Текст книги "Госсмех: сталинизм и комическое"

До сих пор мы рассматривали модусы и приемы вербальной карикатуры, следуя логике форм комического. Теперь мы обратимся к конкретному примеру, чтобы показать, как эти приемы обеспечивали развитие дискурсивных стратегий, которые в эпоху социальных сетей и гибридных войн получили название политического троллинга, понимаемого как злонамеренное нарушение этики коммуникации в различных формах агрессивного, издевательского и оскорбительного поведения. Современный виртуальный (сетевой) троллинг нов в том только смысле, что он осуществляется в новой медиальной среде. Сами же его формы не только не новы, но в том, что касается внешнеполитической коммуникации, изначально являлись составной частью культуры советского ресентимента. Мы попытаемся обозначить эстетическую тропологию политического троллинга. Как мы увидим, инструментарий этого дискурса в период холодной войны включал в себя целый арсенал средств комического.

Выдающимся мастером рассматриваемого жанра был Давид Заславский, один из самых влиятельных сталинских журналистов и доверенных лиц вождя. Меньшевик, бундовец, один из ведущих дореволюционных борцов с большевиками, которого Ленин выделял персонально, публично назвав в 1917 году «клеветником и негодяем», Заславский имел политическую биографию, схожую с биографией Вышинского, и играл в советской журналистике роль, подобную той, что играл Вышинский в советской пенитенциарной системе (тогда же, когда первый выписывал ордер на арест Ленина, второй разоблачал вождя большевиков как немецкого шпиона). И хотя оба успешно перестроились (Заславский, впрочем, успел посотрудничать в киевской печати при Деникине в 1919 году, за что был изгнан из Бунда), среди старых большевиков репутация подвизавшегося в советской и партийной печати Заславского была испорчена основательно. Только в 1934 году устроенный Сталиным в «Правду», он был принят в партию.

Заславский, один из главных сотрудников самого ненавистного Ленину издания – меньшевистской газеты «День», стал при Сталине одним из видных сотрудников «Правды», – писал Отто Лацис. – По свидетельству старых правдистов, в 20-е годы коммунисты «Правды» трижды отказывали Заславскому в приеме в партию. Он был принят только тогда, когда принес рекомендацию Сталина[462]462
  Лацис О. Перелом: Сталин против Ленина // Суровая драма народа. М.: Политиздат, 1989. С. 162–164.


[Закрыть].

Статус сталинского протеже позволил Заславскому счастливо пережить не только Большой террор, но и антикосмополитическую кампанию, и дело Еврейского антифашистского комитета (хотя он был членом ЕАК). В террариуме сталинской журналистики он был одним из самых ядовитых и опасных пресмыкающихся. Выполнявший многочисленные деликатные поручения вождя, непременный участник всех сталинских (а затем и хрущевских) кампаний травли, Заславский выступил в конце 1940-х – начале 1950-х годов с серией антиамериканских фельетонов, представляющих особый интерес, потому что, в отличие от большинства коллег по цеху, Заславский был образованным и ярким литератором.

Еще в 1920-е годы он много писал об истории русской публицистики и литературы XIX века (в частности, о Салтыкове-Щедрине), сделавшись в сталинское время едва ли не главным историком и теоретиком русской фельетонистики. На фоне казенной сталинской журналистики фельетоны самого Заславского интересны изощренной литературностью и изобилием приемов.

Составившие книгу «Пещерная Америка» (1951), его фельетоны представляют собой настоящее пособие по политическому троллингу: целый каталог литературных приемов – фигур и тропов, используемых в качестве инструмента злобной насмешки. При этом сами фельетоны построены по одному принципу: какой-то анекдот, неподтвержденный факт, курьезный случай или откровенный домысел берется вне всяких пропорций, изымается из контекста, невероятно утрируется и подается как важный и в высшей мере символический факт, якобы раскрывающий самую суть современной Америки.

