Текст книги "Похожая на человека и удивительная"

Я молча поднялась и вышла из комнаты. Почему-то мне казалось, что Герда позвонит мне снова. Как бы ни был изуродован и фальшив тот мир, в котором она жила, как бы сама она ни рядилась в бальные платья на сцене и подростковые одежды в обычной жизни, она должна была почувствовать мою искренность. Иначе… иначе просто невозможно жить, если перестаешь отличать искренность от фальши.

На сей раз я оказалась права. Я не успела даже доехать до дома, как Герда снова позвонила мне.

– Что, хороший врач?

– Хороший.

– Лет сколько?

– Около сорока.

– Степень есть? Хотя это все ерунда.

– И степень есть, и человек он нормальный. Я его с детства знаю.

– Давай номер. Он будет молчать, хотя бы за деньги?

– Думаю, что будет.

– Он… Хотя ладно! Сама разберусь.

Я без лишних разговоров продиктовала ей номер Костика Семирявы. Слабое сомнение у меня, конечно, мелькнуло – а откуда я, собственно, знаю, что Костя хороший врач? Мама мне его рассказывала, когда я ее встречала в магазине и на почте? Так для мамы любой сын – хороший врач, лучший повар, гениальный музыкант. Если остальные этого не понимают – они себя обделяют. Мне Костик не помог, что я, собственно, лезу?

Герда отключилась, не поблагодарив и не попрощавшись, но мне было достаточно, что она позвонила. Значит, не всё так плохо в этом мире.

Глава 18

– Борга, поедешь завтра в Калюкин, – шеф сказал быстро и безапелляционно, как будто заранее ожидая моих возражений. Может, знал, что у меня завтра эфир?

– У меня завтра эфир, – ответила я.

– Значит, послезавтра. Звезды эфира, смотрите-ка, у меня на зарплате сидят… Гнать бы вас всех…

Я смиренно вздохнула в трубку, не видя шефа, но отлично представляя, что уже с самого утра он красный от взметнувшегося после невинной чашечки кофе давления, и просто физически ощущая, как тяжело давит сегодня его собственное тело. Как трудно, когда ты – легкий, стройный, быстрый, ироничный – заточен в тяжелое, неповоротливое, скрипящее при каждом неловком повороте, плохо слушающееся тело.

– А что такое Калюкин?

– Город, Борга! Русский город на… Волге.

– Или на Оке, – подсказала я.

– Ну да. Или на Оке. Так, подожди, ты там была, что ли?

– Нет, – вздохнула я. – Просто речки перебираю, какие помню. А что там, в Калюкине? Упали все заборы у оставшихся трех домов? Или сгорел единственный вытрезвитель?

– Какая же ты злая, Борга. Я, кажется, тебе это уже говорил. Нет, там живет художник или писатель… гм… детский… Вообще он бывший летчик или…

– Или космонавт, – подсказала я, заранее представляя себе этого художника или писателя.

Наш шеф, хорошо известный своим отсутствием чувства юмора, завозился в кресле. Я услышала в трубке скрип кожаной обивки и представила, как он крутится в кресле, энергично почесывая грудь и качая большой лысоватой головой. Я невольно хмыкнула.

– Смейся, смейся. Благодарить должна, что тебя на самые лучшие репортажи посылают.

– И что же там лучшего, в Калекине этом?

– В Калюкине, во-первых. Люди там живут нормальные, наши, российские люди, как мы с тобой. Только деваться им некуда. Нечего иронизировать. А во-вторых… Художник этот, бывший летчик или…

Я едва удержалась, чтобы снова что-нибудь не сказать.

– В общем, неважно. Он комиссован из армии раньше срока… или срок отбывает условно… за что-то. Да нет, ну что ты меня путаешь! Вот тут у меня написано – космонавт! Да, – шеф сам удивленно хмыкнул. – Все вроде точно… И пишет книжки… или картины… не пойму, что написали… «маслом…» Значит, картины. Так! Ты своими хохотунчиками меня с толку не сбивай! Короче говоря, интересная судьба. Из огня да в полымя. Поезжай, узнаешь все, напишешь.

