Текст книги "Любовь к трем ананасам"

– Катюша, здравствуй! – пророкотала Беатриче Левоновна своим густым капитанским басом, пропустив подруг в свою тесную прихожую.

На самом деле это была вполне нормальная прихожая, просто по сравнению с впечатляющими размерами хозяйки любое помещение казалось тесным.

Вообще Жанниной маме очень подошло бы стоять на капитанском мостике пиратского корабля. Ее могучий голос, мощное телосложение и лихие усики над верхней губой как нельзя лучше соответствовали этой роли.

Впрочем, внешний вид Беатриче Левоновны вполне соответствовал ее возможностям: в прежние времена, когда все являлось дефицитом и любую покупку приходилось брать с бою, она блестяще справлялась с задачей семейного снабжения и могла удержать очередь за колбасой в неравной борьбе с двумя-тремя боевыми тетками из южных областей России или Украины.

– Катюша, как ты редко к нам заходишь! – продолжала Беатриче Левоновна, одобрительно оглядывая Катину фигуру. – Только на тебя я надеюсь, может быть, хоть ты повлияешь на мою дочь! Ведь она ничего не кушает, и вот полюбуйтесь, на что она похожа? На сушеную воблу, вот на что!

– Мама, прекрати! – попыталась остановить ее Жанна. – Я уже достаточно взрослая женщина и знаю, что нужно есть и как жить…

– Ничего ты не знаешь! – не унималась Беатриче Левоновна. – Ты должна кушать сливочное масло, это раз… – Она загнула мизинец на правой руке. – Настоящее мясо – это два… причем настоящее, хорошее мясо с рынка, а не те мороженые обмылки, которые продают в ваших супермаркетах…

– Мама, уймись! – повторила Жанна и прорвалась в комнату.

Там, за накрытым столом, сидели две Жаннины тетки, мамины двоюродные сестры – тетушка Ануш, пятнадцать лет назад схоронившая мужа, и тетушка Серуш, никогда не выходившая замуж.

Во всем остальном они были удивительно похожи: полненькие невысокие старушки с румяными круглыми щеками и черными, выпуклыми, как черешни, глазами.

Между двумя тетушками сидел их общий племянник, Жаннин сколько-то юродный брат Ашот.

Ашот был рыж, веснушчат, худ и застенчив. Тетушки усердно занимались его воспитанием, что не приносило ему заметной пользы. Было ему около тридцати, но никакого достаточно солидного дела и никаких перспективных девушек на его горизонте не наблюдалось. К Жанне Ашот относился с восхищением и трепетом.

И только после всех этих Жанниных родственников подруги разглядели сидевшего в дальнем конце стола плотного коренастого мужчину с прядью черных волос, зачесанной на заметную лысину, и синими от постоянного бритья щеками. Мужчина с аппетитом поглощал жареную рыбу с зеленью.

– Ованес Степанович, познакомьтесь с моей Жанночкой! – проговорила Беатриче Левоновна, ради дорогого гостя смягчив свой знаменитый бас и добавив в него воркующие нотки.

– Очень приятно! – проговорил мужчина с полным ртом, взглянув на Катю.

– А это ее подруга Катя, – с легкой обидой в голосе добавила хозяйка.

– Очень приятно! – повторил заморский гость. – Какая у вас вкусная рыба, Беатриче-джан!

– Это ишхан-хоровац! – зарделась Беатриче Левоновна. – Я готовлю ее так, как готовила моя мама, с кинзой и гранатовым соком…

– Очень вкусная рыба! – повторил гость.

– А как Жанночка замечательно готовит! – спохватилась хозяйка. – Если вы попробуете ее хазани-хоровац, вы просто пальчики оближете! Вы просто все на свете забудете, как это вкусно!

– Мама, что ты говоришь? – прервала ее дочь. – Когда это я готовила хазани-хоровац? Когда ты вообще видела, чтобы я готовила?

– Зачем ты так, Жанночка! – обиделась Беатриче Левоновна. – Твоя мама когда-нибудь говорила неправду? Твоя мама когда-нибудь желала тебе плохого? Ты готовила хазани-хоровац на папин юбилей…

– Когда это было? Папы давно уже нет, а ты вдруг вспомнила хазани-хоровац!

– Такие вещи не забываются! Если ты умеешь готовить – это всегда останется при тебе!

