Текст книги "Госсмех: сталинизм и комическое"

Возможно, нет ничего особо смешного в том, как выглядят де Голль, Маршалл, Черчилль, Эттли, Бевин, Джонсон и Аденауэр, но несоответствие между прогрессом всего передового мира, где каждый день возникают новые ситуации, с одной стороны, и предсказуемостью качеств характера и привычек героев – с другой, должно восприниматься как юмористическое. Конрад Аденауэр неизменно представляется в образе неуклюжего тощего клерка, отчаянно пытающегося угодить новым хозяевам, но неспособного забыть о нацистских моделях для подражания (рис. 1, 5, 11). Гарри Трумэн постоянно выдумывает новые стратегии американской внешней политики, чтобы ослабить Советский Союз, от попыток разрушить непобедимую советскую крепость до окрашивания Белого Дома в коричневый цвет, но он так же обречен на фиаско, как все агрессоры предыдущих поколений, все те, в чьей тени и с чьей помощью он пытается преследовать свои черные цели (рис. 11). Де Голль выглядит ничтожным в попытках пробраться «наверх», для чего охотно продает себя любому, кто готов предложить подходящую цену[443]443
  См., например, карикатуру Кукрыниксов «Защита диссертации на звание фюрера» в «Литературной газете» за 17 января 1948; «Лошадь долларовой масти» Б. Ефимова в «Литературной газете» за 27 сентября 1947; «Современный „Суд Париса“» Б. Ефимова в «Литературной газете» за 13 декабря 1947.


[Закрыть]. Их единственная связь с будущим – предсказуемость, поскольку их поведение основано либо на образцах прошлого, унаследованных от фашистов и от толстых и несуразно одетых капиталистов предыдущих поколений, либо на самых примитивных животных импульсах; их единственное предназначение в настоящем заключается в том, чтобы воплощать собой прошлое.

Количество вариантов этих эмблем и аллегорий достаточно велико, чтобы позволить различать между персонажами, но достаточно ограничено, чтобы эти персонажи были узнаваемы как типы, определяемые аллегорическим реквизитом. В карикатуре ничего не может быть «просто так», все ее элементы должны быть максимально значимы, в полном соответствии со значениями самих понятий «карикатура» и «шарж», каждый из которых означает «нагружать». Такова природа политической карикатуры вообще: она – всего лишь «элемент стенографической каллиграфии, удобный иероглифический символ»[444]444
  Topolski F. Contemporary Comment and Caricature. Р. 166.


[Закрыть]. Это качество делает ее особенно подходящей для использования в советской индексической организации мира, когда все что-то означало, когда каждое действие, факт, феномен должны были восприниматься как наделенные значимостью, никак не ограниченной их прямой функцией. В карикатуре Кукрыниксов (рис. 12) обгрызанная кость, стилизованная под американский доллар, разбитая миска, смехотворно узкий фрак, больше похожий на детский фартучек, натянутый на льва, неприглядный наряд Дяди Сэма, который кажется изношенным и нуждающимся в срочной починке, – это иероглифические знаки, рассказывающие историю о положении дел в капиталистическом мире. В рис. 3 когтистые пальцы, сжимающие фальшивую конституцию, кровь, капающая с пальцев, грязные пятна на обложке «основного закона» государства, толстая сигара, ухмылка на уродливой физиономии, глаза, спрятанные за темными очками, брюки с ремнем, едва застегивающимся на толстом животе, по контрасту с которым тонкие ноги кажутся еще более уродливо тонкими, револьвер в кармане и долларовая монета, зажатая в другой руке, – собранные воедино, эти знаки ясно показывают советским гражданам, кто их идеологические враги. Когда Житомирский изображает Трумэна как сумасшедшего, одержимого идеей войны (рис. 13), художник акцентирует не просто комично экзальтированную позу безумного барабанщика, но и то, что жесты, прическа и даже сам барабанный бой на самом деле являются плохой имитацией жестов, прически и манер Гитлера, заставившего массы маршировать к неминуемой гибели. Все это – иероглифы, составляющие визуальную грамматику советской идеологии.