Например, в основе фельетона «Мамонты американского конгресса», где описывается «шумиха», поднятая в США вокруг вопроса о необходимости переноса столицы страны из Вашингтона в другое, более безопасное место, лежит метафора. Член палаты представителей от штата Айова предлагает перенести Конгресс в его родной Де-Мойн, поскольку вокруг него простираются поля с высокой кукурузой, среди которой укроются правители США. Его конкурентом является представитель Техаса, который предлагает «упрятать конгрессменов в глубине континента, где-нибудь к западу от Миссисипи». Все это – военная истерия: эти призывы не имеют смысла, поскольку американская демократия – лишь ширма – «не парламентом управляется государство США, а закулисным правительством „невидимой империи“: банкирами, магнатами угля, стали, нефти, электрической энергии». А посему Заславский обращается к самому «дикому» предложению одного из республиканцев, который

приглашает конгресс вместе с правительством, вместе со всеми министерствами переехать в его штат Кентукки и со всеми удобствами разместиться в знаменитой Мамонтовой пещере, самой большой пещере на земном шаре. В ней некогда обитали пещерные люди. Будучи пещерным человеком по своему умственному складу, Ренкин не без основания полагает, что для американского конгресса в нынешнем его состоянии наиболее подходящим местом является пещера.

Превращение топонима в развернутую политическую метафору завершается переосмыслением всей ситуации. Бессмысленная дискуссия о переносе американской столицы из-за несуществующей советской угрозы обретает смысл. Вспомнив русскую пословицу: «Дура врет, врет, да и правду соврет», Заславский превращает «пустое вранье» в «правду»: «От переселения реакционных конгрессменов в Мамонтову пещеру решительно ничего не изменится в политике США. Ведь и теперь народы мира рассматривают многих политических деятелей США как пещерных людей». Метафора начинает жить своей жизнью и порождает все новые сарказмы: «Некогда римский император Калигула ввел свою лошадь в сенат. Американский император Морган мог бы ввести мамонта в палату представителей США, как их современника». Фельетон завершается обнажением приема: подвергая «шутовские планы мамонтов американского конгресса» «беспощадному, разоблачающему осмеянию, прогрессивное человечество срывает происки организаторов военной истерии».

Разоблачающее осмеяние нуждается в постоянном остранении объекта насмешки, чему отлично служит аллегория, в которой реальное сталкивается с символическим. Суд Гарольда Медины – главного героя знаменитого «дела одиннадцати», засудившего не только лидеров американских коммунистов, но и их адвокатов за неуважение к суду, – называется в другом фельетоне Заславского судом Линча. Автор рисует абсурдную картину судебного заседания нового типа, где «упразднено деление на места для подсудимых и места для адвокатов», а «для тех и для других поставлена общая и единая скамья подсудимых». Свидетели также могут оказаться в тюрьме, поэтому «отныне каждый американский гражданин, входя в помещение суда как свидетель, должен рассчитывать на то, что выйдет из него как арестант».

Прием комического утрирования обнажается. За свидетелями следует публика: «Скамьи для публики – это тоже скамьи подсудимых. Если публика, как это было на деле одиннадцати коммунистов, будет смеяться над шпионами и провокаторами прокурора, она проследует в тюрьму». За публикой могут отправиться и присяжные – их положение тоже незавидно. Следует саркастический вывод:

В помещении современного американского суда есть лишь два безопасных места: прокурора и судьи. Все же прочее – скамья подсудимых. Это и называется по-американски «демократией», и всем народам мира рекомендуется, если они не желают сесть на скамью подсудимых, перенять эти новейшие образцы американской юстиции.

Советская аудитория не знакома с системой американского судопроизводства. Поэтому Заславский объясняет ее, приводя в пример дикие племена Африки и Австралии, которые не нуждаются в этом американском импорте «демократии»: «у них самих в прошлом была точно такая же юстиция: никаких адвокатов, а просто виновного съедали, зажарив на костре». Американская судебная система, объясняет Заславский, такая же (буквально) дикая: в американском суде «нет сложных делений на различные категории. Есть лишь те, кто линчуют, и те, кого линчуют. Вот и все».

Все это должно подвести читателя к требуемому умозаключению: «Расправа с адвокатами, неслыханная ни в одной другой стране, говорит о фашизации судебного аппарата США. Судья Медина – фашист и куклуксклановец». Уже в следующем предложении пафос сменяется прежним сарказмом:

Чего стоит после дикой сцены в нью-йоркской прерии вся фальшивая болтовня американской печати о «демократии»! Как визжала и пищала эта печать по поводу судебных процессов в Венгрии, в Болгарии над изобличенными заговорщиками-реакционерами! Адвокаты пользовались там всеми предоставленными им законом правами на суде. Никто не стеснял их свободу слова, никто не угрожал им тюрьмой за то, что они взяли на себя защиту преступников. Судьи внимательно и терпеливо слушали защитников.

