Текст книги "Ласточка"

Анна взглянула на ровную гладь озера. По краю берега уже расцвели высокими темно-розовыми соцветиями метелки очень красивого сорняка, который растет здесь всюду. Похож на люпины – яркий, живучий дачный цветок, энергично размножающийся, цветущий два раза в лето, только если вовремя не сорвать поблекшие соцветия, они становятся черными и торчат, словно обугленные… Ника всегда их ловко и быстро собирала, это была ее негласная обязанность… «Горяшки!» – кричал Артем, Ника смеялась и метеором неслась по саду, сметая черные головы люпинам, росшим в дальнем углу и по краю забора… Анна тряхнула головой. Да что такое? Картины ее сада поплыли у нее в голове. У нее здесь есть огромный сад. Она может выполнять в нем послушания с раннего утра до ночи. Правда, не факт, что у нее будет именно такое послушание. Пока она обязана занимать и приобщать к церкви Виталика. А она не выполняет своего послушания, нарушает первый и главный закон. Нельзя отказываться от послушания. Все, иначе ты не монахиня, не послушница. И выгнать могут.

Зачем она бежит за Ольгой? Анна встала на мгновение, перевела дух. Она увидела, что Оля тоже остановилась, опять стала оглядываться. Анна знала, что та видит плохо, очков не носит, так ей удобнее – весь мир расплывается вокруг, лица добрее, приятнее, выражения глаз не видно, проще забиться в свой уголок и там сидеть, не желая встречи ни с чем и ни с кем, тревожащим душу и тело.

Оля стала вглядываться. Всплеснула руками. Неожиданно пошла навстречу Анне, потом с трудом побежала – устала с непривычки, никогда не бегала.

Анна не шла той навстречу, стояла посреди широкой тропинки. Стена монастыря уже закончилась, с обеих сторон прохожей дороги было озеро – главная его часть и вторая, похожая на огромную живописную запруду, под обеим сторонам дороги росли высокие деревья, низко летали птицы, хотя туч, обещающих дождь, пока не было. Но птицы никогда так низко и нервно зря не летают.

– Аня! Аня… – Оля, добежав до нее, не рассчитала, врезалась в Анну, обняла ее, потная, большая, раскрасневшаяся, повисла на ней всей своей тяжестью, неровно дыша. – Аня, Аня…

Она больше не знала, что сказать, просто крепко обнимала Анну и начала плакать. Анна попыталась отстраниться, да не смогла, девушка все сжимала ее, как будто надеясь, что вот Анна сейчас ей что-то такое скажет, что путь ее будет легким, ясным, что на душе станет хорошо.

– Ну что ты, глупая… Куда ты бежишь? – заговорила Анна против своей воли. Ее воля – запереться в келье, выходить на два часа в сад и чтобы ее не трогали. Но так не получается. Не может она смотреть на эту большую, беспомощную, несчастную девушку, которая сейчас плакала навзрыд, как ребенок. А вдруг так плачет Ника? Мысль, промелькнувшая у Анны, заставила ее вздрогнуть. Ника? Плачет? Ника вообще никогда не плачет, как сама Анна. Ника очень на нее похожа. Да что такое? Невозможно было остановить собственные невольные мысли, которые с быстротой, невозможной для сознательного размышления, вспыхивали у нее в голове. Анна даже инстинктивно отмахнулась, как будто от чего-то постороннего.

Оля не так поняла ее движение, на секунду прекратила плакать, отстранилась.

– Я поеду, я поеду… – стала повторять она.

– Куда ты поедешь? Зачем? На чем? – Анна взяла ее за руку выше локтя.

– Поймаю машину… Я знаю, так можно… Мы с мамкой ловили машину…

– Вспомнила! У тебя деньги есть на машину?

Оля непонимающе смотрела на нее.

– Ну что ты в самом деле, как ребенок! У тебя же голова есть!

– Доберусь… Добрые люди кругом…

– Да уж конечно, добрые… Не выдумывай ерунды. В крайнем случае… – Анна замолчала, не решив пока, стоит ли помогать Оле. Деньги у Анны были, немного, те, с которыми она приехала.

– Бог поможет… – Оля опять стала плакать. – Поможет… Он меня любит… Он меня в монастырь привел, он меня с Дионисием познакомил…

Анна вздохнула.

– А как его звали до пострига? Он, кстати, принял монашество?