Рис. 12. Карикатура Кукрыниксов, «Правда», 1 октября 1947

Рис. 13. Монтаж А. Житомирского, «Литературная газета», 24 марта 1948. © Владимир Житомирский

Но иероглифические знаки полезны лишь в том случае, когда они понятны как минимальные составляющие языка или хотя бы нарратива, основанного на повторяющихся моделях. Советские политические карикатуры того времени, с их неизменными персонажами и предсказуемыми отсылками на устоявшиеся идеологические принципы, вне всякого сомнения, могут читаться как «последовательности конкретных, налагаемых один на другой образов, составляющих цельный нарратив, либо самостоятельно, либо в сочетании с текстом»[445]445
  Hayman G. and Pratt H. What Are Comics? // Aesthetics: A Reader in Philosophy of the Arts / Ed. by D. Goldblatt and L. Brown. Upper Saddle River, NJ: Pearson-Prentice Hall, 2005. P. 423.


[Закрыть] – иными словами, как комиксы. Читатели, которым адресованы эти карикатуры, должны были

получать удовольствие от [рассказа], потому что общий нарратив не прерывается <…>, удовлетворяя детское желание слушать снова и снова одну и ту же историю, утешаться гарантированным «возвращением одинакового», поверхностно замаскированного[446]446
  Eco U. Innovation and Repetition: Between Modern and Post-Modern Aesthetics // Daedalus. Vol. 114. № 4 (Fall 1985.). P. 168.


[Закрыть].

По мнению Умберто Эко, в этом заключается основной принцип любого серийного рассказа. Безусловно, это был не единственный жанр сталинской культуры с элементами жанра комиксов, но по понятным причинам между политическими карикатурами и «настоящими» комиксами было много общего. Главная разница между ними состояла в том, что история, рассказываемая карикатурами, была раздроблена (по крайней мере изначально, до выхода сборников карикатур), когда в каждом номере газеты печатался следующий «эпизод», и приключения героев были не плодом фантазии автора, но (опять же – изначально) интерпретацией действительно имевших место событий. Как герои комикса, актеры на международной политической арене должны всегда быть «в роли», соответствуя требованиям типа, к которому они принадлежат, точно так же, как от них ожидалось, что они будут всегда носить одну и ту же одежду, курить одни и те же сигары, и на лицах их будет всегда одинаковая ухмылка. Только при гарантированной узнаваемости героев можно было рассчитывать на то, что их приключения будут по-настоящему смешны, и новостные колонки газет могли следовать точно прочерченному сюжету развития событий в мире, где роли распределены раз и навсегда, и случайности нет места.

Умберто Эко полагал, что особенность всех серийных нарративов в том, что они всегда «предполагают и конструируют» двойную «Фигуру Читателя (скажем, „наивного“ и „грамотного“)»[447]447
  Eco U. Innovation and Repetition: Between Modern and Post-Modern Aesthetics. P. 174.


[Закрыть]. «Наивный» читатель – тот, кто воспринимает каждый эпизод рассказа как отдельное событие, а не как часть последовательно излагаемого сюжета, а «грамотный» читатель получает удовольствие от распознавания моделей и конструирования смысла на основании сочетаний одинакового и отклонений от повторяющихся схем.

Адресаты советских карикатур, равно как и все адресаты советской пропаганды в самые темные десятилетия, должны были быть одновременно и «умными», и «наивными». С одной стороны, к ним обращались авторы подробных статей на международные политические темы, сопровождавшиеся сатирическими рисунками для облегчения понимания. Предполагалось также, что они нуждаются в многоуровневом объяснении того, как соотносятся между собой герои рассказа и события, в которые они оказываются вовлечены. Вместе с тем от них ожидалось, что они смогут расшифровывать коды каждой карикатуры, узнавать типажи и отдельных персонажей и верно понимать отношения между ними. С другой стороны, абсолютно «наивное» прочтение предполагало, что интерпретативный фокус будет на текстах, объясняющих положение дел; абсолютно «грамотное» прочтение не нуждалось ни в чем, кроме изображений.

Правильно подготовленные советские читатели – это те, кто мог верно «читать карикатуры». Они должны были уметь распознать самых разных западных лидеров, которые часто изображались в компании с другими персонажами и в достаточно сложных ситуациях; они должны были быть знакомы с содержанием речи Маршалла в Чикаго (рис. 6) и знать, как связаны между собой Уинстон Черчилль, Гектор МакНил и Эрнест Бевин (рис. 8), – иначе карикатуры просто не могли бы достигнуть желаемого эффекта, поскольку семантика режима и дискурса холодной войны в целом зависела от способности читателей доказать свою «грамотность», верно интерпретируя изображения как часть более масштабной схемы, вообще без помощи текста или с минимальной его помощью. В этом случае момент удовольствия, который приносит с собой понимание юмористического заряда той или иной карикатуры, является не столько результатом оценки искусного искажения реальности художником, сколько осознания того, что предсказуемо смешные герои остаются таковыми вне зависимости от того, что приносит с собой день, ибо являются воплощением отклонений, превращенных в норму.

