Текст книги "Ласточка"

– Еще что-то расскажите о себе, – попросила Ника.

Игорь молча улыбнулся, посмотрел на небо, усыпанное ярчайшими звездами, потом сказал:

– Смотри долго, ты увидишь, как они дрожат и вспыхивают.

Не хочет говорить, ясно. Ладно. Ника стала смотреть на небо, неожиданно подумав: а вдруг сейчас ее мать тоже не спит, смотрит на небо и думает о ней. Или она вообще ни о ком и ни о чем в монастыре не думает? Как она там живет, почему? Неужели она не скучает об Антоне, о ней? Или ей не нужны люди, она – близко к Богу? Это так странно. С тех пор, как Анна ушла в монастырь, Ника чувствовала неизменное отторжение при любой мысли о Боге и церкви. Она понимала, что это неправильно. Пару раз они с Антоном все же сходили в церковь – поставили свечки на поминальный столик Артему, бабушке, написали записки за здравие и за упокой, но в душе у нее было сильное противодействие. Ника понимала, что церковь тут ни при чем – Анна же сама ушла из дома, и не от хорошего, но все равно ловила себя на невольной неприязни ко всему, что связано с религией. Она все хотела поговорить об этом с отцом, но не знала, как начать разговор. Тем более Антон не очень любил «душеспасительных», как он выражался, бесед, чаще всего легко отшучивался.

– Вы верите в Бога? – спросила она Игоря, неожиданно для самой себя.

– Сложный вопрос, Ника. Больше да, чем нет, наверно.

– А в церковь ходите?

– Иногда. Когда что-то не так, в основном.

– Не поститесь, не стоите всенощные?

– Не причащаюсь, не исповедуюсь. Нет.

– Принципиально или не получается?

– Ни то, ни то. Просто не ощущаю потребности.

Нике казалось, он спросит «А что?» – но Игорь не спросил.

– Я вообще теперь не могу в церковь ходить, – сказала тогда Ника. – Мне кажется, что… Не знаю, как правильно сказать… что мама предпочла церковь нашей семье.

Игорь молчал, и Ника не понимала, почему он молчит.

– Знаешь, моя мама – очень счастливый человек, – наконец заговорил он.

Ника слушала внимательно, стараясь понять, к чему он клонит.

– Она тяжело пережила раннюю смерть отца, я учился в третьем классе, я хорошо помню, как она сидела, закрыв рот, молча плакала, склонившись к коленям. Сцена эта как-то отпечаталась в памяти. Она все время так плакала – сядет в комнате, голову наклонит, обеими руками рот зажмет, чуть раскачивается и плачет. Мне было очень страшно. Если бы я это не видел и не помнил, я бы вообще не знал, что она переживала. Потому что в общем мама очень светлый и позитивный человек. Она тут же пошла работать, через два месяца, и быстро стала завучем, а потом директором школы. Она всегда бодра, энергична, и знаешь, рядом с ней как-то становится все… позитивнее, что ли. Она любую проблему может перевернуть так, что ты понимаешь – и все понимают – а и ничего, и справимся, и бывает хуже. И она видит людей, подбирает, с неуживчивыми уживается, со скандалистами находит общий язык, безобразников не терпит – ни учителей, ни учеников. Ну, в общем, как-то все у нее получается. Мне что-то передалось, но не все. Это некое внутреннее свойство. Мама счастлива просто от того, что живет, что есть я, что у нее ежедневно куча проблем, которые надо решать. Другие за голову хватаются от таких проблем – часть из них принципиально нерешаемая, а она этим живет, это составляет суть и радость ее жизни.

Ника молча слушала Игоря.

– Так что, Ника, счастье – внутри каждого. При любых обстоятельствах можно быть несчастным, а можно – счастливым.

Ника покачала головой.

– Нет. Не при любых. Ты не знаешь. Ты ничего не терял. Не осознавал этого, не тащил вину, не начинал жить заново, когда жить незачем…

– Возможно.

Нике больше всего хотелось спросить – любил ли он, любит ли кого-то сейчас, есть ли у него близкая женщина, что вообще у него с девушками, любовями… Но как об этом спросишь?

– Мне кажется, ты нравишься обоим этим пацанам, – переменил тему Игорь.

– Ну да… – кивнула Ника.

– Особенно Кирюхе.

Ника взглянула на палатку, из которой не доносилось ни шороха.

