Текст книги "Ласточка"

Ника оторвалась на секунду от книги, чтобы посмотреть на табло, и замерла. В нескольких шагах от нее стоял Игорь и тоже смотрел на табло. От Ники его заслонял мужчина с таким животом, который, наверно, невероятно трудно носить по земле. Большой круглый живот, обтянутый светло-зеленой яркой футболкой, вырос на совершенно обычном теле вполне сухопарого мужчины.

Ника смотрела на Игоря. Да, он невероятно хорош. Непонятно, многим ли он нравится, но Нике нравится очень. Внешностью… Как жаль, что, оказывается, внешностью можно настолько обмануться. Внешностью, манерой, голосом, даже глазами… Ника опустила голову, а мужчина с большим животом как раз в этот момент шагнул в сторону. Игорь оглянулся, как будто его позвали. Он увидел бы Нику, если бы в этот самый момент неподалеку какая-то женщина истошно не закричала: «Не поднимай за эту ручку! Не поднимай! Оторвется!» Она кричала так, как будто тот, кого она просила не поднимать чемодан за ручку, находился на другом конце заполненного пассажирами зала. А тринадцатилетний мальчик, которому она кричала, стоял практически рядом.

Игорь интуитивно повернул голову на отчаянный крик, а Нику теперь заслонила женщина с двумя детьми, большим желтым чемоданом и крохотной собачкой на руках в желтой курточке и кепочке с козырьком. Ника видела, как Игорь постоял как будто в сомнении, оглядываясь, словно чувствуя, что она здесь. «Обернись, обернись еще раз», – говорила про себя Ника. Ведь если он обернется, это будет означать, что между ними есть какая-то связь, что не просто так он ей понравился, что дело не в симпатичном лице, слаженной фигуре и приятном голосе. И даже не в его необычной профессии. А в чем-то другом, загадочном, что притягивает совершенно незнакомых людей друг к другу.

Игорь все не уходил. Ника видела, что он ощущает беспокойство. Провел рукой по лбу. Посмотрел направо-налево. Посмотрел лишний раз на часы, хотя на табло наверху ясно высвечивалось время. Достал телефон, взглянул на него зачем-то, чуть пожал плечами, убрал обратно в нагрудный карман. Повернулся туда, где сидела Ника. Да, она закрыта большим желтым чемоданом, который женщина поставила чуть ли не на ноги ей. Без остановки лает сорванным голосом, отвлекая всех вокруг, собачка в кепке. Но Ника же его видит. Значит, и он мог бы заметить ее. Игорь взглянул раз и два. И еще раз обернулся, как будто слышал, что его зовут, но не понимал, откуда. И ушел. Ника видела, как он уходил, и понимала – нет, она не позовет, не станет догонять, хотя ей больше всего этого сейчас хотелось. Скорей всего, он здесь, потому что решил догнать ее. Но Ника не была в этом уверена. Может быть, ему просто все надоело. Или он поссорился с Олегом. Или же у него, у свободного художника, возникла новая идея, новая прихоть, и он следует ее зову.

Ника поколебалась – включать ли телефон. Вдруг Игорь ей пытался звонить – взял у Олега ее номер. Пусть подумает – настолько ли серьезно то, что он хочет сказать. Серьезно – скажет в Москве.

Ника сидела и смотрела на спешащих мимо людей, озабоченных или, наоборот, отдувающихся после полета и готовых к отдыху. Нигде так не чувствуешь собственное одиночество, как в массе занятых своим делом людей. Группа подростков ее возраста в одинаковых майках… Семьи, семьи, разного состава… С ребенком, с двумя, с тремя… Много юношей, путешествующих поодиночке, изящно одетых, аккуратных и как будто замкнутых на себе. Парочки наряженных девушек, не очень уверенно чувствующих себя и пытающихся скрыть это волнение за показной веселостью. Пожилые, молодые, разные… У каждого внутри – такой же огромный мир, как у нее. Свои тревоги, свои надежды, свои беды и сомнения… Хорошо, что мы не слышим мыслей другого человека. Какой бы гул поднялся здесь в аэропорту…