Вместе с тем недостаточное знание действительного соотношения сил на международной арене в некий определенный момент не обязательно станет препятствием к пониманию смысла текста или изображения. Те читатели, которые могут читать изображения «этимологически», то есть те, кто может опираться на прошлые ассоциации, связанные с определенной единицей значения (каковыми в данном случае являются герои карикатур), – «грамотны» не вопреки, но благодаря тому, что они недостаточно знакомы с происходящим в мире. Они знают, что повторяющиеся схемы гораздо более важны, чем незначительные изменения в этих схемах, являющиеся результатом развития событий в определенный момент. В конце концов, особенность карикатуры именно в том, что она «всегда четко и ясно разрешала тот или иной политический момент даже перед теми, кто менее всего посвящен в события политического дня»[448]448
  Варшавский Л. Наша политическая карикатура. М., 1930. C. 9.


[Закрыть].

Согласно этой точке зрения, карикатуры воспринимаются как смешные из-за практически моментального узнавания индивидуумов как типов. Неуклюжие, глупые, толстые, уродливые персонажи предсказуемо смешны и поэтому незаменимы для передачи представления о сути «последних приключений». Если уже хорошо известно, что Даллес падок на дешевые услуги, что инфантильный диктатор Испании с раздутым самомнением не в состоянии сделать ни шагу без поддержки со стороны или что генерал Макартур – кровожадный мясник, то нетрудно «понять суть шутки», когда эти герои, смешные и жалкие как всегда, появляются в новых ситуациях. Европейцы неизменно подобострастны, всегда готовы услужить заокеанскому господину; Франко ведет себя, как подросток-хулиган, страдающий комплексом неполноценности и пытающийся завоевать уважение «хозяев жизни»; Макартур не устает надеяться, что мир примет его как «голубя мира», хотя истинная его натура отнюдь не миролюбива; американский госсекретарь Дин Ачесон подобен крысе.

Те из читателей, кто по какой-либо причине затруднялся в немедленном опознании (прото)типов сатирических рисунков и кого поэтому можно было причислить к числу «наивных», так как они нуждались в детальном объяснении контекста, к которому отсылал тот или иной рисунок, тоже были по-своему «грамотны» – или, по крайней мере, информированы. Они могли ознакомиться с аналитическими статьями и новостными отчетами, предшествовавшими карикатурам или обрамлявшими их, что помогло бы им понять, почему это действительно смешно, когда генерала Макартура хвалят за мирные инициативы, когда Испания Франко присоединяется к плану Маршалла, и почему французские политики действительно ведут себя как проститутки в контактах с США. В этом случае комический эффект будет функцией реакции на поведение определенных индивидуумов в определенной ситуации. Так, например, изображение визита Даллеса в Париж, чтобы решить, кого из французских политиков поддержать в их борьбе за власть, должно смешить, потому что оно вскрывает истинную суть отношений между Францией и США. Вид Франко, держащегося за трость высокопоставленного американца, должен вызывать смех как иллюстрация намерения американцев расширить зону влияния плана Маршалла, включив в нее Испанию. Помятуя о словах Ачесона, нельзя не рассмеяться, когда генерал Макартур показывает свое истинное лицо. Карикатура на Ачесона-крысу должна быть прочитана в контексте американских действий в Корее. В случае совершенно «наивного» прочтения, интерпретативный акцент будет на текстах; «грамотный» же читатель сосредоточится на изображениях. Эта модель противоположна традиционному убеждению в том, что способность воспринимать тексты требует более высокого уровня грамотности, чем способность понимать визуальные образы. И в этом тоже структура советской пропаганды отличается от традиционных герменевтических практик.