– В конце лета должен…

– Еще нет? А что имя-то такое, немирское, если пострига еще не было? Сам придумал, что ли? Денис, наверное…

Оля пожала плечами.

– Не знаю… Он хороший… Красивое имя… Дионисий… – Оля любовно выговорила имя.

Анна остро взглянула на Олю. Кто знает, может, ей и стоит попробовать что-то изменить? Может, это ее шанс? Если она так влюбилась, что решилась бежать, – может быть, монастырь и не ее место? Кому это решать? Здесь, в монастыре, она сама за два года невольно привыкла к тому, что человек не должен сам ничего не решать. Решает Бог, а ты принимаешь с благодарностью. Привыкла к звучащим словам. К сути вряд ли. Ведь она не может благодарить Бога за то, что произошло с ее сыном и с ней самой после этого. Нет, не может.

– Я приеду к нему, я… – Оля распахнула руки, потом крепко сжала себя за плечи. – Я скажу… И он уйдет со мной… Он обещал…

– Но, Оля… – Анна говорила осторожно, видя, что ее соседка по келье находится в очень взволнованном состоянии. – Оля… Ведь он все там рассказал, раскаялся… Не хочет больше с тобой переписываться…

– Так вот я и приеду к нему! – радостно воскликнула Оля. – И скажу, что я… что я…

Анна колебалась. Вправе ли она сейчас уговаривать Олю? У которой ничего в жизни не было и, возможно, не будет? Олю, которая, живя в монастыре, да еще в одной келье с Анной, молчаливой и нелюдимой, умудрилась не загрустить и не засохнуть, а потерять голову, влюбиться? Как-то же разговорилась она тогда на семинаре с этим Дионисием… Анна помнила ажиотаж в монастыре в начале апреля, когда приезжали братья из нескольких монастырей и у них проходил семинар. Как только Дионисия, послушника, на него определили? Значит, подает надежды. Значит, взялись за него, никуда не отпустят. И все равно – раз Оля решила бежать, да еще и сердилась, одежду бросала в икону, хватило ей, значит, монастырской жизни. Так, может, пусть бежит? Дома, правда, у нее нет… Если Дионисий с ней не уйдет – куда она денется? Обратно вернется? Примет ее мать Елена? Примет, наверное… Куда ж душе заблудшей, кроме как сюда? Ох…

– Хорошо. Если ты решила бежать, я дам тебе денег на дорогу. И надо нормально одеться, посмотри на себя, ты не одета в дорогу.

– Платок надеть? – испуганно спросила Оля.

Господи, ну и куда она такая беспомощная, не от мира сего, поедет одна?

– Платок не обязательно, Оля. Но надо причесаться. Ну и вообще… Ты знаешь, куда ехать, как, на чем?

– Нет… – заплакала Оля. – Нет… Там… У меня адрес есть… Я его наизусть выучила…

– Какой адрес? Покажи.

– Сейчас… – Оля поискала в кармане брюк и действительно вынула клочок бумаги, доверчиво протянула его Анне. Это был обрывок почтового конверта, на котором твердой рукой школьника был написан обратный адрес монастыря, в котором жил Дионисий.

– Ну хорошо. Это же далеко…

– Далеко? Я… Я доеду… Он меня ждет… Он писал…

Анна с сомнением отдала Оле клочок конверта. Помогать? Имеет она право? А задерживать имеет право? Да, ей кажется, что Оля пропадет, что она легко попадет в беду, если убежит. Она практически в этом уверена. А если останется? Почернеет, ожесточится или просто сойдет с ума, в своих путаных мыслях, тоске о мамке, ожидании встречи с ней на том свете, в томлении молодого тела, в нетвердой и совершенно обычной вере, которая никогда бы ее не привела сюда, в монастырь, если бы не пожар. Помогли бы ей лучше дом хоть как отстроить, а не сдавали ее в монастырь. Ведь она не слабоумная. Беспомощная, конечно, но не больная, девять классов обычной школы окончила. Могла бы работать. В детском садике, скажем. И земля у нее осталась.

– Так, ну-ка слушай меня. – Анна решительно отмела всякие сомнения, которые тут же стали всплывать в голове. – У тебя же остался участок? Земля?

Оля непонимающе смотрела на нее.

– Огород был? – пояснила Анна.