Не вдаваясь в сопоставления этих картин с реальностью показательных процессов в странах Восточного блока, обратим внимание на стилевые вибрации: сарказм резко сменяется пафосом, затем следует соцреалистическая картина советской пенитенциарной идиллии, которая сменяется фарсом:

Жалкая фигура судьи Медины корчилась в злобе, в бессильном бешенстве, когда адвокаты разоблачали ложь и подлоги прокуратуры. Ограниченный человек с неограниченным запасом тупой ненависти ко всему прогрессивному, он ничего не мог противопоставить уму, таланту, прямоте, идейности коммунистов и их защитников. Он пытался угрозами заткнуть рот им – не вышло. И он отомстил за свое унижение тем, что без суда, единственно своим личным приказом, отправил в тюрьму адвокатов.

Наступает ожидаемая кода. Можно не сомневаться, что ради нее и писался весь фельетон – случай Медины поднимается до аллегории:

Тюрем не хватит в США, чтобы посадить всех тех, кому кажется смешным судья Медина. Его имя уже приобрело зловещую популярность, и сатирические листки всего мира уже воспроизводят его ничтожную фигурку с выражением озлобленного и запуганного хорька. Он олицетворяет собой теперь американское «правосудие». Более того: все, кто подъезжает ныне к Нью-Йорку по океану, видят, что знаменитая статуя Свободы держит в руке факел с Мединой: так выглядит хваленая американская «демократия».

Рис. 14. Борис Ефимов. Иллюстрация к фельетону Д. Заславского «Суд Линча-Медины» в кн. Д. Заславского «Пещерная Америка» (М., 1951)

Этот гротескный символ аллегорически завершает рассказ о страшном судье (рис. 14).

Персонификация, будучи основным басенным тропом, лежит в основании многих комических текстов. Так, фельетон «Как господин Ачесон сам себя высек» начинается с поговорки: «Говорят, что если зайца долго сечь, он может научиться спички зажигать. В отличие от зайца, оказывается, можно бесконечно долгое время сечь американского дипломата – и он решительно ничему не научится». Речь здесь идет о публикации Госдепартаментом США «Белой книги» – сборника документов об американской политике в отношении Китая, демонстрирующих провал американской политики спасения Гоминдана. Более тысячи страниц документов сопровождались предисловием Ачесона, которое Заславский суммировал словами: «Мы делали глупость за глупостью, будем делать глупости и впредь». К заявленной в заглавии отсылке к гоголевской унтер-офицерской вдове, к вынесенной в самое начало фельетона русской поговорке про зайца, во втором абзаце появляется третья поговорка – на этот раз почти обсценная, украинская: «Писав, писав, да ще й писнув!», которая делает весь текст колоритно-«народным».

Нагромождение референций требуется автору для того, чтобы показать глупость американского госсекретаря. Ачесон обвиняет гоминдановцев во взяточничестве, разложении, борьбе за власть, уверенности в том, что американцы обеспечат им власть внутри страны. В этом Заславский видит не только бессилие США, но и указание на то, что они сами ничем не отличаются от своего союзника в Китае:

Ачесон беспощадно сечет Чан Кай-ши: бездарность! промахи! капитуляции! Но каждый удар он наносит и самому себе. Бездарнейшая политика США в Китае! Промах за промахом! Глупость за глупостью! Чем же Чан Кай-ши хуже своего американского единомышленника?

Рис. 15. Борис Ефимов. Иллюстрация к фельетону Д. Заславского «Как господин Ачесон сам себя высек» в кн. Д. Заславского «Пещерная Америка» (М., 1951)

Ачесон видит причины поражения Гоминдана и американской политики в Китае в стремлении СССР распространить свой контроль на Дальнем Востоке, что Заславский называет ложью, утверждая, что «американские политики ничему не научились, и обыкновенный заяц, подвергшийся сечению, извлек бы более полезный урок из подобного позорного провала». Таким образом, мы имеем дело с олицетворением наоборот: Ачесон похож на высеченного зайца так же, как заяц на самого-себя-высеченного Ачесона. Это объясняет, почему в заглавие вынесена гоголевская унтер-офицерская вдова: это модель бесконечной циркуляции наказания за собственную глупость, которую наказуемый повторяет опять и опять. Борис Ефимов наилучшим образом изобразил это в иллюстрации к фельетону (рис. 15).

