Текст книги "Ласточка"

Анна отмахнулась от собственных мыслей. Никто так не может взорвать привычную, устоявшуюся картину мира, как свои собственные мысли. Пока все отскакивало, натыкалось на стену – было нормально. Но теперь активный мозг не дает покоя. Думает, реагирует, иронизирует, теребит Анну, заставляя вслушиваться в суету окружающего мира. Вслушиваться, вглядываться, вдумываться…

Виталик, который внимательно слушал их разговоры, тоже подключился:

– И копеечку надо положить в ящик! Без копеечки никуда!

Женщины засмеялись, полезли в пакеты, одна протянула Виталику банан, другая – вареное яйцо. Мальчик охотно взял угощения и тут же, забыв про прикушенный язык, все съел. Анна лишь пожала плечами. Привычка, что ли? Впрок наедаться. Ведь он наверняка позавтракал рано утром. Потом ходил с бубликом, только что ел грязное печенье. Голова у него болит, во рту еще кровь, а он с завидным аппетитом, не задумываясь, уминает все подряд.

Виталик съел все, что дали, крякнул, как мужичок, обтер рот рукой. Женщины умилялись, глядя на него, как будто он встал на табуретку читать стихи Пушкина.

Анна, прищурясь, смотрела в окно. Ее это не трогает, скорее, раздражает. Да, раздражает.

Почему-то всколыхнулась в голове еще одна картина, из каких-то закромов памяти, куда доступ практически закрыт. Захочешь вспомнить, как оно было, – не вспоминается. А тут вот само всплыло. Она выходит из роддома с Никой, Антон, как положено, ждет на улице, с цветами, радостный, под ручку с матерью Анны. Мать моложавая, радостная, всплескивает руками, подходит к Анне, заглядывает внутрь одеяльца и говорит:

– Аннушка, вот ты родила человека, которого будешь любить всю жизнь, несмотря ни на что.

Фраза эта так удивила тогда Анну своей простой и глубокой логикой, врезалась в память. Что было потом, помнится уже смутно, а мама, в светлой ажурной кофточке, с высокой прической, большими лазурными серьгами стоит перед глазами. И говорит вот это, больше ничего, мама словами дорожила, лишнего не говорила никогда.

Любить всю жизнь… Если бы, мама, если бы…

Виталик тем временем стал доставать из носа козявки и прикреплять их к окну, давая каждой матерное прозвище. Оля неожиданно засмеялась, закрывая рот большой рукой, а Виталик, приободренный ее реакцией, стал изощряться.

– Ну-ка! – прикрикнула на него Анна. – Тебя ссадить сейчас в чистом поле? Чтобы пешком шел в монастырь обратно?

– Не-е, я в монастырь не пойду, я к мамке убегу… – спокойно ответил ей Виталик, приклеивая очередную козу.

– Знать бы, где сейчас твоя мамка… – вздохнула Анна.

– Пьет! – ласково проговорил Виталик. – Она напьется, а потом опять придет. У нее этот… забыл… А! Предел! Во! Предел! Ей это… до предела надо… напиться, потом она не может уже…

– Бедный ребенок, бедный ребенок! – запричитали женщины и снова стали копаться в сумках.

Одна ничего не нашла, а другая протянула Виталику носки, новые, серые, с этикеткой.

Виталик недоуменно покрутил носки и отдал их женщине обратно.

– Не, это мне не надо! У нас барахла, знаешь, сколько! Нам мешки тащут! Одежи хватает!

– Виталик… – покачала головой Анна и, спохватившись, замолчала. Она же не хотела называть мальчишку по имени. Почему? Не хотела, и все тут, без объяснений. А вот вырвалось.

Виталик, тонко чувствующий, как зверек, перемены настроения и отношения к нему, тут же повернулся к ней и пытливо заглянул в глаза.

– Скоро приедем? – спросил он, словно спрашивая о чем-то другом.

– Это мы только на электричку едем, – объяснила Анна. – А там еще на автобусе. К вечеру, надеюсь, доберемся.

– Ой, дай Бог здоровья тебе, матушка! – Женщины, засобиравшиеся к выходу, стали кланяться Анне.

Она замахала на них руками.

– Да вы что! И вам дай Бог здоровья!

– И чтобы все у тебя было хорошо, матушка. И мальчику чтобы здоровья и всего… – Женщины не знали, что еще сказать и пожелать, просто кланялись и крестились.