– Жанна Георгиевна – это такая женщина! – подал вдруг голос стеснительный Ашот. – Это удивительная женщина!

– Очень воспитанная девушка! – хором сообщили тетя Ануш и тетя Серуш.

– Жанночка, ты сядешь рядом с Ованесом Степановичем! – заявила Беатриче Левоновна не терпящим возражений тоном. – Ованес Степанович будет за тобой ухаживать.

Жанне ничего не осталось, как послушно занять свободное место по правую руку от заморского гостя. Катя, растерянно оглядевшись, устроилась по левую руку от него.

– Попробуйте эту рыбу! – повернулся гость к Катерине. – Очень вкусная рыба! Положить вам кусочек, нет?

– Только небольшой. – Катерина неожиданно засмущалась.

– Зачем небольшой, нет? – Ованес положил на Катину тарелку увесистую порцию. – Вы только попробуете, вы скажете – хочу еще!

– Жанночка у нас юрист, – попыталась снова привлечь внимание гостя Беатриче Левоновна. – Жанночка у нас работает нотариусом!

– Правда? – переспросил Ованес с вялым интересом.

– Жанна Георгиевна – это удивительная женщина! – выпалил расхрабрившийся Ашот и от смущения уполз под стол, сделав вид, что уронил запонку.

– У Ованеса Степановича в Америке солидное дело, – предприняла хозяйка еще одну попытку направить разговор в нужное русло. – В Бостоне… или в Балтиморе…

– И там и там, – оживился гость.

– Пиццей торгуете? – поинтересовалась Жанна, покосившись на Катерину, которая самозабвенно уплетала рыбу.

– Зачем пиццей? – Ованес Степанович приосанился. – Камнями! Камнями торгую!

– Для мостовой? – не унималась Жанна.

– Зачем для мостовой? Для ушей, для пальцев… драгоценными камнями!

– Да что вы говорите? – На этот раз Жанна, кажется, действительно заинтересовалась. – Бриллиантами?

– Бриллиантами, изумрудами, сапфирами – всякими! – удовлетворил ее любопытство Ованес Степанович.

– Бриллианты – лучшие друзья девушек! – мечтательно протянула Жанна. – Особенно крупные!

– У меня такие крупные камни! – громко провозгласила тетя Ануш. – Это просто ужас! Врагу не пожелаешь!

– Большие? – оживился гость.

– Очень большие! – вздохнула старушка. – Прямо булыжники!

– Надеюсь, вы их держите в сейфе? Большие камни нужно непременно держать в сейфе! И обязательно нужно их застраховать!

– Я их держу в почках! – ответила тетя Ануш. – И никогда не слышала, чтобы такие камни страховали!

– Ануш-джан, – оборвала сестру тетя Серуш, – кому интересно слушать про твои болезни? Кого интересуют твои камни? Лучше расскажи нашему гостю что-нибудь приятное!

В это время из-под стола вылез стеснительный Ашот. Тетя Ануш при виде его оживилась и громко сообщила:

– Представляете, наш Ашотик в детстве был такой умный! Прямо вундеркинд! Он сам ходил на горшок с полутора лет!

– Тетя Ануш! – вскрикнул Ашот, залившись краской. – Что вы такое говорите?

– Разве я что-то не так сказала? – Старушка округлила глаза. – Ты и правда был очень умный мальчик!

– Положить вам еще рыбы? – Ованес Степанович снова повернулся к Кате. – Я вижу, она вам очень понравилась!

– Ей всякая еда нравится, – вполголоса вставила Жанна. – Лишь бы побольше!

– Хороший аппетит – это замечательно! – заявил заморский гость. – Хороший аппетит – это признак здоровья!

– Вот видишь! – торжествующе сказала Катерина. – Вот видишь, что умный человек говорит! А ты на меня вечно ворчишь! И требуешь беречь фигуру!

Ованес Степанович с пренебрежением покосился на худощавую подтянутую Жанну и перевел взгляд на Катькины телеса. Взгляд его тут же замаслился.

– Хорошую фигуру беречь нужно, – ласково сказал он. – Положить вам еще рыбки? – Он поднял палец, чтобы придать больше веса своим словам, и проговорил значительным тоном: – А как говорили наши предки? Они говорили, что в здоровом теле – здоровый дух!