Ника снова достала выключенный телефон, покрутила его. Ведь отец наверняка звонит, волнуется. Какое-то совершенно новое чувство. Только что она думала о матери, как будто той требуется забота. И вот теперь, вместо обиды на отца – у нее в душе тревога о том, как он там. Вот он ходит по квартире, поправляет очки, вздыхает, переставляет бессмысленно с места на место какие-то предметы, забывая, где он их взял, – обычный признак того, что отец волнуется, то и дело набирает ее номер, не знает, куда бросаться, где ее искать… Ей жалко Антона, который ее так легко предал, когда ей нужно было просто доброе слово, просто «Приезжай, дочка, я тебя жду», он кричал, допытывался, унижал ее подозрениями. А ее волнует, что Антон ее потерял? Волнует. Отец больше не кажется сильным, уверенным в себе, мудрым. Она так повзрослела? Наверно. Ника достала телефон и покрутила его в руках. Может быть, ей нужна была эта поездка? Чтобы резко повзрослеть, чтобы пришлось принимать какие-то решения, взрослые, самостоятельные?

Ника увидела, как вдали прошел Игорь, вопросительно повернул голову, как будто его позвали. И скрылся. Может быть, он ищет ее? Если надо найти кого-то в огромном аэропорту и невозможно позвонить друг другу, это можно сделать лишь в одном случае – почувствовав невидимые линии, соединяющие людей, пройдя по ним.

«…сточкина, опаздывающая на рейс Симферополь – Москва, подойдите к стойке информации…» Нике показалось или только что объявляли ее фамилию? Она не регистрировалась еще и точно не опаздывает. И рейсов очень много, Игорь ведь даже не знает, каким рейсом она летит, но точно не вместе с ним, даже если он сейчас тоже возвращается в Москву, билет ведь был только один. А придумал он все на ходу. Остроумно. Просто и неправильно. Так невозможно по-настоящему найти человека. Даже если она сейчас и подойдет. И что дальше? Удивительно рациональное решение для художника. Хотя, конечно, кино – особое искусство, оно требует от его создателей определенной жесткости и присутствия рассудка. Режиссер – это не художник с кистью и не поэт с листком бумаги и карандашом. Если режиссер будет растерянным и романтичным, все остальные творческие личности вокруг него разбегутся по своим углам… Ника улыбнулась про себя. Ну вот, кажется, мысли пошли в более спокойном направлении.

Ника увидела сбоку на стене телефон-автомат. Надо на самом деле позвонить отцу, чтобы он не волновался и не ходил потерянно по квартире, не зная, куда бросаться и где ее искать.

Глава 21

– Ну как, выспались?

Анна открыла пошире дверь бани, где по полатям спали Оля и Виталик. Сама она вчера крепко уснула на лавке в предбаннике. Оля полностью не поместилась на нижней полке, лежала, неудобно свернувшись и свесивши большую ногу. Виталик тоже скрутился в клубочек и забился в угол, натянув на голову большое старое полотенце, единственно, что Анна нашла вчера, чтобы прикрыть его на ночь.

Оля подняла голову, увидела Анну, огляделась, села на лавке и неожиданно заплакала.

– Ты что? – удивилась Анна. – Обратно в монастырь хочешь?

– Нет… – покачала головой Оля. – Нет… Просто…

– А просто, так вставай, умывайся да и ноги в руки. У нас работы невпроворот. Сейчас приедет экскаватор забор переносить, потом привезут цемент для фундамента. И… В общем, вставайте!

Виталик, взлохмаченный, сел на верхней полке.

– … – пробормотал мальчик матом.

– Послушай меня, – сквозь зубы проговорила Анна. – Если ты будешь еще ругаться…

– Я не ругался… – растерялся Виталик. – Я это… сказал…

Анна тоже растерялась. Знает ли он набор тех слов, которые нельзя говорить? Будет ли Анна сейчас этим заниматься?

– Хорошо, – кивнула Анна. – Если ты будешь говорить плохие слова, от которых у меня уши вянут, я тебе буду молча давать подзатыльники, договорились?

Мальчик неуверенно кивнул. Он сидел сейчас под потолком крохотной Олиной баньки такой жалкий, такой худенький, в растянутой футболке, с торчащими мослами коленок, локтей, что Анна отвернулась. Жалко, да, жалко. Даже не надо с собой спорить. Бедный ребенок. Никому не нужен, в том числе ей.

– А… точно привезут цемент? – Оля пошевелила крупными плечами. – Затекли… – смущенно объяснила она. – Вот тут…

– Пообещал же глава поселения, значит, привезут. Со стройки супермаркета тебе два мешка цемента выделили. Радуйся. Так что давай бегом на двор, пока двор у нас с одними соседями общий… К колодцу, умываться. Ведро возьми, наберешь воды. И ты тоже умоешься, – Анна кивнула Виталику.