– Знаешь, мне они оба другими казались еще вчера… За этот день как будто месяц прошел…

– Подожди… – Игорь остановил девушку. – Слышишь?

Они прислушались.

– Голоса… – неуверенно сказала Ника.

– Ну да… Как-то это не очень… Ночь, вроде все приличные люди спят, кроме нас с тобой…

Ника встревоженно улыбнулась:

– Кто это может быть?

– Не знаю… Костер затушить, что ли…

– Все равно нас видно будет, луна полная.

– Так… Давай-ка на всякий случай разбудим пацанов. Пусть будут начеку. Что-то мне это не нравится.

Голоса, громкие, взбудораженные, приближались. Несколько раз слышался грубый хохот.

– Ника, лучше бы ты отошла куда-нибудь в тень, подальше, – сказал Игорь, начиная затаптывать догорающий костер.

– Нет.

– Что – нет?

– Я прятаться не буду. Я могу за себя постоять.

– Ты что, издеваешься? Ты занимаешься борьбой?

– Нет, но…

– Сядь вон за тот большой куст и сиди.

– Нет. Я не хочу прятаться неизвестно из-за чего. В кустах сидеть!

– Какая ты глупая еще, оказывается! Да мы с пацанами сто лет никому не нужны, а ты… – Игорь не стал договаривать.

Ника поняла его тревогу, пожала плечами.

– Хорошо. Я отойду в сторону, в темноте меня не будет видно.

– Да, давай. А я костром управлюсь, вдруг мимо пройдут, не заметят, тропинка все-таки в стороне…

Игорь быстро затоптал огонь, залил его остатками воды из бутылки, раскидал угли.

Ника присела на небольшой валун с краю поляны. В темноте ее действительно не было видно.

Голоса были слышны уже отчетливо. Игорь понадеялся, что, поскольку пламени больше нет, люди пройдут мимо. Но через несколько минут на поляну выкатились пятеро или шестеро человек, во весь голос гогочущих. В свежем воздухе Ника отчетливо уловила запах алкоголя. Потом разглядела, что в руках у нескольких – большие бутыли, по всей видимости, местного домашнего вина, которое продается на рынке. Луна ярко освещала поляну. И палатку было хорошо видно, и то, что их незваные гости – молодые мужчины, разгоряченные, небрежно одетые, кто-то с небольшими рюкзаками за плечами, кто-то налегке.

Разглядев палатку и сидящего рядом Игоря, они закричали наперебой, перемежая каждое второе слово матом:

– Народ! Эй! Вы кто? Это кто там? – Парни ржали, улюлюкали, издавали нечленораздельные звуки.

Ника смотрела на них в ужасе. Почему они идут ночью? Куда?

– Здоро́во! – Двое из них подошли к Игорю, остальные разбрелись по поляне, пересмеиваясь и перекрикиваясь. Смысл того, что они говорили, Ника разобрать не могла, хотя слова все слышала.

– Привет, – кивнул спокойно Игорь.

– Ха! – Один из них пнул ногой тлеющую палку. – Ха!

Другой разбежался и прыгнул через дымящееся костровище, приземлился неудачно и страшно заорал, хохоча и матерясь. Остальные тоже заржали. Кто-то попробовал повторить его прыжок, более удачно, комментарии были такие же.

На шум распахнулась палатка и высунулась голова Паши.

– Это чё? – в оторопи спросил подросток. – Вы кто?

Грузный парень с длинными волосами ответил ему матом, другие поддержали его, стали, смеясь, отвечать на разные лады.

Кирилл тоже проснулся и что-то спросил Пашу из-за его спины, Паша оглянулся на того:

– Ничего!

– А у тебя там кто? – Парни, услышав, что Паша с кем-то разговаривает, еще больше развеселились. – Девчонка? А ну-ка мы сейчас проверим…

– Парни… парни… – Игорь максимально дружелюбно перегородил им путь.

– А ну пошел! – Один из них изо всей силы оттолкнул Игоря. – Твоя там, что ли, баба?

– А чё с другим в палатке? Или вы как… – Парни опять завелись, начали все гуртом обсуждать такую удачную шутку, гоготать.

Двое навалились на палатку с разных сторон. Один из них не удержался на ногах, упал рядом, громко хохоча. Паша, видя это, вылез сам.

– Мужики, мужики, не надо, – попытался в таком же тоне, как Игорь, увещевать их Паша.