Смешение сравнений считается дурным тоном, пока оно не становится дискурсивной стратегией. Столкновение сравнений может быть результатом одновременно нагромождения объектов осмеяния и поиска удачного перифраза. Последний сатирически снижает осмеиваемый объект. Таковым в фельетоне «Полуевропейский дом свиданий в Страсбурге» является образовавшийся после войны Европейский совет. Космополитическая идея всемирного правительства, претензии на «единую Европу» в условиях, когда половина Европы теперь советская, отставные европейские политики (Спаак, Черчилль) и многое другое вызывает целый каскад насмешек. Все начинается с самого простого – местной кухни:

Страсбург, некогда славившийся своими паштетами, ныне хочет прославиться «Европейским советом». Но страсбургскому совету никогда не догнать страсбургского паштета. На сие изделие шли гусиные печенки высшего качества. На совет в Страсбурге идет министерская и парламентская требуха весьма сомнительного качества.

Глумясь над европейскими «политическими трупами» и городскими сумасшедшими (типа Гарри Дэвиса), Заславский находит, наконец, нужный курьез:

Французское агентство Франс-Пресс сообщило, что похоронное общество Люксембурга требует, чтобы «в будущем статуте Европы фигурировала статья, которая обеспечила бы каждому европейцу право распоряжаться своим трупом». Вот чем, по мнению автора, должны заняться «европейские шуты». Ведь они не только сами «политические трупы», но и «политические гробовщики, жаждущие того, чтобы вся Европа превратилась в большое политическое кладбище. Смерть витает над всем, что предпринимают европейские агенты американского империализма. Смерть в их политических планах, смерть в их философии и культуре. Смерть европейской демократии, смерть национального суверенитета западноевропейских стран – вот прямая цель полуевропейского совета реакции».

Это позволяет продолжить похоронную тему: «Совет в Страсбурге украсит свое здание похоронными эмблемами, а господин Спаак наденет треуголку факельщика и будет выезжать в автокатафалке». Здесь пока недостает главного объекта осмеяния – США. Так появляется образ публичного дома:

Скорее всего, совет в Страсбурге украсит свое здание веселыми и фривольными эмблемами, приличествующими дому свиданий. Ибо вся эта возня с полуевропой имеет своей целью устроить такой дом свиданий, в котором американские хозяева могли бы встречаться без помех с министерскими одалисками маршаллизованных стран, обделывать там свои делишки.

Европарламент превращается в дом свиданий, и, соответственно, его обитатели, оставаясь трупами, начинают выполнять дополнительные функции: здесь

полупочтенные делегаты могут очень серьезно, деловито и вдумчиво обсуждать вопрос о праве политических полутрупов на свои вполне законченные физические трупы, и господин Спаак может руководить этими содержательными прениями в торжественном облачении обер-гробовщика. А в задних уютных комнатках, предназначенных для Комитета министров, господин Гарриман может тешить себя с восемью полуевропейскими министрами сразу, мирить их, угрожать им, ласкать их; и господин Спаак будет обслуживать всю компанию в наряде заслуженной сводни с кокетливым фартучком на своей объемистой груди.

Рис. 16. Борис Ефимов. Иллюстрация к фельетону Д. Заславского «Ачесон ниспровергает… Карла Маркса» в кн. Д. Заславского «Пещерная Америка» (М., 1951)

Так перифраз создает карикатуру.

К числу наиболее эффективных приемов комического относятся смещающие пропорции гипербола и литота. В последней объект осмеяния материализует свой сниженный статус. Так, в очерке «Ачесон ниспровергает… Карла Маркса» американский госсекретарь предстает в виде недоросля-недоучки, который посмел спорить с Марксом, не дав себе труда его прочесть, поскольку читал не первоисточник, а какой-то дайджест:

Как известно, в США изготовляются классики в облегченном издании. Например, весь роман «Анна Каренина» – на 24 страницах. Наверно, есть и такой «Капитал» – на 12 страницах, – американская пилюля как противоядие против марксизма. Проглотил Ачесон такую пилюлю – и готов! Может поражать марксизм наголову!..