Анна от неловкости даже привстала. Наверно, она что-то не так понимает. Или вообще ничего не понимает. Жила-жила, не понимала, вот теперь в монастыре то ли живет, то ли пережидает свой срок, отпущенный ей на земле, и тоже ничего не понимает.

Она оглянулась на Олю. Та сидела, притихшая, молча теребила букет цветов, лежащий на соседнем пустом сиденье.

– Боюсь я… – проговорила Оля, видя, что Анна смотрит на нее.

– Чего?

– Боюсь, что Дионисий передумает… И что дом не построю… Как я там буду жить, там все черное, горелое…

– Убрать можно все горелое, Оля. А жить в бане… первое время… А там потихоньку отстроешься… Ты молодая, здоровая…

– Ну да, – шумно вздохнула Оля. – А он?

– Ну что – он? Поедешь к нему, встретитесь, поговорите…

Анна с трудом верила в то, что говорила. Как Оля, рванувшая из монастыря, где ей было сытно и была крыша над головой, в неизвестное, сможет пережить его отказ? А он наверняка откажется, судя по всему. Но ведь в этом и жизнь. В этом и отличие ее от небытия. Любить, не любить, расставаться, встречаться, переживать, страдать, мечтать… Пока мы живы, наша жизнь наполнена этим.

– Дай-ка я посмотрю рану твою. – Анна слегка побарабанила пальцами по голове Виталика. – Ты вообще в этом году голову мыл?

– Мыл.

– Когда?

– Когда дядя Гена спал… нет, дядя Костя!

– Ясно. Рот открой. Ох, ты как щеку-то прикусил… Не болит?

– Не! – засмеялся Виталик, очень довольный ее вниманием, и придвинулся поближе. – Всё чики-пуки! Я пожрал, не болит! Если где болит, надо выпить или пожрать! Все пройдет!

– Я поняла. Книжку можешь начинать писать – добрых советов. Ты уже много что можешь людям посоветовать.

Виталик внимательно посмотрел на нее, не понимая ее тона.

– Ага, я писать умею… – неуверенно проговорил он. – Читать – не-е…

– Я в курсе.

– Хочешь, на спор? Выучу за день все другие буквы?

– А как ты пишешь-то, кстати, без некоторых букв? – удивилась Анна. Не тому, о чем спрашивала, а самой себе. А ей это интересно? Ей нужен этот мальчик? Зачем она его вообще о чем-то спрашивает?

– Что тебе написать? – вскинулся Виталик.

Анна лишь пожала плечами.

– Напиши – «любовь», – сказала, густо покраснев, Оля.

– Ага! – Виталик послюнявил палец и бодро стал писать на окне.

– «Б» – в другую сторону, – вздохнула Анна. – Ну, что ты затормозил? Пиши, раз такой грамотей. Советы направо-налево раздаешь, а писать нормально не умеешь.

– Я умею… А как «фь» написать? Не знаю такой буквы…

– Вот когда узнаешь, тогда поговорим. Хватит, все окно своими грязными пальцами перепачкал. Меня шофер штраф заставит платить. А у меня платить нечем. Придется ему тебя отдать в качестве штрафа. Согласен?

Виталик удостоверился, что Анна на самом деле не очень сердится, заглянув ей в глаза, и изо всей силы замотал головой.

– Ой, что-то у меня в голове бренчит опять… – Он перестал мотать и взялся руками за голову.

Анна отодвинулась от мальчика, который все придвигался и придвигался к ней. Что он липнет? Тепла не хватает? Так у нее тепла нет. Ни к кому. Ни к большой беспомощной Оле, которая, кажется, начала понимать, что сделала, ни к маленькому и тоже совершенно беспомощному, несмотря на свою удаль и нахрапистость, Виталику.