– Да! Большой огород! – обрадовалась Оля. – И курятник! Но он сгорел вместе с домом…

– Да ничего. Сгорел так сгорел. Огород-то не сгорел? Земля осталась же? Или ты какие-то бумаги подписывала, когда уезжала сюда? Не помнишь? Кому-то что-то отдавала, дарила? Монастырю – вряд ли, зачем монастырю твоя земля в деревне. А там, у вас, никто тебе никакие бумаги не давал подписывать?

Оля непонимающе смотрела на нее.

– Я не знаю, Аня… Зачем это все…

– Соберись и ответь на вопрос.

– Хорошо, – неожиданно согласилась Оля, подумала и сказала: – Нет вроде… Никому ничего я не дарила. Бумаг никаких не было.

– Ну вот и хорошо. Соберешься, поедешь к себе домой. А я… – Анна на мгновение поколебалась. – А я займусь тем, чтобы тебе в твоей деревне…

– Поселке… – подсказала Оля.

– Поселке, хорошо. В твоем поселке помогли как-то на первое время и… надо думать будет, как дом поставить после пожара. Тебе ведь жить надо как-то. Позвоню или попрошу мать Елену позвонить…

Оля, не веря своим ушам, смотрела на Анну.

– Домой? Я поеду домой? Аня… Анечка… – Оля опять начала плакать. – Я – домой?

– Оля, только ты помнишь, что там все сгорело.

– Не все, – вдруг сказала Оля, вытирая большой рукой мокрые глаза. – Баня осталась. Я могу в бане жить.

– Вот и хорошо. Будешь жить в бане. Там окно есть?

– Да! Маленькое…

– У нас с тобой в келье тоже не слишком большие окна. Работать пойдешь. В магазин или на почту, или с детьми будешь заниматься. А с монахом своим как-то решишь. Сразу туда не беги, ладно? Домой сначала съезди. Напиши ему, что ты теперь не в монастыре.

– Что я от Бога ушла? – испуганно спросила Оля.

– Да почему? Бог нигде такого не сказал, что от жизни надо отказываться. Это только для… некоторых подходит, не для всех, Оля.

– Для лучших… – тихо проговорила Оля. – Для тех, кто Бога любит.

– Не выдумывай! Бога любить можно и дома. Все. Пошли обратно, соберешься спокойно, я денег тебе дам, и ты поедешь.

– У меня нет никаких вещей… – развела руками Оля.

Анна внимательно посмотрела на свою соседку. Боится возвращаться. И правильно боится. Оставят ее, уговорят. Анна чувствовала в ней сейчас такую горячую жажду жизни, так рвалась Оля из их холодной пустой кельи в лето, в яркую жизнь, где – всё. И плохое, и хорошее, и надежды, и разочарования, и будущее…

– Ладно. Жди меня здесь. Пойдем, вон туда сядешь, под дерево. Я принесу тебе деньги и… еще подумаю что. Ты паспорт свой взяла у настоятельницы?

– Нет…

– А как же ты бежать собралась? Ай, ну что ты такая, Оля… – Анна покачала головой.

– Я не подумала… Аня, а если тебя не выпустят больше? – с испугом спросила Оля.

– Меня – выпустят, – как можно увереннее сказала Анна, понимая, что подвести Олю и бросить ее здесь без помощи она не может. Но на самом деле совершенно не зная, что ее сейчас ждет, когда она вернется в стены монастыря. Все законы и уставы нарушены – от первого до последнего. Что бывает за такое, она не знала. Выгонят обеих, скорей всего. Оля-то и так ушла…

Войдя в монастырь, Анна решительно направилась в корпус к игуменье. Что тянуть? Надо сразу попытаться все решить. Навстречу ей шли несколько стариц во главе с Агафьей.

– Что же ты так бегаешь, сестра? – укоризненно покачала головой Агафья. – Туда-сюда, туда-сюда… Не умаялась?

Анна кивнула, опустив глаза, и постаралась проскользнуть мимо них.

Глава 16

– Почему вы решили стать режиссером? – Ника откинулась назад, легла на свою ветровку.

– Подложи что-то под голову, – посоветовал Паша. – Клещи кругом.

Ника подскочила.

– Ты видел?

– Не, – засмеялся Паша. – А вдруг? Опасно… Переносчики… этого…

– Такой детский вопрос… – улыбнулся в ответ Нике Игорь. – Правда, Ника, не надо головой в траву ложиться. Сядь лучше.

– Я хотела на звезды смотреть.