Хороший пример того, как и почему взаимоотношения между рисунками и текстом были ключевыми для советской пропаганды, можно найти в карикатуре Бориса Ефимова, иллюстрировавшей статью об использовании биологического оружия в Корее («Известия», 25 марта 1952). Карикатура представляет Ачесона в качестве особо отталкивающего вида крысы, держащей флаг, отдаленно напоминающий американский. Вместо звезд и полос на знамени – отпечатки крысиных лап и колючая проволока; короткий текст посвящен «зверствам, беспримерным в истории человечества», которые американцы учиняют в Корее. «Грамотный» читатель увидит в карикатурном изображении политика очередной пример более или менее искусной анимализации антигероев и аллюзию на природу американской политики вообще и будет подготовлен к прочтению текста. Но та же карикатура может быть воспринята как лишь очередной эпизод в серии комических картинок об Ачесоне-крысе и об американцах, готовых использовать биологическое оружие против всех и в любую минуту. «Наивное» восприятие этого рисунка требует прочтения текста для понимания иллюстрируемой ситуации: крыса изображает одного из «пораженных чумой союзников», о которых идет речь в тексте. Это определение врагов Советского Союза соответствует тону карикатуры в том смысле, что и словесная, и графическая насмешка – это не просто оскорбление, основанное на метафоре; это каламбуры по определению Артура Кестлера, то есть приглашение рассмотреть что-либо «с двух одинаково логичных, но взаимоисключающих точек зрения»[449]449
  Цит. по: Martin R. The Psychology of Humor: An Integrative Approach. New York: Academic, 2006. Р. 63.


[Закрыть]. Карикатура – графический эквивалент каламбура. Сочетание человеческого и животного, символического и буквального – это не что иное, как сведение воедино двух взаимоисключающих перспектив. Американские политики одновременно и люди, и крысы; крысы одновременно и вредители, и союзники США; упоминание чумы может относиться ко всем этим референтам в равной степени, являясь и оскорблением, и метафорой, и правдивым описанием ситуации, указанием на тип – и комментарием настоящего положения дел. Сатирический эффект создается на уровне сравнительной категории «и… и».

В пропагандистском контексте сталинизма и холодной войны комментарии (или, в более широком смысле, любая форма текстуальной продукции, вторичная по отношению к каноническому корпусу) имели первостепенную важность. Такая первостепенная важность вторичных жанров – еще один из многочисленных парадоксов, характерных для анализируемой здесь реальности. Обязательное обсессивное цитирование всего, что было сказано или написано (или якобы сказано или написано) лидерами государства, неоднократно обсуждалось исследователями. Однако в равной степени принцип обсессивного цитирования применялся и к врагам советского режима, хотя и в другом ключе. Единственное (и ключевое) различие между этими двумя видами цитирования и комментирования заключалось в том, что в то время как «священные» тексты должны были сохраняться и преумножаться в бесконечных повторениях многочисленными ораторами и авторами, во всех возможных жанрах, комментарии того, что говорилось и делалось представителями противоположного лагеря, имели противоположную функцию: они должны были разоблачить первичные источники как недостойные повторения.

Именно это они и делали, повторяя уже рассказанные новости, высказывания, эпизоды из политических биографий высокопоставленных политиков. Но каждый раз эти повторения и цитирования, пересказы и вариации на столь хорошо известные темы формулировались как бы в более мелком масштабе по сравнению с оригиналом, в более «легком» жанре: как сатирические стихи или эпиграммы, как претендующие на остроумие подписи к карикатурам или сжатые версии новостных сообщений (характерно намеренно расплывчатое указание на источники: «Из газет»), как карикатуры и сатирические тексты, сопровождавшие их.