– А он хотя бы известный космонавт? Или из резерва? Или он вовсе не космонавт, а отставной разведчик с условным сроком, который ему вменил королевский суд государства Уганда? Читателям будет интересно? Они его видели когда-нибудь на экране телевизора?

– Так, все, Борга, не обсуждается. Уганда, кстати, давно уже не королевство. Знать нужно. Вот политинформации вам введу, по понедельникам, в девять утра… Так, ладно. Адрес у секретаря возьмешь, командировочные выпишут. Гостиницы… там нет, кажется. Справишься как-нибудь, снимешь комнату, денег хватит. Да это близко, в принципе, за день управишься, обратно вернешься, если больше в городе ничего интересного не будет. Обнаглели, разбаловались…

– В канализацию не полезу, передумала, – предупредила я, чем вконец разозлила шефа.

С некоторых пор у меня сложилось ощущение, что Вячеслав Иванович так ненавязчиво, бочком-бочком пытается выпереть меня из журнала, что само по себе было абсурдно. Ведь он мог уволить меня по-простому, без обиняков. Но он, по всей видимости, сам себе не хотел признаваться в том, что я чем-то стала его очень раздражать. В самом деле, не из-за беспомощной же Верочки он пытался заставить меня уйти? А чем еще можно объяснить, что мне все чаще попадались самые скучные, невыигрышные – с точки зрения нормальной логики нормального журналиста, пишущего для среднестатистического обывателя, репортажи и интервью.

Обидное слово, кстати, «обыватель». А по сути, что в нем плохого? Обыватель – это просто тот, кто живет обычной жизнью. Не рвется в небеса, не ныряет в глубины морские в поисках неведомых затонувших царств и кораблей, не расковыривает материю до самых мельчайших ее частиц, чтобы понять, что же там, в самой основе жизни, какие загадочные, мощнейшие силы всем руководят, совершенно независимо от нашего желания, от нашего осознания их…

Ну да ладно. Если почему-то для нашего журнала интересен этот «космонавт», живущий в Калюкине, кто-то ведь должен о нем написать. Космонавт так космонавт, кто бы он ни был на самом деле. О ком и о чем только я за свою жизнь не писала. О космонавтах вот не случалось. Чем, собственно, отставной летчик хуже отставной певицы? Странный профиль, однако, вырисовывается в последнее время у нашего журнала…

До Калюкина – часа три быстрой езды на машине. Столько же на электричке, с пересадкой. Можно было, конечно, добраться на проходящем поезде, но я решила поехать на своей машине с утра пораньше, совсем пораньше, пока не выехали грузовики и трейлеры.

У меня в голове остался образ старых провинциальных городков, тихих, с тремя автомобилями, одним старым автобусом и одним магазином, в котором торгуют в принципе всем, что нужно для жизни. Если действительно жить, а не превращать жизнь в процесс покупки, приготовления и поглощения пищи, а также в приобретение неких очаровательных бессмысленных предметов, с которыми живется точно так же, как жилось без них.

Но городков таких, по всей видимости, больше нет. Новая жизнь изменила и большие города, и маленькие. Ехать в Калюкин мне совсем не хотелось, «интересная» судьба бывшего летчика-космонавта меня заранее раздражала. Я даже подумала, что стала, наверно, уставать от своей профессии, от пусть не заказных, зато «приказных» репортажей и суеты.

Глава 19

Встав в четыре утра, я, как и хотела, оказалась на дороге почти первая. Хотя в езде по пустым улицам и шоссе есть свои особенности. Про ограничения скорости, указатели главной дороги и всякие другие глупости можно просто забыть. Если человек один на дороге, зачем он будет соблюдать правила? Человек, едущий у меня по встречке… Пару раз я чуть было не попала в аварию, когда не учла это обстоятельство.