– Сидя смотри. А почему захотел стать режиссером… – Игорь отбросил камушек в сторону склона. – Знаешь, внутри меня как будто живет несколько человек. Или даже много. И они все хотят высказаться.

– А какие они? – Ника все-таки села, обняв руками колени, и стала смотреть на Игоря.

Кирилл нарочито громко зевнул и что-то проговорил по-английски.

– Один, например, очень бедный, – спокойно продолжил Игорь, не обращая внимания на Кирилла. – А другой очень богатый. Я хорошо знаю откуда-то, что такое – не иметь совсем денег на обед. Вообще. Хотя у нас с матерью, когда я был маленьким, никогда таких проблем не было, я точно помню. И в студенческие годы я не голодал. Всегда подрабатывал…

– Чем? – спросил Паша.

– Компьютеры чинил.

– А… А я думал, ты… ты… – Кирилл хотел что-то сказать остроумное, не сумел придумать, отмахнулся от всех. – Я вообще… голодать не нанимался! Жрать хочу!

– Отнести тебя на ручках в лагерь? – хмыкнула Ника. – Игорь, продолжайте, пожалуйста, очень интересно.

– И одновременно я знаю, что такое быть богатым, очень богатым, когда бесконечно далеки те, у кого нет денег, кто вынужден работать просто, чтобы прокормить себя и семью. Когда ты понимаешь, что можешь все, ну, почти все. И от этого ты так уверен в себе, тебе чуть скучно, самую малость, но в то же время это ни с чем не сравнимое чувство – власть над этим миром, та власть, которую дают деньги. Ну и так далее. Еще я знаю, например, как чувствует себя актер цирка, когда он смотрит на купол, куда сейчас его поднимут на тросе, или хирург, когда он стоит со скальпелем над человеком, или фермер, который не вылезает из коровника, и лечит коров, и доит, и режет, и роды у них принимает, и вяжет… Не знаю, как объяснить это. Мне интересны люди изнутри, как они чувствуют себя, что думают, что ими руководит. Вот я пытаюсь снимать об этом фильмы.

– Российское кино – отстой! – подал голос Кирилл.

– Было уже. – Ника ответила, даже не поворачиваясь к нему.

– Российская музыка – отстой! Российский спорт – отстой! Российская армия – отстой!

Ника подняла большую палку, предназначенную для костра, и собралась огреть ею полулежащего Кирилла. Игорь перехватил ее руку и укоризненно покачал головой.

– Не надо, ты что!

– А как надо, Игорь? Молча слушать?

Кирилл, ухмыляясь, привстал, потянулся.

– Конечно. Правду тяжело переносить.

– Да послушай, ты откуда знаешь… – стала заводиться Ника. – Ты вообще как можешь судить…

– Аргументов у тебя нет! – победно заключил Кирилл. – Все наше – отстой. Пока американцы порядок у нас не наведут, ничего не будет. Сырьевой придаток, тупой, бессмысленный. Убогий. Как наша музыкальная культура. Лапти да лапти да лапти мои… – дурным голосом проблеял подросток.

– Заткнись, Кирилл!

– Правда глаза колет!..

– Ужас. Я тебя ненавижу, Кирилл, за эти слова, зачем ты это говоришь? Нарочно? Но ведь так не бывает… Нельзя жить в своей стране и ненавидеть ее!

– Давайте лучше про кино, – подал голос Паша. – Игорь, а вы в армии служили?

– Служил.

– Где?

– В Калининграде.

– А я думал – в театре где-нибудь, на теплом месте… – Кирилл отхлебнул чая, который Ника сварила из цветов и листьев. – Фу, ну и дерьмо какое. Если ночью пронесет, я не виноват.

Игорь с большим интересом наблюдал за Кириллом.

– Слушай, я вот кино как раз собираюсь снимать… Вот прямо в этих горах, скорее всего…

– И чего? Хочешь мне роль предложить? А бабки какие? Я в рекламе, кстати, снимался, когда был маленьким. Мне тогда заплатили… м-м-м… – Кирилл подумал, – тысячу баксов. Или нет, две. Точно – две!

– Что ты делал? – хмыкнула Ника. – Тестировал памперсы? Что-то многовато заплатили, не верится.

Паша засмеялся, Кирилл тоже.