Игорь сделал ему знак, чтобы он молчал.

– А чё надо? А чё надо? – начал задираться к нему тот, кто упал. – Тебя надо…

Ника зажала уши. Слушать дальше, что говорили наперебой парни, было невыносимо. Она пожалела, что не послушалась Игоря и не отошла подальше, но шевелиться сейчас не стоило. Хоть из-за их гомона шорохов слышно не было бы, она побоялась, что ее увидят, когда она будет перебираться за большой валун, где действительно можно было бы спрятаться. Если, конечно, там не спят змеи, которых в этих краях можно встретить где угодно. Главное, не накручивать себя. Ника перекрестилась и стала читать про себя «Отче наш». Сколько раз это уже ей помогало – а почему, лучше не думать, не облекать в слова. Непонятно почему, неизвестно. Ей вещи, о которых не стоит размышлять. Например, почему от неумелой, незатверженной, но искренней молитвы перестает нервно и испуганно биться сердце, успокаивается. Сильна ли твоя вера, слаба ли…

Несколько раз прочитав молитву, она разжала уши. Увидев, что парни откровенно провоцируют Игоря и Пашу, она решила выйти, уже даже приподнялась. И села обратно. Она ведь поняла, что имел в виду Игорь. И она расслышала, что говорили парни. Они искали сейчас именно ее. Кто-то из них словно почувствовал, что здесь есть девушка.

Ника увидела, как здоровый парень залез в палатку, оттуда послышалась возня, крики и вслед за этим парень вытащил трясущегося, орущего Кирилла. Подросток отбивался, но не сильно, жалобно скулил, просил:

– Не надо, что вам я? Я – зачем? Я не девушка!

– А это мы сейчас проверим! – ржали парни. – Девушка или не девушка!

Они сопровождали это такими мерзкими комментариями, что Нику стало подташнивать – то ли от страха, то ли от мерзости слов. Кирилл извивался, уворачивался, парни перекидывали его из рук в руки. Ника увидела, как Паша застыл на месте, а потом стал на четвереньках отползать в сторону. Игорь выпрямился и громко, четко, спокойно сказал:

– Ребята, ни у кого сигнального пистолета нет?

– Чё? Чё ты бормочешь? Пистолета? – Парни, оговаривая матом каждое слово, снова бурно расхохотались.

– Сигнального. У нас заблудилась группа, где-то здесь рядом. Мы вот вперед к роднику вышли, а отряд где-то ниже или выше, вот не знаем, как с ними связаться.

– А… чё… – Кто-то из парней стали растерянно оглядываться, уже меньше смеяться.

– Э, э, умный, ты нам зубы не заговаривай! – Высокий патлатый парень отпустил Кирилла и держал теперь в руках Никину светло-розовую кепку, которая попалась ему под ноги. В ярком свете луны была видна серебристая вышивка спереди. – Это чья? Точно, баба где-то есть! А ну, пацаны, поищем!

– Ребята, ребята!.. – Игорь примирительно поднял обе руки и пошел на них. – Какая баба, вы о чем? Кепка вот мальчика, да, Кирилл? Да ты сам залезь в палатку, посмотри…

– Нет! – вдруг выкрикнул Кирилл. – Нет! Это не моя кепка! Нет!

– Ну-ну-ну… – Игорь попытался взять его за руку. – Успокойся. Ну что ты? Твоя, конечно.

– Нет! Нет!

Парни заинтересованно подошли к Кириллу:

– Да? А чья?

– Это… – Кирилл, нервно смеясь, стал растерянно оглядываться. – Да вот… Сейчас, сейчас… Она здесь была…

– Кто – «она»? Ай-яй-яй… как нехорошо врать… – Патлатый и еще один с ним подошли к Игорю и толкнули его так, что он упал на спину. – Кто папочке врет, тому…

Дальше слушать было невозможно, смотреть – невыносимо, как пихают Игоря ногами, балуясь, не сильно, просто, чтобы запугать, так страшно поиграть. Но Ника понимала, что если она сейчас выйдет, плохо будет не только ей.

– Ты – папочка? Или кто? – стараясь подняться с земли, проговорил Игорь.

– Ну я. Где телка? Ты нам не очень нужен.

– Нет здесь никакой телки. И не было. А вы куда идете ночью, кстати? – Игорь, как будто парни и ни хулиганили, все пытался и пытался заговорить с ними нормально.