– Жанночка очень много внимания уделяет здоровому образу жизни! – объявила Беатриче Левоновна.

– Ага, – фыркнула Жанна. – Курю как паровоз и кофе пью ведрами… Мама, думай, что говоришь!

– Кто-кто, а я всегда думаю о своих словах! И о поступках тоже! – Жаннина мать обиженно поджала губы.

– И вообще, – продолжал гость, не замечая закипающих вокруг страстей, – армянское радио установило, что большинство мужчин только на словах предпочитают сухие вина, музыку Хачатуряна и стройных дам, а в действительности любят песни Бабаджаняна, сладкие вина и полных женщин!

– Да что вы? – смущенно отозвалась Катя. – А вот не хотите такого пирожка? Я уже пробовала, они очень вкусные!

– Если вы меня угостите… – Ованес Степанович расплылся в широкой улыбке.

– Жанночка вообще замечательно печет! – невпопад сообщила Беатриче Левоновна.

– Мама, что ты говоришь? – раздраженно прервала ее дочь. – Интересно, когда это я пекла? У меня и времени на это нет! Я что, по-твоему, домохозяйка?

– Я знаю, что я говорю! А вот некоторые совершенно не умеют вести себя в гостях! – Беатриче Левоновна так взглянула на Катю, что та вздрогнула и выронила пирожок прямо на брюки своего соседа.

– Ой! – вскрикнула Катерина, заливаясь краской. – Извините, я не нарочно… я сейчас все отчищу… – И она принялась тереть пятно на брюках салфеткой.

– Не волнуйтесь, оно совершенно не заметно, – проворковал Ованес Степанович, пожирая Катерину глазами. Он склонился к ней, жарко дыша, и прошептал в самое ухо: – Мы с вами могли бы встретиться в более интимной обстановке, нет? Допустим, завтра?

– Что вы такое говорите? – Катя возмущенно отстранилась. – Я замужем!

– Кому и когда это мешало? – не сдавался Ованес. – Я похищу вас! Украду вас у мужа, как Елену Прекрасную! Она, кстати, тоже была замужем!

– Из-за этого, между прочим, началась Троянская война! – пробормотала Катя, отодвигаясь от соседа.

Ованес Степанович снова придвинулся к ней, страстно вращая глазами, и прошептал:

– Пусть начнется война! Пусть наступит конец света! Божественная! Умоляю – дайте свой телефончик!

– Вы меня столкнете со стула! – выдохнула Катя, пытаясь удержать равновесие. – И вообще, немедленно возьмите себя в руки! Мой муж в больнице…

– В больнице? – Ованес засверкал глазами. – Но это же очень удачно!

– То, что вы говорите, просто ужасно!

– Если вы не дадите мне свой телефон, то возьмите мой! – И Ованес Степанович запихнул в Катину сумку картонный квадратик визитной карточки.

– Некоторые совершенно не знают, что такое хорошее воспитание! – возвысила голос Беатриче Левоновна, пытаясь взглядом испепелить Катерину.

Но не одна только Жаннина мать с возмущением взирала на Катю.

Стеснительный Ашот также не сводил с нее глаз, вполголоса бормоча:

– Жанна Георгиевна – это такая женщина! Это необыкновенная женщина!

* * *

– Ну ты, подруга, даешь… – посмеивалась Жанна, подкатывая к Катиному дому, – что это тебе вздумалось этого типа очаровывать? У тебя муж есть, ты им вроде бы довольна… Или захотелось сменить профиль? Бриллиантов захотелось?

– Да как ты только могла подумать! – Катя от возмущения подскочила на мягком сиденье. – Такой приличный мужчина! Да я просто была с ним любезна!

– Ага, и телефончик его взяла просто так, на память! – подначила Жанна. – Мне-то можешь лапшу на уши не вешать, я тебя знаю как облупленную!

– Жанка, неужели ты серьезно? – В Катином голосе прозвучали слезы. – Просто неудобно было отказаться, вот я и взяла номер телефона. Чтобы не показаться невежливой…

– Угу, только на материны разносолы больше не рассчитывай! – веселилась Жанна. – Она тебя и на порог не пустит. Виданное ли дело – у близкой подруги кавалеров отбивать!