Мальчик прыгнул прямо с верхней полки на пол, приземлился не очень удачно, ударился ногой о маленькую печку, выругался. Анна молча дала ему подзатыльник, не очень сильный, но Виталик все равно схватился за голову. Анна посмотрела ему в глаза.

– Запомнил?

– Чё?

– Слово?

Виталик кивнул.

– Вот, и заруби себе на носу.

Мальчик испуганно схватился за нос. Анна невольно улыбнулась. Оля неожиданно обняла мальчика.

– Сейчас будем ватрушки с молоком, вчера купили… – сказала девушка, гладя свалянные вихры мальчика.

– Ага, – радостно кивнул Виталик, оглядываясь на Анну. Что было в этом настороженном взгляде?

Анна отмахнулась от собственных противоречивых ощущений. Не до сантиментов.

Вскоре приехал экскаватор переносить забор, а вслед за ним самосвал со стройматериалами. И началась такая кутерьма, что Виталик не успевал бегать, чтобы все посмотреть. Кричала до хрипоты соседка Галя – на мужа, на Анну, на водителей, на Виталика, на собственных кошек. Дядя Леша взялся косить траву. Включил большую бензиновую косилку, из-за шума которой плохо можно было различить слова человека, стоящего рядом, и когда экскаваторщики начали закреплять забор, чтобы его перетащить, сосед стоял прямо под краном и косил траву.

– Да уйдите вы! – просила его Анна. – Алексей!..

Машинист экскаватора ругался, вышла, подбоченилась соседка, за ней маялся ее муж Коля, в широких черных трусах, белой майке, с полотенцем на шее, а дядя Леша, не обращая ни на кого внимания, напевал что-то бодрое на непонятном языке, похожем на французский, с грассирующим «р», и упорно косил траву. Широко крестилась Оля, размахивая большой рукой. Она нашла в бане какую-то рубаху, переоделась в нее, вдруг распустила волосы. Анна даже залюбовалась ею.

Тут же приехал и участковый. Зашел на Олин участок, с которого уже был снесен огрызок забора, почесал голову, постоял рядом с Олей молча. Та тоже молчала, растерянно улыбаясь. Соседка, накричавшаяся до хрипоты, попила молока и принялась опять кричать, увидев, что участковый мирно беседует с Анной и жмет руки водителю грузовика.

– Вгрохали! Люди столько денег вгрохали! А тут ломают! Договорились! Смотрите-ка! За один день договорились! Мешками ей грузят! Зачем тебе цемент? Зачем тебе цемент? Что ты с ним делать будешь? Вот у нас мафия, а… Попы у нас теперь правят! Поповская мафия! Пришла, смотрите-ка, какая, заборы чужие ломать! И все ее слушают! Да сначала с документами надо разобраться!

– Кузовлева, вы бы, знаете… – Участковый подошел к Гале, потоптался около нее. Та лишь махнула на него рукой, отошла в сторону и стала снова кричать.

– Давай-давай, заливай все цементом, а я посмотрю, посмеюсь!

Коля, ее муж, все так же в трусах и майке, попытался тоже что-то сказать.

– Да уйди ты! Вишь, как люди делают! Р-раз – съездили куда надо, ра-раз – им бесплатно технику подогнали. А ты ходишь… – Она дала ему увесистую затрещину. – Иди, оденься!

Участковый Михал Михалыч, засучив рукава, стал тоже помогать. Съездил к себе домой, привез лопату, и Анна взялась копать дырки для столбов, где они уже стали зарастать травой.

– Дальше! Дальше! – взвилась соседка. – Ты что ж делаешь? Люди, что ж она делает? Куда ты прешь? Ты что ж копаешь у меня?!

Галя ходила вокруг Анны и громко орала, но руками ее не трогала, опасливо оборачиваясь на участкового и, главное, на здорового экскаваторщика, который стоял пока, сложив руки на груди, прислонившись к огромному колесу экскаватора.

– Попы… монашки… мафия… – неразборчиво вторил ей дядя Леша, который скосил уже всю свою траву до самого основания, кое-где проглядывали земляные проплешины. – Олька-то, Олька… привела подмогу… Мы-то… всем миром… Мы-то горелое… кто ж знал… теперь вот… и беседка… Что с беседкой моей… А! – неожиданно воскликнул дядя Леша и как-то боком подошел к экскаваторщику. – А вот… тут… перенести бы… – он показал на свою беседку.