Парни стали передразнивать Игоря и снова пнули его.

– Эй, пацан, пацан, сюда иди! – кто-то из них махнул замершему в ужасе Кириллу. – Так ты говоришь, была здесь телка, да?

– Да… да… да… – Медленно, как во сне, закивал Кирилл. – Была…

– Да что вы его слушаете! – махнул рукой Игорь, в который раз спокойно вставая, как будто его и не швыряли на землю. – У нас отряд с детьми инклюзивного обучения, ребята, вы же видите!

– Чё-чё? – стали переспрашивать парни. – Чё он несет?

– Класс коррекции, мужики! Вы лучше от греха идите!

– Папочка решит, что лучше! – проорал кто-то из парней.

Слова Игоря как-то неожиданно подействовали на «папочку». Он отхлебнул из своей бутылки, то ли вздохнул, то ли всхлипнул:

– Чё, класс коррекции в поход повел, да, чувачок? – Он протянул Игорю влажноватую руку. – Дай пять, чувачок… Мой родной класс… – «Папочка» сложно выматерился, незло, скорее нежно. – Я таких пацанов знаю… Они с-самые… настоящие…

Другие парни галдели, ходили вокруг костра, кто-то пихал ногами палатку, кто-то под общее одобрение помочился в тлеющий костер, один дал подзатыльник Паше, скорчившемуся на краю поляны на четвереньках, несильно, но тот все равно упал набок. «Папочка» подошел к Кириллу, который замер в неловкой позе посреди поляны, похлопал его по плечу:

– Ладно, отдыхай, брателло! Папочка своих не трогает, да, пацаны?

Те в ответ заржали. Кирилл, мелко тряся головой, как будто истово соглашаясь, проговорил:

– Д-да… д-да… д-да…

Он стал отступать от «папочки» и неожиданно, спотыкаясь, изо всех сил припустился по тропинке вниз.

– Кирюха, а ну, стой! – прокричал Игорь. – Стой, заблудишься, идиот! Стой! – Он, оглядываясь на Пашу, помчался за подростком.

Кто-то из парней подставил Игорю подножку, тот со всего лета упал, стал подниматься и ойкнул, держась за коленку.

«Папочка» оглядел поляну, свистнул, собирая своих, сплюнул, отхлебнув еще из бутылки, и пошел дальше. Вся его странная компания потянулась за ним, с матом, с хохотом, с выкриками… Куда их несло, зачем?

Ника дождалась, пока звуки громких голосов перестали быть слышны, и подбежала к Игорю, который сидел, растирая коленку.

– Что у тебя с ногой?

– Думаю, ничего, ушиб сильный.

– Сгибается коленка?

– И разгибается! – засмеялся Игорь. – Все хорошо. А вот что у нас с Кирюхой… Надеюсь, он недалеко убежал.

– Хоть бы в сторону лагеря побежал… – проговорила Ника. – Надо же, психанул как…

К ним, пошатываясь, подошел Паша.

– Что ты так идешь? У тебя что-то болит? – спросила Ника.

– Не-е… – всхлипывая, ответил Паша. – Все норм!.. Бли-ин… вот уроды…

– Не нападай на него, – едва слышно проговорил Игорь. – Он ничего плохого не сделал. Испугался пацан, это же ясно. Ты молодец, что не вышла. Я в какой-то момент подумал, что ты вынесешься на помощь. Толку бы не было, только хуже бы было. До смертоубийства могло дойти.

– Я понимала это. Ужасно было сидеть там, когда…

Игорь погладил девушку по щеке.

– Все уже, я надеюсь, Ника. Их дальше понесло.

– Игорь, может, Кирилла поискать? Или позвать? Сорваться может, все что угодно… Псих…

Игорь помотал головой:

– Пойду искать его. А вам как быть… Думаю, парни не вернутся, их несет куда-то. Но оставаться вам здесь так небезопасно… Приключение, конечно… Ладно. Нам бы до утра дожить, больше никого не встретив.

– Второй раз такого не будет… – не очень уверенно сказал Паша. – Я тоже за Кирюхой пойду.

– А теперь идем спасать предателя! – невесело засмеялась Ника.

– А что делать? – пожал плечами Игорь. – Фонари есть, посветим, как сигнальными огнями, вдруг он нас увидит… Пошли все вместе тогда.

– А палатка? Оставим ее? – спросил Паша.