– Как неудобно, – огорчилась Катя, – все я не так делаю… Валик заболел, а я даже увидеть его не могу. Там в больнице карантин объявили и такая мегера всем заправляет – мимо нее никак не проскочишь!

– Ох, Катерина, ну я просто на тебя удивляюсь! – Жанна стала серьезной. – Ну как можно опускать руки перед всякой ерундовой проблемой? Ну зачем ты каждый раз действуешь в лоб и ломишься в открытую дверь?

– Дверь как раз закрыта, и охранник стоит, – возразила Катя.

– Вот именно, ну кто когда попадал в больницу с главного входа? Там вечно что-нибудь выдумают, чтобы посетителей не пускать! Нет, ну я, конечно, смогла бы… Но только не ты! Люди сразу чувствуют твою слабость, так что твой путь обходной. Идешь к служебной лестнице и ждешь, когда выйдет нянька. Или санитарка, что постарше. Даешь ей денег – они, знаешь, не больно избалованы, всему рады, так что много не давай, сто рублей, не больше, и спрашиваешь, как пройти к больному Кряквину. Она тебя и проведет. Все просто, и нечего создавать проблему на пустом месте!

– Я завтра попробую, – оживилась Катя.

Дежурная медсестра принесла Хоботову вечернюю порцию лекарств, поправила одеяло и пожелала спокойной ночи.

Едва она вышла из палаты, Слон ссыпал таблетки в бумажный кулечек, чтобы позднее спустить их в унитаз. Принимать лекарства, прописанные профессору Кряквину, он не собирался, а голубая таблетка снотворного ему сегодня была совершенно не нужна, спать этой ночью он не собирался. По крайней мере часть ночи.

В мини-госпитале наступила тишина. Та особая, настороженная тишина, которая бывает только в больнице. Тишина, которую в любую минуту может нарушить мучительный стон больного и беготня встревоженного персонала.

Не хлопали двери, не переговаривались сестры, не бродили по коридору выздоравливающие пациенты. Только негромко гудели люминесцентные светильники в коридоре да едва слышно бормотал автоклав в процедурном кабинете.

Выждав еще полчаса, Станислав Николаевич сбросил одеяло, спустил ноги на пол. Оглянувшись на дверь палаты, он погасил ночник на прикроватной тумбочке и только тогда подошел к окну. Теперь его не могли видеть снаружи, а ему было неплохо видно все, что происходило за окном.

Больничный двор, несмотря на поздний час, еще не вполне опустел.

Группами и поодиночке проходили к автобусной остановке припозднившиеся родственники больных, спешил кто-то из персонала. Однако этот человеческий ручеек постепенно редел. Торопливо прошла молодая женщина, опасливо поглядывая по сторонам, и скрылась за воротами.

Хоботов взглянул на часы. Было всего полдвенадцатого, но осенняя ночь полностью вступила в свои права. Одинокий фонарь едва справлялся со своей задачей, с трудом разгоняя мрак на узкой дорожке от больничного крыльца до ворот. Его слабого желтоватого света не хватало, чтобы осветить большую часть двора, но трансформаторная будка все же выступала из тьмы. Над железной дверью морга висела тусклая лампочка в металлическом колпаке, так что ступени, ведущие в это печальное место, были достаточно хорошо видны из окна.

Хотя Хоботов и не принял снотворное, но глаза начали слипаться.

Он тряхнул головой, протер усталые глаза и всмотрелся в темноту. Ему показалось, что в темном углу двора что-то шевелится. Прижавшись лицом к стеклу, Слон вгляделся в тот угол и разглядел большую лохматую собаку, которая неспешно обходила больничный двор в поисках чего-нибудь съестного.

Вдруг за спиной Хоботова послышался шорох.

Он вздрогнул и оглянулся.

В дверях палаты стояла дежурная медсестра, укоризненно разглядывая пациента.

– Профессор, солидный человек! – вполголоса проговорила она, покачав головой. – Знаете ведь, что после отбоя положено спать? Или вы не хотите поправиться?

– Не спится, сестричка! – жалобно проговорил Хоботов. – Я немного посижу и лягу…

– А что вы в темноте? Включить ночник?

– Спасибо, не нужно! Глаза устали от света…

– Может, вам еще снотворного?

– Не надо! – Хоботов демонстративно зевнул. – Я уже… скоро… засну…

– Ну, смотрите. – Сестра с сомнением прищурилась. – Вам нужно больше отдыхать! С пневмонией шутки плохи!