Кто-то из пассажиров, сидевших сзади, пошел к выходу в переднюю дверь и тоже, проходя мимо, поклонился Анне. Она не знала, как на это отреагировать, на всякий случай перекрестилась сама и перекрестила этого человека. Сила многовековой веры. То, что стоит за привычными, на время забытыми и очень быстро воскресшими вновь обрядами – огромно и не поддается словам. Чем больше говорится о вере, тем она становится формальнее и искусственнее. Анне всегда и раньше мешали придуманные людьми условности, а за два года в монастыре она успела узнать, что условностей гораздо больше. Регламентировано все – все действия, все слова. Но для нее это все никакого отношения к ее собственной вере не имеет. Да, она согласно все это принимает, все требования официальной церкви, но знает, что это все внешняя оболочка огромной, невыразимой сущности. Оболочка может быть такой-сякой, можно спорить о ее формальной красоте, простоте, строгости, но все равно суть остается неизвестной, волнующей и необходимой. Человеку надо верить, поклоняться, молиться, знать, что он кому-то нужен, кто может изменить его путь, помочь, вытащить из колеи, из канавы, облегчить страдания, указать путь. Чем больше этой веры, тем легче жить. А если ее нет, становится с годами меньше или не было никогда? Тогда борись в одиночку, что ж поделаешь.

Анна взглянула на Олю, которая, положа руку на крестик, сосредоточенно перебирала губами. Очень хочется надеяться, что Олина незамысловатая вера поможет ей избежать глупостей, удержит в минуту отчаяния – ведь оно неизбежно. Ей непросто будет жить в миру, а в монастыре она жить не захотела.

Глава 18

– Может, он спит где-то? – неуверенно предположила Ника, садясь прямо на землю.

– А мы все ходим и ходим… – пробурчал Паша, садясь рядом с ней. – Все, больше не могу. Спать хочу.

– Да куда уж теперь спать! – махнул рукой Игорь. – Светает.

– Светает? А я думаю, чё так все видно стало… Думал, у меня ночное зрение появилось… – Паша зевнул по весь рот. – Ужас. Не ел, не спал. По горам бегал.

– Зато приключение какое! – засмеялась Ника. – Весь год потом будешь вспоминать. Девушкам рассказывать, они восхищаться будут…

Паша с сомнением посмотрел на нее – смеется или серьезно говорит. Не понял, откинулся назад.

– Игорь, можно я посплю? Мы далеко от лагеря?

– Да нет. Километрах в семи, я думаю. Через час с лишним будем, если энергично пойдем.

– А вот… – Паша замялся.

– Что? – Игорь смеющимися глазами смотрел на парня.

Ника залюбовалась молодым человеком. Странно. Странно… Что-то в нем есть такое, что заставляет ему безоговорочно верить. Что даже не хочется думать, хороший он или нет, правду говорит или нет. Хороший! Правду! Не может быть никаких сомнений. Разве могут врать такие глаза? Разве эта улыбка – не выражение того безусловно хорошего, что у него внутри?

– Хотел спросить… Я, конечно… Мне вообще-то… Я… А вот… Просто интересно… Я бы тоже…

Ника покачала головой. Вот интересно, что Паша сейчас скажет, что настолько его смущает, что мысль сформулировать не может.

– Я… Вот я тоже… Может, и для меня будет роль?

Ника увидела, как парень весь покраснел. Игорь улыбнулся.

– Могу взять тебя в экспедицию, будешь помощником осветителя и монтировщиком заодно. Ты же непьющий?

– Я? – удивился Паша. – Я – нет… гм… я непьющий.

– Ну вот, а у нас весь техперсонал пьющий. Большая проблема найти трезвого человека. Справишься?

Паша неуверенно кивнул.

– А насчет ролей…

Ника отвернулась, чтобы не видеть бурого от смущения Пашу. Ну куда ему сниматься с таким лицом? Он себя видел в зеркало? Наверно, видел, но какими-то другими глазами смотрел.

– Роль без слов подойдет тебе? – спросил Игорь, пряча улыбку.

Паша радостно кивнул. Очень хочет сняться. Почему? А почему тысячи людей бросились снимать себя и выкладывать в Сеть свои ролики – про себя, бесчисленные фото себя самого? Что это? Что вообще такое желание быть известным, знаменитым? Кроме тяги к богатству? Ведь те, кто выкладывает свои фотографии на всеобщее любование, богатыми не становятся. Что это? Преодоление изначально заложенного в нас одиночества? Стремление объединиться? Стать частью коллективного разума? Коллективной жизни? Если меня знают, то я уже не так одинок?

– Ну, вот и договорились. – Игорь подмигнул Нике. – И тебе будет веселее, да? Отец отпустит тебя на съемки?

Ника не совсем уверенно кивнула. Отпустит, наверное… Говорить ли отцу про ее симпатию к Игорю… Но главное не это. Она сама должна спросить Игоря, должна, чем раньше, тем лучше, для нее это принципиально, это очень-очень важно… Как спросить? Напрямую? Намеки он как будто не понимает, да и не умеет она разговаривать намеками. При Паше спросить? А что такого? Пусть смеется, если ему смешно.