– Да нет, артистов мне хватает без тебя, Кирюха, – ответил Игорь. – Тем более ты вон какой дорогой артист! Расценки – как у народного. Смена – две тысячи долларов. У меня такого бюджета нет. Просто я думаю – вот сделать подобного персонажа, как ты, так никто не поверит. Скажут – бред какой-то, откуда такой мальчик? Откуда у него столько ненависти к родине? Не бывает, ненормально. Фанерный персонаж.

Кирилл слушал, не понимая, обижаться ему или гордиться. Игорь говорил спокойно, нейтрально, никак не выражая своего отношения, даже благожелательно.

– Я – тако-ой… – не очень уверенно ответил Кирилл.

– А я, наверно, буду детей тренировать, – сказала Ника. – И объяснять им заодно, что такое хорошо и что такое плохо. Что есть такие тупые шутки, за которые можно и поплатиться.

– Сначала у меня в фильме сыграешь главную роль, а потом решишь, что тебе дальше делать, – сказал Игорь, в неярком свете костра любуясь вновь и вновь Никой. Такого тоже не бывает, точнее, встречается крайне редко. Любой ракурс – выигрышный. И так снимай, и так. Интересная, яркая, самобытная, живая, разная… Красивая той красотой, которая не нуждается ни в каких украшениях. Той красотой, которую мгновенно понимает каждый.

– Я? – от неожиданности Ника засмеялась. – Я – сыграть? Да нет, зачем… Я не собираюсь быть актрисой. Никогда, ни одного дня не собиралась.

– Так и не будь. Но мне нужна такая героиня. Именно такая, как ты.

Кирилл напряженно прислушивался.

– Чё это? Я не понял… Ника играть будет?

– Ника, не ты, Кирюха, – засмеялся Паша. – Видишь, покрасивее тебя нашлись!

– Да дело не в красоте, парни, вы что! Просто я очень мужественная, правда, Игорь?

– Неправда. Вы – другие вообще. На десять лет младше меня…

– На тринадцать, – уточнил Паша.

– Ну да, – кивнул Игорь, – считается, мы с вами – вроде одно поколение. А вы совершенно другие. Язык тот же, да не тот…

– Я вот себя русским не ощущаю. Я – человек мира, – сказал Кирилл. – Я вообще выучусь в МГИМО и уеду. На бюджет поступлю, я знаю. У меня там у отца контакты. За внутренний экзамен есть кому заплатить.

– Обещают принять закон, чтобы те, кто уезжает, получив бесплатное высшее образование, выплачивали государству… – встрял Паша.

– Дикое государство, я же говорю! – ухмыльнулся Кирилл. – Дикие люди, дикие законы… Пошли когда-то кривичи с чудью, привели Рюрика, хотя бы порядок некоторое время был. Христианство приняли, и вообще, Москву основали…

– Слушай, парень, какая же у тебя ахинея в голове! – засмеялся Игорь. – Я надеюсь, ты исключительный экземпляр, это же не болезнь вашего поколения? Вашего – нашего…

– Не знаю, – пожал плечами Кирилл. – Я – за независимость и демократию. И за англосаксов. Всё.

– В самом деле ген какой-то сломанный, – негромко проговорила Ника. – Тебе и правда лучше уехать из страны в таком случае, Кирилл.

– Может, кровь какая-то есть, о которой он и не знает, зовет его эта кровь, – ответил Игорь. – Мы шутим, а это у него на биологическом уровне. Знаете, бывает, бабушка, которую ребенок никогда не видел, – немка, и сама-то в Германии не жила, у нас в Поволжье. А ребенок вдруг тягу ощущает ко всему немецкому, носочки один к одному в семь лет складывает, не понимает своих родителей, чувствует себя другим, язык начинает учить, слышит в нем что-то родное, как будто давно забытое…

Ника с Пашей хмыкнули.

– Налить тебе еще чаю? – спросил Игорь у Ники, слегка дотрагиваясь до ее руки.

Кирилл заметил это движение и громко сказал:

– Ника, пойдем, я… тебе покажу красивый ракурс! Классные фотки можно сделать!

– Да сейчас темно, какой ракурс? – удивилась Ника.

– Пойдем! – настойчиво продолжал Кирилл, встал, подошел к ней и стал тянуть ее за руку – вроде в шутку, а вроде и нет.

Ника спокойно расцепила его пальцы и отвела руку.

– Успокойся, ты что? Ревнуешь? Напрасно.