Непросто сказать, иллюстрировали ли сатирические тексты карикатуры или же карикатуры служили дополнением к ним. Но это и не важно. Не важно также, в какой степени эти сжатые формы передачи новостей сохраняли суть сообщения. В любом случае, в проверке достоверности источника не было особой необходимости, поскольку по определению все, что появлялось на страницах советских газет, было правдой. Важно было не определение степени правдивости излагаемых фактов, а то, насколько эти факты были воспроизводимы с использованием различных кратких сатирических форм. Одни и те же персонажи переходят из одной карикатуры в другую; становятся предметами насмешек в коротких фельетонах на той же странице; им же посвящены эпиграммы и сатирические стихи – снова и снова. В комментарии о недавних событиях в Западной Германии («Известия», 4 декабря 1951) одно и то же сообщение новостных агентств переписывается трижды в разных (кратких) формах: в рубрике последних новостей, предположительно лишенной любого элемента сатиры, но с использованием неизменных кавычек, предполагающих сатирический тон, как карикатура Бориса Ефимова и, наконец, в сатирических стихах Самуила Маршака. 20 февраля 1951 года та же газета опубликовала пространную статью с не требующим особых объяснений заголовком («Премьеру Эттли нужна ложь о Советском Союзе») и еще более обстоятельным подзаголовком («Почему британский парламент не принимает закона об охране мира, рекомендованного варшавским конгрессом»). Текст статьи обрамляет карикатуру, которую предваряет общее объяснение сути ситуации: речь идет о том, как «преследованием сторонников мира, клеветой на Советский Союз британский премьер Эттли показал всему свету, какова цена его фальшивого миролюбия». Подпись под карикатурой разъясняет, что рисунок изображает бога войны Марса, сетующего на то, что, «к сожалению, эта маска „миролюбивого демократа“ больше не пригодна…».

Это умножение повторений и копирований (часто на страницах одного и того же выпуска одной и той же газеты), как текстуальных, так и графических, в формах и жанрах, находящихся на противоположном по отношению к первичным источникам новостей полюсе спектра «серьезное – смешное», значимо по нескольким причинам. Во-первых, замена фактической основы тавтологией, принятая на всех уровнях сталинского общества, была столь же эффективна в негативной пропаганде (то есть во всем, что касалось создания образа врага), сколь и в позитивной (то есть в пропаганде слов вождей). Многократно повторенное начинало восприниматься как правда (или как насмешливое цитирование лжи) без того, чтобы первичное высказывание действительно воспринималось как правда. Но для того, чтобы сами повторы были убедительны в пропаганде определенного отношения к каждому сообщению в ленте новостей, к каждому событию, к каждому политику, эти повторы не должны быть идентичны с первичным событием или утверждением – иначе они не могут восприниматься как отдельные единицы информации, как новая интерпретация вопроса или события. Важно было создать иллюзию разнообразия мнений и интерпретаций – нелегкая задача в Советском Союзе конца 1940-х – начала 1950-х.

Когда ни само содержание сообщения, ни его источник не подлежат вариации, единственное, что можно изменять, – это форма (ре)презентации, то есть жанры передачи. В этих случаях практика умножения определенного рода жанров для того, чтобы внести некоторое разнообразие в повтор уже известного, является результатом идеологически определенных дискурсивных границ, или даже еще более буквально – границ, заданных размерами газетной полосы. Чем больше комментариев появлялось по поводу определенного человека или события, тем короче они должны были быть. Следовательно, масштаб и людей, и событий должен был быть уменьшен. Репортажи о развитии отношений между государствами суммировались в односложных предложениях, затем в подписях к рисункам, затем в карикатурах; последние новости о выступлениях лидеров государств и о последствиях этих выступлений превращались в серийные комиксы (см., например, рис. 5); нескончаемые статьи о лицемерии и злодеяниях иностранных политиков трансформировались в карикатуры со множеством участников, сопровождавшиеся несложными пояснениями. Утверждение Бориса Ефимова о том, что «шагать в ногу с событиями способны из всех искусств только политическая сатира и публицистическая поэзия»[450]450
  Ефимов Б. Работа, воспоминания, встречи. С. 18.


[Закрыть], правдиво постольку, поскольку эти два жанра подходят более других для поставленной задачи: это «малые жанры», сжимающие глобальное значение событий до размера шутки или насмешки.

Уменьшение масштаба в сочетании с повторением – традиционный комический прием. Сам факт пересказа важного события в укороченной форме предполагает необходимость сконцентрироваться на самом важном, на сути происшедшего, на фактах – и ни на чем более. Но когда пересказ подается как сатирическая или (в более общем значении) комическая переработка информации, то на первый план выходит форма подачи, а суть становится менее важной; точнее – форма становится сутью. Злобный политикан раздавлен под весом неопровержимых фактов; судья топчет основной закон государства; реакционные западные политики пытаются остановить локомотив мира и прогресса на рис. 5, а на рис. 6 нити, которыми соединены страны «плана Маршалла», оказываются нитями паутины. Подобные «обзоры событий недели» соединяют в себе факты и метафоры, смешное и устрашающее, – иными словами, это карикатуры.