– У вас… – Ника прокашлялась. Идиотство. Очень глупо. Очень. Невероятно глупо. Но дольше не знать этого она не может.

– Вы…

– Что?

Игорь смотрел на нее такими светлыми, такими чудесными глазами, что ответ был уже понятен. А если нет? Если просто – он такой вот светлый человек. И так же смотрит на свою жену, на своих детей, а Ника все влюбляется и влюбляется, с такой же бешеной скоростью, как обычно несется с горы на лыжах – когда все летит вокруг тебя – небо, облака, деревья, другие люди, и ты – взлетаешь как будто, хотя на самом деле и едешь вниз.

– У вас… есть… семья? – наконец выговорила Ника.

Игорь улыбался и молча смотрел на нее. Нет. Ну нет. Почему он ничего не говорит, что значит эта улыбка?

– Да? Или нет? – договорила Ника. Нет, пусть скажет. Пусть произнесет. И она упадет, перекувырнется через голову, ноги, руки разлетятся в разные стороны, она с большим трудом встанет, ее будет волочь вниз, но она встанет, отряхнется, придет в себя, и дальше все пойдет, как было раньше.

– Да. – Игорь, севший напротив нее и Паши, подкинул камешек и поймал его. – Я же говорил. У меня есть мама.

– И… все?

– Пока да.

Ника невольно засмеялась.

Паша, начавший было засыпать, поднял голову, непонимающе смотрел на них.

– Что, я храпел? Захрапишь тут… Не спать, не есть…

– Пошли, Паш, вставай. Не будем на земле спать. И Кирюху надо искать. Куда он мог ночью деться? Пошли! – Игорь похлопал парня по плечу. – Вставай-вставай!

– Ладно… – пробурчал Паша.

– Зато рассказов на год хватит! – засмеялась Ника.

– Да не буду я никому рассказывать! – отмахнулся Паша. – Что тут рассказывать?

– Ну как труса праздновали, как есть хотели, как пришли эти… неспокойные, как ночью Кирилл убежал…

– Да, вот найти бы его еще! – Игорь покачал головой. – Все, пошли. Не нравится мне это. И не разделишься, не отправишь вас в разные стороны.

– Покричать, может? – предложил Паша.

– Ну, покричи.

– Ки-и-рю-ю-ха-а-а-а! – что есть мочи заорал Паша. – Кирюха! Мы зде-е-е-есь! Возвращайся! Отбо-о-о-ой!

Паша замолчал и послушал тишину.

– Даже эха нет почему-то… – насупился он. – Орал, орал, а эха нет. Странно. В горах же эхо всегда.

Ника засмеялась.

– И здесь облом, Паш. Невезуха. Главное, чтобы Кирюху волки не загрызли.

– Волки? – широко открыл глаза Паша. – Здесь есть волки?

– Ну, не волки… Другие какие-нибудь хищники.

– Так, ну все, страха на мальчика не нагоняй… – Игорь легко подтолкнул замершего Пашу и взял за руку Нику. – Есть силы идти? – спросил он девушку.

– Конечно. Почему нет?

– У меня вот никаких сил, – пожаловался Паша.

– На ручки взять не могу, – засмеялась Ника. – Извини. Разве что Игорь.

– Да ладно! Сам дойду! – Паша, бурый от всего – от смущения, от перенапряжения, от постоянного смеха, в котором он прятался от самого себя и своих естественных, искренних реакций, изо всех сил подбросил рюкзак за спиной, не рассчитал и под его тяжестью повалился вперед.

Игорь едва успел подхватить его под руку, чтобы Паша не разбил себе колени. Ника прыснула, Паша с несчастным видом поднял на нее глаза.

– Смешно? Сама неси рюкзак.

– У меня свой.

– А ты мой подними! Ах… – Паша посмотрел Нике за спину. – А твой-то Игорь несет! Ничего себе неравноправие… Бабам все, нам – ничего…

– Давай меняться. – Игорь без разговоров сдернул Пашин рюкзак и протянул ему Никин.

– А чё, она так просто пойдет? Вообще налегке?

– Она девочка, Паш.

– И чё? Мне теперь все тащить?

– Паш, ну ты же не Кирилл, ты что! – Ника погладила подростка по плечу, от чего тот замотал головой, как большой теленок, бурая краска пошла разливаться на шею, на ключицы.