– Я?! Я – ревную?! Да мне вообще… Я… – Кирилл стал смеяться, вперемешку со смехом поругиваясь, махать руками, пошел куда-то по тропинке, вернулся, пошел в другую сторону, подобрал камень, швырнул его в кусты, оттуда с криком взлетела птица.

Игорь только посмеивался, наблюдая за парнем. Кирилл, увидев это, совсем рассердился, прокричал:

– Да на фиг! Всю вашу гнилую Рашку – на фиг! Всё вообще… – и сел у костра, вытянув длинные ноги близко к огню. – Холодно, – пожаловался он, ни к кому в отдельности не обращаясь. – И есть очень хочется.

– Да уж, – засмеялся Паша. – Борода нам устроила праздник… Консервы утащила… Точно-точно, у нее были продукты или у Верки.

– Надо было вернуться… – пробурчал Кирилл.

– Ага, с позором! Нет уж, я лучше потерплю, – отозвался Паша, отхлебывая быстро остывающий чай. – Чё так холодно? Вроде юг… Ночи такие холодные, я обычно в лагере сплю и не знаю даже, как холодно ночью, оказывается…

– Я голодный не усну! – Кирилл завернулся в спальник. – Вот бы сейчас мяса…

– Слушай, ты один день всего не ел, а ноешь, как будто неделю или месяц! – Ника покачала головой.

– А я в пост полтора месяца мяса не ем, – неожиданно ответил Кирилл.

– Ты? Ты постишься? Кирюха, ну ты даешь… Блин, братуха!.. – Паша потряс над головой кулаками в знак восторга и одобрения.

– Конечно. Это полезно очень, – вполне серьезно ответил ему Кирилл. – Очищение организма.

– Я думала, у поста другой смысл… – сдержанно проговорила Ника.

– В конце зимы мяса уже не было, поэтому крестьяне и постились, – снисходительно объяснил Кирилл. – Вот и весь смысл. Понимаешь? Его морозили и за зиму съедали.

– Мясо вообще-то, Кирилл, по лесу бегало. И сейчас бегает. Если ты так хочешь есть, можешь пойти поймать мышку и зажарить ее, а не ныть, – ответила ему Ника. – Давай хотя бы религию не трогай, хорошо?

– У каждого свое мнение, Ника! Это принцип демократического общества!

– Пустые слова, болтовня, прикрывающие подлость, – негромко ответила ему Ника. – Какая демократия? Где она?

– Ника, – остановил ее Игорь, – не стоит. Не переговоришь. Это словами не решается.

– А чем?

Игорь усмехнулся. Такие маленькие, незрелые еще. Неужели и он, заканчивая школу, был таким? Он отлично помнил себя. Казался себе взрослым, умным, начитанным. В этом, наверно, и была самая большая незрелость.

– Давайте-ка спать.

Все подростки переглянулись. Паша фыркнул.

– И… И как мы ляжем? То есть…

Кирилл от неловкости громко засмеялся.

– Какие же вы глупые! – в сердцах сказала Ника. – Вот правда – дебилы! Каждый ляжет в свой спальник. Только… – Она посмотрела на Игоря. – У тебя же нет спальника, ты замерзнешь…

– По очереди с пацанами спать будем и костер поддерживать.

– Зачем нам костер? – спросил Кирилл.

Ника видела, он спрашивает, просто чтобы задраться к Игорю.

– Греться, если кто замерзнет. Утром попить горячего чаю, – посмеиваясь, объяснил ему Игорь.

– А-а-а! Ладно… Но я в свой спальник тебя не пущу, даже по очереди, – сказал Кирилл. – Это если Пашок согласен – пожалуйста.

Паша довольно мирно кивнул. Ника вспомнила, как Паша задирался к ней вначале. Как будто они поменялись ролями с Кириллом, странно. А милый, симпатичный, интеллигентный с виду Кирилл неожиданно оказался задирой и хамом, еще и ревнивцем. Наверняка все это он говорит только от обиды, что Ника явно симпатизирует взрослому и такому интересному во всех отношениях Игорю, особенно по сравнению с ним, пацаном. Вот он и старается, как может, выделиться, а получается жалко и глупо.

* * *

Игорь сидел у костра, слушая невероятную тишину, за которой стоило лететь сюда, в горы. Тишину не снимешь в фильме. Сколько можно заставлять зрителя слушать полную тишину? Три-четыре секунды разве что. Тем более что ни дома, ни в кинотеатре полной тишины никогда не будет. Эффект получится обратный – дома полно посторонних звуков, в кинотеатре – чавканье, шуршание пакетов с чипсами… Какая уж тут тишина.