– Полторы тыщи… – пожал плечами тот. – И без гарантий. Сломать можно.

– Что? Что? – завелся дядя Леша. – Значит, им бесплатно, а нам… сломать… им… как… значит… там… глава… что ж… где полторы тыщи…

Анна обошла кругом его беседку, покачала головой.

– Вы же фундамент такой капитальный сделали, как вы хотите перенести ее? Поставили бы на ножках, а так… Кто вам будет ее теперь выкапывать и переносить? К Оле в гости ходить будете, чай пить в своей беседке!

Оля подошла к Анне и встала близко, шумно сопя.

– Они хорошие, мне помогали… – сказала она. – Еду носили…

– Ладно, – кивнула Анна. – Соседей не поменяешь. Алексей, – обратилась она к дяде Леше, – вы бы тоже помогли сейчас, подержали забор, и вы, Николай…

Галя открыла рот, чтобы ругаться, но только разок выматерилась и подтолкнула своего мужа.

– Сядь в доме и сиди.

– Ладно, – улыбнулась Анна и подмигнула Михалычу. – Хотя бы не мешают, не лезут в драку, и то хорошо.

Через пару часов заборы стояли на местах, на участке лежали три неподъемных мешка цемента, экскаватор и самосвал уехали, все соседи, кто приходил смотреть, разошлись.

– Когда дом горел, все тоже смотрели… – неожиданно сказала Оля. – Снимали на телефоны…

– Смотрели? – удивилась Анна. – Не помогали гасить?

– Помогали… Некоторые… Вон дядя Коля помогал, дядя Леша – не, не помогал. Копал ров, чтобы, значит, огонь не перекинулся… Еще люди пришли… Вот Михалыч помогал…

Участковый обернулся, улыбнулся Оле.

– Дак мы ж в школе вместе с Олей учились. Я только старше.

– Да прямо старше! – засмеялась Оля, закрывая рот рукой. – На два года всего! Старше!

– В магазин нам надо в хозяйственный, плитку хотя бы купить, готовить еду, на хлебе долго не продержимся, – сказала Анна.

– Могу подвезти в одну сторону, мне надо в поселок, – сказал участковый.

– Хорошо. – Анна взглянула на смущенно улыбающуюся Олю. – Подумай сама, что еще надо самое главное купить.

– А как же деньги?

– Я дам денег, у меня есть.

– Не знаю…

– Думай. Ты нормальная и взрослая. Думай. Что нужно для жизни. Соберись. У тебя подушка есть? Чайник есть? Хоть какой? Или кастрюля?

Галя, слушавшая их разговор, в сердцах пнула кусок старого забора, отвалившегося при переноске.

– Дам я сейчас кастрюлю! Есть у меня! Погорельцы! Всё теперь им давай! Ведро дам! И… все. Соль не покупай! Дам!

– Спасибо, – кивнула Анна. – Ну вот, кастрюля с ведром уже есть. Соль. Жить можно.

– Я с Михалычем поеду… – сказала Оля, и румянец стал разливаться на всю ее полную щеку.

Участковый, довольно улыбаясь, кивнул.

– Соберем вещи, – сказал он. – Не надо ничего покупать.

– Ну, что-то надо, вот посмотрим, что Оля решит купить. – Анна протянула ей несколько купюр. – А мы пока с Виталиком до продуктового дойдем, да?

Мальчик убегался, пока на участке были чужие люди, работал экскаватор, а сейчас сидел и играл с большой собакой, которая некоторое время назад пришла, все бродила кругами и теперь легла у низкого крыльца баньки.

– Это чья собака? – спросила Анна.

– Да ничья, – совершенно мирно ответила Галя, которая подошла поближе и больше не орала. – Ходит, кто покормит, там и ночует. Пускают на двор – во дворе, а так – у калитки.

– А как ее звать? – поднял голову Виталик.

– Да Машкой все зовут.

– Это же кобель, – удивился Михалыч, приглядываясь к собаке.

– Дак что теперь поделаешь? – развела руками Галя. – Привыкли уже. Машка да Машка. Он и откликается, видишь?

И правда, собака, услышав свое имя, сильно завиляла хвостом, встала, сворачиваясь набок, пошла, прядая ушами, к Гале.

– Иди! Я тебя не кормлю! Иди! Мне своих блох хватает, коты приносят! Уйди!