– Все забираем. Ты же видел, какие здесь любители природы ходят. Не найдешь потом свою палатку.

Ника поймала себя на том, что, замерев, наблюдала за Игорем. Когда он обернулся к ней, она тут же отвела глаза. Да что с ней? Новое, странное, волнующее состояние тревожило Нику. Хотелось без всякого повода смеяться, и в то же время она чувствовала, что где-то очень близко слезы – у нее, у неплаксивой девочки.

– Что замерла? – Игорь подошел близко, чуть ближе, чем это нужно было. И так Паша ничего не слышал, а даже если бы и слышал, что с того?

– Нет… – Ника покачала головой и на полшага отступила назад.

Игорь уловил это движение и взял девушку за руку чуть выше запястья.

– Испугалась? Так бывает. В тот момент ничего не чувствовала, все придет сейчас – и страх, и тревога. Но уже ничего не бойся. Она напролом идут дальше, сюда не вернутся. Их тянет куда-то, ты же видела.

Ника взглянула на Игоря. Он правда думает, что она до сих боится тех парней? Или говорит о чем-то другом?

Паша, увидев, что Ника с Игорем о чем-то негромко переговариваются, подошел поближе и, почесывая щеку, пробубнил:

– Ну вот это… Я один не соберу палатку… То есть… я умею… но…

Игорь пожал Никину руку и отпустил.

– Хорошо, Паш, пойдем, вместе соберем.

Он обернулся и взглянул Нике в глаза. Что можно вот так сказать? Все. Невероятная радость, легкость, мгновенно разлилась по всему телу, веселя, наполняя приятным, ни с чем не сравнимым ощущением полноты жизни, того, что все главное происходит сегодня, сейчас. Главное и хорошее.

Глаза давно привыкли к темноте. Нике показалось, что какой-то довольно крупный зверек пробежал по поляне. Издалека раздался громкий хохот, но он не приближался – в ночной тишине так слышны были все звуки, где-то далеко от них смеялись наверняка те же самые парни.

– Все? – Игорь оглядел поляну. – В темноте не забудьте свои вещи. Кепку розовую в особенности. – Он, улыбаясь, подмигнул Нике, и уже знакомое приятное, теплое чувство разлилось по груди.

Пела какая-то ночная птица, длинными томными переливами, замолкая, потом снова начиная долгую затейливую мелодию. Ветра не было. Воздух был наполнен запахами можжевельника, горьковато-пряного шалфея, который рос прямо под ногами, удивительной кристальной свежестью.

Ника накинула капюшон толстовки, затянула потуже лямки у рюкзака.

– Я готова! – Она помахала рукой Игорю.

– Вот так стой! – Игорь направил на нее фонарик и быстро сделал несколько кадров. – Чуть в профиль повернись, ничего не делай, просто повернись и теперь посмотри на меня. Ага… спасибо…

Паша, хмурясь, смотрел, как Игорь фотографировал в темноте Нику.

– Это… Кирюху искать когда пойдем?

– Идем уже, Паш, – повернулся к нему Игорь и снова буквально на секунду взглянул на Нику. Ничего не сказано. И что-то такое проскальзывает в каждом слове, ничего не значащем, в каждом коротком взгляде, что-то такое важное, заставляющее сильнее биться сердце, улыбаться без причины, что-то, чего она раньше не знала. Главное – не знала себя такую.

Глава 17

– Сестра, обожди… – Анну на ходу остановила монахиня, на которую Анна смотрела с некоторых пор с невольным любопытством.

Ничто долго не вызывало интереса и любопытства, все было бессмысленно, а когда краски жизни стали против ее воли проступать сквозь серую пелену похожих друг на друга дней, Анна однажды заметила красивую монахиню со спокойным, абсолютно бесстрастным лицом, внимательными темными глазами. Она выделялась тонкостью черт и чем-то таким во взгляде, что заставляло Анну всегда отвечать ей искренне на любой вопрос. Как-то они даже перекинулись парой фраз, когда вместе выполняли послушание в книжной лавке. Анна знала, что монахиню зовут Таисия, что она окончила консерваторию в Екатеринбурге, пела в театре, потом стала ездить на паломничество да и присмотрела здесь себе другую жизнь. В одночасье уволилась из театра и пришла в монастырь. Побыла послушницей, не скоро, но приняла постриг. Здесь она иногда пела на службе, и тогда в хоре ярко выделялся светлый, чистый голос Таисии.