В Калюкин я приехала в семь утра. Можно было спокойно походить по городку. Утро очень располагало к этому. Настоящее весеннее утро, с приятной прохладцей, нежными бледно-зелеными листиками, замершими в ожидании дня, пробуждающаяся жизнь маленького городка…

Русские городки если и похожи друг на друга, то только на самый первый взгляд. Квадратная площадь перед исполкомом и сам бывший исполком, а ныне управа в тяжелом сером здании по-прежнему портят центры большинства провинциальных городков. Но дальше каждый город имеет свой облик, часто повторяя неровный ландшафт местности.

Калюкин оказался расположен на довольно ровной местности, чуть спускающейся к озеру. Улицу Коммунистическую я заранее нашла на карте, собираясь оставить машину в центре и прогуляться пешком до дома «космонавта».

Подходя к дому, обозначенному у меня в адресе как дом 17А, я почувствовала еле заметное беспокойство. Причину его я понять не могла. Так же как и не понимала, почему я еще издалека увидела этот коричневый деревянный дом, ничем особо не примечательный, по крайней мере внешне, и точно знала, что он и есть 17А.

Был еще и дом просто 17, стоял рядом заколоченный. В нем раньше была почта, судя по оставшимся трем буквам «очт» на покосившейся вывеске. Там когда-то пахло горячим сургучом, из которого получались толстенькие, симпатичные печати на посылках, коричневой оберточной бумагой, плотной, непослушной и еще чем-то, что заставляло меня в детстве замирать каждый раз, заходя на почту.

Наверно, не очень приятно жить рядом с заколоченным домом, думала я, нажимая на кнопку у калитки. Звука никакого не раздавалось, поэтому, для проформы постучав в калитку, я толкнула ее и вошла во дворик.

Двор как двор. Подметен, у стены стоит большая метла. Старый деревянный стол, старая скамья… Ох, боюсь я чужой бедности… Громко гавкнула собака где-то сбоку от меня. Я остановилась.

– Вы ко мне? Вы, видимо, из журнала?

Я обернулась на голос. Вот это да. Если он и был космонавтом, этот крупный человек, то очень давно. С тех пор он успел наесть килограмм двадцать, как минимум. Да и странно, разве таких крупных мужчин берут в космонавты? Разве что во вспомсостав, отрабатывать на них экспериментальные тренажеры да нештатные ситуации на борту…

С некоторых пор меня время от времени стало посещать ощущение бессмысленности того, что я делаю в жизни. И я с удовольствием и любопытством всегда смотрю на тех, кто радуется результатам и процессу своего труда. Вот и сейчас я с приятным удивлением смотрела на раскрасневшегося от работы на свежем воздухе – подмел двор и, вероятно, только что поставил метлу, – всем довольного человека.

– Да, меня зовут Лика. А вы – …?

Крупный человек с неподдельной радостью распахнул руки, словно собираясь меня обнять.

– А я… – он очертил руками подобие круга и сам огляделся по сторонам.

Ясно, он – это гораздо шире, чем пятидесятый мужской размер. Он – и этот двор, только что тщательно выметенный, и старый, но аккуратный дом, и, надо признаться, – прекрасный вид на озеро, открывающийся из его дворика. Редкий вид в настоящее время. В мегаполисе за такой вид платят очень большие деньги, приобретая квартиру. И в радиусе ста километров от столицы тоже.

– Я Климов Евгений Павлович. Вот это мой верный друг, – он показал на рыже-коричневого добермана, молча сидевшего рядом с ним и внимательно поглядывавшего на меня. – Пятьдесят Второй. Такая вот у него фамилия…

– Ясно… – сказала я и перевела взгляд на пса, отчего он встал, обошел меня кругом, на ходу обнюхав, и сел на свое место рядом с хозяином.

– Подходит? – спросил Климов пса. Тот в ответ слегка постучал коротким хвостом о землю. – Вот и ладно. Ну что, Лика, пойдемте в дом, я вас напою чаем. Или кофе?

– Или кофе, – согласилась я. Обожаю простые ситуации и простых, в хорошем смысле, людей.