Оля негромко проговорила одной Анне: «Пойду…», села на мотоцикл. Коляска была пустая, но она села за Михалычем, обхватила его руками и ногами, он обернулся, кивнул, довольный, и они поехали. Может, и обойдется как-то, подумала Анна. Оля целый день ни словом не обмолвилась о Дионисии, как будто забыла, из-за чего сбегала из монастыря. Столько событий, впечатлений навалилось. Вспомнит потом, конечно. Если новые впечатления не окажутся сильнее. Анна же видела, как вся наливалась румянцем Оля, когда сидела с Михалычем.

Сколько всего здесь делать нужно… Внешнего забора с калиткой пока нет, надо ставить. Цемент, который щедро выделил глава городского поселения, когда еще пригодится, если вообще пригодится. Что Оля будет с ним делать? Разве что помощники найдутся. Пообещал глава помощь, но так неопределенно… По первости можно действительно жить в бане. Там есть печка, вчера они ее слегка подтопили, набрав палок и веток поблизости, за задним двором.

Анна вздохнула. Надо надеяться, что Оля как-то справится со всем. Что жизнь, пробудившаяся в ней, заставит ее собраться и начать жить заново. Анна оставит ей денег, сколько у нее есть. Вот, пригодились все-таки деньги, которые она брала из дома просто так, не зная, что ее ждет впереди.

* * *

Оля, шумно дыша, обливалась слезами, вытирая их рукой, рукавом, полотенцем, которое протягивала ей Анна.

– Прекрати немедленно. Даже нехорошо. Как будто провожаешь меня навсегда.

– Навсегда… Знаю, что не увидимся…

– Не говори ерунды. И увидимся, и услышимся. Есть же у тебя телефон теперь?

– Есть, – кивнула, всхлипывая, Оля. – Миша отдал старый.

– Вот. И номер есть. Будешь мне звонить. Письма писать. Каждый день. Договорились?

О том, что ее собственный телефон давно лежит отключенный и это залог ее спокойствия – полный отрыв от того мира, Анна старалась не думать. Ну что ж, придется включить теперь. Она же дает слово.

– Да… – всхлипнула Оля.

– Вытрись и не реви. Не надо в дорогу слезами провожать. Вон Виталика напугала.

Оля изо всех сил прижала к себе мальчика.

– Что теперь с ним будет? Ты приезжай ко мне, если что, слышишь?

– Ага, – засмеялась Анна. – В бане жить будет у тебя?

– Я дом построю, – наклонив голову, сказала Оля. – Миша сказал, будет сам строить…

– Раз Миша сказал… – Анна потрепала девушку по мокрой щеке. – Хорошо. Он не болтун. Сказал, – значит, сделает. Все, больше не реви. Не о чем реветь. Я жива, здорова, о тебе буду думать…

– Да? – Оля с надеждой разулыбалась.

– Да. Конечно. И… вот еще… – Анна внимательно посмотрела на Олю. – Ты ведь не поедешь к Дионисию?

Оля стала краснеть, прятать глаза.

– Ну что ты, что?

– Да грех какой… Что ж это я… То с одним, то с другим… Грех…

– Оля! – засмеялась Анна. – Что у тебя с одним и с другим было, ты что говоришь? Влюбилась? И что теперь? Ты молодая, тебе положено, так устроен человек.

– Правда? – обрадовалась Оля.

– Правда. Поможет Михалыч дом поставить, так и отлично. На свадьбу зови, приеду.

Оля закрыла лицо обеими руками.

Анна отняла ее руки и погладила девушку по щеке, по голове.

– Дурой только не будь, поняла? Себя уважай и береги.

Анна, заливаясь краской до ключиц, закивала головой:

– Миша хороший.

– Так и ты хорошая, зачем же тебе плохой. Все правильно. И все равно. Хорошего можно испортить, если разбаловать. Я включу телефон, и ты пиши мне каждый день, договорились?

Оля огляделась на своем искореженном участке.

– Зарастет все, правда? Раньше здесь яблоня была, погорела. А здесь вот курятник был…

– Сделаешь все, Оля. На работу устроишься, будут деньги хоть какие, потихоньку все сделаешь.

– Миша сказал, в детском садике в поселке можно работать. У него там связи…

Анна спрятала улыбку.

– Вот и хорошо. Так, все, нам с Виталиком ехать надо.