Из другой палаты донесся призывный голос больного, сестра подхватилась и скрылась за дверью.

Станислав Николаевич повернулся к окну.

Он сделал это очень своевременно: возле больничных ворот появились два человеческих силуэта. Один – крупный, высокий и толстый, второй – маленький и щуплый, похожий на подростка.

– Ну вот и пожаловали, – удовлетворенно пробормотал Слон, плотнее припадая к окну.

Щуплый поднял голову, подозрительно оглядев больничные окна. Казалось, он почувствовал на себе чей-то взгляд. Слон опасливо отстранился, хотя и знал, что снаружи его невозможно увидеть в темной комнате.

Двое медленно, крадучись пересекали больничный двор.

Если до сих пор у Хоботова и были какие-то сомнения, то теперь от них не осталось и следа: это были не сотрудники больницы, идущие на ночную смену, не поздние посетители. Это были уголовники, люди Холодильника, которые пришли сюда забрать то, что якобы спрятал Борис Минский.

Значит, Слон не ошибся, не зря подозревал одного из своих самых доверенных людей. Один из них – предатель, продавшийся Холодильнику. Теперь осталось выяснить который.

Двое прошли половину больничного двора, поравнялись с трансформаторной будкой и вдруг быстро свернули с дорожки, нырнули в ее густую тень… Значит, Утюг?

Сердце Хоботова неприятно заколотилось, защемило. Утюг – предатель? Он так доверял ему, столько для него сделал… можно сказать, воспитал, вырастил его.

Бросив под язык шарик нитроглицерина, Слон прижался к окну, наблюдая за происходящим во дворе.

Из дверей больницы вышли, негромко разговаривая, два человека в пальто, накинутых поверх белых халатов. Должно быть, врачи «неотложки» идут к машине, чтобы отправиться на вызов…

Они быстро пересекли двор и скрылись за воротами.

И тут же от трансформаторной будки отделились две тени. Толстая, крупная и маленькая, словно у подростка. Крадучись, то и дело останавливаясь и прислушиваясь к ночным звукам, они двинулись вперед.

Значит, не Утюг…

На душе у Слона немного отлегло. Утюг – не предатель… но тогда предатель – Цибуля?

Слон скрипнул зубами.

Цибуля всегда слишком много о себе воображал. Считал, что авторитет его недооценивает. А от такого самомнения – один шаг до предательства…

Впрочем, пока еще рано делать какие-то выводы.

Может быть, эти двое – вовсе не люди Холодильника. Может быть, это обыкновенные воры, собирающиеся чем-то поживиться в больнице. Допустим, наркоманы, нацелившиеся на здешние запасы морфия…

Но в глубине души Слон знал, что это не так.

Двое прошли мимо фонаря, в его желтоватом свете промелькнули лица – жирное, лоснящееся от пота, несмотря на пронизывающий холод осенней ночи, и худое, острое, как у крысы, изрезанное ранними нездоровыми морщинами.

И сразу за фонарем они свернули налево. К моргу.

Значит, все-таки Цибуля.

Хоботов почувствовал странное удовлетворение. Он всегда с недоверием относился к заносчивому хохлу.

Собственно, на этом можно было поставить точку, прекратить наблюдение, все уже и так было ясно, но Слон не мог отойти от окна, ему хотелось досмотреть до конца этот задуманный и поставленный им спектакль.

Странная парочка приблизилась к моргу. Тощий, в котором наметанный глаз Слона безошибочно признал главного, скользнул в сторону, в густую тень. Толстяк остановился перед самой дверью мертвецкой, в круге света, и нажал кнопку звонка.

Несколько минут ничего не происходило, наконец железная дверь отворилась, на порог морга вышел, позевывая, небритый заспанный санитар в сером ватнике поверх несвежего халата.

Что-то недовольно спросил, Слон видел, как шевелятся его толстые губы.

Толстяк ответил, начались вялые препирательства.

Вдруг к крыльцу морга метнулась стремительная тень.

Тощий бандит подскочил сбоку к санитару, чем-то ударил его по голове. Тело в ватнике обмякло, рухнуло на крыльцо. Двое злоумышленников подхватили его, втащили в морг и закрыли за собой дверь.