Мы вошли в дом. Пес как ни в чем не бывало вбежал за нами, но дальше прихожей не пошел. Улегся там, продолжая поглядывать на меня.

Климов усадил меня за стол, сам спокойно и энергично стал налаживать завтрак и при этом с таким любопытством смотрел на меня, как будто это он должен был брать у меня интервью, а не я.

А мне так не хотелось почему-то приступаться к нему с вопросами. Я бы с удовольствием попила сейчас с ним кофе, посмотрела картины, развешанные по дому. Сейчас я хорошо видела только одну, на стене между окнами. Спросила бы о странной кличке пса и его наверняка выдающихся способностях (кто из хозяев скажет иначе про своего любимца?). И ушла бы восвояси. Или не ушла бы. Осталась бы на обед.

Я не выспалась, встав сегодня в четыре утра, и поэтому в голову лезли непонятные мысли. И сама голова была неприятно гулкая… Зато доехала быстро. Увы. Человек-функция. Я плохо себя чувствую, но это не важно. Важно, как выполняется моя маленькая функция в плохо организованном, аморфном процессе общественной жизни. Даже если эта моя функция никому особо и не нужна. Очень хитро замкнутый круг, практически лента Мёбиуса, если чуть-чуть поумничать и вспомнить основы физики и математики. А не вспоминая, крутясь на крохотном пятачке собственной функции, можно совсем потерять ориентиры. Есть, пить, забивать свой маленький гвоздик, получать за это корочку хлеба, желательно с маслом, мыть руки перед едой и снова есть, пить…

– На обед останетесь? – неожиданно спросил Климов и хитро глянул на меня. – У меня к обеду намечается половинка печеного гуся с яблоками и гречневая каша с грибами. Так как? Решайтесь!

– Это надо решить срочно?

– Разумеется. Для того чтобы расслабиться и начать отдыхать, надо понять, что хотя бы в ближайшие три часа вам некуда будет спешить.

– Да я вообще-то не отдыхать сюда приехала… – вполне доброжелательно ответила я, разглядывая простую, но вовсе не угнетающую бедностью обстановку дома бывшего космонавта.

– От города нужно отдыхать, иначе он сведет с ума, – похоже, со знанием дела объяснил мне Климов.

– Вы полагаете, все живущие в городе сошли с ума? – спросила я, почти автоматически доставая маленький диктофон и нажимая кнопку записи.

Космонавт поднял одну бровь, увидев мой профессиональный жест, но продолжал разговаривать со мной как ни в чем не бывало.

– Конечно. Вот вы, к примеру, вместо того чтобы интересоваться с дороги, где помыть руки или хотя бы что будет на завтрак, спешите записать наш совсем необязательный разговор, чтобы напечатать его потом в совсем необязательной статье. Кто-то просмотрит ее, заинтересовавшись, как живут в новые времена космонавты, пусть и бывшие, – на золоте ли едят, и выбросит журнал, который еще недавно был веткой какой-нибудь сибирской или карельской сосны.

– Мне тоже многое из городской суеты кажется абсолютно бессмысленным, – кивнула я. – Но ее остановить невозможно. Человеческими силами, по крайней мере. От нее можно только уйти. Как, вероятно, ушли вы. Я правильно понимаю? Но у вас наверняка есть военная пенсия, на которую можно худо-бедно прожить.

«Интересно, хватило бы ее на двоих?» – промелькнула у меня странная мысль. Или я ухватила обрывок какой-то его мысли? Я отвлеклась от разговора, вдруг осознав, что ни разу с тех пор, как увидела Климова, не услышала, о чем он думает. Может, на природе мой дар пропадает? В отсутствие ненормальных ритмов мегаполиса…