Анна иногда видела, как Таисия стоит на службах, всегда с ровной спиной, спокойным благожелательным лицом, как будто страсти, беды, проблемы никак не коснулись ее души. Трудно поверить, что у нее, оказывается, трое детей, младшему, когда она уходила в монастырь, едва-едва исполнилось семнадцать. Анне казалось это невероятным. Какие были обстоятельства, что она могла оставить сына, по крайней мере в таком возрасте, когда он одной ногой еще в детстве, а другой – во взрослой жизни, где все так неопределенно, где от мальчика требуется все же больше, чем от девочки, где материнская поддержка нужно так долго… С кем остался сын? С отцом? Почему так все случилось? Не спросишь. Когда они разговорились в книжной лавке, Таисия обмолвилась, что здесь, в их монастыре, ей «покойно и хорошо». Значит, где-то в другом месте было неспокойно и нехорошо…

Анна постаралась пройти мимо Таисии, но та настойчиво позвала ее вслед:

– Анна, что случилось?

Анне пришлось остановиться.

– Я… Сестра, мне сейчас некогда, простите, я…

– Ты из-за сестры Ольги так переполошилась?

Анна промолчала.

– Ты хочешь… – Таисия внимательно вгляделась в лицо Анны. – Помочь ей хочешь как-то, так? Просить за нее?

Анна кивнула.

– А где она сама? Не молчи, сестра, я хочу помочь.

Анна взглянула в глаза Таисии. Да, правда. Хочет помочь, но чем она может быть полезной в этой ситуации?

– Я паспорт должна ей принести.

– Должна?

– Да, должна. Пусть она уйдет. Домой поедет. Нечего ей здесь делать.

– Не надо так говорить, Анна. Это не нам решать.

– А кому? – бесполезно спросила Анна.

Она знала эту другую правду. Это ведь тоже правда, просто другая. Может так быть? Конечно. Законы иного измерения. Как макро– и микромира. И те, и те верны. Но не действуют в другом мире.

Таисия взглянула на Анну и не стала отвечать.

– Я пойду, – сказала Анна, потому что Таисия, остановившая ее за рукав подрясника, теперь перегораживала ей путь. Обойти и поспешить дальше было неудобно. Анна видела издалека, как игуменья, нахмурившись и отмахнувшись от какой-то монахини, пошла к себе в служебный корпус.

– Не надо вмешиваться в волю Божью, – продолжила твердо Таисия.

Как спорить? С чего начинать? С того, что такое воля Божья? Или пытаться доказать, что никто не отменял человеческой воли, даже здесь, в монастыре? Или спросить Таисию, знает ли она, что такое Бог? Или кто точно знает, в чем его воля? Упал – лежи, не вставай, так, что ли? Раз воля Божья была, чтобы ты упал. Или, наоборот, побыстрее вставай, и тебя для этого заставили упасть? Запутаешься в этой бытовой схоластике и монахинь не переговоришь никогда. Тогда что? Взять да отпихнуть и пойти дальше? Именно такая мысль молниеносно пронеслась в голове у Анны, заставив ее слегка усмехнуться.

Таисия не так поняла ее усмешку.

– Тяжело тебе здесь, – покачала она головой.

– Мне вообще тяжело, Таисия.

– Ты не слышишь. Не слышишь голоса Божьего, не слышишь людей. Слушаешь только саму себя.

Анна пожала плечами и все-таки обошла Таисию. Та через несколько секунд догнала ее.

– Ольга тебе что-нибудь сказала?

– Да. Она влюбилась в монаха и хочет к нему поехать. Вы же знаете всю историю? Все уже знают.

Таисия была лет на десять старше Анны, а то и меньше, но как-то язык не поворачивался называть ее на «ты».

– Анна…

Таисия заговорила негромко, и вся ее манера была такой приятной и располагающей к себе, что Анна, привыкшая за два года максимально закрываться и не приближаться ни к кому, четко ограничивая пространство формального общения, не смогла не отреагировать на то, что прозвучало сейчас в голосе Таисии. Тепло, дружеское участие, уверенность в своей правоте, не переходящая в привычную настырность окружающих ее очень религиозных людей, явная симпатия…

– Да? – Анна заставила себя посмотреть ей в глаза.

– Ты сама слышишь, что ты говоришь? Сестра влюбилась в монаха?