Карикатуры не нуждаются в словах, или же обходятся самым минимумом. Эта экономия средств делает карикатуру незаменимым инструментом пропаганды, ибо этот жанр исключает анализ как процесс. Восприятие передаваемой информации должно быть непосредственным, и реакция на визуальные стимулы должна замещать собой любое вмешательство языковых элементов. Карикатура, как утверждает Борис Ефимов, «конкретизирует события и ситуации, переводит факты с языка логических понятий на язык зрительных образов», являясь таким образом «изобразительной формой <…> понятнее и доходчивее любого литературного изложения»[451]451
  Ефимов Б. Основы понимания карикатуры. С. 45.


[Закрыть]. Даже западный наблюдатель (очевидно, симпатизирующий советскому проекту) соглашался, что советские карикатуристы достигали поставленных целей: «Их идеи доступны. Подавляющее большинство карикатуристов „Крокодила“ придерживаются простых композиционных принципов, смысл которых также прост»[452]452
  Low D. Review: Krokodil Cartoonists. P. 167.


[Закрыть]. Простой смысл простых композиций гарантирует скорость восприятия, сводя к минимуму вероятность возникновения альтернативных интерпретаций. Как было сказано в одном из источников, процитированных историком Александром Голубевым,

с точки зрения простоты восприятия и экономии времени рисунок по своим внутренним композиционным качествам охватывается сразу в одну какую-нибудь долю времени, а его детальное рассмотрение может быть, может и не быть – смысл его выясняется быстрей, чем смысл статьи, фельетона, заметки[453]453
  Голубев А. Практики визуализации советской повседневности. С. 352.


[Закрыть].

Эта гарантированная скорость восприятия характерна и для других родственных жанров визуальной пропаганды:

В листовках ли, плакатах, лубочных картинках, на печатном поле газетных полос <…> масса знакомится с политическим моментом еще до прочтения передовицы, до отдельных статей на определенную тему[454]454
  Варшавский Л. Наша политическая карикатура. С. 9.


[Закрыть].

Таким образом, даже допуская, что некоторые читатели практиковали «наивное» прочтение газетных сообщений (понимая под таковым необходимость сначала ознакомиться с текстами, чтобы понять рисунки), настоящая политическая карикатура должна была позволить читателям понять хотя бы в общих чертах природу предмета осмеяния – причем быстро. На этом основании можно утверждать, что по-настоящему удачные политические карикатуры должны гарантировать, что и передача, и восприятие происходят неопосредованно. Как предполагалось, они представляли людей и события такими, какими они являлись на самом деле, не допуская вмешательства каких-либо дополнительных аналитических или дескриптивных элементов; непосредственной (и немедленной) была эта коммуникация и в смысле вызова моментальной реакции. Если эти изображения первичны по отношению к текстам, то никак не по статусу жанра, к которому они принадлежат, а просто потому, что они функционируют на внеязыковом уровне. Хорошо об этом написал британский карикатурист Дэвид Лоу:

Как эти советские карикатуристы справляются со своей работой? Хорошие ли они агитаторы? Вызывают ли они эмоции, подвигают ли на действия? Если допустить, что обман допустим в борьбе за «праведное» дело, и если они обманывают, то делают ли они это искусно? Ответ на все эти вопросы один: да. Их остроумие блистает даже в переводе, который не может отдать должное оригиналу[455]455
  Low D. Review: Krokodil Cartoonists. P. 167.


[Закрыть].

Предполагается, что остроумие в карикатурах напрямую связано с эмоциями, которые должны вызываться у читателя. Поэтому кажется логичным вернуться к тому, с чего мы и начали – с обращения к Карлу Шмитту:

Коммуникация посредством визуальных образов [Bild-Kommunikation] <…> превосходит словесную коммуникацию, ибо она апеллирует к эмоциям более непосредственно. Информация не передается последовательно, но представляется немедленно считываемой и, таким образом, доступной восприятию [wahrnehmbar][456]456
  Balke F. Regierbarkeit der Herzen. Über den Zusammenhang von Politik und Affektivität bei Carl Schmitt und Spinoza // Politische Theologie: Formen und Funktionen im 20.Jahrhundert / Ed. by J. Brokoff and J. Fohrmann. München: Ferdinand Schöningh, 2003. S. 120.


[Закрыть].

Это подводит нас к теме вербальной карикатуры, тем более важной, что сталинская культура была вербальной и литературоцентричной по преимуществу.