Я смотрела, как ловко Евгений Павлович справлялся с каким-то блюдом, которое он мешал в большой посудине, собираясь ставить ее в духовку, и пыталась понять, почему же мне совершенно не хочется продолжать ненароком начатое интервью – ни сейчас, ни потом. Мне понравился Климов? Вряд ли. Мне разонравилась моя работа? Не знаю… Столько лет брать интервью у самых разных людей, не спрашивая, а хотят ли они этого, и, главное, не спрашивая себя – зачем это мне, и вдруг задуматься – а стоит ли задавать людям вопросы, которые ставят их в тупик, травмируют, вынуждают говорить на темы, о которых и думать-то подчас больно…

– Мне совсем не нравятся мужчины в последнее время, – услышала я свой голос и поняла, что в поле Евгения Павловича веду себя неадекватно. Хотя, возможно, я просто устала – от своего внезапного ясновидения, от всех событий, обрушившихся на меня после больницы.

Евгений Павлович заинтересованно, но довольно спокойно взглянул на меня:

– А кто нравится? Мопсы в стеганых жилетках?

Я засмеялась:

– Да, с капюшончиками! Не обращайте внимания. Это я как-то случайно сказала.

– Смотрели на меня и думали… Хотя нет. Я не буду вам говорить, о чем вы думали.

Я была уверена, что последние слова Климова были не более чем фигура речи. Не могла же я встретить товарища по несчастью, человека с такой же… проблемой – или как лучше назвать мой внезапный, не очень понятный и довольно утомительный дар – всё знать про всех.

– Почему нет? – пожал плечами Климов. – Другой вопрос, почему так совпали звезды и именно вас прислали делать репортаж…

Я подумала, что ослышалась, и осторожно взглянула на космонавта. Он невозмутимо выкладывал на блюдо свежие овощи. Так вполне в духе сельской жизни… Плотный завтрак с мясным блюдом (из духовки явственно запахло чем-то аппетитным, но не очень вяжущимся с мгновенной утренней молочно-злаковой трапезой, к которой я привыкла), овощи, скорей всего, из своего огорода, прошлогодний урожай… Не хватало только водочки… и румяной, плотной хозяйки.

– Водку с утра не рекомендую. Овощи с рынка, огород меня утомляет. А хозяйка… временно отсутствует.

У меня неприятно заныло внутри. Вот зачем мне это? Мало того, что приходится теперь жить со своими странностями, еще этот дядя… пусть даже бывший космонавт. Просто так ведь не отмахнешься…

– Мне писать о вашем ясновидении? – спросила я, рассматривая комнату, точнее большую кухню, в которой я сейчас находилась. А еще точнее, кухню-столовую – на городском языке, пытающемся приспособиться к отчаянным поискам дворянских предков, ведущихся повсеместно. – Писать?

– О чем? – как будто удивился Климов.

Я промолчала. И он тоже ничего больше не сказал.

– Ну вот что, – я посмотрела ему прямо в лицо, отметив про себя, что он, возможно, моложе и симпатичнее, чем показался мне вначале.

– Мне сорок девять лет, – сдержанно заметил Климов. – Советую вам, кстати, не преувеличивать значение того, что вы так громко назвали способностью ясно видеть. В любом случае лучше видеть всё ясно, чем ничего не понимать. Разве нет?

Мне почему-то показалось, что не стоит поддерживать этот разговор. Не сойти бы мне с ума, в самом деле. Неужели я за этим ехала три часа с утра пораньше?

Я подумала, что надо вставать и уходить, а Климов проговорил, продолжая невозмутимо налаживать завтрак:

– Не торопитесь. Ведь вы не задали мне и половины своих вопросов. Не за этим же вы ехали три часа.

– Это черт знает что! – не выдержала я. – Неужели и я теперь так действую на людей?

– Вы думаете, это очень редкая способность – понимать с полуслова или даже без слов своего собеседника? Мне, к примеру, это кажется нормальным. Возможно, когда-то это умели все люди. Слова, скорей всего, были для другого. Для пения, например, для рифмования их в красивые звучные строчки…

Да, я слышала, что после пребывания в невесомости и сильных перегрузок не у всех мозги встают на место. Но при чем тут я? Я-то не побывала в космосе, я просто перевернулась на своем автомобиле и перенесла общий наркоз.