Оля долго махала им рукой, Анна оборачивалась и все видела большую фигуру в длинном голубом платье – Оля купила себе новое платье, когда ездила с Михалычем за плиткой, потому что это все продается в одном магазине. Плитку Михалыч отдал ей свою старую, а платье Оля выбрала красивое, в мелкий цветочек, мягко облегающее ее крупную фигуру.

Виталик скакал рядом, стукаясь то и дело об Анну головой.

– Ты сам не устал так прыгать? Зачем ты об меня стучишься?

Мальчик пожал плечами. Пройдя несколько шагов, он достал что-то из кармана брючек и протянул Анне.

– У меня вот что есть.

– Что это? – Анна пригляделась и ахнула. – Ну ты… Где ты это взял?! А?

– Нашел.

– Нашел?!

На руке у Виталика лежал золотой браслет. Анна взяла браслет в руку, рассмотрела его. Он был довольно увесистый, некрасивый, с крупными звеньями.

– Ты украл браслет? У кого?

Виталик исподлобья смотрел на Анну и молчал.

– Украл? Немедленно говори у кого? У Гали, у соседки? Ты что, в дом ее бегал?

– Я нашел, – проговорил мальчик.

– Конечно, да! Нашел браслет! Если бы все так браслеты золотые находили!

– Нашел! Нашел! – закричал Виталик.

Анна неожиданно для самой себя взяла мальчика за плечи и встряхнула изо всей силы.

– Как ты мне надоел! Бесполезно с тобой разговаривать! Можно только бить! Ты не понимаешь слов! Где взял, говори!

Она еще и еще встряхнула Виталика, он заплакал, попытался вырваться, Анна отпустила мальчика, тот отбежал от нее на некоторое расстояние и остановился, сел на землю.

– Некогда сидеть, – бросила ему Анна. – Автобус скоро, вставай и иди.

Виталик покорно встал и пошел за Анной на безопасном расстоянии. Когда она оглядывалась, мальчик отбегал назад. Как собака, подумала Анна, опять чувствуя в душе что-то очень неприятное по отношению к самой себе. Она остановилась и стала рассматривать браслет. Он был застегнут и порван у застежки. Конечно, его кто-то потерял. А мальчик нашел. Анна обернулась. Виталик, видя ее взгляд, присмотрелся, понял, что можно подойти, и подбежал поближе.

– Я нашел, – повторил он.

– Хорошо.

Анна обняла мальчика, достала из сумки полбулки, протянула ему.

– Ешь. Дядя Леша нам в дорогу дал. На радостях, что я наконец уехала… – Анна невесело усмехнулась. Интересно все как в жизни… Не просчитаешь. Все можно учесть в своих расчетах, кроме того, что каждый человек – вселенная.

Мальчик заглотил булку, вытерся рукой. Анна вздохнула и протянула ему браслет.

– Бери свое богатство. Не показывай только никому, не хвастайся, это большие деньги. Спрячь куда-нибудь.

– Куда? – доверчиво спросил Виталик.

И правда, куда мальчик, у которого ничего нет – ни шкафа, ни полки, ни кровати, ни сумки, главное, нет дома, – куда он может что-то спрятать?

– Я не знаю, – покачала головой Анна. – Не знаю. Пошли, опоздаем на автобус, будем потом четыре часа маяться.

Она взяла мальчика за руку, рука его, как обычно, была ледяной.

– Ты замерз? – спросила Анна, пытаясь подавить в себе острую жалость, которая то и дело вспыхивала в ее душе, затмевая все остальные чувства.

– Не! – тряхнул головой Виталик. – А мы куда едем?

– В монастырь, куда же еще. Побежали! Вон автобус!

В автобусе Виталик сидел смирно, прислонившись к Анне головой, потом заснул. Женщина, ехавшая впереди, все оборачивалась и оборачивалась, Анне пришлось спросить:

– Что-то не так?

Та с сомнением покачала головой:

– Показалось, наверно… На вокзале жил у нас похожий… Бродяжка… Все ловили его, а он убегал… Не на вокзале его подобрали?

Другая женщина, сидевшая рядом, неодобрительно покосилась:

– Что говорите-то? Как матери такое слышать?

Анна открыла рот, чтобы сказать, что мать Виталика сейчас бегает неизвестно где и с кем, да говорить ничего не стала, лишь покрепче обняла мальчика.