Странно, почему это так необходимо человеку? Иногда оказываться в полной тишине природы. Ведь это тоже не отсутствие звуков. Это отсутствие звуков машин, стройки, грубых голосов, ругани… Все звуки природы кажутся неотъемлемой частью тишины.

Как удивительно получилось с его встречей с Никой. Он полетел не в тот день, не тем рейсом, которым хотел, из неудобного аэропорта, в неудобное время. Поехал из Симферополя более длинной дорогой – хотел объехать побережье рано утром, увидеть восход солнца, поснимать. И сразу из лагеря пошел в горы. Пошел бы другим маршрутом – не встретил бы Нику у родника. Конечно, он все равно увидел бы ее в лагере. Но та сцена у родника обязательно должна повториться еще раз – только теперь в его фильме. Он будет смотреть на нее со стороны и заставит смотреть всех. Актер, играющий у него главную роль (это уже решено), понимает его без слов – они прекрасно работали на прошлой картине, тот играл не главную, но важную роль, без которой не было бы колорита фильма – чуть иронического, чуть-чуть с отстранением от серьезной драмы, разворачивавшейся по сюжету. И это главный принцип Игоря в его творчестве.

Игорь увидел, как из палатки, где спали подростки, каждый застегнувшись в свой спальник, вышла Ника.

– Ты что? – Он вопросительно посмотрел на девушку.

– Не спится. Как-то… – она смущенно улыбнулась, – неловко. Мальчики рядом. Непривычно.

Игорь кивнул.

– Садись, погрейся.

– Да я не замерзла. Мысли всякие в голову лезут.

– Расскажешь?

Ника пожала плечами. Да, ей хотелось рассказать ему все. Но она не будет этого делать. Этот закон она откуда-то знает. Вряд ли ее учила этому Анна, и точно не учил Антон. Но она знает, что не надо раскрываться перед мальчиком, мужчиной, не надо бросаться с открытой, распахнутой душой навстречу ему. Что это? Ее чувство самосохранения или желание оградить свою свободу? Ника сама не понимала.

– Лучше вы расскажите о себе.

– Ты меня, кажется, уже называла на «ты», – улыбнулся Игорь. – Что-то произошло за то время, пока я сидел у костра, а ты пыталась уснуть?

– Нет. Расскажи о себе, – поправилась Ника.

– Спрашивай, я расскажу. Что тебе интересно?

– Как бы вы… ты написал краткую биографию, вот так и расскажи.

– Хорошо. Только уточни задачу – краткую биографию для чего? Для кинофестиваля – это одно. Для полиции – другое. Для девушки, которая мне нравится, – соответственно, третье.

– Для полиции, – кивнула Ника.

– А! – засмеялся Игорь. – С тобой не забалуешь, я понял. Хорошо. Родился в Москве двадцать девять лет назад. Отец закончил военную академию, и мы поехали по стране. Учился я сначала в Томске, потом в Волоколамске. Однажды подрался в девятом классе, моя мама решила меня перевести в другую школу. А там мне повстречался один очень интересный человек. Бывший оператор. Он когда-то работал со знаменитыми режиссерами, не сам снимал, конечно, был вторым оператором. Ушел из кино, когда сильно заболел, по профессии работать не мог, а бегать по площадке, стулья двигать не хотел. В школе он был завхозом. Мы однажды случайно разговорились. Он удивился, что я так мало знаю о кино. Он считал, что кино – это самое главное в жизни вообще, был просто помешан на нем. Знал не только знаменитые картины, а мне кажется – всё, больше, чем кто-либо из моих будущих педагогов во ВГИКе. Вот я стал смотреть по его совету фильмы. И неожиданно понял – это же мое. Я тоже ничего больше не хочу и не люблю, кроме кино.

– Поступить трудно, наверно, было?

– Нет, – пожал плечами Игорь, – я сразу поступил, когда пришел из армии. Тем более я поступил на документальное кино. Мне казалось, я там больше могу сказать. На втором курсе понял, что мне интереснее игровое кино, но переводиться в мастерскую художественного фильма я даже не стал пытаться. Документалистика дала мне другие навыки, которые мне сейчас очень пригождаются. А поступить… Я за год службы узнал и увидел столько, сколько не знал за всю свою предыдущую жизнь. Думаю, мне это помогло.