– Так дело же не в космосе! – тут же ответил мне Климов. – А как ваша нога, кстати?

Я встала, потом села, потом снова встала. Нет, привыкнуть к этому невозможно. И разговаривать так не получится.

– Хотите, я буду делать вид, что не понимаю, о чем вы думаете? – улыбнулся Климов.

Мне понравилась его улыбка – уверенная и спокойная.

– Вот видите, – тут же сказал он. – А говорите, вам не нравятся мужчины. Всё-всё-всё! – он поднял руки. – Молчу. Вы будете чай или кофе?

– Я бы посмотрела для начала ваши картины, – попыталась как-то взять инициативу в свои руки я. – Ведь именно это интересно нашим читателям. Как космонавт, бывший космонавт, пишет теперь картины…

О! Вот и я что-то услышала! «Никогда не называйте того, кто перестал ходить в море, бывшим моряком!» – подумал Климов. А может, это я вдруг подумала – что могла обидеть его, назвав бывшим? Я попыталась поймать его взгляд, но Климов, будто нарочно, надел дымчатые очки, скрывающие глаза, и объяснил:

– Гораздо лучше вижу в очках. Поэтому ношу их в исключительных случаях.

– Остроумно, – кивнула я. – Особенно после сентенции о пользе ясновидения.

Климов улыбнулся, как будто я сказала какую-то глупость, и открыл дверь в соседнюю комнату.

– Прошу. Фотографировать можно. Критиковать и задавать вопросы нельзя.

Как же мне везет в последнее время на смелых художников, научившихся рисовать в предпенсионном возрасте… Слава Веденеев с его огромными глазастыми жуками, вот теперь космонавт Климов с наверняка дилетантскими художествами… А может, это не случайно? Люди с выдающимися способностями пытаются охватить большее, гораздо большее, чем умеют делать. Им хочется творить новую реальность, создать свой мир – мир нарисованный, вылепленный, мир как будто бы живых людей, живущих где-то там, где законы жизни те же, да не те, где действует главный и по определению бездействующий закон нашей жизни – торжествует добро, несмотря на объективные и очевидные обстоятельства.

Я прошла мимо приятно крупного космонавта в комнату с картинами. Надо же, я физически чувствую присутствие приятного мне человека. Каким словом это назвать? Внезапно вспыхнувшим желанием? Глупо и пошло. Пусть будет симпатия.

Если, кстати, постоянно не искать слов, изящно обходящих физиологические подробности бытия, можно за двадцать лет растерять то, что мои предки копили тысячелетиями. Человек стоит между зверем и ангелом – хорошее определение Томаса Манна. Не облагораживая никак свой инстинкт продолжения рода, есть опасность приблизиться к зверю. То ли вернуть свою первоначальную сущность, то ли выродиться… И возвратиться в ту точку Х, когда Создатель сказал: «Ну всё, хватит, вы дошли до последней точки. Вас уже не исправишь, вас можно только уничтожить и начать все сначала». Сказал и – руками ангелов своих непорочных – уничтожил.

Так, по крайней мере, говорится в одной исторической книжке, которая весьма почитается многими моими современниками, а именно в самой древней, Ветхой части ее. Я же не то чтобы подвергаю сомнению, просто не знаю точно, чему верить. Написанному в этой книжке верить трудно, слишком много противоречий и удивительных вещей. Совсем не верить – глупо и самонадеянно. Обрывки давно потерянного прошлого, заключенные в витиеватые фразы, метафоры, перепутанные или переделанные…

Мои размышления не мешали мне внимательно наблюдать за обаятельным Климовым. Я всячески старалась не поддаваться на его явное обаяние, подозревая, что не столько он обаятелен, сколько я одинока. И от общения, как он сам выразился, с временно одиноким мужчиной невольно волнуюсь. Примериваю его к себе. К тому же мне всегда нравились уверенные и успешные мужчины, пусть даже и отошедшие от дел…