– Ладно, все… проехали…

– Да, хорошо, что я сюда попал… – проговорил Игорь.

– Наблюдаете за нами, да? – спросила Ника. – Не получится у вас все слишком сиюминутно? Снимать-то надо о вечном, а не о том, что меняется каждые десять лет. Вы были другие, мы вот такие. Но не это самое интересное. Я права? Ведь так?

Игорь, внимательно слушавший девушку, покачал головой.

– Да, правильно я тебя увидел. А думал, просто очаровался красотой.

Паша, шедший сейчас впереди, неловко обернулся, ему мешал тяжелый рюкзак. Подросток хотел тоже что-то сказать, не придумал – что. Попыхтел, помычал, произнес только:

– Да-а… Бли-ин…

Некоторое время они шли молча, Паша впереди, Игорь с Никой за ним. Игорь держал Нику за руку, пока тропинка не сузилась. Дальше он пропустил ее вперед.

Разгоралась заря, медленно светлело небо, менялись на глазах краски.

– Красота… – восхищенно сказала Ника. – Будет такая сцена в фильме?

– Обязательно, – улыбнулся Игорь.

– Удивительно…

– Что именно?

– Творить свою реальность. Заставлять других видеть мир таким, каким видишь его ты. Чуть светлее, чем на самом деле. Или наоборот.

– Я боевики люблю, – обернулся Паша, слыша, о чем они говорят. – Чтобы крови побольше. Я прям когда кровь вижу, дурею… Кровища, кишки, мясо разодранное… Класс, блин… И еще фэнтези люблю…

Поскольку Игорь с Никой только переглянулись и ничего ему не ответили, Паша продолжил, ободренный их молчанием:

– Во-от… Я не люблю, когда с проблемами… там… то есть…

Игорь молча развел руками.

– И это не самый худший случай, – пояснила Ника. – Паша хорошо учится. Да, Паш? На олимпиады ходит, на золотую медаль претендует.

– Я – мозг! – гордо ответил Паша, споткнувшись о вылезший из земли корень. – Бли-ин… Если бы не этот долбаный русский, я бы точно золотую медаль получил. Но я договорился пересдать.

– Что на что? – прищурился Игорь.

– Что? На пятерку. Для медали нужны все пятерки в семестрах. А у меня по русскому… Ну там… почти четыре.

– А медаль зачем?

– Баллы дает.

– Ты на физику идешь?

– Не!

– На информатику?

– Не!

– А куда?

– Я самолеты строить буду… Вот поэтому мне русский вообще не нужен.

– Ясное дело, – улыбнулся Игорь. – Кому вообще этот русский нужен!

– Я без прикола, – уточнил Паша. – Я серьезно. На фига мне русский?

– Да и я серьезно, – вздохнул Игорь. – Серьезней уж некуда. А остальные, говоришь, еще… – Он не стал договаривать, Ника кивнула.

Паша уже не слышал это, задрав голову, он фотографировал небо, потом себя на фоне розовеющего неба, потом горы, потом обернулся и, мгновенно побурев, снял Нику, подбежал к ней и снялся вместе с ней.

– Или я что-то не так понимаю? – пожал плечами Игорь. – Ведь красоту вы видите. Так же, как я. Только разговаривать не умеете.

– Я – умею! – ответил Паша. – Вы не обо мне?

– Да нет, конечно. Это так, отвлеченно рассуждаю. Ты блестяще разговариваешь.

Паша с подозрением взглянул на Игоря, перевел глаза на Нику. Увидел, что они не смеются, успокоился.

– Собаки вот вообще не говорят, а добрые, – проговорила Ника. – У туземцев словарь в десятки раз меньше, чем у нас. А базовые понятия те же. Любить, помогать, жить, умирать, верить, предавать… Солнце, вода, ребенок… Еда, оружие…

– У нас слишком много лишних слов, – кивнул Игорь. – Может быть и так. Можно попробовать снять фильм совсем без слов. С базовыми понятиями, как ты выражаешься. И чтобы о них не говорили, а молча все это показать. Любить, помогать, умирать… Солнце, ребенок… Умница, Ника.

– Мультик тогда снимайте, – ответила девушка. – С людьми странно получится. Как с немыми.

– Давай придумаем сценарий и сделаем, – кивнул Игорь.

Ника недоверчиво взглянула на него.