– Но это же так. В послушника, но у него скоро постриг.

– И что она с этим будет делать?

– Пусть поедет. Пусть он ей скажет, что любит Бога больше, чем ее. А здесь что она будет делать? Сохнуть, страдать? Ей же девятнадцать лет!

– У тебя совсем другие критерии. Здесь она окружена заботой, здесь она у чистого источника, с ней точно ничего плохого не случится. Ты можешь взять на себя ответственность за то, что с ней будет, когда она вырвется из стен монастыря?

– Она уже вырвалась, – вздохнула Анна. – Вы же видели. Насильно ее приводить? Убалтывать?

– И куда она в таком случае поедет? У нее разве есть дом?

– Сгорел дом. Баня есть, в ней можно жить.

– Она сможет доехать к тому человеку? Это далеко?

– Достаточно, ночь езды на поезде. Думаю, что сможет. Она же дееспособна. Пусть живет, Таисия. Она не сама сюда пришла, ее привезли соседи.

– Если привезли, уже не вполне дееспособна, значит.

– Да нет, – пожала плечами Анна. – Она просто была в ужасе от случившегося. Вот добрые люди и посоветовали – вместо того, чтобы дом восстанавливать и дальше плакать в нем о матери, лучше уйти в монастырь и плакать здесь. А здесь, вы же знаете, плакать некогда, – горько пошутила Анна, с удивлением прислушиваясь к тому, что она говорит. Она давно не была такой словоохотливой и ироничной.

– А ты? – спокойно, хотя и достаточно осторожно спросила Таисия. – Ты как?

– Я – что? – немного напряглась Анна. – Пожалуйста, можно я пойду? Меня ждет Ольга.

– Нет. Я сама схожу к мать Елене и попытаюсь ее уговорить отдать Ольгин паспорт. Жди меня здесь.

Анна кивнула. Она верила, что все, что говорила Таисия, – правда. Вот, пожалуй, за этим стоит идти в монастырь, что здесь встречаются изредка такие люди. Как она любила в своей прошлой жизни ездить в какую-нибудь глухомань, где меняются критерии и ценности, где «большая Россия» для людей – где-то там, очень далеко, где многие никогда не выезжали из своей области – дорого, машин нет, невозможно накопить на билеты, и реальности мегаполисов знают только по фильмам и новостям в телевизоре. Если ей в поездке удавалось познакомиться с бесхитростным, честным, абсолютно искренним человеком, она считала это за свою удачу. Тот, кто и мог бы соврать – ума бы хватило, да незачем. Иная жизнь, иные реалии.

Была ли Таисия такой раньше или стала здесь, в монастыре, – теперь не узнаешь. Но Анна отчего-то знала, что для Таисии смысл пребывания в монастыре отчасти в этом – что можно быть такой. Законы в их монастыре не самые строгие, двойных стандартов и явных несправедливостей, о которых шепчутся, рассказывая о жизни в каких-то других монастырях, нет. Если что-то и не так, то это точно перевешивается «покоем и благостью», о которых говорила Таисия. Может быть, у нее тоже что-то случилось, как у Анны? Если спросить – с охотой расскажут. Но она ничего не спрашивает. Такие пересуды не поощряются, но строго не возбраняются. Спроси вот, скажем, у Стеши – та бросится рассказывать.

Анна присела на лавочку, с ужасом видя, как из-за часовенки появился Виталик. Подпрыгивая на одной ножке, он держал что-то в руке. Это что-то болталось и издавало странные звуки.

– Ой! – радостно закричал Виталик, увидев Анну, и припустился к ней. Пробежал несколько шагов и резко остановился, вспомнив, что Анна довольно жестко прогнала его от себя. – Вот! – Он на расстоянии протянул к ней руку.

Анна смотрела на то, что болталось в ладошке у Виталика, и не верила своим глазам. Огромная мокрая коричневая жаба, которую Виталик запросто держал за одну лапку, истошно квакала хрипловатым голосом и дергалась, пытаясь вырваться.

– Гадость какая! – искренне проговорила Анна. – Отпусти ее немедленно. Сюда подойди!

Она увидела, что вся рубашка у мальчика залита чем-то красным. Тот довольно смело припрыгал к ней поближе. Анна явственно различила запах вина.

– Поближе подойди.

Она сама притянула к себе Виталика.