– Ошиблась… – Первая женщина снова обернулась. – Ваш сын, да? Но похож так на того мальчика. Мы все его боялись. Встанет рядом с кем-то, глядь – и кошелька нет…

– Да что же его полиция не поймала? – удивилась вторая.

– Как его поймаешь?

– Так он же вроде на вокзале жил?

– Он то в одном туалете ночевал, то в другом, уборщицы его подкармливали. Похож…

Виталик хлопал глазами, слушая женщин, ничего не возражал.

– Зачем вы так! – искренне сказала Анна, с сомнением глядя на Виталика.

А ведь и правда это мог быть он. Его мать наверняка не первый раз так бегает. Мелькнувшая незамедлительно мысль испугала Анну, и она попыталась ее прогнать. «Моя мысль пугает меня, и я ее хочу прогнать, да не могу… Как удивительно созданы наш мозг и наша душа. Я не хочу думать о том, что жалкий, маленький, бедный мальчик нуждается во мне, что у него с детства искорежена вся жизнь, все изломано. И я не могу не думать об этом. Я – это кто? Кто не хочет об этом думать, или кто не может не думать?»

– Сын, значит… – уточнила первая женщина. – Сын…

Анна прикусила губу, чтобы промолчать. Чтобы не сказать лишнего, злого, несправедливого. Женщина вообще ни в чем не виновата. Никто не виноват. Главный закон жизни – несправедливость. По отношению к некоторым этот закон утраивается. Почему? Кто же знает? Христиане говорят: – Бог больше любит, посылает испытания. Что говорят другие конфессии и неверующие? Даже если и чуть иное, суть одна. Бороться с этой несправедливостью человеку не под силу. Можешь смириться – тебе же лучше. Будешь роптать – измучаешься, ничего не изменив. Разве что принять эту несправедливость как закон, как смену дня и ночи, как отражение чего-то, что мы поднять просто не в силах. Почему-то мы созданы так, что способность страдать – это неотъемлемое свойство человеческой души. Страдает ли цветок, бабочка, полевая мышь? Кто знает. Но человеческий удел – это страдание, пока человек жив, он страдает. Чем тоньше душа, тем больше страдание – о себе, о своем несовершенстве, о других, о мире и его несовершенстве.

Виталик уснул и во сне стал вздрагивать. Анна погладила его холодные руки, голову. Он так непохож на Артема. Боль притупилась, да, резко притупилась, она не исчезла совсем, но как-то стала меньше. Анна вздохнула, достала из сумки плат, который сняла позавчера, он стал ей мешать, надела сейчас на голову. Женщина, которая сомневалась, не на вокзале ли она видела Виталика, с некоторым испугом посмотрела на нее. Хотела что-то спросить, открыла рот, но спрашивать не стала. Еще раз обернулась, тихонько перекрестилась.

Вторая же, увидев Анну в монашеском платке, неожиданно обрадовалась:

– Ой, матушка, а я думаю… Спаси Господи… Дак я же вас видела!

– Я не… – Анна хотела объяснить женщине, но та даже слушать не стала.

– Вы же из монастыря! Ой, место-то какое намоленное… Приеду туда – уйти не могу… Вот думаю, не пожить ли послушницей… Душа просит… Что надо-то, чтобы разрешили пожить?

– Ничего, – пожала плечами Анна. – Чтобы детей несовершеннолетних не было. Ну и вообще. Чтобы вы в Бога верили.

– Дак это я… Как же! Как же не верить! А… – Женщина посмотрела на Виталика. – А как же он… А… вы как же?

Анна ничего не ответила, стала смотреть в окно, обнимая Виталика. В автобусе было стыло, на улице сильно похолодало. Была бы теплая одежда, Анна бы заставила Виталика одеться, и не пришлось бы его обнимать. Но одежды никакой они с собой не взяли. Поэтому согреть его можно было только своими руками. Анна улыбнулась. Кто-то ведь давно это уже объяснил – неисповедимы пути Господни, человек предполагает, Бог располагает. Казалось бы – верь, и все. Но рождается новый человек, и все начинается заново. Нужно все понять самому, все испытать, нужно пройти свой путь до веры, чтобы однажды понять, что все так просто. Или не так просто. И что лично ты без оглядки верить не можешь. Всегда были такие люди. Были и есть.

К вечеру, поменяв три автобуса, они почти добрались до своего места. Уставший Виталик плелся рядом с Анной, молчал, иногда начинал кряхтеть и охать.

