квартир. Сказывались последствия войны и блокады. Даже после завершения в 1946 году строительства газопровода Саратов – Москва газификация развивалась неспешно. Так что пищу в конце 1940-х – начале 1950-х годов готовили в основном на «керосиновых» нагревательных приборах, в частности на керогазах. Они работали на смеси паров керосина и воздуха, что позволяло нагреть литр воды примерно за шесть минут. Такая «шустрость», несомненно, привлекала хозяек. Но в керогазе, как и в примусе, важной деталью являлся мини-насос, что повышало взрывоопасность устройства. Кроме того, оно требовало чистки и ухода. Для достижения должного эффекта использовались часто «экзотические» предметы. Несказанно повезло герою книги Виктора Драгунского Дениске Кораблеву: его соседка по московской коммуналке в середине 1950-х годов, прочищая керогаз, использовала «драненький рыжий хвостик с черными пятнами… от старой горжетки». Он дополнил Денискин карнавальный костюм «Кот в сапогах».

Крокодил. 1955. № 8. Рисунок Г. Пирцхалавы

И все же королевой советских кухонь после Великой Отечественной войны считалась керосинка. Именно она заменила обычные дровяные плиты, на которых традиционно готовили в городских квартирах. Очевидцы – жильцы коммуналок – вспоминали: «Иногда имели кухни и плиты (дровяные. – Н. Л.), на конфорках которых можно было что-то сварить, разогреть, поджарить. Но это бывало редко. Разве что по праздникам, когда плиту разжигали. А так как это бывало нечасто, то плита была обычно занята… керосинками». Эту ситуацию, характерную для сталинских кухонь, одновременно критикуя домострой в советских семьях, запечатлел художник Георгий Пирцхалава в восьмом номере журнала «Крокодил» за 1955 год. Недорогой керосиновый нагревательный агрегат мог иметь каждый жилец, что позволяло ему не зависеть от соседей хотя бы во время приготовления пищи.

Керосинка действительно стала предметом сугубо индивидуального пользования. Ее очень точное описание можно встретить в мемуарах ленинградской актрисы Елены Юнгер: «Два широких, плоских фитиля, опущенные в резервуар с керосином, зажигались и закрывались чем-то вроде сплющенного металлического цилиндра со слюдяным окошечком. Сверху помещалась чугунная решетка, на которую и ставились чайник или кастрюля. Глядя через слюду, можно было регулировать огонь специальным винтиком, чтобы не коптило». Даниил Гранин вспоминал, что керосинка, в отличие от примуса, который мог взорваться и сильно шумел, «только виновато коптила и пахла керосином» и, следует добавить, работала неспешно, грела литр воды за 12 минут. Авторы «Книги о вкусной и здоровой пище», конечно, не отрицали наличия на советских кухнях примусов, керогазов, керосинок и даже дровяных плит. И все же газовое оборудование считалось приоритетным, что справедливо, но достаточно мифологично. Ведь даже в 1954 году газовые сети имелись всего лишь в 56 городах СССР.

«Сказочная книга» о еде и отчасти о дизайне кухонь в эпоху сталинизма в нищей и еще не оправившейся от войны стране пользовалась большим спросом. Ее тираж составил 500 тысяч экземпляров. Роскошно иллюстрированное издание не вызывало раздражения. Многие продукты люди видели в магазинах, а иногда и на праздничных столах. Сын знаменитого актера Василия Меркурьева и режиссера Ирины Мейерхольд, артист Петр Меркурьев, запечатлел в своих мемуарах ассортимент известного ленинградского гастронома: «Чего там только не было… рыба всякая: и холодного, и горячего копчения, и вяленая, и соленая… Там буженина, языки, балыковая колбаса и любая другая… сыры… И швейцарский тебе, и голландский…» Еда в витринах магазинов и на страницах кулинарных книг, а также информация об удобном оборудовании кухонь и шикарной сервировке стола воспринимались как некие образцы мечты, к которой хотелось стремиться. И это был величайший парадокс обыденной жизни горожан в начале 1950-х годов. Неудивительно, что острословы того времени, как свидетельствует обстоятельное исследование Михаила Мельниченко «Советский анекдот», не сочинили баек по поводу богато иллюстрированных мифов о еде эпохи сталинизма. В том и заключается суть мифологии – некой общности искаженных представлений о действительности, которые тем не менее не подвергают сомнению. И все же каждый миф живет в своем времени.

После смерти Сталина логично было ожидать появления в СССР некоего конструкта под названием «хрущевская кухня». Действительно, с 1953 года прекратилось массовое издание «Книги о вкусной и здоровой пище». Тиражирование исправленного и отредактированного «краткого курса» сталинской кулинарии возобновилось лишь в 1965 году, после отстранения Хрущева от власти. А пока в стране развивался процесс «десталинизации еды» и «минимизации кухонного пространства».

В первые два-три года после смерти Сталина оставалось прежним внешнее тяжеловесное «оформление» достоинств советской гастрономии. Газеты активно рекламировали различные деликатесы и высококалорийные продукты питания. Вполне в духе сталинского «большого стиля», показного изобилия и помпезности в приемах изготовления и оформлении блюд, были и кулинарные книги первых лет хрущевских преобразований. В издании «Кулинария» (1955) можно обнаружить следующий рецепт: «У жареного, охлажденного рябчика каждое филе надрезать острым ножом вдоль на ровные ломтики. На образовавшееся между ломтиками пространство нанести слой сыра из дичи или мусса из дичи, обровнять так, чтобы выделились полоски жареного филе и полоски сыра…. При подаче порциями рябчика положить на крутон из желе или листья салата, на ножку надеть папильотку и гарнировать корзиночками из мандаринов с фруктовым салатом, украсить зеленью, салатом и фигурками из желе». Вот такая почти имперская роскошь в еде. Книгу «Кулинария» «подписали в печать» в июне 1955 года – неудивительно, что ее авторы руководствовались принципами приторного шика «сталинской кухни». Гламур «большого стиля» еще царил и в моде, и искусстве, и в архитектуре. Однако новое руководство страны, явно ориентированное на внедрение не только в политику и идеологию, но и в повседневную жизнь целого ряда демократических ценностей, может быть, неуклюже и неумело, но активно приступило к разрушению бытовых составляющих сталинизма.

Навязчивое великолепие «сталинской кухни» явно не соответствовало демократическим тенденциям в сфере питания, которые после окончания Второй мировой войны главенствовали не только в США, но и в Европе. Увеличение импорта и внедрение в быт элементов механизации и автоматизации, характерные для жизни послесталинского советского общества, не могли не содействовать развитию новых форм торговли продуктами питания в СССР.