Но, как если бы этого снижения было недостаточно, Заславский утверждает, что его персонаж умственно не в состоянии постичь Маркса, даже если бы мог прочесть его полностью, поскольку наделен мозгом одного из щедринских градоначальников:

Достославные мужи, почетные обитатели джунглей Уолл-стрита, и не могут прочитать подлинного Маркса. У Салтыкова-Щедрина в галерее глуповских градоправителей значится статский советник Никодим Осипович Иванов, который был столь малого роста, что не мог вмещать пространных законов. Он и умер от натуги, усиливаясь постичь некий пространный закон.

И если Госсекретарю США «не угрожает гибель от натуги, то единственно по той причине, что „пространные“ законы исторической науки он постигает по облегченным изданиям американского буржуазного стиля». Для того чтобы пропорции были совсем понятны, Ефимов изобразил Ачесона в виде маленького человечка, разбивающего лоб о неприступные, высящиеся крепостью тома Маркса (рис. 16).

Гипербола в качестве комического приема, напротив, используется не столько для увеличения физических пропорций осмеиваемого объекта, сколько для увеличения размеров его ущербности. Так, в фельетоне «Мелочная политика крупной державы», где принцип несопоставимости пропорций заложен в самом названии, речь идет о запрете на продажу в «страны народной демократии» детских сосок. Автор увлеченно обыгрывает отнесение их к товарам военного назначения, несопоставимость сосок с танками, самолетами и торпедными катерами, показывая на этом контрасте, что, «не имея практического, делового значения, запретительная политика правительства США носит характер мелочных уколов, политического кривлянья». Предполагается, что значение сосок гиперболизировано в политических целях, между тем, если понимать под «политическим кривляньем» троллинг (чем оно буквально и является), то образцом его несомненно являются фельетоны самого Заславского.

В одном из них, «Грэхем, победитель крабов», рассказывается о запрете на продажу в США камчатских крабов. Автор рисует серию картин: комфортабельное подземелье Уолл-стрита, где «воротилы» консервных трестов говорят об убытках от «красных крабов»; заседания комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, где несчастную старушку допрашивают о том, почему она непатриотично покупает «красных крабов» вместо американских; наконец, совещание в министерстве финансов США под руководством Джона Грэхема, где придумывается мотив запрета: использование «принудительного труда» в СССР, «брехня», которую еще в 1920-е годы «запустили английские капиталисты», под предлогом «якобы принудительного труда советских лесорубов» запретившие ввоз леса в Великобританию. Благодаря этой «консервированной лжи» и вошел Джон Грэхем в историю как победитель крабов. Для того чтобы картина гротескно смещенных пропорций стала зримой, автор начинает свой фельетон с картины:

Мы не сомневаемся в том, что в ближайшее время перед зданием конгресса в Вашингтоне будет воздвигнут памятник, изображающий заместителя министра финансов США Джона Грэхема в традиционной позе Георгия Победоносца. Он сидит верхом на муле, символизирующем бесплодие, и копьем поражает камчатского краба. Высеченная на памятнике знаменательная дата «25 января 1951 года» свидетельствует о том, что в этот день Америка была спасена от угрожавшей ей опасности нападения консервированных камчатских крабов. Джон Грэхем отказал им в визе, заимствовав опыт доблестной обороны у государственного департамента…

А завершается он идеологической инверсией: в СССР труд свободный, а в Америке – рабский:

Ложь разоблачается фактами. Если бы крабовые консервы в течение 18 лет изготовлялись при помощи принудительного труда, то они не могли бы быть ни лучше по качеству, ни ниже по цене американской крабовой продукции. Все дело именно в том, что свободный, социалистический труд в СССР несравненно более производителен и располагает более совершенной техникой, чем фактически рабский, из-под капиталистической палки труд американских пролетариев.

Таким образом, изменение визуальных пропорций приобретает адекватное гротескно перевернутое с ног на голову обоснование «фактов»: советские консервы потому дешевле, что социалистический труд производительнее капиталистического, а вовсе не потому, что он практически дармовой. Легко увидеть, как комический троп не только снижает объект осмеяния (в своей прямой функции), но и фабрикует ложный идеологический смысл (в дополнительной).