– Не кряхти, как старик. Еще немножко потерпи, скоро дойдем, – попросила его Анна. Виталик кивнул и сам взял Анну за руку. Она не стала отнимать руки. Что уж теперь, все равно броня ее одиночества и пустоты пробита, все равно уже туда хлынула жизнь – чужая, разная, странная, неправильная. И никуда от этого не деться.

– Я хочу есть, – сказал Виталик.

– Дойдем до монастыря там поедим, – неуверенно ответила Анна.

Она знала, что время вечерней трапезы давно прошло. Еды у монахинь своей нет. Но надеялась, что мальчику поесть дадут. А она привыкла терпеть голод. Она вообще привыкла в монастыре терпеть.

– У тебя есть дети? – вдруг спросил ее мальчик.

– Есть.

– Много?

Анна сжала губы. Что она может ответить? Крикнуть, чтобы он замолчал? Ответить как есть? А как – есть?

– У меня мно-ого детей будет, – заговорил Виталик, видя, что Анна молчит. – Я не буду их бить. Они все мне будут приносить еду, водку…

– Дети? Тебе?

– Конечно…

– Так, все, замолчи. – Анна легонько встряхнула Виталика, но не больно.

Мальчик, чувствуя ее хорошее отношение, прильнул к ней. Поживет в монастыре, и та страшная фантастическая картина мира, которая есть в его голове, сменится на другую. Виталик, может, еще в священники пойдет. Выучит три древних языка, два иностранных, будет учить жить… Почему нет? У него и сейчас опыта побольше, чем у некоторых взрослых.

– Они мне будут еду приносить, а я тебе тоже буду давать, – продолжил Виталик.

– Мне? – улыбнулась Анна. – Спасибо.

– Да, – кивнул мальчик. – Ты же добрая… – Он взглянул на Анну.

Та сжала руку мальчика. Добрая ли она? Теперь уже ничего не понятно. Раньше – да, когда она всем помогала, когда она была счастлива и щедро делилась своим счастьем, это было делать несложно. А сейчас… Может быть, действительно, ей послан – непонятно кем, в кого веришь, Богом ли, судьбой ли, законом управляемого неизвестной силой хаоса, – этот мальчик, чтобы она стала о нем заботиться? В качестве кого? Анна похолодела от своей невольной мысли. Нет, нет… Даже думать об этом не надо. А кто еще будет заботиться о нем? Вот она – рядом, мальчик этот не заменит ей Артема, но…

– Ты что? – Анна не поняла, почему Виталик вдруг резко остановился и высвободил свою руку.

– Там… это… это… – Показывая куда-то вперед, мальчик то ли ахнул, то ли набрал судорожно воздуха и отчаянно закричал: – Ма-а-амка! Ма-а-ама-а-а! – И что есть силы, спотыкаясь, раз упав и тут же вскочив, помчался в сторону озера.

Они уже почти дошли до монастыря, осталось обогнуть озеро. Анна вгляделась. На сломанной лавочке, где обычно располагаются рыбаки, сидела, согнувшись, как старушка, женщина в ярко-розовой кофте или пиджачке. Увидев бегущего что есть мочи Виталика, она встала, всплеснула руками и неловко, как будто у нее хромают обе ноги, поковыляла навстречу ему. Мальчик добежал до матери, уткнулся ей в живот головой, обнял обеими руками. Женщина крепко обхватила мальчика, подняла, закружила. Они так пообнимались, попрыгали вместе. Потом мать Виталика что-то спросила его, оттолкнула, снова прижала к себе, шлепнула шутя.

Анна остановилась и не подходила к ним. Мать Виталика подхватила три или четыре объемных пакета, которые стояли тут же, у сломанной лавочки, и они пошли в другую сторону, по боковой дорожке, идущей мимо монастыря к проезжей части. В какой-то миг Виталик обернулся, ища глазами Анну. Она помахала ему рукой. Виталик в ответ не помахал, только взялся за руку матери выше запястья, поскольку руки у нее были заняты пакетами с вещами. Мать Виталика оттолкнула его, что-то сказала, дала один из мешков. Виталик обернулся еще один раз. Анна перекрестила его в воздухе. Так, наверно, лучше. Она почувствовала, что к глазам подступают слезы. У нее слез, настоящих слез, которые приносят облегчение, нет и не может быть. Потому что она не ждет облегчения и не верит в него. Жить ей тяжело, мучительно, и она смирилась с этим, почти смирилась.