Им нужно было немного времени, чтобы убедиться, что в тайнике ничего нет.

Спектакль был закончен. Слон почувствовал странное удовлетворение.

Пожалуй, с самого начала он подозревал, что все так и будет.

Теперь нужно поставить в пьесе последнюю точку.

Он вытащил припрятанный мобильник, набрал хорошо знакомый номер.

– Это ты, Борис? – отозвался Утюг, увидев высветившиеся на дисплее цифры.

– Нет, это не Борис! – отозвался Слон, на этот раз не изменяя свой голос.

– Слон?! – удивленно воскликнул Утюг. – Ты где – в больнице?

– Не ори, – оборвал его Хоботов. – И не называй никаких имен. Ты сейчас один?

– Один, один!

– О нашем разговоре никто не должен знать!

– И Цибуля?

– В первую очередь Цибуля. Сейчас ты ему позвонишь и скажешь, что нужно срочно встретиться. Скажешь ему, что в морге возникли проблемы и нужно кое-что там сделать.

– В каком морге? – переспросил Утюг. – Какие еще проблемы?

– Не важно! Короче, скажешь, чтобы приехал в морг той больницы, где я лежу. Через час. Он приедет.

– Послушай, Слон…

– Я тебе сказал – никаких имен!

– Послушай… мне тут звонил Борис Минский, он сказал, что та вещь…

– Я знаю, – прервал его авторитет. – Только звонил тебе не Борис. Это я тебе звонил.

– То-то я смотрю, тот же номер…

– Борис исчез. Или сбежал, или… Даже думать об этом не хочу!

– Но он передал то, что должен был?

– Откуда я знаю! – огрызнулся Слон.

– Так что – значит, насчет трансформаторной будки…

– Значит, болтать меньше надо! Звони Цибуле!

Отключив телефон, Хоботов торопливо переоделся: своя собственная одежда висела у него в шкафу. Прислушавшись возле двери, он выскользнул в коридор и крадучись двинулся к посту дежурной медсестры.

Девушка дремала, сидя над открытой книгой.

Слон через плечо заглянул – учебник по педиатрии.

В институт готовится.

Стараясь не разбудить медсестру, он протянул руку и взял с полки пузырек эфира.

Теперь он неслышно крался к выходу из минигоспиталя.

Охранник возле дверей тоже клевал носом, но, заметив Хоботова, встрепенулся.

– Эй, мужик, ты куда это? – протирая глаза, спросил он вполголоса, чтобы не разбудить остальных пациентов.

– Сердце, – прохрипел Слон, потирая рукой грудь, и начал медленно заваливаться.

– Так вызвал бы сестру! – Охранник поднялся, шагнул навстречу больному, подхватил его под локоть…

Хоботов резко выдохнул, прижал к лицу охранника обильно смоченный эфиром платок.

Парень закашлялся, взмахнул руками и обмяк.

Слон усадил его на прежнее место, осторожно, стараясь не скрипнуть, открыл дверь и выскользнул в коридор.

Там ему никто не встретился.

Обойдя приемный покой, где в любое время дня и ночи толпились люди, Хоботов выбрался во двор.

Холодный ночной воздух взбодрил его, выдул остатки дремоты.

Быстро перебежав двор, Слон подошел к зданию морга.

Дверь покойницкой была только притворена.

Изнутри не доносилось ни звука – парочка злоумышленников уже убралась восвояси, убедившись, что наводка оказалась фальшивой.

Слон пробрался внутрь.

Здесь, казалось, было еще холоднее, чем на улице. Слабая дежурная лампочка под потолком освещала ряды металлических столов с их страшным содержимым, делая лица мертвецов еще более бледными. И эта же лампочка освещала царящий здесь ужасающий беспорядок – все столы были сдвинуты с места, с большинства трупов сброшены белые покрывала.

Должно быть, двое посланцев Холодильника, не найдя спрятанную вещь в нужном месте, прежде чем уйти, перерыли здесь все, а потом в сердцах еще и добавили беспорядка.

В этом царстве смерти был только один живой человек – санитар, валявшийся на кафельном полу, да и тот только слабым стоном давал понять, что еще жив.

Хоботов покосился на него, но и не подумал помогать.

Вместо этого он спрятался за массивным шкафом с инструментами и реактивами.

Ждать здесь было холодно, у Слона зуб на зуб не попадал.