Смысловые смещения – основа алогизма, одного из самых распространенных комических приемов, используемых Заславским в ряде фельетонов, причем подчеркнуто литературно. Так, в фельетоне «Сыщики без головы» он рассказывает о некоем сыщике ФБР Кумбсе, который обнаружил у одного из студентов Стэнфордского университета крамольный «документ Фучика», чем тут же заинтересовалась комиссия по расследованию антиамериканской деятельности, потребовавшая «изловить» автора, чем продемонстрировала свое невежество. Поиски Фучика завершились предсказуемым фиаско, однако это дало Заславскому материал для сюрреалистической картины современной Америки:

Не подлежит сомнению, что умственная дефективность в одинаковой мере присуща и американским реакционерам, и американским сыщикам. Пред нами картина удивительная: люди, которые берутся за борьбу с коммунизмом, никогда в своей жизни не слышали о Фучике, не знают, что словами Фучика председатель завершил заседания Второго Всемирного конгресса сторонников мира в Варшаве и что Фучику присуждена Почетная премия мира.

Рационализируя происходящее (хотя попутно и выдавая бесполезность советских усилий убедить мир в своем миролюбии), автор усиливает его абсурдность. Но точно тот же эффект имеет обратный прием – метафоризация в заключении фельетона:

Сыщик Кумбс сел в лужу. Американские дикари из комиссии по сыску опростоволосились. Они сознают теперь свое бессилие. Они не властны над идеями. Пусть ищут Фучика по всей Америке. Они его найдут в каждом университете, в каждой школе, в каждом городе, в каждом рабочем квартале и – что всего важнее – в тысячах и тысячах голов и сердец, куда не может влезть даже агент Кумбс, сыщик без головы.

Используя один и тот же «факт» как в прямом, так и в переносном смысле, Заславский демонстрирует крайнюю экономность, проистекающую из дефицита фактов, которые поэтому фабрикуются. И здесь основным тропом становится метонимия. Так, кратковременное пребывание Эйзенхауэра в Риме и его речь, в которой он упомянул приход в Рим за 2000 лет до него «апостола мира», становится объектом изощренного высмеивания в фельетоне «„К римлянам послание“ генерала Дуайта», в котором Эйзенхауэр якобы «выдает себя за нового апостола и предается воспоминаниям о Древнем Риме, пародируя под музыку из „Паяцев“ Леонкавалло персонажей из древней истории и мифологии». Играя цитатами из Библии и производя вторичную метонимическую замену, Заславский сравнивает американского генерала не с апостолом, но с варваром, предложив ему сбросить с 2000 лет по крайней мере пять столетий:

Происходил и тогда въезд в Рим незваного иностранца. Это был Аларих. Привел он с собой орды вестготов, – сказать по-нынешнему: западногерманцев. Послания к римлянам Аларих не учинял, на пресс-конференции не выступал, а начал прямо с разрушения Рима. В решительности генерал Эйзенхауэр, пожалуй, не уступит Алариху. В жестокости, быть может, превзойдет Аттилу, который тоже посетил Италию и побывал под Римом. Но римляне теперь не те. Де Гаспери и Шельба, пожалуй, весьма напоминают знатных римлян времен упадка и разложения Римской империи. Но Эйзенхауэр имел полную возможность убедиться в том, что нынешние римляне – это не рабы, что они, как и весь народ Италии, могут постоять за независимость своей родины и дать должный отпор наглым захватчикам.

Эти метонимические замены-превращения Эйзенхауэра то в апостола Павла, то в Алариха, американцев – в варваров, итальянских политиков – в римских сенаторов времен Римской империи и апелляции к древней истории призваны максимально амплифицировать ничтожное событие – пресс-конференцию генерала – до значения нового вторжения варваров в Европу.