– А как ты думаешь? – сказал Игорь. – Так и бывает. Можно годами вынашивать планы и ничего не сделать. А можно выдумать на ходу, взяться и…

– Я с удовольствием, – искренне ответила Ника.

– Ты же президентом хотела стать, – напомнил ей Паша.

– Одно другому не мешает. – Ника улыбнулась.

– Это же лучше, – поддержал ее Игорь, – чтобы в юности президент снимал мультфильмы, чем, скажем, торговал ветчиной? Или вообще ничего не делал. Рвался к власти сорок или шестьдесят лет. Представляете, какое бы у нас было тогда человечество?

Солнце уже разгоралось ярко, была видна полоска моря, густо-зеленого с утра. Громко, весело щелкала какая-то птица, и другие вторили ей звонкими переливчатыми трелями. С утра сильно пахла лаванда, которая росла по краям тропинки, перемежаясь с шалфеем, можжевельником, еще каким-то горько-сладким ароматом.

– Очень хочу есть, но в целом потрясающе, – сказала Ника. – Хочется впитать в себя все это и никогда не забывать. Я бы могла здесь жить, наверно.

– Одна? – обернулся Паша.

– Нет, зачем. С мужем, собаками и тремя детьми.

Игорь искоса взглянул на Нику.

– Муж бы у тебя здесь чем занимался?

Секунду помедлив, Ника ответила, чувствуя, что краснеет:

– Снимал бы фильмы. Например…

Паша хмыкнул, что-то пробурчал себе под нос, Игорь, слегка улыбаясь, легко кивнул, ничего не сказав.

К одиннадцати часам утра, исходив все возможные тропы, устав так, что Ника с Пашей пошатывались на ходу, они вышли к лагерю. Кирилла они так и не нашли. Телефоны у всех давно разрядились, так что если здесь, ближе к лагерю, и было покрытие, связи у них все равно не было. Жара была уже основательная, Игорь решил, что нужна подмога.

– А-а-а… – Навстречу им из-под тента, натянутого над поляной, вышел Олег. – Ну, слава богу… – Он остро взглянул на Нику и кивнул Игорю: – Отойдем? Что там у вас случилось?

– Мы Кирилла полночи искали… – начала было объяснять Ника.

– Искали? – Олег был явно удивлен и остановился на полпути. Он хотел отойти в сторону, переговорить с Игорем, но передумал. – В смысле – искали? Ника… Я даже не знаю, что сказать…

Ника увидела, как с разных сторон появилось несколько любопытных лиц. В лагере почти никого не было, большинство, как обычно, пошли на море и по каким-то заданиям. Олег на каждый день придумывал разные маршруты и тематические задания.

У сосны на краю поляны встала, сложив руки на груди, Даша, к ней сзади подошла Верочка, что-то прошептала на ухо, поднявшись на цыпочки, Даша кивнула.

– Ника, что у тебя произошло с Кириллом? И как вы его отпустили в таком состоянии? И что случилось с девочками? Ника, когда я тебя брал в лагерь, я рассчитывал, что ты будешь подчиняться всем нашим законам…

Ника, растерянная, стояла, переводя глаза с Олега, на ребят, на Игоря.

– Подожди-подожди… – Игорь предупредительно вытянул вперед руки, хотя никто к ним и не приближался, словно хотел защитить Нику. – О чем ты говоришь?

– Ты-то когда с ними встретился? Девочки уже ушли? – спросил его негромко Олег.

– Девочек я не застал. Слышал только что-то про продукты, которые у них были…

– А, это… Ну да, продукты… Но это не главное. Как Ника могла избить Кирилла? Где вы были? И как отпустили его одного, израненного, ночью?

– Что?! – Ника, думая, что ослышалась, стала переспрашивать: – Что я сделала? Избила Кирилла?

Паша, который давно сел, сбросил прямо здесь кроссовки и снял носки, поднял голову.

– Ну, вообще-то… – Он начал говорить да осекся под взглядом Даши и почему-то больше ничего не сказал.

Даша с Верочкой тем временем подошли поближе.

– Ну, привет, подруга! – сказала Борода. – Расскажешь, как ты нас оставила сторожить продукты, а сама ушла с пацанами и больше не вернулась? У нас ни спичек, ни палатки…

– Как палатки не было? У вас же маленькая палатка осталась… – растерянно проговорила Ника.