Вскоре, однако, входная дверь негромко скрипнула, и в покойницкую вошел рослый плечистый мужчина с густыми, сросшимися на переносице бровями.

Подозрительно оглядевшись по сторонам, он пнул носком ботинка раненого санитара, обошел его, вернулся ко входу и застыл за полуоткрытой дверью.

Так еще несколько минут прошло в безмолвном ожидании. Но теперь Слон больше не чувствовал холода. Не чувствовал он ни усталости, ни тяжести прожитых лет, ни боли в изношенном сердце: он пришел в то собранное и напряженное состояние, которое помогало ему справиться с несколькими сильными противниками, выбраться живым из самой серьезной переделки, помогало держать в руках своих опасных и неуправляемых подручных.

Внимание его обострилось, зрение и слух утроились, силы удесятерились.

И очень скоро он услышал скрип шагов на крыльце.

В полуоткрытую дверь вошел невысокий плечистый крепыш лет тридцати, с коротко остриженными светлыми волосами и кривым, неаккуратно зашитым шрамом на щеке.

Этот шрам был памятью о стычке Утюга с казанскими в знаменитом Владимирском централе. Именно после этой стычки Слон заметил молодого бандита и приблизил его к себе.

Утюг остановился в дверях морга, настороженно прислушался, огляделся по сторонам и, вытащив из заплечной кобуры тяжелый хромированный пистолет, шагнул вперед.

И в ту же секунду из-за двери выскочил Цибуля. Он налетел сзади на Утюга, резким ударом выбил пистолет у него из руки и прижал к горлу лезвие ножа.

Утюг, который прекрасно умел держать себя в руках, шумно выдохнул и попытался выскользнуть из рук противника, но тот левой рукой перехватил его за воротник, а правой слегка надавил на рукоятку ножа, так что из-под лезвия выступила узкая дорожка крови.

– Спокойно, малый! – процедил Цибуля. – На тот свет ты всегда успеешь, нам с тобой еще кое-что выяснить надо. Дельце одно небольшое закончить…

– Ты, что ли, Цибуля? – прохрипел Утюг, скосив глаза. – Ты что, дури обкурился? Это же я, Утюг! Ты меня не узнал?

– Я-то тебя прекрасно узнал. Это ты меня плохо знаешь, – отозвался Цибуля, насупив сросшиеся брови. – Думаешь, охота мне на Слона горбатиться? Слон – битая карта, он все равно не жилец, люди Холодильника его взяли, живым не выпустят. Так что у тебя, малый, два пути: или мы с тобой договоримся и ты отдашь мне ту вещь, или я тебя сейчас замочу со всем нашим удовольствием.

– Да с чего ты взял, что та вещь у меня? – с трудом выговорил Утюг, по шее которого текла темная струйка крови.

– С чего? Да тут, малый, большого ума не надо! Ты же сам сказал, что в морге проблемы… значит, знал, что Минский ту вещь здесь спрятал! Небось пришел сюда пораньше, перепрятал вещичку понадежнее и вернулся, чтобы со мной встретиться, лапши на уши навешать… Хочешь, малый, умнее всех быть, хочешь сам свои карты разыграть? Напрямую хочешь с Холодильником договориться?

– Эй, Цибуля, ты притормози маленько!.. – произнес Утюг, затрудненно дыша. – Не ровен час и правда меня приколешь, а нам еще поговорить надо!

– Ладно, малый, – Цибуля немного ослабил хватку и отвел чуть в сторону лезвие ножа, – говори, только быстро: у меня сегодня еще дела имеются…

– А откуда ты знаешь, что Слона люди Холодильника взяли? – удивленно проговорил Утюг, переведя дыхание. – Выходит, это ты сам его и сдал? Ну да, как я сразу не догадался! Ведь, кроме нас двоих, никто не знал, что Слон в этой больнице кантуется!

– Ну наконец-то догадался! – усмехнулся Цибуля. – Всегда ты, малый, медленно соображал! Не понимаю, почему Слон тебя в такое доверие взял! Ну да с этим покончено… И с доверием, и с самим Слоном. Слона списали за ненадобностью, а ты, малый, сам решай: отдашь мне ту вещь – жив останешься, и я тебя к Холодильнику приведу, как своего человека, а не отдашь – пеняй на себя, малый, тогда тебе жить останется не больше минуты…

И в эту секунду Слон толкнул на Цибулю тяжелый металлический шкаф, за которым он прятался. Утюг в последний момент успел откатиться в сторону, а Цибуля забился на полу под тяжестью стеллажа. Он пытался сбросить с себя эту махину, но замешкался, Слон подскочил к нему и пнул в лицо носком ботинка.