В чистом виде такая метонимическая замена представлена в фельетоне «Три американские сестры», где основным тропом становится синекдоха. Речь здесь идет о трех сестрах – Элен, Пегги и Гусси (первые две – родные, третья – кузина). У Эллен и Пегги есть родной брат – Джон Шерман Цинссер – настоящая «акула Уолл-стрита». Он сумел не только стать владельцем огромной химической корпорации и директором банка Моргана, но и весьма удачно выдать замуж сестер: Элен стала женой верховного комиссара США в Западной Германии генерала Джона Макклоя, Пегги – женой посла США в Великобритании Льюиса Дугласа, а Гусси – супругой канцлера Западной Германии Конрада Аденауэра, который одновременно является директором крупнейшего в Германии «Дойче банка».

Три сестры, таким образом, представляют собой основные интересы США в Европе – политические, шпионские, военные, экономические, финансовые. Рисуя комичные воображаемые сцены семейно-политического общения сестер друг с другом, автор приводит читателя к мысли о том, что через них решаются все основные вопросы в Германии «хозяевами Уолл-стрита»: «Весь боннский парламент – это лишь „людская“ при замке, где Эллен и Гусси согласуют семейно-дипломатические вопросы». Более того, «по всем признакам три американские сестры – воинственные дамы, и в супружески-политическом блоке аденауэров ведущей фигурой является не Конрад, а Гусси». Читатель подводится к выводу о том, что через них осуществляется международный заговор против немецкого народа, который должен стать «пушечным мясом» в будущей войне. После саркастических эскапад автор формулирует следующий вывод:

На примере одной американской семейки мы видим, как расставляют американские империалисты свои силы в подчиненных им государствах. Всей Западной Германией управляет одна семья. Упраздненные короли «божьей милостью» могли бы позавидовать самодержавию королей милостью бизнеса.

Конечно, кровное родство не могло бы иметь такого политического значения, если бы оно не скреплялось родством капиталистических душ, которое, в свою очередь, цементируется родством финансовых монополий. Семейство Цинссеров состоит в самом тесном финансовом родстве с домами Моргана и Дюпона, с Барухом и покойным Форрестолом.

Старший брат, Джон Шерман Цинссер, непосредственно связан с Морганом, Пегги через своего супруга, посла в Англии, – со страховыми компаниями из группы Моргана, Эллен через Макклоя – с фирмой «Жиллет» и германским трестом «Цоллен-верке», Гусси через Аденауэра – с «Дойче банк». Мы в лицах видим, как идет распродажа Западной Германии концернам и банкам.

Все разнообразные предприятия семейства Цинссеров ныне объединяются в единую контору по заготовке пушечного немецкого мяса для новой разбойничьей войны.

Завершается фельетон обнажением приема: «Для Западной Германии всё не могут подобрать настоящего имени. Бизония, Тризония, федеральная Германия, Вестдейчланд. Всё не то. Настоящее имя – Цинссерланд, обетованная страна семейства Цинссеров». Брошенные бывшим бундовцем в конце фельетона слова «обетованная страна» имеют ясную референцию: этот международный заговор построен по модели еврейского заговора, где именно так «расставляются» еврейские жены для хозяев мира. В каскаде сарказмов эта мысль усваивается читателем без всякого затруднения.

Богатство приемов и тропов, весьма необычное для советской сатирической продукции обилие реминисценций, прямых и скрытых цитат из Гоголя, Островского, Салтыкова-Щедрина, Чехова, Свифта и Марка Твена, украинских поговорок, русских пословиц и исторических анекдотов в фельетонах Заславского объясняется тем, что автор решал две задачи: прямую (высмеивание США) и скрытую (фальсификация реалий американской политической жизни). Первая задача, выдаваемая за единственную, была лишь камуфляжем второй – пропагандистской манипуляции фактами, поскольку каждый фельетон содержал множество передержек, подтасовок и откровенной лжи. Но именно ерничество и саркастические выпады придавали этим текстам повышенную суггестивность, основная (скрытая) функция которой сводилась к тому, чтобы облегчить читателю потребление производимой ими совершенно деформированной картины мира. Цель Заславского была задана в самом названии книги «Пещерная Америка»: из фельетона в фельетон он возвращается к одной и той же мысли – воспринимаемая во всем мире как символ модернизации и прогресса Америка – дикая, пещерная, варварская страна. Таким образом, соцреалистический троллинг (а будучи основанным на поэтических приемах и тропах, он должен описываться в эстетических категориях) выполнял важные дереализующие и преобразующие функции.