– А-а-а! Значит, согласна, что сделала подлость и бросила нас, без воды, без… – Даша чуть запнулась, – без… всяких… м-м-м… ориентиров, главное, без пацанов! Вечером! Одних! На полпути бросила и убежала, увела их?

– Да что за бред! – Ника стала даже смеяться.

– А вот это не бред? – Даша смело задрала майку у Верочки и показала всем огромный синяк у той на боку. – Это не бред? – Даша быстро опустила майку. – Это Ника избила сначала Верунчика, пока я ходила за водой…

– Ты? За водой?

– А-а-а!.. Значит, не отказываешься, что избила! – торжествующе подняла палец Борода. – Да-да! Я – за водой! Да не в ту сторону! Она всех отправила не в ту сторону, а сама набросилась на Верунчика и избила его, потому что не терпит никакой конкуренции! Привыкла там у себя, блин… Мастер спорта она… Какого вот только спорта!

Ника, которая сначала думала, что Борода шутит, слушала теперь все это, задохнувшись от невозможности и несправедливости того, что та говорила. Нет, Даша не шутит. Она говорит абсолютно серьезно, продуманно, слов ей не хватает, но она на ходу додумывает то, что не придумала заранее.

– Почему Верунчика, не тебя, Даш? – сумела вставить слово Ника. – Ты ж – королева, не Верунчик.

– Да потому что слабую выбрала! Да если бы я не пришла вовремя, она бы ее забила! Ногами била! По ребрам!

– Даш, Даш… Ты говори, да не заговаривайся! Покажи, что там у тебя… – Ника хотела посмотреть на бок Верунчика, но та, завизжав, отпрыгнула в сторону, затряслась, заплакала. – Во даете… – Ника покачала головой, встала, опустив по бокам руки, широко расставив ноги, глубоко дыша, собираясь, как для прыжка. – Так, а с Кириллом что?

– Сама не знаешь? Кирилла прогнала, потому что он правду говорил! Про все! Про нее, про школу, вообще про все! Про мать ее, которая в тюрьме сидит! А знаете за что? За изнасилование! Она изнасиловала мальчика… пятнадцатилетнего… напоила его и изнасиловала…

– Заткнись! – Ника подбежала к Даше и изо всех сил толкнула ее, да так, что огромная, сильная Борода слегка покачнулась. Сдачи Нике не дала, стала растирать грудь, в которую Ника упиралась руками.

– Ой… – Даша согнулась, очень натурально охая. – Ой, Господи… мамочки… дышать не могу… пережало что-то… Ой… – Она завалилась на бок, тяжело дыша и всхлипывая с хрипом и со свистом.

– Дашка! – заплакала в голос Верочка и бросилась к подруге.

Олег быстро подошел, сел на корточки около Бороды, взял ее за руку, стал считать пульс. Потом обернулся к Паше и еще двум-трем ребятам, которые подошли к ним и молча стояли, все это слушали.

– Нашатырь! Быстро! Воды холодной! – Он посмотрел на замершую Нику. – Ты что творишь-то, а?

Ника успела заметить выглянувшего из-за большого куста и быстро спрятавшегося Кирилла.

– Кирилл! – крикнула она как можно громче. – Выйди! Скажи, что это все вранье!

– Вранье?! – со слезами в голосе вскричала Верочка. – Вранье? – Она вскочила, прижала руки к груди и стала в голос плакать. – А синяк – тоже вранье? А как ты меня ногами била, тоже вранье? А у Дашки вот ушиб сердца – она еле дышит, это – вранье! Да что же это! Народ!.. Никогда у нас такого не было!.. – Верочка плакала, причитая, горько, размазывая настоящие слезы по лицу.

Игорь, который все хотел что-то сказать Олегу, в некоторой оторопи отступил. Паша застыл с одним ботинком в руке, из которого он достал мокрую стельку и болтал ею все это время, проветривая.

– А как ты мне объясняла, что ты – потомок ариев, что ты немка, по одной линии – Мейербах, у тебя прадедушка был фашистом, что ты бы меня первую сожгла в газовой камере? Потому что я… потому что я… – Верочка захлебывалась слезами. – Не помнишь? Ногами била и приговаривала: «Сожгла бы еврейскую тварь, сожгла бы!»

– А ты разве еврейка, Верунчик? – негромко спросила Ника.