– Рано ты меня списал, крыса помойная! – прошипел авторитет, наклонившись над предателем. – Поспешил маленько! Слон покуда живой, а вот насчет тебя имеются сомнения!

– Слон? – изумленно прохрипел Цибуля, уставившись на своего воскресшего босса. – Слон, ты меня неправильно понял…

Он снова попытался столкнуть стеллаж, но Слон придавил его, наступив сверху ногой.

– Я-то тебя прекрасно понял! Ты сам себе приговор подписал, сам себя сдал с потрохами! Не понимаю только, как раньше твою поганую душонку не раскусил!

– Слон, да я это все говорил, чтобы Утюга проверить! Вдруг, думаю, малый скрысятился… Слон, не дави! – захрипел Цибуля. – Совсем меня задушишь…

Утюг поднялся на ноги и с презрением посмотрел на своего поверженного противника.

– Ты ври, да не завирайся! – оборвал Цибулю авторитет. – Сам же знаешь – кроме вас двоих, никто не знал, что я лежу в этой больнице! Вот я вас двоих и проверил…

– Черт! – прошипел Цибуля, скривившись от боли. – Кого же к Холодильнику привезли?

– Ты лучше скажи, пока не поздно: где Холодильник сейчас находится? Где он с тем человеком разбирается?

– Тогда ты меня отпустишь? – с проблеском надежды в голосе проговорил Цибуля.

– Подумаю!

– По Выборгскому шоссе, за железнодорожным переездом, возле Шуваловского парка у него дом. От озера направо…

– Вот видишь – можешь правду говорить когда захочешь! – удовлетворенно проговорил авторитет. – Теперь еще одну только вещь скажи: чего это ты вздумал меня сдать? Что тебе Холодильник за меня пообещал?

– Думал, ты уже не тот, – набычился Цибуля. – Состарился, думал, ни на что не годишься… теперь вижу, что ошибался…

– За ошибки надо платить… малый! – насмешливо проговорил Слон и достал из кармана шприц.

– Эй, Слон! – испуганно прохрипел Цибуля. – Ты же обещал… подумать…

– Вот я и подумал. И надумал, что предатели никому не нужны. Холодильнику, кстати, тоже.

Он наклонился к распластанному Цибуле, разорвал его рукав и вколол иглу под кожу. Тот забился, снова пытаясь сбросить с себя стеллаж, но через несколько секунд затих и вытянулся, глаза его закатились.

– Помоги, Утюг! – Авторитет повернулся к помощнику.

Вдвоем они подняли стеллаж и поставили его на прежнее место.

Бездыханное тело Цибули они положили на один из свободных столов и покинули морг.

Утюг выслушал инструкции босса и отправился за машиной, потому что Слону с непривычки трудно было много ходить пешком.

Профессор Кряквин сидел в клетке и думал.

Мысли были неутешительные.

Он находился в безвыходном положении. Не только в данный момент, в запертой железной клетке, но и вообще – его похитили какие-то уголовники, требуют от него то, не знаю что, и ни за что не верят, что он вовсе не тот, кто им нужен.

А кто им нужен, Валентину Петровичу было совершенно ясно: его сосед по палате, человек по кличке Слон.

Профессору вовсе не хотелось предавать этого человека, но другого выхода у него не было. Впрочем, Холодильник и его подчиненные не хотели его даже слушать, они были убеждены, что он и есть Слон…

Круг замкнулся.

Вдруг в листве пальмы совсем рядом с клеткой профессора послышался какой-то подозрительный шорох. Валентин Петрович вздрогнул и вгляделся в сумрак среди листьев.

На него смотрели маленькие живые глазки.

Листья снова зашевелились, и раздалось быстрое пощелкивание, словно простучали кастаньеты.

Профессор улыбнулся и ответил таким же звуком.

Листья раздвинулись, и появилась маленькая подвижная обезьянка с выразительной мордочкой и большим зеленым носом.