– Что можно увидеть в казарме? – удивилась Ника.

– Человека.

Ника посмотрела на Игоря. Он говорит на понятном ей языке. Этим нравится еще больше. Если бы он молчал, он бы тоже ей нравился. Но ведь неизвестно, каким человек окажется, когда заговорит. Вот Кирилл – милый, приятный, симпатичный, доброжелательный – на вид… А как разговорился… Больше милым не кажется. А Игорь чем больше говорит, тем более ей симпатичен. Ника уже не хотела думать ни о ком другом. Она так отцу и скажет, когда он спросит…

– Тебе неинтересно? Может быть, тебе пойти спать? – спросил Игорь.

– Нет, простите… Просто я подумала об отце. Что бы он сказал, если бы узнал, что я ночью не сплю, сижу совершенно голодная, разговариваю с малознакомым человеком…

– Послушал бы наши разговоры и успокоился, – улыбнулся Игорь. – Мой вот отец давно умер. Я его помню, но у меня только детские воспоминания. Я не успел понять, каким он был. Когда он умер, мы с мамой так и осели в Волоколамске, где было последнее место службы отца, и это мне, считай, родной город.

– А насчет съемок – это вы серьезно?

– Решила поставить барьер, выкать мне?

– Да нет, не получается, чувствую разницу в возрасте… Почти в два раза. Вот вы бы с шестидесятилетней женщиной на «вы» или на «ты» разговаривали?

Игорь засмеялся.

– Если бы она просила меня сняться у нее в фильме и всячески за мной приударяла, то на «вы».

– Вы за мной приударяете? – осторожно спросила Ника.

– Нет. Но сняться прошу.

– Да я не актриса. Я играть не умею.

– А ты будь вот такая, какая ты есть. Мне этого достаточно.

– Мне кажется, столько красавиц учится в театральных институтах… – пожала плечами Ника. – Почему я?

– Ты фильмы мои пока не смотрела, поэтому не понимаешь…

– Что, у вас одни уродки там? Антиэстетика?

– Да, и ты будешь в числе уродок, – улыбнулся Игорь. – Ника! Ну что ты говоришь! Просто… Ну… это трудно объяснить. Ищешь лицо, никогда его не видел, но знаешь, какое оно должно быть. Иногда не находишь. Я в первом фильме так и не нашел правильного героя. Фильм получился, но… Я все равно недоволен. Лицо актера – это мощный инструмент воздействия на зрителя.

– А что у меня такого в лице? – Ника потрогала свои щеки.

– Я не хочу этого объяснять.

– Почему?

Игорь покачал головой.

– Никогда не проси художника или музыканта раскрывать все его тайные дверцы. Он наивно может рассказать, а потом спохватится – а там уже пусто. Есть такие места у художника в душе, куда пускать никого нельзя.

– Чудно как… – Ника протянула руки к огню. – А что мне там надо будет делать, в фильме?

– Я дам тебе почитать сценарий в лагере.

– Вы с собой сценарий привезли? – удивилась девушка.

– Он у меня в планшете. Это же моя жизнь, Ника. Я сейчас думаю только о фильме.

– Понятно… Интересно очень.

Ника старалась не поддаваться новому, непривычному ощущению. А как этому не поддашься, когда оно сильнее тебя? Если Игорь говорит правду и он представлял себе Нику, еще не зная ее, то она-то на самом деле всегда представляла себе именно такого человека. Может быть, лица его точно не видела. Но как он говорит, как общается, как реагирует, его фигура, весь облик… Она его не ждала, нет. У нее в жизни было чем заняться. Но тот самый человек, чем-то неуловимо похожий на ее отца, и при этом более решительный, внешне другой, но как будто той же породы, вот он – сидит сейчас перед ней.

Ника очень хотела спросить про его семью – не про мать, а про жену, детей. Рассказал бы он о них, если б те у него были? Зачем ей это? Как зачем… Ведь она не может остановить в себе то чувство симпатии, которое становится все сильнее, с каждым его словом, с каждым взглядом. Симпатия – так лучше назвать, чтобы не признаваться себе, что она влюбилась в Игоря с первого взгляда, там еще, у родника. А как же Кирилл? Ей тоже казалось, что… Казалось! Теперь разница очевидна.