Верочка, услышав это, замотала как будто в бессилии головой, опустилась на колени и стала уже без слов всхлипывать, громко, мучительно. Олег послал Пашу за водой, тот, натянув почему-то лишь один ботинок, сбегал, принес воды в большой металлической кружке Верочке и Даше.

Ника почувствовала, что ей как-то не хватает воздуха, как бывает, когда дышишь в медицинской маске. Мама раньше заставляла ходить в маске дома, если кто-то из домашних болел. Наденешь маску, дышишь, а продохнуть не можешь, чем глубже вдыхаешь, тем тяжелее дышать, поверхностное короткое дыхание тоже не помогает. Поможет только, если выйдешь на балкон, закроешь за собой дверь, сбросишь маску и дышишь, наслаждаясь, как свежий воздух заполняет измученные легкие.

– И бьет, главное, старается по груди попасть, бьет, бьет, я лежу, а она бьет… – громко и внятно бормотала, уткнувшись в землю лицом, Верочка. – Сожгла бы, говорит…

– Вы что, девочки, обе с ума совсем сошли? – проговорила Ника.

Игорь, который внимательно за всем наблюдал, подошел наконец к Нике, взял ее за руку выше локтя.

– Подожди, успокойся, не лезь сейчас, лишнего не говори…

Даша, заметив, что к Нике близко подошел тот незнакомый молодой человек, который пришел с ней и с Пашей, стала тяжело приподниматься с земли, хрипя и дыша со свистом. Пошатнулась, упала на бок, увлекая за собой Олега, который сидел около нее на корточках, снова стала подниматься и, несмотря на возражения Олега, все-таки села, растирая сердце и показательно глубоко дыша. Верочка сидела теперь рядом с Дашей, гладила ее по голове и пила из большой кружки, постанывая при каждом глотке.

– Олег, давай-ка мы спокойно разберемся… – сказал Игорь. – Я пришел, ребята были уже одни… А по поводу Кирилла…

Даша что-то негромко сказала Верунчику, та, прищурив глаза, взглянула на Нику. Даша показательно сплюнула.

Кирилл тем временем, перебегая от палатки к палатке, приблизился к ним на безопасное расстояние, чтобы все слышать, но вплотную не подходил.

– Кирилл! – обернулся Олег, ища парня глазами. Тот сразу спрятался. – Позвать бы его… Спит, наверное.

– Да… – закивала Верочка, глядя прямо на Кирилла, который стоял сейчас за деревом, и оттуда был виден кусочек короткого рукава его клетчатой рубашки. – Ему так плохо было, так плохо, еле дошел… Ужас… Весь разодранный, вся спина разодранная, весь в синяках… Мы еле всю кровь вытерли… Олег Александрович, вы же не видели… Мы не стали уж вас будить… Вы с нами намучились сначала… Она так била его ногами, так била…

– Да больная она! Просто больная! – махнула большой рукой Борода. – И ей ничего не будет. Потому что она на учете стоит, в психдиспансере. Я ж знаю – мы в одной школе учимся. У нас обучение инклюзивное. Все психи, все ауты, все вместе теперь. Ходим, жмемся по углам.

– А ничего, что я рядом стою? – спросила Ника, чувствуя, как Игорь крепче сжал ее руку. – Даш, ничего, что я всю эту ахинею слушаю?

– Слушай, – пожала толстыми плечами Даша и поправила желтую лямку борцовки. – Ты же все равно человеческий язык не понимаешь. Слушай.

Кирилл помаячил за палатками и пропал куда-то.

– Олег… – Игорь все же подошел к своему старому товарищу и стал негромко говорить: – Ребятам бы отдохнуть. Мы полночи искали Кирилла, они еле живы, не спали, вода у нас закончилась давно…

– Да-да… Паша, не сиди, иди умывайся, воды сам попей и… – Олег взглянул на Игоря: – Говоришь, не спали? Не пойму, что там такое произошло у них… В жизни ничего подобного у нас не было… Паш, иди отдыхай.

– А Ника? Она такой же подросток, она не железная, наравне с Пашей и рюкзак носила, когда он выдохся, я забрал у него…

– Да, хорошо, – вздохнул Олег. – В общем, я уже почти все выслушал. Пусть отдохнут, дальше разбираться будем.

– Да что там разбираться! – встала наконец Даша и, тяжело прихрамывая, подошла к Олегу. – Олег Александрович, в нашем кодексе есть такие слова: «Не подставляй другого!» Вот. А Ласточкина нас подставила. И… избила. Значит что?