– Это что у тебя? – Анна ткнула пальцем в мокрое еще пятно, которое шло от воротника до низу рубашки на одной поле.

– Ничего, – бесстрашно глядя ей в глаза, ответил Виталик. – Просто.

– Жабу выбрось! – сквозь зубы сказала Анна.

– Не-е-е… Я ее отлавливал… Чё я ее теперь выпустю… Не-е-е-е… – стал смеяться Виталик.

– Меня радует твоя смелость и твое хорошее настроение, – очень зло сказала Анна. – Ты… – Она остановила себя. Что она ему скажет? Что он – маленький урод?! Что он живет, такой глупый, ничтожный, а ее Артем не живет? Что он, Виталик, сын потерявшей себя алкоголички, выживет в любой ситуации? Во-первых, этого никто не знает. А во‑вторых, Виталик ни в чем не виноват.

Почувствовав ее противоречивые мысли, мальчик стал тихонько отступать от нее.

– Стой! – прикрикнула Анна. – Почему у тебя вино на рубашке?

– А … его знает!

Мальчик ответил ей матом, да так легко, что было понятно – он не знает отличия обычного языка от мата. Если вчера и сегодня вокруг него мата нет, он этого еще не успел понять. Там, где он живет, на мате разговаривают, ругаются, шутят, комментируют новости, а также объясняются в любви и воспитывают детей.

– По губам хочешь получить за такие слова? – все же сказала Анна. – Нельзя это говорить!

– А что можно?

– Все остальное можно, кроме этого слова. И еще…

Что? Как объяснять? Список запрещенных к употреблению слов ему давать? Или вот так, каждый раз, когда он будет материться, останавливать его?

У Анны неприятно заныло где-то в грудине. Черт, черт, вот надо же было, чтобы именно ей дали этого мальчишку… Можно надеяться, что он долго здесь не задержится, что его определят все-таки куда-то, не к ним в приют, которого пока официально нет. Хотя если монахини захотят, если так решит мать Елена, то мальчик останется в приюте и будет нигде не учтенный. Никто его еще долго не хватится, кому он нужен… Но ему в школу надо ходить… Так что! Откроют здесь школу, и будет он пока единственный ученик. А Анну назначат ему в учителя… Нет! От одной этой мысли Анне стало нехорошо.

– Я спрашиваю тебя – где ты облился вином?

– Чё? Где вино?

Мальчик хитрил умело, сделал привычно глупое лицо, открыл рот. Знает – как. Нашел для себя приемы, пользуется. И это наверняка работает со взрослыми. Ведь он даже хорошенький, кукленок просто – если отмыть его, постричь, причесать, заставить чистить зубы и, главное, – заставить заткнуться на время, пока он не напитается другим – и языком, и мыслями.

Анна махнула рукой, словно пытаясь остановить свои мысли. Какая ей разница! Все равно честно и тем более истово выполнять такое послушание – заботиться об этом мальчишке – она не будет. Не будет, и все. Пусть лучше ее накажут как-то.

Виталик тем временем, размахнувшись, изо всех сил швырнул лягушку в траву. Анна видела, как через некоторое время та прыгнула в кусты.

Виталик потер грязные ладошки, подул на них.

– Бородавки будут от жабы, – сказала Анна.

– Чё? – залился хохотом Виталик. – Борода? На руках? Борода-а-а…

Анна не стала отвечать. Она видела, как сестра Таисия зашла в корпус, где у игуменьи был ее кабинет. Дверь больше не открывалась. Паспорт Анны тоже лежал у игуменьи, таков порядок. Ничего в этом особенного нет, раньше в гостиницах паспорт забирали… Но есть что-то в этом тревожное… Такая степень несвободы… А она за свободой сюда пришла?

– Я Богу помолился. – Виталик сел прямо на землю рядом с Анной, но на безопасном расстоянии и стал рассуждать как бы сам с собой. – Все рассказал ему, он меня за все простил.

– За что? – машинально спросила Анна, тут же кляня себя – ну что ей дался этот мальчик? Сидит и сидит, разговаривает сам с собой, и пусть. Он как будто исполняет за нее послушание. Ей велели опекать его, она не может, так он сам к ней лезет. Как странно все. Как будто действуют еще какие-то законы, невидимые, непонятные, ты не можешь им сопротивляться, законы нечеловеческие… А какие? Божьи? Это не та степень веры, к которой готова Анна. Нет, далеко не та.